Она внимательно всмотрелась в его персону, её взгляд словно считывал то, что было скрыто под поверхностью слов. Что-то в его голосе, в его глазах подсказывало ей, что произошло нечто важное, но она не стала настаивать — ещё одно качество, которое он только сейчас по-настоящему оценил.
— Хочешь отдохнуть? Мы можем просто посидеть в кафе или…
— Нет, — он покачал головой. — Я хочу продолжить. С тобой. Есть еще что-нибудь, что мы не посмотрели?
Её лицо просветлело, и она кивнула.
— Есть "Калейдоскоп идентичностей" — довольно необычная секция. Там можно исследовать различные аспекты своей личности через интерактивные проекции. Но это может быть интенсивным…
— Звучит интересно, — сказал Декарт с искренним энтузиазмом. — Ведите, мисс Аврора.
Она рассмеялась, и они направились в указанную секцию. В "Калейдоскопе идентичностей" они провели еще около часа, исследуя различные аспекты своих личностей через интерактивные проекции и игры. К удивлению Декарта, его профиль показал значительно больше вариативности и гибкости, чем он ожидал от себя. Система определила его не просто как "аналитический тип", но как сложную, многогранную личность с потенциалом развития в различных направлениях.
Когда они наконец решили сделать перерыв, то вернулись в кафе на верхнем уровне. Солнце уже начинало клониться к закату, его лучи проникали через кристаллическую структуру Зала Мнемозины, создавая причудливые световые узоры на стенах и полах.
— Скоро экзамены, — произнесла Аврора, когда они устроились за столиком с панорамным видом на Нейроград. Город расстилался перед ними сияющим лабиринтом майя-поверхностей, купола, пирамиды, пики и другие чудеса архитектуры ,вспыхивали в лучах заходящего солнца, словно озарённые внутренним светом мысли. Она поправила прядь волос и Декарт поймал себя на том, что следит за этим движением с почти математической завороженностью. — Ты готов?
Их взгляды встретились над голографическим меню, мерцающим в воздухе между ними. Декарт понял, что она говорит о предстоящих Испытаниях Разума — серии сложнейших тестов для кандидатов в Психомодераторы, элитную группу специалистов по ментальному здоровью и когнитивной гармонизации. Стать Психомодератором было не просто высшим достижением в их профессиональной области — это был почти священный статус в обществе.
— Стараюсь не думать об этом слишком много, — признался он, удивляясь собственной откровенности. Обычно он скрывал свои сомнения за щитом рациональности, но с Авророй всё было иначе. С ней его стены сами собой становились прозрачными. — Конкурс огромный, триста кандидатов на место, и даже с моими когнитивными показателями…
Он не закончил фразу, но его пальцы непроизвольно сжались вокруг стакана с чаем. За окном автокапсулы скользили по трассам, образуя сложный танец технологического совершенства. Внезапно ему показалось, что и его жизнь движется по таким же предопределённым путям — безупречно просчитанным, но лишённым подлинной свободы.
— Ты сомневаешься? — Аврора выглядела искренне удивлённой, её тёмные брови приподнялись, а в глазах промелькнуло что-то похожее на возмущение. — Декарт, это безумие! У тебя один из самых структурированных и аналитически мощных умов, которые я встречала. Братство Психомодераторов было бы счастливо принять тебя.
Её слова обволакивали его, как тёплый кокон посреди холодной вселенной. Это было странное, почти забытое ощущение — когда тебя видят по-настоящему, не только твои достижения, но и то, что скрыто за ними.
— А ты? — спросил он, пытаясь отвлечься от неожиданно нахлынувших эмоций. — Ты подаёшь заявку в Сестринство?
Она кивнула, и в безупречной глубине её глаз мелькнула тень — такая мимолётная, что другой мог бы её не заметить, но только не Декарт. Он научился читать микровыражения Авроры, изучал язык её личины, словно это была самая удивительная книга в его жизни.
— Да, хотя не уверена, что подхожу, — её голос стал тише, словно она доверяла ему тайну. — Там уровень... ты видел статистику принятых за последние пять лет? Все эти блестящие умы с идеальными показателями нейросинхронизации…
Её пальцы нервно скользнули по краю чашки с пульпа-пастой, источавшим аромат лаванды и чего-то ещё, неуловимого. Декарт поймал себя на том, что хочет взять её руку в свою, но вместо этого он сделал нечто более смелое — произнёс то, что думал, без фильтров и рациональных обоснований:
— Ты подходишь, — твёрдо сказал он, и его голос звучал с уверенностью, которая удивила его самого. — Более чем. Твоё понимание эмоциональных состояний не имеет равных, Аврора. Твоя эмпатия работает на уровнях, недоступных большинству людей. Ты видишь связи и паттерны, которые другие пропускают, даже с усиленным восприятием. Это именно то, что нужно Сестринству — не ещё один блестящий анализатор данных, а кто-то, способный почувствовать человека за цифрами.
Аврора застыла, её ложечка замерла на полпути к чашке. Она смотрела на него с таким удивлением, словно он только что заговорил на древнем наречии.
