Гореслав замолчал, с явным удовольствием наслаждаясь действием, которое произвели его слова. Гнеда побледнела, а правая рука безотчетно поползла вверх по бедру, к ножнам.
– Ты ведь лечил моего дядю, – слабо проговорила она севшим голосом. – Что же, за этих сидов живьем дают больше, чем за мертвых? – попыталась улыбнуться девушка, понимая, что вместо этого выходит оскал. От костра доносилось приятное тепло, но Гнеда чувствовала, как озноб пробирает спину и плечи.
– Охолонись! Я видел, что ты умеешь управляться с ножом, – ухмыльнулся Гореслав, презрительно поводя подбородком в сторону пальцев Гнеды, незаметно добравшихся до чехла.
– Мне не сдюжить против тебя, – озвучила она очевидное, ненавидя себя за беспомощность, а его – за низменное упоение властью, – и нечем отплатить. Все, что при нас с дядей, ты и сам отберешь, коли пожелаешь.
– Стал бы я возиться с ним, чтобы потом продать душегубам, – фыркнул Гореслав, и Гнеда немного выдохнула, все еще не понимая его побуждений. – Я не собираюсь вас выдавать. Те сиды мне понравились еще меньше, чем вы, – сказал он, сморщившись. – Ну, будет, не серчай, – добавил хозяин более миролюбиво. – Крепко вы кому-то в горле костью встали, – заметил Гореслав, явно пытаясь вывести собеседницу на откровенность, но Гнеда промолчала, отказываясь удовлетворять его любопытство. Не дождавшись ответа, хозяин в очередной раз хмыкнул. – Почто вас в Лихоманник-то занесло? Вы, чай, оттуда вышли на опушку?
– Путь держали в Залесье, шли из-за гор.
– Экого крюка заложили. Кроме дядьки-то кто из родни есть? – неожиданно спросил Гореслав.
– Сирота я. Вот и ем дядин хлеб.
– Не напрасно ешь, – веско заявил он. – Не ты бы, так не сносить вам обоим головы. – Он поднялся и сладко, нарочито потянулся всем телом. – Пойду гляну, как болезный. А там и спать пора.
Гнеда лежала на тщательно выбитой ею самой шкуре и с удовлетворением слушала тихое, но размеренное дыхание Фиргалла. Гореслав ушел ночевать в крохотные, к тому же холодные, сени, чтобы, как он выразился, «не красть у хворого здоровья». Девушку била легкая дрожь, на которую она перестала обращать внимание, лоб был холодным и липким, и Гнеда знала наверняка, что заболела. Разговор с хозяином выел последние силы, а труднее всего было осознание того, что они с сидом полностью находятся в воле этого не слишком приятного человека с неясными намерениями. Гореслав не походил на того, кто стал бы бескорыстно помогать заблудшим путникам, тем не менее наставник мирно спал, да и сама Гнеда пока была цела и невредима. Если бы только Фиргалл выздоровел! Он бы увидел этого человека насквозь. Как бы то ни было, нужно выбираться отсюда. Чем скорее, тем лучше. Зависеть от прихотей другого – хуже не придумаешь.
Гнеда поежилась, пытаясь удобнее устроиться на жесткой лежанке. Необходимо было поспать, но лихоманка грызла ее, не давая забыться. Подумать ведь, за их головы назначена награда! Выходит, Финтан знал об отъезде из поместья. Неужели у него всюду были свои наушники?
Вдруг Гнеду осенила догадка, все это время витавшая где-то у поверхности сознания. Финд! Фиргалл не просто так разделил их, отправив чернавку вперед. Финд и Гнеда были примерно одного возраста, почему бы служанке не сойти за свою госпожу и не выступить приманкой для отвода глаз? Фиргалл нарочно сделал это, бросив чужую жизнь Финтану, словно кусок мяса – собакам, чтобы они с Гнедой могли беспрепятственно проскочить следом. Вряд ли сид знал наверняка, что нападение состоится, но подстраховаться на всякий случай было в его духе.
Гнеда закрыла глаза и провела мокрой ладонью по трепещущим векам. Ей не хотелось верить, но в глубине души она знала, что ради достижения цели ее наставник был способен и не на такое.
Сколько людей должны пострадать из-за нее и чего ради? Девушка ненавидела Аэда сильнее, чем когда-либо. Проклятый старик со своим никому не нужным княжеством!
Айфэ и Фиргалл уже стали жертвами глупой клятвы сида. Кто теперь, Финд? Гнеда стала угрозой для Твердяты и Катбада, и оставалось лишь надеяться на то, что она вовремя убралась из их жизней. Гнеда, как прокаженная, приносила с собой лишь беду.
19. Решение
Когда Фиргалл открыл глаза, Гнеда неожиданно для самой себя расплакалась. Сид попытался сказать что-то, но она накрыла его губы ладонью и тут же разревелась в полную силу. Гореслав, чинивший в уголке силки, искоса взглянул на девушку и снова вернулся к работе.
Гнеде удалось взять себя в руки, и, когда она утерла слезы, сквозь радужную пелену на ресницах возникло слабо улыбающееся лицо опекуна.
– Фиргалл! Как ты напугал меня! – воскликнула Гнеда, неловко приобнимая его за шею. Сид поморщился, и девушка испуганно отпрянула. – Прости, я, должно быть, задела рану.
