Среди важнейших открытий психоанализа – те, что касаются действенности идей и мыслей. Традиционные теории при изучении человеческого сознания за основные данные принимали мысли человека о себе самом. Предполагалось, что люди начинают войны, поскольку они мотивируются стремлением к славе, патриотизму, свободе – поскольку именно так они сами и думали. Предполагалось, что родители наказывают детей из чувства долга и из заботы о них – поскольку сами они именно так и думали. Предполагалось, что люди убивают неверующих, поскольку ими движет желание угодить Богу – поскольку они сами и думали именно так. Новый подход к человеческому мышлению складывался постепенно, и первым его примером может послужить высказывание Спинозы: «То, что Павел говорит о Петре, больше говорит о самом Павле, чем о Петре». В такой установке наш интерес к высказыванию Павла состоит не в том, в чем он должен быть по мнению Павла , то есть не в Петре; мы принимаем такое высказывание в качестве высказывания о самом Павле. Мы утверждаем, что знаем Павла лучше, чем он сам знает себя; мы можем расшифровать его мысли, поскольку не обманываемся тем, что в его намерения входит только передача утверждения о Петре; мы слушаем, как говорил Теодор Рейк, «третьим ухом». В высказывании Спинозы уже содержался основной смысл фрейдовской теории человека: значительная доля того, что значимо, не выходит на передний план, а сознательные идеи – лишь определенный вид данных о поведении; и в сущности, их значение невелико.
Означает ли эта динамическая теория человека, что разум, мышление и сознание не имеют значения и что их не нужно принимать во внимание? В результате вполне понятной реакции на традиционную переоценку сознательного мышления некоторые психоаналитики решили занять скептическую позицию по отношению к любой системе идей, интерпретируя такие системы всего лишь как рационализации влечений и желаний, – то есть они перестали рассматривать их в их внутренней логике. Особенный скепсис они выражали по отношению ко всем видам религиозных или философских утверждений, тяготея к трактовке их в качестве навязчивых идей, которые сами по себе не должны приниматься всерьез. Нам следует признать подобную установку заблуждением не только с философской точки зрения, но и с точки зрения самого психоанализа, поскольку последний, разоблачая рационализации, сделал разум инструментом, при помощи которого мы можем провести критическое исследование подобных рационализаций.
Психоанализ раскрыл двусмысленную природу нашего мыслительного процесса. В самом деле, сила рационализации, этой подделки разума, является одним из наиболее загадочных феноменов человеческого существования. Усилия человека, направленные на рационализацию, если бы мы не были столь привычны к ним, показались бы нам сходными с созданием параноидальной системы. Параноик может быть очень умным, он может превосходно пользоваться своим разумом во всех областях жизни за исключением той отдельной части, к которой относится его параноидальная система. Рационализирующий человек делает то же самое. Мы разговариваем с умным сталинистом, который демонстрирует замечательную способность использовать свой разум во многих областях мысли. Но когда мы начинаем обсуждать с ним сталинизм, мы внезапно наталкиваемся на закрытую систему мышления, единственная функция которой состоит в доказательстве того, что его приверженность сталинизму согласуется с разумом, а не противоречит ему. Он станет отрицать одни очевидные факты, искажать другие, и, соглашаясь с некоторыми фактами и утверждениями, свою позицию будет считать логичной и стройной. В то же самое время он может заявить, что фашистский культ вождя – одна из наиболее отвратительных черт авторитаризма, тогда как сталинистский культ вождя является чем-то со вершенно иным, что он – действительное выражение любви народа к Сталину. Когда вы скажете ему, что то же самое утверждали и нацисты, он лишь снисходительно улыбнется в ответ на ваше искаженное восприятие или же обвинит вас в том, что вы – лакей капитализма. Он приведет тысячу и одну причину, почему русский национализм – это не национализм, почему авторитаризм – это демократия, почему рабский труд предназначен для обучения и исправления асоциальных элементов. Аргументы, используемые для защиты или объяснения деяний инквизиции или для оправдания расовых и сексуальных предрассудков, являются примерами той же самой способности к рационализации.
Масштаб использования мышления для рационализации иррациональных страстей и оправдания действий своей группы показывает, насколько велико еще расстояние, которое человек должен пройти, чтобы стать Homo sapiens [30] . Но мы должны пойти дальше подобной констатации. Нам следует выявить причины этого феномена, чтобы не совершить ошибку, решив, будто готовность человека к рационализации является частью «человеческой природы», которую ничто не может изменить.
