Фиргалл много писал, обложившись чертежами, пергаментами, разрозненными клочками бересты и вощечками[61], бесконечно сверяясь то с книгами, то со своими диковинными приборами. Гнеде он поручил переложить на залесское наречие сказание своего соплеменника о хождении в далекие полуденные страны, и девушка уже который день пребывала мысленно то в пыльных степях, где обитали свирепые кочевники, то в иссушенных зноем пустынях, по которым бродили загадочные исполинские вельблуды.
Зима в Кранн Улл была куда мягче, чем в Залесье, но влажный ветер, приходивший с моря, пробирал до костей. Несмотря на это, сид принуждал Гнеду проводить почти всю светлую часть дня вне дома. Он по-прежнему натаскивал девушку в метании ножа, добавив новым снарядом сулицу[62]. Гнеда ни капли не верила, что эти мужские навыки могут ей пригодиться, не сомневаясь, что, если дело дойдет до драки, она не успеет даже достать оружие. Но Фиргалл, совершенно не внимая ее доводам, упрямо стоял на своем, и Финд только осуждающе покачивала головой, прикладывая к незаживающим мозолям на руках своей госпожи липкую мазь.
К удивлению девушки, сид не сдавался и в своей надежде научить ее обороняться мечом и ножом, что, впрочем, у нее тоже получалось без значительного успеха. Хотя Гнеде теперь удавалось с большей, нежели прежде, ловкостью уходить от нападения, она не могла ответить. Мысль о том, чтобы ударить человека, заставляла ее колени подгибаться. Всякий раз, когда Фиргалл требовал от нее действий, перед девушкой вставала невидимая стена. Гнеда цепенела, не в силах занести руки, несмотря на все увещевания наставника о том, что от решимости в нужный миг может зависеть ее жизнь.
Это было особенно долгое, изматывающее занятие. День выдался пасмурный и сизый, такой, в который птицы и звери прячутся и даже ветер стихает, свернувшись клубком промеж горных вершин. Когда Гнеда с Фиргаллом выехали на лесную прогалину, где обычно проводили урок, девушке показалось, что они вошли в покои к спящему, настолько неправильным было их вторжение в полный умиротворения и тишины мир. Но сид невозмутимо спешился и, привязав Ска, скинул плащ. Зловещий в своих черных одеждах, он словно бросал вызов окружающей нетронутой белизне.
Фиргалл был молчаливее обычного, и на задворках сознания Гнеда почувствовала смутное опасение. Сид делал хладнокровные, злые выпады, от которых по коже пробегали мурашки.
– Бей, – сквозь сжатые зубы потребовал он, и это было одно из первых слов, произнесенных им за утро.
Девушка покорно ударила, угодив в крестовину его короткого меча.
– Сюда, – холодно возразил Фиргалл, указывая свободной рукой на свое лицо.
Гнеда несколько раз сжала и разжала пальцы на рукояти, еле удерживаясь, чтобы не облизнуть пересохшие губы. Она медлила, пытаясь спрятаться за ненужными движениями, и это не укрылось от сида. Девушка успела заметить в его очах осколок недоброй усмешки, прежде чем он начал неторопливо приближаться к ней.
– Ты ни на что не способна. Никчемная, жалкая, слабая. – Фиргалл выплевывал оскорбления ей в лицо, мешая слова всех языков, одновременно надвигаясь на девушку. – Из тебя никогда не выйдет проку. Ты не стоишь моих усилий, не стоишь внимания моего сына!
Гнеда безвольно опустила руки, неосознанно делая шаг назад. Она не отрывала от наставника огромных от страха и неверия глаз и чувствовала, что ей не хватает воздуха для нового вдоха.
– Ты лишь пустая трата времени. Не нужная никому, даже собственному деду. Безродная дочь, нагулок, вымесок, отродье Северянина!
И вдруг в доли мгновения что-то случилось. Белая вспышка, а следом – резкая, неожиданная, хлесткая боль. Она не поняла, как это произошло. Не успела подумать, взвесить, дать себе разрешение. Один миг – и место обиды и раздавленного достоинства заняла ярость. Красная пелена заволокла все перед глазами, и Гнеда ощутила, как ее руки превращаются в звериные когти, а из горла вырывается дикий, нечеловеческий рык. Сухой холодный воздух обжег ноздри, а на языке засвербело тошнотворно-соленым привкусом крови.
Гнеда бросилась на сида, желая впиться ему в глотку, расцарапать глаза, вырвать волосы. Она совсем забыла, что в ее руках еще оставался меч Айфэ, без разбора нанося удары противнику.
Гнеда затихла, только когда Фиргалл не без труда обезоружил ее и скрутил, почти до хруста вывернув обе руки. Он крепко держал девушку, пока та постепенно трезвела, а сердце переставало биться о грудь безумной птахой.
– Отпусти, – прохрипела она, – я больше не трону тебя.
Тиски его предплечий разжались. Гнеда упала навзничь и вдруг услышала хохот Фиргалла. Девушка сделала несколько неловких движений в рыхлом снегу, отползая от сида, но он не обращал на нее никакого внимания, продолжая заходиться в неистовом смехе. Его голос был звонким и мальчишеским, и Гнеде трудно было поверить в то, что он принадлежал ее наставнику. Теперь она отчетливо видела на щеке Фиргалла яркий багряный след и с медленно наползающим ужасом осознавала природу своей пронзительной боли в ладони.