– Ты жива, – еле слышно произнес Фиргалл, с трудом шевеля бескровными губами, но в его голосе было столько нежности, что у девушки вновь выступили едва просохшие слезы. – Кто это? – спросил сид, указывая слабым поворотом глаз куда-то за Гнеду. Та быстро обернулась и окинула хозяина избушки досадливым взглядом.
– Он помог нам, – тихой скороговоркой ответила девушка. – Молчи, тебе не нужно говорить, – попросила Гнеда дрожащим голосом, в душе умоляя опекуна сказать еще хоть словечко, чтобы до конца поверить, что он снова с нею, в мире живых.
Гореслав отложил рукоделье и подошел, внимательно вглядываясь в лицо больного, затем дотронулся рукой до его лба. Фиргалл снес это молча, но девушка видела, что ему неприятны прикосновение чужака и собственная беспомощность. Поджав губы, залесец кивнул своим мыслям и, промолвив «добро», вышел во двор.
Гнеда, пользуясь тем, что они наконец остались наедине, торопливо и сбивчиво пересказала Фиргаллу суть дела, обрисовав их положение. Сид лишь сомкнул веки, показывая, что все понял, но девушка видела, как мало ему понадобилось времени, чтобы утомиться, и оставила его отдыхать. Наставник находился все еще слишком близко к зыбкой грани между жизнью и смертью, и Гнеда боялась даже дышать на него.
Тем не менее с этого дня Фиргалл действительно потихоньку пошел на поправку. Он начал понемногу принимать пищу и уже спустя несколько дней велел Гнеде помочь ему подняться. В конце концов она и Гореслав сдались и разрешили больному встать на ноги, выведя его во двор. Сид был еще очень немощен и бледен, и его худоба бросалась в глаза, заставляя сердце девушки сжиматься от жалости. О возвращении прежнего здоровья пока не было и речи.
Гореслав хоть и не отличался особой словоохотливостью, все же исподволь пытался выведать у Гнеды о ней и о Фиргалле, что настораживало девушку. Она всячески старалась сохранить равновесие между своим зависимым положением и безопасностью, по-прежнему не испытывая к хозяину ни расположения, ни доверия, силясь не сболтнуть лишнего, при этом не обидев Гореслава.
К концу подходила уже вторая седмица их пребывания в лесной избушке. По заведшемуся порядку Гнеда и хозяин сидели возле костра, прихлебывая из кружек пахучий медвяный взвар. Их подопечный благополучно уснул, и теперь двое по обыкновению вели неторопливую беседу. Видимо, одинокая жизнь в лесу давала о себе знать, и Гореслав был рад любому обществу. По первости Гнеда опасалась, что он начнет проявлять к ней страшившее ее мужское внимание, но, к счастью, хозяин вел себя на удивление безразлично. Этот странный человек, по его словам, отказался от богатого выкупа, продолжал ходить за Фиргаллом да заодно кормил все это время и гостей, и двух лошадей. Ясное дело, что Гнеда посулила Гореславу достойную награду по выздоровлении наставника, да и сам хозяин был не слепой, видел, небось, и каковы кони, и богатый наряд и оружие Фиргалла. И все равно девушку снедало сомнение и беспокойство.
Гореслав о себе почти ничего не рассказывал, но, как поняла Гнеда, семьи у него не было. В Перебродах к холостым людям относились без почтения, даже вдового Катбада за глаза осуждали, что снова не женился. Это тоже не придавало в глазах девушки доверия залесцу.
– Отчего ты так не любишь сидов, Гореслав? – спросила Гнеда, прерывая затянувшееся молчание.
Ночь была звездная и безлунная. Идти в душную избу совсем не хотелось.
Гореслав презрительно скорчил лицо. Как ни удивительно, но за прожитые бок о бок дни между Гнедой и хозяином установилась странная близость, вызванная их вынужденным общежитием и совместным делом. Оба знали, что далеки от истинной откровенности, но это не мешало им вести ежедневные беседы, где каждый строго блюл собственные границы дозволенного.
– Я-то застал еще те времена, когда мы с ними воевали. Ну, воевали, может, громко сказано, – поправился он, поймав удивленный взгляд девушки, – а стычки нет-нет да и бывали. И то понятно, соседи. Меж соседями разве может не быть грызни? Но замятня не случилась бы, коли не сидовская ведьма.
Гнеда вздрогнула и поплотнее укуталась в плащ, не отрывая взора от собеседника.
– Как князь взял в жены чужеземку, так все беды и начались. И голод, и засуха, и сарыны. И ведь нет чтобы помереть спокойно, нет, и его в могилу свела, окаянная!
Гнеда не знала, что сказать. Она настолько привыкла думать о матери как о чистейшем безупречном создании, что была изумлена тем, как кто-то мог относиться к Этайн иначе. Хорошо, что Фиргалл не слышал святотатственных речей залесца, иначе тому бы не поздоровилось.
– И все же ты спас одного из них, – выдавила девушка.
– Я человеку помогал, а не сиду, – возразил Гореслав. – Встреться он мне в бою, думаешь, я бы его пощадил?
– В бою – то иное. Там все друг другу враги, – тихо промолвила Гнеда. – Странно, что ты все зуб точишь, ведь это дела давно минувших дней, – осторожно вернула она разговор обратно.
– Молодой я тогда был, – почти извиняясь, усмехнулся хозяин, – прошлое ярко перед глазами стоит, точно вчера случилось. Хорошо жилось при старом князе.
Девушка замерла, боясь спугнуть неожиданную откровенность собеседника. Теперь нужно было поддержать это неверное пламя, подбросив несколько тонких и сухих веточек.