— Знаешь, — произнесла она наконец, и её голос был наполнен чем-то, похожим на благоговение, — мне не хватало именно этого при подготовке к экзаменам. Не ещё одной нейропрограммы, не дополнительных часов в симуляторе... а кого-то, кто верит в меня. По-настоящему верит.
Она сделала паузу, словно собираясь с мыслями, а затем добавила с такой искренностью, что его сердце сжалось:
— Спасибо тебе, Декарт. За все те ночи, когда ты помогал мне разобраться в парадоксах метакогнитивных структур. За каждый раз, когда ты находил ошибки в моих расчётах. За то, что никогда не смеялся над моими странными теориями. И... за это. За то, что веришь в меня даже больше, чем я сама.
Её слова прошили его насквозь, словно квантовая частица, игнорирующая все обычные барьеры. Он почувствовал тепло, разливающееся от центра груди к кончикам пальцев, и странную смесь радости и какой-то сладкой уязвимости. Никто и никогда не благодарил его таким образом, с такой непосредственностью и открытостью. Его всегда ценили за интеллект, за эффективность, за результаты — но никогда за поддержку, за присутствие, за веру.
Старый Декарт, тот, кем он был до встречи с собственным отражением в "Эхе познания", непременно попытался бы рационализировать эти эмоции. Проанализировать их природу, каталогизировать, поместить за стерильное стекло научного наблюдения. Но сейчас он решил просто позволить себе чувствовать — полно, глубоко, без щитов и фильтров.
— Это я должен благодарить тебя, — сказал он, и его собственный голос, казалось, принадлежал кому-то другому — человеку, в котором было больше жизни, больше искренности. Декарт подался вперёд, забыв о своей обычной сдержанности. — Ты показала мне вещи, которые я никогда не замечал, хотя они всегда были перед моими глазами. Способы мышления, которые я намеренно игнорировал, считая ненаучными. Миры чувств, которые я отрицал, боясь потерять контроль. Я... — он запнулся, подбирая слова, и решил просто озвучить истину: — Я многому учусь у тебя, Аврора. Каждый день.
Свет заходящего солнца окрасил её персону в тёплые оттенки, и в этом свете её глаза казались двумя удивительными космическими объектами — не холодными и далёкими звёздами, а живыми, пульсирующими сгустками энергии. Она улыбнулась, и Декарт поймал себя на мысли, что мог бы создать математическую модель этой улыбки — идеальное сочетание кривых и углов, уникальную топологию счастья.
— Мы учимся друг у друга, — сказала она, и её голос звучал как самая прекрасная мелодия, которую он когда-либо слышал. — Это самое удивительное в нашем... общении.
Последнее слово она произнесла с едва заметной паузой, словно примеряя его и находя недостаточным, слишком формальным для того, что происходило между ними. Как будто пыталась уместить галактику в спичечный коробок.
Декарт заметил эту микропаузу, этот момент нерешительности. Прежде он пропустил бы его, сосредоточившись на содержании, а не на форме. Но сейчас, словно настроившись на новую частоту восприятия, он уловил всё — и колебание в её голосе, и лёгкое прикусывание нижней губы, и мимолётную тень, пробежавшую по её персоне. И внезапно осознал, что само слово "общение" кажется смешно недостаточным для того, что пульсировало между ними. Это было больше — глубже, значительнее, словно невидимый мост, соединяющий не только их разумы, но и нечто более фундаментальное.
Аврора отвернулась, её взгляд скользнул по городу за окном — сотням тысяч огней, мерцающих в сгущающихся сумерках. Их свет отражался в её глазах, словно она вбирала в себя все звёзды мира.
— Я не уверена, что справлюсь с экзаменами, — внезапно призналась она, и в её голосе прозвучала такая неприкрытая уязвимость, что Декарт физически ощутил острую боль в груди. — Там собираются лучшие умы, люди с невероятными способностями и подготовкой. Гениальные интуитивисты, феноменальные эмпаты, носители уникальных нейроархитектур. А я…
— А ты лучшая из них, — мягко перебил её Декарт, и сам удивился теплоте в своём голосе. — Просто ты этого не видишь.
Она повернулась к нему, и в её взгляде было столько неуверенности и надежды одновременно, столько доверия и тихой мольбы, что что-то внутри него окончательно сломалось — последняя стена, последний барьер между ним и миром подлинных чувств.
Впервые в жизни он почувствовал непреодолимое желание защитить кого-то, поддержать, дать уверенность. Не из логических соображений, не из рационального анализа ситуации, не потому, что это повысило бы эффективность их совместной работы, а просто потому, что не мог вынести тень сомнения в её глазах.
Декарт протянул руку через стол и осторожно, почти благоговейно коснулся её щеки — жест, который был для него совершенно нехарактерен, но в этот момент ощущался абсолютно необходимым, как дыхание.
— Ты справишься, — сказал он с уверенностью, которая удивила его самого. Это не было вежливой поддержкой или стратегическим подбадриванием — это была чистая, незамутнённая вера. — И станешь одним из лучших Психомодераторов, которых видело Сестринство. Потому что ты видишь не только паттерны и структуры — ты видишь людей. Настоящих, живых, сложных. Видишь их боль и их радость. Их страхи и их надежды.