Успокоившись, сид подошел к девушке и протянул руку, помогая подняться. Гнев полностью оставил Гнеду, и она ощущала лишь опустошенность и стыд, не находя сил посмотреть опекуну в лицо.
– Ты ударила меня, и за дело, – сказал Фиргалл, вынуждая ее встретить свой взгляд, в котором не осталось ни капли прежней веселости. – Тебе не в чем себя винить. – Волосы сида были взъерошены, а очи блестели, и он казался совсем молодым. – Обещаю, этого больше не повторится. Должно быть, я плохой учитель, не взыщи. – Нижняя челюсть Гнеды начала предательски подрагивать. – Запомни чувство, когда кто-то растаптывает и смешивает с придорожной грязью твою гордость. Ты никому не должна позволить вновь заставить тебя испытать его.
Он поднял свой плащ и бережно обернул его вокруг трясущихся плеч девушки, дух которой захватило от этой скупой нежности.
– Едем домой.
Фиргалл сидел в кресле, уже четверть часа притворяясь, что слушает ключника, обстоятельно докладывающего о положении дел в усадьбе. Сид смотрел сквозь слугу, деловито загибающего толстые заскорузлые пальцы, перечисляя оставшихся на зиму телят, ярок и свиней. Рука Фиргалла с зажатым в ней писалом[63] застыла над восковой дощечкой еще на кадках, так своевременно убранных челядью в медушу. Вторая его рука подпирала подбородок, скрывая поджатый рот. Взгляд сида безошибочно приходил в одну точку, как бы он ни старался направить его в другую сторону.
Гнеда читала в противоположном углу, рядом с очагом, не отрывая сосредоточенного взора от большой книги в алом переплете. В отсвете пляшущего пламени кожа девушки казалась золотистой, но Фиргалл знал, что она успела немного побледнеть с лета.
Коса Гнеды гладкой толстобокой гадюкой убегала за спину, а в волосах вместо неизменных перьев, которые она полюбила вслед за его сыном, красовались три кружевных листа падуба, расцвеченные кровавыми бусинами ягод. Фиргалл мысленно усмехнулся, вспомнив все подаренные им украшения, пылившиеся в ее сундуках, но признал, что простой зелено-красный убор как нельзя лучше оттенял темные пряди. Наверняка это было дело рук маленькой служанки Гнеды, надеющейся отогнать злых духов от своей госпожи в преддверии самой длинной ночи года.
Фиргалл заставил себя моргнуть и перевести нахмуренные очи на дощечку. Ключник, разумеется, давно уже понял, что его не слушают, и теперь, закончив свою речь, молча смотрел на сида, беспокойно пожевывая губу. Отпустив слугу, Фиргалл снова погрузился в раздумья. Накануне пришло известие от Айфэ, и оно, как бы сид ни старался казаться равнодушным, расстроило его. Старик продолжал упрямиться. Конечно, Фиргалл не ожидал, что Аэд сразу поменяет свое отношение к внучке, но столь холодный и резкий ответ неприятно удивил его.
Сид вскинул взор на Гнеду, не поднимая головы, дабы она не заметила, что он наблюдает за ней. Фиргалл давно все продумал. В его замысле не было изъянов – цель оправдывала средства. Но когда Фиргалл встречал умный искренний взор, сомнение начинало отравлять его разум.
Время еще было. По крайней мере, они до поры отвели от девочки опасность. Но нельзя было терять бдительность. Финтан обладал изворотливым умом и не был стеснен в возможностях. Его люди, вне всякого сомнения, рыскали повсюду. За Айфэ мог быть надзор.
Фиргалл сжал челюсти, а потом выдохнул, потерев переносицу.
Нет, сын осторожен. Он предупрежден и знает, что делать с соглядатаями.
Гнеда повернулась наконец, почувствовав взгляд Фиргалла. В карих очах вспыхнуло удивление, а палец замер на оставленной строке. Чертам девушки не хватало правильности, чтобы сделать их красивыми, но сид не мог отрицать, что и в этой несоразмерности была определенная прелесть. Но ее глаза… Фиргалл никогда не верил в чушь о воскресении после смерти в теле другого человека, о которой читал в сочинениях заморских вольнодумцев, но мог поклясться, что глаза Гнеды были в точности глазами ее отца.
Когда она успела стать дочерью Северянина? Еще несколько месяцев назад имена родителей были для девчонки пустым звуком, ничего не значащими словами, а вот теперь она кричит ему в лицо, что отец бы так с ней не поступил, уверенная в нем, будто действительно знала Ингвара.
Фиргалл вспомнил, как Гнеда, покручивая перстенек на пальце – верная примета того, что она преодолевала робость, – спросила, не осталось ли у него вещей ее родителей. Матери, поправилась Гнеда. Конечно, не рассчитывала же она, в самом деле, что он хранил бы что-то, напоминавшее ему об Ингваре. Сид рассказал девушке, что подвеску, висевшую с детства на ее шее, прежде носила Этайн, и Гнеда лишь кивнула, будто подтверждая собственные догадки.
Сид не принадлежал к породе чувствительных людей, чахнувших над отжившими свой век безделушками, но у него действительно сохранилось несколько предметов, принадлежавших Этайн. Они лежали в небольшом ларце, который он не открывал… Фиргалл тогда на миг задумался. Ни разу. Ни разу с тех пор, как замкнул в него горстку вещей, когда-то служивших ей, когда-то имевших значение, но после ее смерти превратившихся в бессмысленную груду дерева, камней,