— Вы что делаете? — возмутился Добронравов. — Освободите его немедленно!
— Сами освобождайте, — спокойно ответил майянский бог, небрежно прислоняясь к дверному косяку, рядом с которым висел морской пейзаж в изумрудных тонах «Кораблекрушение у берегов Гурзуфа».
Дмитрий Михайлович сделал шаг в сторону кровати, но тут его взгляд упал на белые облака над морем на картине «Эскадра Черноморского флота перед выходом на Севастопольский рейд». И он отступил.
— Будете развязывать?
— Нет.
— Почему?
— По кочану! То есть по початку.
— А если серьёзно?
Кивнув на репродукцию «Дорога на Ай-Петри», где море сияло сквозь чуть розоватую дымку, Дмитрий Михайлович с грустью заметил:
— А я ведь там побывал — лет в двадцать, а потом собирался-собирался, да как-то не срослось…
— Понятно, — подойдя к грифельной доске, Кукуцаполь стёр последнюю тройку и исправил на четвёрку. — Пойдемте, не будем мешать Никите Сергеевичу отдыхать.
Выйдя из дома, Добронравов попытался прислушаться к звукам, чтобы понять, куда ему теперь идти. Кукурузное поле простиралось от края до края, и слышен был лишь отдалённый шум работающих комбайнов. Понаблюдав за его мучениями, майянский бог сжалился и сказал:
— Ладно, пойдёмте, ещё кое-что покажу. Чтобы поменять эпоху, необходимо не только к звукам прислушиваться. Шире надо смотреть!
Кукуцаполь повёл нашего героя на задний двор, и Дмитрий Михайлович понял, что хатка-мазанка была вершиной гигантской многоступенчатой пирамиды, высокой, как гора.
— Я видел такую пирамиду в фильме с Тарантино, — заметил майянскому богу Добронравов.
— Я тоже, — слегка пожал плечами Кукуцаполь. — Задумка понравилась — сделал и себе такое.
Каждая ступень пирамиды была как этаж дома, и спуститься по ней вниз без специального альпинистского снаряжения не представлялось возможным. Бог указал Дмитрию Михайловичу на площадку с дельтапланом.
— А вы знали, что в СССР свободные полёты на дельтапланах начались с 1972 года?
— Это называется «шире смотреть»?! — задрожал от страха Добронравов. — Никуда на нём не полечу!
— Почему?
— Не умею!
— Учиться никогда не поздно.
— Боюсь!
— Чего боитесь-то? Разбиться? — расхохотался бог, согнувшись пополам. — Мать моя — богиня перца!
Наш герой прекрасно понимал, что глупо бояться смерти, когда ты мёртв, но ничего поделать с собой не мог.
— Я ещё в теплице хотел побывать, — жалобно попросил он.
— С кукурузой, которая растет за полярным кругом? — хмыкнул Кукуцаполь, ещё больше скашивая взгляд. — Дмитрий Михайлович, вам же не пять лет было, когда вы умерли.
— А каску? Каску дадите? — всхлипнул Добронравов.
Закатив зелёные глаза, Кукуцаполь досчитал до десяти.
— Дмитрий, извините, что я вас так выпроваживаю, но мне, честное слово, некогда. Ко мне друг Юра должен прийти. Он очень известный и занятой человек, а я ему маисовых блинчиков напечь обещал.
— Юрий Гагарин? — с надеждой спросил Добронравов. — Я бы тоже с ним пообщался.
— Не Гагарин, а Кнорозов.
— А кто это?
Кукуцаполь схватился за сердце, или что там у богов на этом месте.
— Юрий Валентинович Кнорозов — советский историк и этнограф, лингвист и основатель советской школы майянистики. Известен своей дешифровкой письменности майя. Стыдно не знать!
Из-под верхней губы Кукуцаполя высунулись клыки, как у ягуара. Не рискнув больше испытывать терпение бога, Добронравов покорно выслушал краткий инструктаж, закрепил страховку и, взявшись за планку, начал разбег. Добежав до края пирамиды, он сделал прыжок и стал планировать.
Под ним пролетали зелёные квадраты полей и зеркала озёр сказочной синевы. Свежий ветер наполнял грудь свободой, а в голове звучали последние слова Кукуцаполя: «Хотите перемен — просто выберите ориентир, и вперёд». Далёкий горизонт играл с дельтапланом в догонялки и вскоре Дмитрий Михайлович увидел прекрасный город-сад и пошёл на снижение.
Приземлившись между детской площадкой и стендами с передовицами газеты «Правда», Добронравов оставил дельтаплан лежать на зелёном газоне рядом со свежепобеленной статуей «Девушка с веслом», а сам отправился гулять по городу.
Побродив немного по тенистым улочкам с двухэтажными домами, Дмитрий Михайлович вышел на широкий проспект. Там стояли телефонные будки, автоматы с газводой лимонной (3 коп.) и апельсиновой (3 коп.), а на стенах, рядом с синими почтовыми ящиками, висели автоматы шипра (10 коп.). В детстве, если Добронравову очень хотелось в кино или мороженого, а денег не было, он шёл по улице и внимательно смотрел под ноги. И деньги всегда находились. Хватало и на мороженое, и на пирожное, и в кино, и маме позвонить. Вот и сейчас, проделав тот же манёвр, Добронравов легко отыскал закатившийся в щель рядом с бордюром десюлик и бросил его в автомат шипра.
