Гнеда запнулась, видя, как голубые глаза юноши расширились, словно его ударили под дых. Она прикусила кончик языка, но, очевидно, слишком поздно. Домашнее имя, которым девушка в уме величала сына Судимира, выскочило вперед мысли.
– Как ты сказала? – спросил юноша совсем тихо.
Гнеда молчала, поперхнувшись непроизнесенными словами.
– Только посмей назвать меня так еще раз, – сквозь сжатые зубы процедил боярин.
– Я правда не хотела, чтобы так вышло, – еле слышно пробормотала девушка, не решаясь смотреть на него и желая провалиться сквозь землю.
По-прежнему прижимаясь к стене, она сделала шаг в горницу, но Бьярки остановил ее.
– Вот что, – власть над голосом и лицом вернулась к нему, – мне доложили, ты околачивалась на конюшне.
– Я ходила к Пламеню, – быстро возразила Гнеда, тут же возненавидев себя за то, что отчитывается перед ним.
– Я видел вороного, – кивнул Бьярки, прищурившись, – и этот конь не знал ни плуга, ни бороны. Откуда у тебя, дворомыжки[82], такая лошадь?
Гнеда вдруг задохнулась от возмущения. Какой-то тайный сосуд терпения в ней, наконец, переполнился, и девушка почти выкрикнула:
– Ты почто меня бесчестишь, боярин? Никакая я не дворомыжка и твоего не брала! Конь мой, и в стойла мне ходить не воспрещали!
– Увижу тебя возле своих лошадей, пеняй на себя, – отрезал Бьярки с холодным предостережением. – Я еще тогда подумал, что ты ведьма. Держись от меня подальше.
Он развернулся и быстро пошел прочь, а Гнеда стояла, бессильно опустив руки и чувствуя, будто ее ни за что ни про что окатили ушатом ледяной воды.
Боярыня исполнила свою угрозу, и вечером Гнеда сидела за большим дубовым столом в трапезной в окружении семьи Судимира. Ожесточившись после стычки с Бьярки, девушка приготовилась давать отпор и остальным домочадцам, но, против ожидания, этого не потребовалось. Судислав оказался рослым, крепким мужем, очень похожим на отца. Уверенный и спокойный, он сразу пришелся девушке по душе, как и его миловидная жена Славута, приветливо и ободряюще улыбавшаяся Гнеде. Тут же сидели их трое детей, мальчики-одногодки и девочка с ворохом пушистых кудряшек и сверкающими глазами в пол-лица. Бьярки тоже был здесь, но, к облегчению девушки, он ни разу не взглянул на нее.
Ели как в простой семье, чинно и тихо, и лишь когда подали благоуханную медвяную сыту[83], Судимир вполголоса завел разговор со старшим сыном. Малышам разрешили встать из-за стола, и те, к удивлению Гнеды, сразу же кинулись к своему дяде. Хмурый и молчаливый Бьярки не смог сдержать улыбки, когда маленькая Негашка с заправским видом забралась к нему на колени, а близнецы деловито принялись обшаривать его в поисках сладостей. Ощущая себя так, словно она подглядывает за чем-то слишком сокровенным, Гнеда поспешила убраться к себе.
Ночью она долго не могла уснуть. Как быть? Стоило ли оставаться у Судимира? Разве не сама судьба вмешалась и помогла девушке попасть в дом одного из ближайших к князю людей? Не таилось ли здесь подвоха? Уж слишком гладко все складывалось, и даже Бьярки, отравлявшего ей жизнь, можно было потерпеть ради главного дела.
Гнеда вспоминала лицо юноши, когда он играл с племянниками, и не верила, что это был тот же самый человек, что смотрел на нее с ненавистью и омерзением, что говорил ей злые, оскорбительные слова.
Она вздохнула и плотнее укуталась в плащ. Где были сейчас Фиргалл и Айфэ? Думали ли о ней? И суждено ли им когда-нибудь встретиться вновь?
24. Посиделки
Следующий день принес добрые вести. Судимир отвел Гнеду в книжницу, забитую свитками и рукописями. Здесь же на пыльном столе лежала увесистая книга, а рядом – принадлежности для письма, стопка пергаменных листов, запас гусиных перьев, пузырьки с чернилами. Сердце девушки радостно подпрыгнуло, будто она встретилась со старинными друзьями.
Боярин рассказал, что книга позаимствована у одного свенна, но на переписку не хватает ни времени, ни рук, поэтому если она желает, то может заняться этим трудом. Гнеда, не веря собственному счастью, сразу же согласилась. По крайней мере, так она не будет чувствовать себя нахлебницей.
С этой поры Гнеда проводила большую часть дня за работой, спрятавшись от недоброжелателей и собственных невеселых дум. Она останавливалась передохнуть, только когда буквы перед глазами начинали расплываться, а натертые пальцы немели. Девушка уходила посидеть к реке или в укромный уголок усадьбы, откуда могла наблюдать, как боярские дети играют в бабки с дворовыми сверстниками.
