Бог – символ не власти над человеком, но собственных сил самого человека .
До сего момента мы занимались отличительными чертами авторитарных и гуманистических религий, используя главным образом описательные термины. Но психоаналитик может перейти от описания установок к анализу их динамики, и именно тогда он сможет внести вклад в наше обсуждение, ведь он имеет дело с областью, недоступной другим исследовательским методам. Полное понимание определенной установки требует оценки тех происходящих в индивидууме сознательных и особенно бессознательных процессов, которые создают необходимые условия для формирования этих установок.
Если в гуманистической религии Бог является высшим Эго самого человека, символом того, чем в потенции является человек или чем ему следует быть, то в авторитарной религии Бог становится единственным обладателем того, что первоначально принадлежало человеку, – его разума и его любви. Чем более совершенным становится Бог, тем несовершеннее человек. Лучшее в самом себе он проецирует на Бога и потому обедняет самого себя. Теперь Бог распоряжается всей любовью, всей мудростью, всей справедливостью, а человек лишен всех этих качеств, он пуст и беден. Начав с ощущения собственной малости, он стал совершенно бессильным и беспомощным; все его силы спроецированы на Бога. Такой механизм проекции тождественен тому, что можно наблюдать в межличностных отношениях мазохистского, властного типа, когда один человек внушает ужас другому, и тот приписывает ему свои собственные силы и стремления. Этот же механизм заставляет наделять вождей даже самых бесчеловечных систем высшей мудростью и добротой [28] .
Когда человек спроецировал таким образом свои собственные ценные способности на Бога, каким будет его отношение к его собственным силам и способностям? Они теперь отделены от него, и благодаря этому процессу он отчужден от самого себя. Все, что у него было, теперь принадлежит Богу, а у него самого ничего не осталось. Его единственный путь к самому себе проходит через Бога . Поклоняясь Богу, он пытается прикоснуться к той части самого себя, которую он утерял в результате проекции. Отдав Богу все, что у него было, он умоляет Бога вернуть ему какую-то часть того, что исходно принадлежало ему самому. Но утеряв все, что у него было, он теперь полностью зависим от Бога. Поэтому он не может не ощущать себя «грешником», ведь он лишил себя всего хорошего, и только благодаря милости или благодати Бога он может вернуть то, что только и способно сделать его человеком. Чтобы убедить Бога дать ему немного своей любви, он дол жен доказать Богу, что он полностью лишен ее; чтобы убедить Бога в том, что тот должен направлять его своей высшей мудростью, он должен доказать, что, если предоставить его самому себе, в нем ни останется ни капли мудрости.
Но это отчуждение от своих собственных сил не только погружает человека в ощущение рабской зависимости от Бога, оно делает его плохим. Он становится человеком без веры в ближних и в самого себя, без опыта своей собственной любви, своей собственной силы разума. В результате происходит разрыв между «священным» и «мирским». В своей мирской деятельности человек действует без любви, а на том участке жизни, который оставлен для религии, он ощущает себя грешником (которым он и в самом деле является, ведь жить без любви – это и есть грех) и пытается вернуть себе какую-то долю своей утраченной человечности, соприкасаясь с Богом. Одновременно он пытается заслужить прощение, подчеркивая свою собственную беспомощность и ничтожность. Поэтому попытка заслужить прощение приводит к активации той самой установки, из которой проистекает его греховность. Человек зажат весьма болезненной дилеммой. Чем больше он славит Бога, тем ничтожнее он становится. Чем ничтожнее он становится, тем большим грешником он себя чувствует. Чем большим грешником он себя чувствует, тем больше он славит Бога – и тем в меньшей степени он способен вернуть себя самому себе.
Анализ религии не может остановиться на вскрытии тех психологических процессов в человеке, которые поддерживают его религиозный опыт; он должен перейти к открытию условий формирования структур авторитарного и гуманистического характера, в которых берут начало различные виды религиозного опыта. Такой социально-психологический анализ выходит далеко за рамки этих глав. Однако главный момент можно обозначить достаточно легко. Чувства и мысли людей коренятся в их характере, а он формируется общей конфигурацией их жизненной практики – более точно, социально-экономической и политической структурой их общества. В обществах, управляемых могущественным меньшинством, держащим массы в подчинении, индивидуум настолько пропитывается страхом, настолько теряет саму возможность чувствовать себя сильным и независимым, что его религиозный опыт неизбежно становится авторитарным. Не так уж важно, кому именно он будет поклоняться – ужасному карающему Богу или же вождю, наделяемому примерно такими же чертами. С другой стороны, если индивидуум ощущает себя свободным и ответственным за свою собственную судьбу или же принадлежит к меньшинствам, борющимся за свободу и независимость, тогда развивается гуманистический религиозный опыт. История религии полностью подтверждает существование этой связи между социальной структурой и видами религиозного опыта. Раннее христианство было религией нищих и угнетенных; история религиозных сект, борющихся с авторитарным политическим давлением, вновь и вновь демонстрирует этот принцип. В иудаизме, где сильная антиавторитарная традиция могла сформироваться, по скольку у светской власти никогда не было возможности упрочить свое господство и выстроить миф о собственной мудрости, гуманистический аспект религии получил особенно сильное развитие. Там же, где религия вступила в союз со светской властью, она с необходимостью должна была стать авторитарной. Действительное падение человека – в отчуждении от самого себя, в подчинении власти, в том, что он обращается против себя, прикрываясь поклонением Богу.
