Чтобы отвлечься от грустных мыслей, Маша спросила:
– А что, Оле, в Москве какие-то переговоры идут? Откуда о высказываниях Сталина известно?
– Да идут, – кивнул тот, нахлобучив оленью шапку. – Наша делегация туда поехала. Министр какой-то наш её возглавляет. Но толку они не добьются. Все говорят, война будет. Попрут на нас большевики своей силушкой. Но мы сдаваться не намерены, за землю свою постоим. Сынку моему младшему уже извещение пришло, чтоб готов был в любой момент явиться на пункт сбора. А так он в крепость Утти на тренировку ездит, там его стрелять учат, снайпера из него готовят. Это дело. Да и я хоть стар, тоже в ополчение пойду. Я ж ещё на мировой войне за царя русского воевал, к германцам не бегал, как некоторые, – он хмыкнул. – В Гражданскую гнал этих коммуняг, сколько мочи было, и теперь в стороне не останусь. Пусть попробуют. У меня тут дом, хозяйство, мои предки триста лет на этих землях жили, хлеб растили, скотину пасли, а они меня куда – в коммуну? Да не бывать этому. По радио ещё сообщили, что генерал Маннергейм в Германию поехал помощи просить, но, боюсь, откажут ему немцы. Зря они со Сталиным что ли договор подписывали? Отсидятся в стороне. И Черчилль этот английский – тот тоже всё про Гитлера дудит, мол, угроза главная там. А что ж они Сталина не видят? Или слепые? Очухаются потом, поздно будет. Нахлебаются ещё. Даже мне старику понятно, а Черчиллю в его Англии хваленой – нет. Ладно, заболтался я, дома работы много, желаю здоровьичка, фру, – Оле поклонился и направился к двери. – Если срочно что нужно будет, собачку пришлите, – он кивнул на Магду. – Я приеду или внука пришлю. Мы всегда помочь рады. Да и если за доктором в город съездить. Вы не стесняйтесь, фру, опять же – за лекарством. Только скажите.
– У меня пока ещё всё есть с прошлого раза, благодарю, – Маша с признательностью прижала руку к груди. – Даже не знаю, как бы жила без вашей помощи, без вас и без вашей супруги Марты.
– Да ладно, что там, всё ж люди мы, доброго дня вам, фру, – Оле застеснялся и, поправив шапку, начал спускаться по лестнице. Магда сбежала следом. Как только старик вышел, закрыла засов, потянув за веревку. Подтянувшись к окну, Маша смотрела, как он отвязывает лошадь, усаживается в сани.
– Пошла, пошла, милочка, – подняв воротник тулупа, Оле махнул Маше рукой и тряхнул поводьями. Лошадь, успевшая заскучать, пока её хозяин был в доме, бодро рванулась вперед. Заскрипел снег. Вскоре всё стихло.
Маша закрыла окно. Опираясь на руки, чтобы лишний раз не нагружать бедро, пересела в кресло, к которому Оле приделал колесики, чтобы она могла передвигаться по комнате, отталкиваясь руками.
– Вот и тепло у нас, – ласково сказала Шаховская подбежавшей собаке, – погреемся. И сейчас есть будем.
Она наклонилась, чтобы взять собачью миску. На полу увидела письмо – слетело с каминной полки от сквозняка.
Зина написала ей из Парижа. «Набоков увлечен этой Гуаданини, причём всерьез, я это чувствую, – перечитала она строки в середине письма. – Просто с ума схожу от ревности. Она же посредственность, пишет никуда не годные стихи, но смазлива. Вера с их сыном Митей сейчас у его матери в Чехии. Настаивает, чтобы он приехал. Вера тоже знает про Гуаданини, и в ярости, я уверена. Набокова наверняка ждёт большой скандал. Так и надо…»
Маша улыбнулась, положила письмо в журнал, присланный всё той же Зиной. Журнал издавался в Париже русской эмиграцией. Там часто публиковались рассказы Набокова. В сентябрьском номере журнала – рассказ «Адмиралтейская игла» и первые главы романа «Дар».
«Ты обратила внимание, он назвал героиню Зиной, – писала дальше в письме сестра. – Героиню зовут Зина Мерц. Ну, скажи, разве он обо мне не думает? Я для него ничего не значу?» «Ах, Зина, – Маша покачала головой. – Набоков – это просто её помешательство. Во всех его героинях она всегда умудряется найти черты, которые якобы её напоминают. Или ей хочется, чтобы напоминали».
Это восторженное отношение к таланту, готовность простить ему всё, восторгаться, Зина унаследовала от отца Бориса Борисовича, и желание во всём потакать, кстати, тоже. Набоков, конечно же, замечал это и ловко использовал её отношение себе на пользу.
Маша положила журнал на книжную полку. Кошка Краля, мяукнув, прыгнула хозяйке на колени.
– Ты напоминаешь, что ты тоже ещё не кушала? – Маша улыбнулась и погладила любимицу. – Чтобы я не забыла о тебе? Как же я о тебе забуду? Всё – завтракать. Магда, – позвала она собаку. – Иди. День начинается.
– Сегодня утром я имел беседу с рейхсфюрером. К нему обратился Геринг. Он говорил о вас, фрау Ким.
Глава отдела Е (контрразведка) в IV управлении РСХА штурмбаннфюрер СС Вальтер Шелленберг сделал паузу. Маренн насторожилась. Как-никак рейхсминистр авиации – второе лицо в государстве.
– У рейхмаршала заболел кто-то из близких знакомых? – осторожно спросила она. – Насколько мне известно, сам он здоров.
– Можно сказать и так. Хотя нельзя скрыть и политическую составляющую.