Дмитрий Михайлович зажмурился, и… на него снизошло освежающее цитрусовое утро с эдакой лёгкой горчинкой в начале, осенними цветами на холодном рассвете в середине, прогретым на солнце деревом и янтарной смолой в конце. На мгновение Добронравов перенёсся на знойный остров Кипр в Средиземном море, а затем проехала поливальная машина, и всё исчезло. Но наш герой не огорчился, а просто пошёл дальше — в уютный сквер на берегу пруда с утками и лебедями.
— Ах, какой красивый молдаванин! Ты заметила? — случайно подслушал Добронравов разговор двух женщин.
Говорили они о высоком, импозантном мужчине, который сидел за одним из столиков летнего кафе. Перед ним стояла бутылка «Букет Молдавии» и гранёный стакан. По радио звучала песня Высоцкого. Мужчина тихонько подпевал: «Ты, Зин, на грубость нарываешься…», выбивая такт ногой, и одновременно читал какую-то инструкцию. Её он изучал с большим интересом, смешно шевеля чёрными густыми бровями. Эти великолепные брови Добронравов узнал бы из миллионов.
— Здравствуйте, Леонид Ильич! — волнуясь, произнёс Дмитрий Михайлович, подходя поближе к столику.
А волноваться у нашего героя причина была. Ещё при жизни Добронравов в шутку пообещал сам себе, что он скажет генсеку Брежневу, если вдруг после смерти они увидятся. Леонид Ильич поднялся со стула и сердечно поприветствовал его, как старого друга.
— Леонид Ильич! — торжественно начал Добронравов. — Вот, говорят, застой, застойные годы… А для меня — лучшие годы моей жизни!
Генсек снисходительно улыбнулся и ничего не ответил, но попросил Дмитрия Михайловича передать ему грифельную доску и кусочек мела с соседнего столика. Исправив последнюю цифру, Леонид Ильич окликнул официантку:
— Люсенька, можно вас?
К столику величаво, как пава, подплыла официантка. Белый накрахмаленный фартук, белая шапочка, блокнотик и карандаш в руках. Красивая, как модель из заграничного журнала, только ещё лучше.
— Люсенька, сегодня я встретил дорогого товарища Дмитрия Добронравова. Чем мне его порадовать? Что вы порекомендуете?
— Бутылочку кокура из Массандры, салат оливье, лобио, буженину, картошечку и дыньку, — защебетала девушка. — А на второе борща, мититей по-молдавски, столичной грамм по сто пятьдесят, огурчики и строганину. А потом компот с булкой.
— Компот? — с сомнением потянул генсек. — Дмитрий Михайлович, а хотите кефира? Врачи рекомендуют.
— Сто лет уже не пил советский кефир, — скромно вздохнул Добронравов.
— И два стакана кефира!
— Сию минуточку! — официантка сделала пометки в блокнотике и упорхнула на кухню.
— Посмотрите, Дмитрий, какую занятную вещицу мне дали почитать, — с этими словами Леонид Ильич протянул Добронравову листок с инструкцией.
Там было написано:
Сигналом к выполнению инструкции является знак из трёх пальцев на лацкане у стоящего возле подъезда мужчины. Он означает, что три человека должны самоорганизоваться, скинуться по рублю и купить в бакалее бутылку столичной за 2,87 руб. и сырок «Дружба» за 13 коп. Рекомендуемое место распития — гараж, скамейка в парке и т. п.
— А вы про это знали? — спросил генсек у Добронравова.
— Да. А если стакан не взять из дома, то его можно добыть в автомате с газировкой, — вспомнил с тёплой улыбкой Дмитрий Михайлович. — Леонид Ильич, можно спросить? Вы ведь давно в ПСС. Куда бы мне пойти? Посоветуйте.
— Хм. В Кукуцаполье были?
— Где?.. А, да. Был. Только оттуда.
— Как там Никита? — заботливо поинтересовался генсек.
— Отдыхает, — уклончиво ответил Добронравов.
— А вам покой только снится? Не нравится здесь?
— Нравится, но… — замялся Дмитрий Михайлович, не зная, как объяснить.
— Понимаю, — не стал настаивать на ответе Леонид Ильич. — Хочется остаться, но надо уходить. Как и ему…
— Кому? — Добронравов проследил за взглядом генсека и увидел парящего в небесах олимпийского мишку.
Воздушные шарики, добрая, немного грустная улыбка, поднятая в прощальном жесте лапа и взгляд, полный надежды. Ком подкатил к горлу нашего героя от нахлынувших воспоминаний. Он встал из-за стола, и город тут же исчез.
Дмитрий Михайлович стоял один посреди берёзового леса со стаканом кефира в руках.
…Мишка летел медленно и низко, почти цепляя нижними лапами верхушки деревьев, и Добронравову не составляло особого труда следовать за ним. Внезапно Дмитрий Михайлович почувствовал под босыми ногами мокрый песок — он и не заметил, как разулся. Оглядевшись, Добронравов понял, что идёт уже не по лесу, а по песчаной морской полосе. Справа холмы, поросшие прямыми соснами, слева море, под ногами — янтарь.
Рижское взморье! Жёлтые и оранжевые, прозрачные и мутные кусочки янтаря приятно холодили босые ступни. Мягкий, тёплый внутренний свет янтаря манил взор. Наклонившись, Дмитрий Михайлович набрал горсть песка и промыл его водой. В ладонях остались прекрасные кусочки застывшей смолы. В некоторых янтарных осколках были пузырьки, в некоторых — навеки замурованные муравьи и мушки. А вон под водной гладью блестит янтарный камень величиной с кулак боксёра! А вон там, на глубине, мерцает янтарный кубок на