Из духа авторитарной религии рождаются два ложных рассуждения, которые много раз использовались в качестве доказательств теистической религии. Один аргумент выглядит так: как можете вы критиковать акцент на зависимости человека от силы, превосходящей его, – разве человек не зависит от внешних ему сил, которые он не способен понять, не говоря уже о том, чтобы управлять ими?
Человек и в самом деле зависим; он смертен, подвержен старению, болезням, и даже если бы он научился управлять природой, сделав ее собственной служанкой, и он, и его Земля все равно оставались бы мельчайшими песчинками во Вселенной. Но одно дело – признавать собственную зависимость и ограничения, и совсем другое – упиваться этой зависимостью, поклоняться силам, от которых зависишь. Трезвое и реалистическое понимание ограничений наших сил является существенной частью мудрости и зрелости; но поклонение этой зависимости ведет к мазохизму и саморазрушению. Одно дело – смирение, и другое – самоуничижение.
Различие между реалистическим признанием наших ограничений и погружением в опыт подчинения и бессилия мы можем изучить благодаря клиническому исследованию особенностей мазохистского характера. Мы обнаруживаем людей, которые склонны навлекать на себя болезни, несчастные случаи, попадать в унизительные ситуации, людей, которые умаляют и ослабляют самих себя. Они считают, что в подобные ситуации попадают против своей воли, однако изучение их бессознательных мотивов показывает, что на самом деле ими движет одна из иррациональных тенденций, обнаруживаемых в человеке, то есть бессознательное желание быть слабым и беспомощным; они стремятся перенести центр своей жизни на силы, над которыми они, по их собственным ощущениям, не властны, уклоняясь таким образом от свободы и от личной ответственности. Кроме того, мы обнаруживаем, что такая мазохистская тенденция обычно сопровождается своей противоположностью, стремлением управлять и господствовать над другими людьми, а мазохистская и властная тенденции образуют две стороны структуры авторитарного характера [29] . Подобные мазохистские тенденции не всегда бессознательны. В явном виде мы обнаруживаем их в сексуальном извращении, называемом «мазохизм», при котором реализация стремления к унижению или боли является условием сексуального возбуждения и удовлетворения. Также мы находим их в отношениях к вождю и государству во всех мирских авторитарных религиях. В них открытой целью заявлен отказ человека от собственной воли и погружение в чувство подчинения вождю или государству, которое должно принести награду.
Другое заблуждение теологического мышления тесно связано с тем, что относится к рассмотрению зависимости. Я имею в виду аргумент, который утверждает, что должны существовать сила или некое бытие вне человека, поскольку, как мы видим, у человека есть неискоренимое стремление связать себя с чем-то, что выходит за его собственные пределы. В самом деле, у любого здорового человеческого существа есть потребность иметь отношения с другими; человек, полностью утерявший такую способность, является скорее душевнобольным. Не удивительно, что человек сотворил фигуры, внешние ему, с которыми он связывает себя, которые он любит и лелеет, поскольку они не подвержены колебаниям и непостоянствам того, что встречается в собственно человеческом мире. Несложно понять, что Бог – символ человеческой потребности в любви. Но следует ли из существования и интенсивности этой человеческой потребности то, что существует некое внешнее существо, которое отвечает этой потребности? Очевидно, такое следствие обосновано в столь же малой степени, в какой наше сильнейшее желание любить могло бы доказать существование человека, которого мы на самом деле любим. Таким желанием доказывается только наша потребность и, вероятно, наша способность.
В этой главе я попытался провести психоанализ различных аспектов религии. Я мог бы начать его с обсуждения более общей проблемы психоаналитического подхода к системам идей – религиозным, философским и политическим. Но я думаю, что читателю будет полезнее рассмотреть эту общую проблему теперь – после того, как обсуждение отдельных вопросов позволило реализовать более конкретный подход.