По своему происхождению человек – стадное животное. Его действия определяются инстинктивным импульсом следовать за вожаком и поддерживать тесный контакт с другими животными, которые его окружают. В той мере, в какой мы – овцы, нет большей опасности для нашего существования, чем потерять этот контакт со стадом и оказаться в изоляции. Правильное и неправильное, истина и ложь определяются стадом. Но мы не только овцы, мы также и люди; у нас есть самосознание, мы наделены разумом, который по своей природе независим от стада. Наши действия могут определяться результатами нашего мышления, независимо от того, разделяют ли другие люди наши представления об истине.
Разрыв между нашей стадной и нашей человеческой природой является основанием двух видов ориентации – ориентации посредством близости к стаду и ориентации посредством разума . Рационализация – это компромисс между нашей стадной природой и нашей человеческой способностью мыслить. Последняя заставляет нас поверить, что все наши действия могут выдержать проверку разумом, и в силу этого мы склонны считать иррациональные мнения и решения разумными. Но в той мере, в какой мы – овцы, нами реально руководит не разум, а совершенно другой принцип – принцип верности стаду.
Двусмысленность мышления, дихотомия разума и рационализирующего интеллекта является выражением одинаково сильной потребности и в обусловленности, и в свободе. Раскрытие и предельный расцвет разума зависят от достижения полной свободы и независимости. Пока они не реализованы, человек будет принимать за истину то, что считает истинным большинство; его суждения определяются потребностью контакта со стадом и страхом оказаться в изоляции от него. Немногие могут выдержать такую изоляцию и говорить истину, не боясь лишиться связи с другими людьми. Это – истинные герои человечества, без которых мы до сих пор жили бы в пещерах. Но у подавляющего большинства людей, не являющихся героями, разум развивается только при определенном социальном устройстве, когда каждого индивида уважают и не делают из него орудие государства или какой-то группы; когда человек не боится критиковать, и поиск истины не отделяет его от братьев, а заставляет чувствовать свое единство с ними. Отсюда следует, что человек только тогда достигнет полной способности к объективности и разуму, когда будет создано общество, преодолевающее все частные разногласия, когда первой заботой человека будет преданность человеческому роду и его идеалам.
Тщательное исследование процесса рационализации является, вероятно, наиболее значительным вкладом психоанализа в прогресс человечества. Он открыл новое измерение истины, показал, что фактической искренней веры человека в то или иное утверждение недостаточно для подтверждения его откровенности, что только понимание бессознательного процесса, протекающего в таком человеке, позволяет нам узнать, занимается ли он рационализациями или же говорит истину {5} .
Психоанализ мыслительных процессов занимается не только теми рационализирующими мыслями, которые стремятся исказить или скрыть истинную мотивацию, но также и теми мыслями, которые неистинны в ином смысле – поскольку они не имеют того значения и роли, которые приписываются им теми людьми, что их высказывают. Мысль может быть пустой оболочкой, простым мнением, сохраняемым потому, что это мыслительная схема культуры, легко усваиваемая человеком, так что подобное мнение запросто отбрасывается, если происходит изменение в общественном настроении. С другой стороны, определенная мысль может быть выражением истинных чувств и подлинных убеждений человека. В последнем случае она укоренена в его личности как целом и наделена определенной эмоциональной матрицей .
Опрос, проведенный в 1945 году [31] , может послужить тут хорошей иллюстрацией. Белым на Севере и на Юге США задавались следующие два вопроса:
1) Были ли все люди созданы равными?
2) Равны ли негры и белые?
Даже на Юге 61 % опрошенных ответили на первый вопрос положительно, но только 4 % ответили положительно на второй вопрос. (На Севере – соответственно 79 % и 21 %.) Человек, ответивший положительно только на первый вопрос, несомненно, помнит, что такому ответу его учили в школе и что он остается частью общепризнанной, респектабельной идеологии, но на самом деле этот ответ никак не соотносится с чувствами такого человека; он как бы висит в его голове, однако никак не связан с сердцем и не в силах повлиять на его поступки. То же происходит и с другими респектабельными идеями. Опрос, проведенный сегодня в Соединенных Штатах, показал бы почти полное единодушие относительно того, что демократия – наилучшая форма правления. Но этот результат не доказывает, что все, выразившие такое мнение, будут сражаться за демократию, окажись она в опасности; даже большинство тех, кто в душе своей авторитарен, будут выражать демократические убеждения, пока так же поступает и большинство.
Любая идея сильна только тогда, когда она обоснована структурой характера личности. Ни одна идея не сильнее ее эмоциональной матрицы. Психоаналитический подход к религии нацелен поэтому на