— Дай-ка свое пальто, — деловито сказал Псмит, — и попытайся покончить с этим побыстрее. Обойдись без показного спарринга. С самого начала вложи всего себя. Я буду держать бдительное око открытым, чтобы никто из его друзей или родственников не вмешался.
Внешне Псмит был невозмутим, но внутренне он себя таким уж спокойным не чувствовал. Одно дело — обычная разборка перед беспристрастной толпой, от которой можно ждать соблюдения положенного в таких делах этикета. Что касается данного маленького диспута с Биллом в его матерчатой кепке, он, конечно, мог положиться на то, что Майк проведет его на высоте. Но как долго толпа будет удовлетворяться ролью всего лишь зрителей? В том, кому отданы ее симпатии, сомнений не было. Билл, теперь скинувший пиджак и хриплым голосом набрасывающий либретто того, что он намерен сделать: сбить Майка с ног и втоптать его в грязь — вот наименее сокрушительный подвиг, который он обещал совершить для развлечения снисходительных зрителей — был явно популярным фаворитом.
Псмит, хотя и не показывал этого, был исполнен самых дурных предчувствий.
Майк, более занятый непосредственно происходящим, о будущем не тревожился. У него было перед Псмитом то огромное преимущество, что он весь отдался ярости. Псмит мог обозревать ситуацию в целом, взвешивать риск и всякие возможности. Майк же видел только Билла, надвигающегося на него, опустив голову и сгорбив плечи.
— Валяй, Билл, — сказал кто-то.
— Наддай, Арсенал! — подначил голос с края толпы.
Хор подбадриваний друзей в первом ряду:
— Давай, Билл!
И Билл дал.
16. Дальнейшее развитие событий
Билл (фамилия неизвестна) не принадлежал к этим новомодным борцам. Он не жаловал американскую стойку и артистические финты. Стиль его был сугубо собственным. Отчасти словно бы позаимствован у черепахи, отчасти у ветряной мельницы. Голову он старательно втягивал в плечи, а руками крутил крест на крест.
Майк же наоборот стоял во весь рост и бил прямо, в результате чего сильно ушиб костяшки пальцев о череп противника, как будто не сильно того потревожив. В процессе он получил один из мельничных свингов в левое ухо. Толпа, настроенная пробилловски, издала торжествующий вопль.
Это окончательно разъярило Майка. Он перешел в наступление. Билл, на мгновение ублаготворенный своим успехом, отступил назад и предался боксированию с тенью, когда Майк прыгнул на него, как пантера. Они вошли в клинч, и Майк, обхвативший Билла ниже, швырнул его в толстяка, смахивавшего на кабатчика. Они рухнули на землю, и Билл оказался внизу.
И тут друзья Билла ринулись в бой.
Майка об этом поставил в известность сильнейший удар тростью по плечам. Даже будь он в пальто, удар этот причинил бы немалую боль. Но был он только в пиджаке, и подобной боли ему еще никогда в жизни испытывать не приходилось. Он подскочил с воплем, но Псмит его опередил. Майк увидел, как его новый противник вновь взмахнул тростью и рухнул, так как правый кулак Старого Итонца пришелся ему точно под подбородком.
Майк метнулся к Псмиту.
— Это место не для нас, — скорбно заметил последний. — Ноги в руки, думаю. Давай!
Они одновременно кинулись туда, где толпа поредела. Кольцо, сомкнувшееся вокруг Майка и Билла распалось вследствие вмешательства союзников последнего, и там, куда они свернули, стояли лишь двое. И эти двое, очевидно, почитали нейтралитет лучшим типом политики, так как ничего не сделали, чтобы задержать их. Псмит и Майк ринулись в проем и помчались к дороге.
Внезапность их маневра обеспечила им необходимую фору. Майк оглянулся через плечо. Толпа, словно бы вся до единого, гналась за ними. Билл, извлеченный из-под кабатчика, возглавлял погоню. С отставанием на секунду бежала компания из троих, а затем гурьбой все остальные.
В таком порядке они достигли дороги.
Примерно в пятидесяти ярдах дальше стоял трамвай. При обычных обстоятельствах он, скорее всего, уехал бы задолго до того, как Псмит и Майк успели бы достичь его, но кондуктор с любовью к спорту в крови увидел что-то вроде финиша марафона и не только не подал сигнала трогаться, но вышел на дорогу, чтобы ничего не упустить, а также окликнул водителя, который не замедлил присоединиться к нему. Пассажиры на крыше повскакали с мест полюбоваться нежданным зрелищем. Раздались крики ободрения.
Псмит и Майк достигли трамвая, имея десять ярдов в запасе, и, будь он готов тронуться, все обошлось бы. Но Билл и его друзья прибыли, когда вожатый и кондуктор все еще стояли на дороге.
Ситуация теперь обрела сходство с Горацием на мосту. Псмит и Майк повернулись отражать врагов на подножке трамвая. Билл, на три ярда опережавший остальных, стащил с нее Майка и вместе с ним повалился на дорогу. Псмит, чье достоинство несколько пострадало от того, что его головной убор сбился набок, спустился как раз вовремя, чтобы перехватить подбегавших.
