Мы переживаем глубокий исторический кризис. С каждым годом все явственнее поднимается проблема рационального управления новыми производительными силами и разработки новой цивилизации в мировом масштабе. Однако интернациональное рабочее движение, которое должно осуществить необходимый для этого слом экономической инфраструктуры эксплуатации, добилось лишь половинчатых успехов на местном уровне. Капитализм изобретает все новые и новые формы борьбы: государственное регулирование рынков, расширение системы дистрибуции, фашистское правление. Он опирается на вырождение рабочего самоуправления и маскирует с помощью всевозможных реформистских тактик классовые противоречия. Тем самым ему удалось сохранить в большинстве промышленно развитых стран прежние социальные отношения, лишающие социалистическое общество необходимой ему материальной базы. Напротив, развивающиеся страны и колонии, активно включившиеся за последнее десятилетие в борьбу с империализмом, добились значительных успехов, которые обостряют свойственные капиталистической экономике противоречия и – особенно в Китае – благоприятствуют обновлению революционного движения. Как в капиталистических, так и в антикапиталистических странах это обновление не может сводиться к реформам. Наоборот, оно должно разжечь конфликты, которые поставят вопрос о власти.
Раздробленность современной культуры есть результат хаотичного обострения этих антагонизмов на поле идеологической борьбы. Вновь определяющиеся желания формулируются в невесомости: современные ресурсы позволяют их осуществить, однако устаревшая экономическая структура не в состоянии использовать эти ресурсы. В то же время идеология правящего класса утратила всякую связность: все ее прежние воззрения на мир одно за другим обесценились, и она вплотную подошла к историческому индетерминизму; в ней сосуществуют по природе враждебные друг другу реакционные идеи разных времен, как, например, христианство и социал-демократия; в нее подмешиваются без разбора вклады цивилизаций, чуждых современному Западу, но с некоторых пор считаемых им ценными. Главная идеологическая цель господствующего класса – посеять путаницу.
В культуре (употребляя это слово, мы оставляем за рамками его научные и педагогические аспекты, хотя путаница, очевидно, чувствуется и на уровне больших научных теорий и общих педагогических концепций; здесь под культурой понимается совокупность эстетики, чувств и нравов – реакция эпохи на повседневную жизнь) контрреволюционные тактики, смешивающие все и вся, подразумевают вместе с тем частичное поглощение новых ценностей и решительно антикультурное производство средствами крупной индустрии (роман, кино), естественно продолжающее оболванивание молодежи в школах и семьях. Господствующая идеология банализирует подрывные открытия и пускает их в стерилизованном виде в широкое распространение. Ей удается поставить себе на службу сами личности подрывников: умерших – за счет переиначивания их творений; живых – за счет общей идеологической путаницы, сопрягая то, чем они занимаются, с какой-нибудь из ходячих мистических причуд.
Таким образом, одно из противоречий буржуазии на этапе ее разложения заключается в уважении к принципу интеллектуального и художественного творчества: сначала она сопротивляется его произведениям, а затем направляет их себе на пользу, поддерживает в меньшинстве дух критики и поиска, но замыкает его деятельность в пределах изолированных утилитарных дисциплин и в результате заводит в тупик критику и поиск в целом. В области культуры буржуазия стремится отвести опасный для нее сегодня вкус к новому в сторону второстепенных, безобидных и путаных новшеств. Под действием управляющих культурной деятельностью коммерческих механизмов авангардные течения отрезаются от групп – и без того ограниченных в силу общественных условий, – которые были бы готовы их поддержать. Представители этих течений, которым удается обратить на себя внимание, могут рассчитывать на признание лишь как индивиды, ценой ряда необходимых отказов: главным условием, которое перед ними ставят, всякий раз является отказ от общих требований и согласие на отрывочный труд, допускающий различные интерпретации. Именно это придает оттенок подозрительности и нелепости самому термину «авангард», за которым всегда в конечном счете обнаруживается воля буржуазии.
Представление о коллективном авангарде с воинствующим уклоном является недавним продуктом исторических условий, которые требуют выработки связной революционной программы в области культуры и в то же время борьбы с силами, мешающими осуществлению этой программы. Отдельные авангардные группировки сумели перенести в свою сферу деятельности некоторые организационные методы, выработанные революционной политикой, в результате чего их практика стала немыслима вне связи с политической критикой. В этом отношении очевиден прогресс на пути от футуризма к дадаизму и сюрреализму, а от них – к движениям, созданным после 1945 года. И все же на каждом из этих этапов мы видим ту же волю к всеобщим изменениям и то же стремительное дробление, как только неспособность достаточно радикально изменить реальный мир заставляет авангард уйти в оборону, заняв те самые доктринерские позиции, слабость которых он только что доказал.
Футуризм, распространявший влияние из Италии перед Первой мировой войной, стоял на позициях коренной трансформации литературы и искусства, но, хотя эти позиции принесли целый ряд формальных новшеств, они были основаны на крайне схематичном понимании машинного прогресса. Наивный технический оптимизм футуристов растаял по истечении периода буржуазной эйфории, который его породил. Итальянский футуризм скатился в национализм, а затем и в фашизм, так и не придя к сколько-нибудь полному теоретическому ви́дению своего времени.