Неожиданной отдушиной для Гнеды стала Славута, которая с первых дней не скрывала своего расположения к ней. Всякий раз, когда они встречались, молодая боярыня старалась заговорить с девушкой, и, хотя это поначалу были пустячные, ничего не значащие слова, Гнеда была благодарна. Славута, кажется, тоже страдала от одиночества, не имея, кроме служанок, подходящего по возрасту общества. Она разделяла со свекровью хлопоты в усадьбе, но ей явно не хватало наперсницы. Со временем Гнеда узнала, что Славуту, принадлежавшую к старинному залесскому роду, взяли издалека, и в Стародубе близких подруг она так и не завела.
Славута помогала Гнеде осваиваться, и в свободные часы они вместе присматривали за детьми, рукодельничали и сновали по хозяйству. Девушка понемногу приживалась, и лишь Бьярки продолжал держать себя с гостьей враждебно. Он подчеркнуто не замечал Гнеду, а при встрече с ней не упускал случая бросить что-то обидное. Однажды молодая боярыня рассказала девушке, как попотчевала Бьярки калинником, который накануне испекла Гнеда. Не в силах сдержать смеха, Славута во всех подробностях поведала, что «братец» с удовольствием ел угощение ровно до тех пор, пока не узнал имени стряпухи. Тогда он едва не подавился и заявил, будто «в жизни не едал такой горлопятины[84]», после чего кинул остатки псу. Гнеда сокрушенно вздыхала, не понимая, что забавного в происходящем находит Славута, но та лишь хитро улыбалась, называя подругу глупышкой.
Осень незаметно пришла в усадьбу вместе с телегами, наполненными доверху житом, репой и яблоками, бочками рыбы, меда, туесами с ягодой и грибами. Все сгружалось, пересчитывалось, расходилось по закромам или снова взваливалось на возы и отправлялось дальше, на мельницу, торг или в нижние деревни. Челядь сбивалась с ног, мужчины пропадали на княжеском подворье, Судимир принимал купцов и давал распоряжения Жуку, Вышеслава с огромной связкой ключей на поясе мелькала по усадьбе, а дети и собаки путались у нее под ногами. Ничего не ускользало от хозяйского глаза, на все находилось время, и боярыня сама закормила всю оставшуюся на зиму скотину пожильным снопом[85], не забыв выделить по горсти и курам, и уткам.
Скрип телег и стук цепов не останавливались ни днем ни ночью, и в воздухе висел теплый запах подсушивающегося хлеба из овина и сладкого овсяного деженя[86], копченой рыбы и намокшей шерсти.
Судимир должен был вскорости отбыть с князем в полюдье[87], поэтому работы старались закончить до его отъезда. Гнеда жадно прислушивалась к обрывкам разговоров и шепоткам, из которых поняла, что Войгнев и вправду нездоров. И хотя Судимир всячески отговаривал его от долгой поездки, князь решил разогнать сгущающуюся смуту и показать, что пока сам способен править Залесьем.
Темнеть стало рано, и Гнеда склонилась над книгой при свете маленького чадящего жировика. Она не слышала, как вошел Судимир, и его рука, мягко легшая на плечо, испугала ее.
– Полно корпеть-то, – с усмешкой сказал боярин и присел напротив. – Невестушка мне нынче подсказала, а я-то сам недогадливый. Ты молодая, тебе бы сидеть за беседой, с другими девушками да парнями, песни петь, играть, а не в книжнице запираться. Сама Славута, конечно, свое отвечеряла, так я попросил Бьярки тебя отвести.
Гнеда разогнулась, отложив перо, и в недоумении уставилась на Судимира. Он, верно, шутит?
– Ну, что глядишь? – нахмурился боярин. – Иди собирайся. Наряжайся, прялку бери да ступай. Бьярки уже ждет тебя.
Перечить Судимиру, голос которого не предполагал возражения, Гнеда не решилась и послушно отправилась к себе.
Ну, Славута, ну, удружила! О чем она только думала? А Гнеда ее подругой считала! Что это за посиделки такие, если туда Бьярки ходит? Самые заносчивые боярышни собираются, не иначе, да и парни под стать ему самому.
Гнеда не успела дойти до своей горницы, когда ее перехватила Славута.
– Погоди! Пойдем ко мне, у меня верхница[88] есть, глаз будет не отвести! И колты[89] позолоченные. Волосы тебе уберу, накосник жемчужный с девичества пылится без дела.
– Не надо ничего. Зачем ты боярину про вечеринки сказала? Да они меня там заклюют, если только Бьярки по дороге в Листвянке не утопит, – с досадой ответила Гнеда, но Славута только тихонько засмеялась.
– Глупый ты несмышленыш, ну все одно что моя Негашка. Идем!
Славута потянула девушку за руку, но та вырвалась.
– Нет. Твои колты из меня им ровню не сделают, и так и так люба не буду.
Боярыня покорно вздохнула.
– Ладно, дай хоть ленту шелковую вплести.
Выбор нарядов у Гнеды был невеликий, и она просто сменила одежду на чистую. Достала очелье с привешенными колечками усерязей и шариками пуха, бережно вынула из мешочка перышки – сокольи, соечьи, пустельжиные – и заправила за налобную повязку. Рука потянулась было к ожерелью из сердолика, одному из немногих взятых с собой подарков Фиргалла, но тут же остановилась. Хватит и рябиновой низки, что она носила не снимая. Хоть под небеса летай, а сове соколом не быть. Ну или соколу совой.