Псмит как кулачный боец, несколько утратил невозмутимую величавость, характеризовавшую его в более мирные минуты, но, бесспорно, он был эффективен. Природа обеспечила ему большую дальность ударов и легкость ног, поразительную для человека его роста, а на каком-то этапе своей карьеры он, видимо, постиг, как действовать руками. Первый из подбежавшей троицы, владелец трости, имел несчастье налететь прямо под удар левой Старого Итонца. Удар этот пришелся в самую пору, а сила его вкупе со скоростью, с какой бежала его жертва, уложила тростевладельца на мостовую. Там он перевернулся, сел и дальнейшего участия в происходящем не принимал.
Остальные двое атаковали Псмита разом с обеих сторон. В процессе левый споткнулся на Майке с Биллом, которые все еще выпутывались друг из друга, и упал, предоставив Псмиту свободу сосредоточиться на втором, долговязом хлипком отроке. Отличительными его чертами был длинный нос и светло-желтый жилет. Псмит левой ударил его по первому, а правой — по второму. Долговязый отрок забулькал и столкнулся с Биллом, который вырвался от Майка и, пошатываясь, поднялся на ноги. Билл, получивший во время своего интервью с Майком на дороге второй удар по глазу, пребывал в некоторой растерянности. Ошибочно приняв долговязого за врага, он незамедлительно врезал ему в область подбородка, и только-только уложил его, когда официальный голос произнес:
— Э-эй, что тут еще такое?
Не существует более действенного одергивания в схватке, нежели «что тут еще такое?» лондонского полицейского. Билл отказался от своего намерения растоптать поверженного, и тот сел, молча моргая.
— Что тут еще такое? — снова вопросил полицейский. Псмит, придав своему головному убору положенную позицию, взял объяснение на себя.
— Прискорбное происшествие, констебль, — сказал он. — Случай необузданного рукоприкладства, увы, слишком обычного для наших лондонских улиц. Эти двое, возможно до этой минуты закадычнейшие друзья, из-за чего-то ссорятся, вероятно, из-за сущего пустяка. И что далее? Они рукоприкладствуют, они…
— Он меня стукнул, — сказал долговязый отрок, утирая лицо носовым платком и тыча обличающим перстом в Псмита, каковой созерцал его сквозь монокль взглядом, тепло сочетавшим жалость и порицание.
Тем временем Билл, неустанно кружа в очевидном уповании обойти Блюстителя Закона и вновь схватиться с Майком, дал волю потоку красноречия, и шокированный констебль попрекнул его.
— Заткнись, — закончил человек в синей форме. — Заткнись, слышишь.
— Рекомендую поступить именно так, — сказал Псмит доброжелательно. — Констебль советует это в ваших лучших интересах. Как человек тонкого вкуса и большого опыта, он знает, что лучше. Его совет хорош, и ему надо последовать.
Констебль словно только теперь обратил внимание на Псмита. Он обернулся и уставился на него. Хвалы Псмита его не смягчили. Взгляд его был подозрительным.
— А вы-то тут причем? — холодно осведомился он. — Этот тут говорит, что вы его ударили.
Псмит небрежно махнул рукой.
— Исключительно в целях самозащиты, — сказал он. — Исключительно в целях самозащиты. Что еще мог бы сделать человек не трусливого десятка? Всего лишь поглаживание, чтобы предупредить агрессивный выпад.
Полицейский помолчал, взвешивая «за» и «против». Он достал блокнот и пососал свой карандаш. Затем призвал кондуктора трамвая в свидетели.
— Мозговитый и достойный восхищения шаг, — одобрительно сказал Псмит. — Этот закаленный честный человек, чуждый словесным хитросплетениям, изложит нам попросту, что произошло. После чего, полагаю, сей трамвай, — как ни мало мне известно о повадках трамваев — должен будет отбыть сегодня куда-то там. Я бы порекомендовал нам всем разделиться и разойтись.
Он вынул из кармана две полукроны и принялся задумчиво ими позвякивать. В ледяной манере констебля наметилась легкая трещинка. Обращенные на Псмита глаза чуть смягчились.
И кондуктор также не остался совсем уж равнодушным к указанному позвякиванию.
Кондуктор на характерном наречии показал, что уже собирался вернуться в трамвай, он и так уж затянул время, и тут увидел этих двух джентльменов, длинного со стеклышком в глазу (Псмит поклонился) и этого вот, наддающих к нему по дороге, и остальных парней, наддающих за ними. Он добавил, что эти два джентльмена, чуть добрались до трамвая, хотели в него сесть, и тут парни взялись за них. А затем, завершил он, ну, была драчка, вот как это было.
— Ясное и превосходное изложение, — сказал Псмит. — Именно так оно и было. Товарищ Джексон, полагаю, мы покинем суд без единого пятнышка на нашей репутации. Победа за нами. Э… констебль, мы доставили вам столько хлопот. Так может быть?
— Спасибо, сэр. — Послышалось музыкальное звяканье. — А теперь валите отседова все вы. Хватит совать носы, куда не след. Валите отседова. Кондуктор, отправляй трамвай.
Псмит и Майк заняли сиденья на крыше. Когда кондуктор подошел к ним, Псмит дал ему полкроны и осведомился о здоровье его супруги и деток. Кондуктор выразил благодарность Богу, что он холостяк, прокомпостировал их билеты и удалился.