Наконец, когда все блины оказались испечены и косарь со своей «бабой» удалились, снова зазвучала на все нестройные лады оглушительная музыка и окрутники пустились в пляс. На сей раз главными действующими лицами стали ряженые звери. Коза принялась бодаться и брыкаться, трясти космами и лязгать зубами, норовя ухватить или толкнуть кого-нибудь из девушек. Те, надеясь откупиться от назойливого животного, бросали ей пряники, орехи и прочие лакомства, которые коза ловко подбирала и запрятывала под шкуру.
Вслед за козой на середину горницы выбежал медведь. Зверь прыгал на четвереньках, катался через голову и страшно рычал, подбадриваемый прибаутками своего вожака, державшего того на длинной веревке. Медведь расходился все сильнее, начав кидаться на застывших от страха девушек. Он старался облапить каждую, и, хотя присутствующие неряженые ребята посмеивались, Гнеда дрожала от страха и гнева. Она видела на лицах несчастных девчонок неподдельные испуг и беспомощность, и злорадство парней становилось особенно неуместным. Если какая-то из девушек оказывалась посильнее и ей удавалось отбиться от зверя, ее хватали и хлестали по спине, заставляя вновь подвергнуться страшному испытанию, и лишь когда медведь заваливал свою жертву на пол и несколько раз прокатывался с нею по земле, девушку, растрепанную и помятую, наконец оставляли в покое. Только нескольким удалось избежать жуткого валяния в объятиях медведя. Их загородили собою парни – видимо, почетники или женихи – и за то приняли на себя побои окрутников.
Гнеда надеялась, что сможет притаиться в своем углу, но ее чаяниям не суждено было сбыться. Вожак заприметил ее и натравил своего страшного питомца. Девушка замерла, зажмурившись и сжав на груди скрещенные руки, когда медведь, люто заревев, налетел на нее, сшибая с лавки и подминая под себя. Должно быть, звериный запах лишь причудился ей, но он был настолько отчетливым, а железная хватка – грубой и нечеловеческой, что Гнеда уже не понимала, мстится ли ей или же все происходит наяву. Она обмякла, смирившись и собравшись принять самое ужасное, когда вдруг почувствовала, что больше не находится в мерзких объятиях чудовища. Ее резко подхватили и поставили на ноги. Раскрыв очи, девушка с удивлением узрела, что медведь ворочался в нескольких шагах, а ее спаситель подставлял спину под жестокие удары батогами и плетьми. Попятившись, Гнеда не поверила глазам – от медведя ее защитил один из окрутчиков. Приняв положенное наказание, он сгреб в охапку ошарашенную девушку и потащил ее к выходу. Без малейших колебаний ряженый оттеснил в сторону воспротивившегося было придверника и вытолкнул Гнеду вон.
Девушка едва удержалась на ногах, в изумлении оглядываясь на своего не слишком-то ласкового избавителя, стоявшего напротив в жуткой берестяной харе и полушубке, надетом на левую сторону[103]. Из-за закрытой двери доносились вопли ряженых, хохот и девичьи крики, но Гнеда с облегчением думала, что благодаря незнакомцу больше не должна терпеть унижение и стыд. Но кто таился за страшным образом и зачем ему было выручать девушку? От несмелой догадки сперло дыхание, и Гнеда, не веря самой себе, потянулась, чтобы откинуть личину, скрывавшую внешность чужака.
Окрутник перехватил ее запястье, не давая приблизиться к своему лицу. Некоторое время он держал руку девушки на весу, словно в раздумье, а затем вдруг выпустил, безмолвно позволяя закончить движение. Гнеда с волнением прикоснулась к грубой коре и отодвинула ее, обнажая лицо ряженого. От неожиданности она невольно отступила назад.
– Что, не люб? – хмуро спросил Бьярки, заметив разочарование девушки. Пар от его дыхания отлетел вбок легким облачком.
Глупо было надеяться, что под личиной скрывался Стойгнев, но последним, кого Гнеда ожидала увидеть там, был его побратим.
– Зачем ты это сделал? – пораженно спросила девушка, и по лицу боярина пробежала быстрая тень.
– А тебе хотелось остаться? – усмехнулся он. – Можешь вернуться, как раз сейчас вытащат покойничка, велят оживлять. – На челе Бьярки отразилось отвращение.
Гнеда содрогнулась. Она была наслышана о том, что иной раз девушек принуждали целовать противного ряженого мертвеца, чтобы якобы вернуть к жизни, и страшные губы, из-под которых торчали огромные накладные зубы, вырезанные из репы, были самым безобидным местом, куда могли заставить приложиться.
Гнеда отчаянно замотала головой. Конечно, она не хотела возвращаться, но слова юноши все равно не отвечали на ее вопрос. В чем таился подвох?
– Почему ты помог мне?
Бьярки разомкнул было уста, но приготовленные слова так и не покинули их. Его лицо омрачилось, и он опустил взгляд.
– Я не мог видеть, как он хватает тебя, – парень сглотнул, преодолевая себя. – Все это такая мерзость. Незачем было приходить сюда, – добавил он осуждающе.
– А-а, – протянула Гнеда с внезапно проснувшейся злостью, не заметив, какого усилия ему стоило озвучить правду, – тебе больше по нраву самому мучить меня? Самому осыпать бранью и насмешками?
Бьярки поднял голову и остро посмотрел на девушку.
