о душе росло и крепло с каждым днем предчувствие страшного. Этайн, трепетная горлица, поет только на воле. Даже если она станет его супругой, придет миг – и она улетит, вырвется из рук. В глубине души он всегда знал, что Этайн никогда не будет принадлежать ему.
И ныне, глядя на любимую и холодея, Фиргалл с трудом подавлял приливавший гнев. Гибкая, тонкая, светлая, пахнущая цветами и ветром, благородная и смелая, теплая и трепещущая, с волосами цвета налитой пшеницы, сливочной кожей и бирюзовыми глазами, но чужая, такая непреодолимо чужая! Ему хотелось схватить ее в охапку и убежать, унести, спрятать от всех. Почему она так хороша сегодня? Отчего столько блеска во взоре, зачем так красиво убраны ее пряди, откуда эта мягкость в движениях?
Вскочить, оставить окаянную гридню, скакать куда глаза глядят, прочь от нее, ото всех!
Но что это? Юноша поднял тяжелую голову. Рядом стояла нетронутая чаша. Место Этайн пустовало. Метнув по сторонам ошалевший взгляд, Фиргалл замер. Она сидела в стороне, с незнакомой улыбкой, спокойная и прекрасная, и протягивала свою маленькую руку человеку, с того самого мига ставшему его вечным врагом, – Ингвару, сыну князя Ингви. Проклятому Северянину.
Еще мгновение, и со всех сторон грянула оглушительно громкая, невыносимая музыка. Началась пляска, и что-то навсегда оборвалось в нем.
День выдался отменный. Солнце весело играло на поверхности пруда, бегая взапуски с юркими блестящими стрекозами. Почему-то все дурное вечно случается в чудесные дни, Фиргалл давно заметил это. Он медленно шел, заложив руки за спину. Назойливые лучи плясали по серебряной вышивке на свите, слегка раздражая. Впрочем, ему было все равно. Он считал про себя успевшие распуститься кувшинки. Их крупные приоткрывшиеся чашечки слепили своей белизной. Одолень-трава, из которой шептухи варили приворотное зелье для нежеланных жен, настолько жалких в своем отчаянии, что они соглашались даже на такую уродливую, оскопленную любовь.
– Фиргалл! – громко раздалось сбоку. Молодой человек вспомнил, что не один. – Ты слишком хорошо знаешь ее…
– Господин, – усталым голосом начал он, – если ты заботишься о моих чувствах, то прошу, не утруждай себя. Я последний, с кем надобно считаться.
Аэд остановился и внимательно посмотрел на юношу.
– Я всегда видел тебя ее мужем. Для меня ты родной сын, и тебе это известно. Но, боюсь, и Этайн ты стал братом. Много это или мало, судить тебе. – Князь развернулся к пруду и вздохнул. – Она хочет его. – Аэд нахмурился и приложил сжатый кулак ко рту.
Фиргалл вымученно улыбнулся. Он давно знал, как это будет. Надеялся, что обойдется, но, если быть честным с собой, знал наверняка.
– Ты сомневаешься в нем, мой господин? – почти лениво спросил он.
– Он не сид.
– Он – избранник Этайн. Ровня ей, хорошей крови, наследник княжеского…
– Знаешь, – резко перебил Аэд, крутанувшись на пятках. Глаза его блестели. – Я никак не найду согласия в своем сердце. Да, Северянин достойный и завидный жених, – Фиргалл незаметно усмехнулся, – пусть так. Но что-то в душе настраивает меня против него. С тех пор как умерла мать Этайн, моя девочка – все, чем я живу. Отдать ее ему – это… Это…
– Не отдать ее – значит, видеть, как она зачахнет. Господин, тебе ведомо, что так оно и будет, – мягко вставил молодой человек.
Князь сузил на него глаза. Выдержав так некоторое время, он схватил юношу за плечи.
– Фиргалл, сын мой!
Прижав его к своей груди на мгновенье, Аэд выпустил юношу из объятий и, развернувшись, стремительно зашагал прочь. Фиргалл молча смотрел вслед несостоявшемуся тестю, а в глазах рябило от белых, словно покойницкий саван, цветков.
Она никогда еще не была так красива, как в тот день, когда ладья пришла за ней, чтобы навсегда увезти в треклятую землю. Чем этот чужак заслужил подобное счастье? Что в нем было такого, чем не обладал Фиргалл?
Когда она в последний раз подала ему руку и заглянула в лицо своими колдовскими лазоревыми глазами, сердце почти остановилось внутри сдавленной груди. Эта извиняющаяся невинная мягкость, легкость, с которой она, обдав сводящим с ума запахом летнего луга, покинула его… О! Хотелось грызть стены, рвать на куски все, что его окружало.
Фиргалл вспомнил случайную встречу с Северянином накануне их отъезда. Сон не шел к нему, и сид выскользнул наружу из темных, смыкающихся над головой стен. Щербатое колесо луны висело совсем низко, время от времени скрываясь за клочьями туч. Пахло грозой.
Все было решено. После прощания с Этайн Фиргалл отправлялся домой, а оттуда – куда глаза глядят. Благо мир велик. Он найдет если не счастье, то забвение.
Внезапно юноша почувствовал чье-то незримое присутствие. Быстро повернувшись, он почти столкнулся с Ингваром, бледным и растрепанным. Несколько мгновений они смотрели друг на друга в упор, и Фиргалл удивился своему спокойствию, хладнокровно отмечая, что жених Этайн нетвердо стоит на ногах, словно пьяный.