Маренн удивилась ещё больше. Шелленберг встал из-за стола и, заложив руки за спину, прошелся по кабинету. За закрытыми решетками окнами ветер качал мокрые после дождя ветки сирени и рододендроны.
– Вы, вероятно, знаете, фрау Ким, – продолжил штурмбаннфюрер, – что в ближайший вторник наш рейхсминистр собирается устроить у себя в Каринхалле большой прием. Он пригласил лучших музыкантов, будет петь Эрна Бергер, это любимая певица и подруга его супруги Эмми. Отрывки из Вагнера, «Вольный стрелок» Вебера. Об угощениях не стоит и упоминать, всё, как любит Геринг, – чтобы всего много, – Шелленберг улыбнулся. – Дичь из его поместья в Роминтене в Восточной Пруссии, горы жареного картофеля и сосисок, лучшие итальянские вина из личной коллекции дуче. Повод – самый приятный. Геринг наконец-то отважился показать широкой публике свою дочь Эдду. Ей исполнился год.
– Да, я знаю, – кивнула Маренн. – Эмми предполагала сделать это ещё в июне, когда у девочки был день рождения, но рейхсминистр был очень занят польскими делами.
– Да, решили сейчас.
Шелленберг снова сел за стол. Чиркнув зажигалкой, закурил сигарету.
– По такому случаю даже фюрер обещал навестить его в Каринхалле, – продолжил он. – Всё-таки Эдда – его крестница.
– Но по какому же поводу Геринг обеспокоил рейхсфюрера? – Маренн пожала плечами. – Если дело касается здоровья девочки, то Эмми вполне может без всякого его участия обратиться прямо ко мне.
– Как я сказал, без политических мотивов не обошлось, – объяснил Шелленберг. – Геринг приурочил к торжеству ещё одно мероприятие. Он решил перезахоронить в Каринхалле прах своей первой жены Карин фон Канцов.
Маренн недоуменно приподняла брови.
– Эмми не возражает, – Шелленберг ответил на её невысказанный вопрос. – Она понимает, как много в жизни Германа связано с этой женщиной, как тяжело ему было её потерять. К тому же она достаточно умна, какой смысл ревновать к мёртвым? Геринг же использовал этот повод, чтобы совершенно открыто пригласить в Германию главу Совета обороны Финляндии генерала Маннергейма. Ведь Карин была его родственницей, и они частенько общались в прошлом. И хотя у Финляндии сейчас весьма напряженные отношения с Советами, вряд ли они смогут что-то возразить, частное дело, никакой политики, во всяком случае, на поверхности. Собственно, если говорить начистоту, ради этого Геринг всё и затеял, – Шелленберг сделал многозначительную паузу, – с согласия фюрера, естественно, и заручившись поддержкой рейхсфюрера. Прах Карин мог бы покоиться там, где он и сейчас покоится, но как провести переговоры с Маннергеймом, чтобы Советы не подняли вой, когда они уже на пороге войны с Финляндией? Мы после заключения пакта ничего не можем противопоставить их намерениям, во всяком случае официально. А переговоры очень нужны, Финляндия остро нуждается в поддержке, так что генерал Маннергейм будет иметь встречу не только с самим Герингом, но и с рейхсфюрером, и не исключаю, с фюрером тоже.
– В чем же состоит моя скромная роль? – спросила Маренн.
– Она исключительно в пределах вашей компетенции, фрау Ким, – Шелленберг внимательно посмотрел на неё. – Но возможно и больше.
– Я слушаю.
– Дело в том, что Маннергейм – вдовец. Его жена русская аристократка Анастасия Арапова скончалась в Париже три года назад. Но расстались они давно, ещё до Русской революции. Жена ревновала Маннергейма, и не без повода, надо признать. Одной из его возлюбленных в Петербурге была княжна Мария Шаховская. После эмиграции из России сейчас она находится на территории Финляндии. Шведские медики сделали ей неудачную операцию, и состояние у неё незавидное. Сейчас она практически не способна передвигаться. Ни в Финляндии, ни в Швеции больше ей помочь не могут. Маннергейм обратился к Герингу на предмет таких возможностей в Германии. Ну а рейхсминистр, вспомнив о вас, сразу же связался с рейхсфюрером. Естественно, рейхсфюрер не отказал. И очень бы просил вас, фрау Ким, отнестись к просьбе генерала Маннергейма с должным участием, так как это позволило бы ещё укрепить наши связи.
– Ну, конечно, я сделаю всё, что могу, – ответила Маренн с готовностью. – А что за операция была у этой русской дамы?
– Геринг ничего не сказал рейхсфюреру, да того и не интересуют медицинские подробности. Вы знаете, рейхсфюрера никогда не заботят детали, он принимает общее политическое решение, а детали додумываем и выясняем мы. Я полагаю, – предположил Шелленберг серьёзно, – что Геринг и сам-то не в курсе, и Маннергейм всё объяснит вам с глазу на глаз. Скорее всего, вам придется отправиться в Хельсинки, фрау Ким. И уже на месте разбираться с ситуацией. Могу ли я сообщить рейхсфюреру, что вы готовы исполнить эту его просьбу?
– Да, конечно, я готова, – подтвердила Маренн решительно. – Если помочь этой женщине в моих силах, то я, конечно, сделаю всё, что смогу.
– Если бы при этом вы выполнили в Хельсинки ещё несколько поручений рейхсфюрера, попутно, – добавил Шелленберг неожиданно, – то он был бы вам очень признателен. Но об этом позже, – произнес штурмбаннфюрер быстро, поймав удивленный взгляд Маренн, и встал из-за стола, показывая, что разговор закончен.