– Всю душу ты мне вытрясла! – прорычал он. – Что, или сама не видишь, как я, словно побитый пес, провожаю тебя взглядом?! Ну конечно, ты же в мою сторону и не глядишь, ты вон куда метишь! – Юноша прищурился, яростно сжимая кулаки.
– Что? – вымолвила оторопевшая Гнеда. – Я ведь простолюдинка, вахлачка, сермяжница[104], – она вспоминала все отвратительные ругательства, которыми он награждал ее, – неотесанная…
– …деревенщина, – закончил боярин за нее. – Будто я сам того не знаю! – горько воскликнул он.
– Ты ненавидишь меня, – растерянно пробормотала, разводя руками, девушка. – На беседах сидишь подле ног Звениславы…
– Уж не прикажешь ли сесть у твоих, у всех на виду? – с насмешливым изумлением спросил Бьярки. – Чтобы те, кто еще не догадались, увидели? Ославиться на весь Стародуб, что я, сын боярина Судимира, из всех выбрал безродную мужичку, супарня[105]?
Глаза юноши ожесточенно блестели, и Гнеда отшатнулась от него. Даже признаваясь в том, что девушка ему небезразлична, Бьярки умудрялся оскорбить ее.
– Как ты сам себе не противен? – с негодованием прошептала Гнеда, чувствуя, что ее трясет не то от озноба, не то от гнева.
Бьярки хрипло засмеялся.
– О, противен, еще как!
На щеках юноши выступили багряные пятна, а в тусклом свете, пробивающемся из окон, его глаза казались такими же черными, как у самой Гнеды.
– У тебя нет ни души, ни сердца, – отчаянно выдохнула девушка, – лишь одно высокомерие и гордыня!
– Да что ты знаешь о моем сердце?! – в исступлении выкрикнул Бьярки, и Гнеда, не выдержав, развернулась, чтобы убежать, но ее плечи стиснули сильные руки.
Боярин прижал девушку к себе спиной и проговорил ей в затылок совсем другим голосом:
– Нет, не уходи! Посмотри на меня. – Его слова, полные отчаяния и одновременно муки, звучали все тише. Гнеда почувствовала, как губы Бьярки коснулись ее волос, а горячее дыхание обдало шею мурашками. – Пожалей меня, – прошептал он, моля. – Полюби меня!
Бьярки осторожно развернул обомлевшую девушку лицом к себе, и Гнеду захлестнуло жалостью. Наверное, она впервые видела его настоящий лик, лишенный напускного равнодушия и наигранного презрения. Глаза юноши, чистые и искренние, до краев были наполнены болью, и Гнеда почувствовала, как начинает кружиться голова, будто она смотрела в небо, слишком большое и бескрайнее. Морозный воздух щипал ноздри, и она слышала легкий запах полыни, исходящий от боярина. Девушке стало страшно, и она заставила себя вспомнить о Стойгневе. Разве нарочно Гнеда причинила Бьярки страдание? Разве виновата была в том, что полюбилась ему? Разве его чувства оправдывали унижения и мучения, которым он подверг ее в ответ? Стойгнев не сделал ей ничего плохого, он защитил Гнеду, он сдержал свое слово, он был достойным любви. Он был ее суженым, не Бьярки. Она не могла любить парня, стоявшего напротив и жадно глядевшего в ее очи, ожидая своей участи.
Гнеда несколько раз моргнула, и заиндевевшие ресницы легонько царапнули веки. Она мешкала, прежде чем сделать вдох, чтобы ответить, но Бьярки вдруг разжал руки, выпуская ее на свободу. Гнеде показалось, что последняя кровь отхлынула от его щек, делая лицо боярина мертвенно-бледным.
– Доброе молчание чем не ответ, – глухо проговорил он, глядя куда-то под ноги.
Бьярки отошел на шаг назад и рывком снял с себя полушубок. Так же резко он накинул кожух на девушку, не касаясь ее, и туго затянул поясом. Только сейчас Гнеда осознала, что ее колотит от холода. Боярин вдруг громко свистнул, заставив девушку вздрогнуть.
– Жирко! – выкрикнул Бьярки, и в его голосе опять была обычная жесткость и властность. Он ни разу не взглянул на девушку, словно вместо шубы облачил ее в плащ-невидимку.
Из дровней, стоявших неподалеку от избы, появилась заспанная голова отрока в шапке набекрень. Он разгреб ворох шкур, под которыми лежал, и осипшим со сна голосом ответил:
– Я тут, господин.
– Отвези домой… – Бьярки осекся, будто бы имя Гнеды жгло ему язык, и он просто кивнул на девушку.
– Слушаю, господин, – живо ответил мальчишка, вылезая из саней и принимаясь запрягать лошадь.
Бьярки сорвал берестяную личину и отшвырнул ее в снег, а затем в два шага растворился в ночной мгле. Подошедший Жирко растерянно смотрел на то место, где скрылся его хозяин, а Гнеда никак не могла отвести взгляда от страшных, обведенных углем глазниц, уставившихся в усеянное крупинками звезд черно-синее небо.
28. Волчья свора
Скотий бог наконец отшиб рога зиме, и она, комолая и обиженная, начала отступать назад, в полуночные страны. Хозяйки напекли праздничных караваев, которыми угощали дожившую до весны скотину, а для домочадцев было от души наварено пива. Оживился и торг, за справедливостью которого тоже присматривали в эти дни высшие силы.