Сид усмехнулся, не разжимая губ. Лицо залесского княжича чуть-чуть расслабилось.
– Я не хотел бы видеть врага в тебе. – Ненавистные уста смешно коверкали родной язык сида, и ухмылка Фиргалла стала шире. – Я знаю, это невозможно, но чувствую, сложись все иначе, друга надежнее и благороднее мне было бы не найти.
Сид вдруг понял, что Северянин и правда был охмелен, но совсем не вином, и откуда-то из-под ребер начала подниматься волна удушающей ярости, захлестывая сердце и разнося по всему телу мерзкую, неостановимую дрожь.
– Оставь пустое сотрясание воздуха. – Фиргалл молил, чтобы голос не предал его. – Береги ее.
Сид развернулся, чтобы уйти, как вдруг на плече раскаленным железом застыла ладонь Ингвара.
– Постой!
Фиргаллу никогда не забыть того взгляда. Блестящие, черные, что не различить зрачка, очи вцепились в него. Правая рука зависла напротив. Большая, сильная.
Сид медленно перевел взор с протянутой длани на лицо юноши. Как легко пожать эту руку, дотронуться до чужого, окаянного человека, что украл его радость! Что обнимет его Этайн, проведет по шелковым волосам, что один во всем свете познает нежность ее кожи…
Внезапная боль пронзила виски. В тот же миг горячие пальцы сомкнулись вокруг его холодной ладони. Где-то высоко над головой раздался первый громовой раскат, а порыв ветра швырнул в лицо Фиргаллу запах дождя.
13. Друзья
– У тебя получается все лучше и лучше! – одобрил Айфэ, и Гнеда спрятала польщенную улыбку.
Она и сама видела, что Пламень потихоньку начал подчиняться, а ее уверенность в собственных силах и приязнь к строптивому, но такому красивому и изящному животному изо дня в день становились все сильнее.
– Но до тебя мне все равно далеко, – не удержалась от досадливого замечания девушка.
Айфэ, обходившийся без уздечки и правивший своим Снехте лишь с помощью веревки, свободно накинутой на шею мерину, усмехнулся:
– Я был посажен на коня в три года. Напрашиваешься на похвалу?
Гнеда засмеялась и зарылась рукой в гриву Пламеня.
– С таким именем тебе на роду написано находить общий язык с лошадьми. – Он вдруг осекся и осторожно посмотрел на девушку. Гнеда не встретила его взгляд, продолжая ворошить черную холку.
– Странно. Через столько лет узнать свое настоящее имя, – наконец промолвила она.
– Это неплохо – иметь несколько имен. Хочешь, я буду звать тебя Яронегой?
– Нет! – испуганно выпалила девушка.
– Как скажешь, – улыбнулся Айфэ и незаметным прикосновением подстегнул Снехте ускорить шаг.
– Вы словно читаете мысли друг друга, – восхищенно проговорила Гнеда, догоняя молодого сида.
– Доверие. Он полагается на меня, знает, что я его не обижу, что со мной он под защитой. Снехте позволяет мне касаться его там, где не позволил бы никому другому, он узнает мой запах задолго до того, как я подойду к конюшне, он помнит мою походку и слышит мой голос за многие сажени. Полная, безграничная близость. – Айфэ пробежал пальцами по серебристой шерсти. – Я знаю каждый рубец на его коже, каждую выемку на копыте. Мы с ним прошли через огонь и воду, чтобы заслужить доверие друг друга. Это упорный труд, но наша дружба стоит каждого затраченного мгновения.
– Тебе повезло с таким покладистым конем, – сказала Гнеда, но Айфэ ответил ей звонким смехом:
– Ты, должно быть, шутишь! В первый месяц нашего знакомства я ходил с ног до головы в синяках. Более норовистое животное сложно представить.
Девушка прикусила язык, и до усадьбы молодые люди ехали в тишине. По рукам и ногам разливалась приятная усталость, перемешанная с негой от ощущения натруженного тела.
Остатки утреннего тумана белесыми обрывками путались под копытами, от овина тянуло сладковатым дымом. Хлеб выращивали на полях внизу, но на обмолот его привозили наверх, и теперь до них доносилось мерное постукивание цепов из гумна, и этот звук заставил сердце Гнеды сжаться. Впервые ей не довелось своими руками ощутить богатство собранного урожая, почувствовать тяжесть сжатых колосьев в намозоленных серпом и окропленных едким зеленым соком ладонях. Не довелось обонять того особенного запаха выдернутых льняных корней и глубокого, свежего и одновременно прелого духа развороченной земли.
Осень в горах наступила внезапно, и Гнеда удивленно любовалась на пожелтевшие в одну ночь листья берез и ясеней. Подсвеченные пронзительной синевой небес, они казались особенно нарядными.
Едва спутники показались в воротах, к ним подскочил стремянной, помогая Гнеде спешиться. Айфэ легко спрыгнул с серого мерина и, ухватив его за недоуздок, повел в конюшню. Вверив свою лошадь слуге, юноша присоединился к Гнеде, которая уже расседлывала Пламеня.
– Когда ты идешь к отцу? – спросил он, принимая у нее сбрую.
– Нынче не будет урока, – отозвалась она из денника. Выбрав в яслях пучок свежей, мягкой соломы, Гнеда принялась бережно вытирать потные бока коня.
– Бьюсь об заклад, ты ничуть не расстроена, – улыбнулся юноша.