Дадаизм, основанный в Цюрихе и Нью-Йорке беженцами и дезертирами Первой мировой войны, исходил из отказа от всех ценностей буржуазного общества, которое ярко продемонстрировало свою несостоятельность. Бурная послевоенная активность дадаистов в Германии и Франции была направлена главным образом на разрушение основ искусства и литературы, а также, в меньшей степени, на поведенческие опыты (спектакли, речи, намеренно нелепые прогулки). Историческая роль дадаизма состоит в том, что он нанес смертельный удар традиционному пониманию культуры. Будучи всецело основано на отрицании, это движение неизбежно оказалось недолговечным, но очевидно, что дадаистский дух отчасти определил все последующие авангардные течения и что дадаистское по историческому происхождению отрицание будет заявлять о себе в любой созидательной позиции авангарда, пока не окажутся сметены социальные условия, которые вновь и вновь реставрируют прогнившие и исчерпавшие себя в интеллектуальном плане надстройки.
Создатели сюрреализма, которые участвовали во французском движении Дада, решили направить его бунтарский дух и нигилизм в отношении традиционных средств коммуникации на прокладку путей созидательного действия. Найдя поэтическое применение фрейдистской психологии, сюрреалисты распространили методы, разработанные ими в живописи и кино, на некоторые аспекты повседневной жизни, а затем – в рассеянной форме – и куда шире. В подобном начинании важна не столько степень его правоты, сколько то, что на определенный отрезок времени оно становится катализатором желаний своей эпохи. Период прогресса сюрреализма, отмеченный его враждебностью к идеализму и кратковременной смычкой с диалектическим материализмом, завершился вскоре после 1930 года, но его упадок стал очевиден лишь после Второй мировой войны, когда он успел проникнуть во множество стран. Кроме того, сюрреализм установил в своих рядах дисциплину, которая, пусть ее требования порой корректировались из коммерческих соображений, была эффективной мерой защиты от запутывающего влияния буржуазных механизмов.
В сюрреалистской программе с ее утверждением безусловного господства желания и удивления, с ее пропагандой новых способов использования жизни куда больше созидательных возможностей, чем обычно полагают. Нехватка материальных средств для их реализации, вне сомнения, существенно ограничила размах сюрреализма. Однако, учитывая духовную непреклонность его первых представителей и, что еще более характерно, посредственность их эпигонов, причину недоразвития сюрреалистской теории следует искать в ее истоках.
Коренным заблуждением сюрреалистов была идея неисчерпаемого богатства бессознательного воображения. Причиной идеологического краха движения явилась его вера в бессознательное как наконец-то обретенную могучую жизненную силу: сюрреалисты пересмотрели историю идей, исходя из этой веры, и на том остановились. Но в конце концов оказалось, что бессознательное воображение бедно, автоматическое письмо монотонно, а все «необыкновенное» с узнаваемым сюрреалистическим оттенком более чем предсказуемо. Формальное следование этому стилю воображения приводит к традиционному оккультизму – диаметральной противоположности нынешних условий воображаемого. О том, насколько сюрреализм увяз в своей гипотезе бессознательного, можно судить по теоретическим работам второго поколения его адептов. Калас и Мабий[26] сводят все к двум аспектам сюрреалистистской практики бессознательного: первый – к психоанализу, второй – к влияниям космоса. На самом деле открытие роли бессознательного само было неожиданностью и новшеством, а вовсе не законом будущих неожиданностей и новшеств. Фрейд понял это, когда написал: «Все сознательное изнашивается, тогда как бессознательное остается неизменным. Но, будучи высвобождено, не рушится ли и оно тоже?»
Противопоставляя себя очевидно иррациональному обществу, в котором разрыв между реальностью и упорно декларируемыми ценностями дошел до абсурдной крайности, сюрреализм направлял иррациональность против него, чтобы разрушить его поверхностную логику. Собственно, и успех сюрреализма во многом связан с тем, что идеология нашего общества в ее наиболее передовом выражении отказалась от строгой иерархии фактических ценностей и сама открыто пользуется иррациональностью, включающей отголоски сюрреализма. Главная задача буржуазии – не допустить нового взлета революционной мысли. Она осознала угрозу сюрреализма, и теперь, научившись растворять его в расхожей коммерческой эстетике, она спокойно рассуждает о том, до каких пределов хаоса он доходил в свое время. Тем самым буржуазия культивирует своеобразную ностальгию, параллельно дискредитируя любой поиск нового через его автоматическое сведение к сюрреалистскому дежавю, то есть к очевидной для всех неудаче. Ненависть к отчуждению в обществе христианской морали привела некоторых к культу такого же, пусть и насквозь иррационального, отчуждения в примитивных обществах – вот и все. Нужно идти вперед и продолжать рационализировать мир – это первое условие возможности вернуть в него чувства.