Утро выдалось теплое, но дождливое и пасмурное. Всю ночь по крыше стучал дождь, ветер гнул ветки, и Гнеда почти не спала, в тревоге глядя на мечущиеся за окном тени. Ее мучило предчувствие беды, и девушка едва удерживалась, чтобы не выбежать из горницы. Гнеду тянуло куда-то. Она вспоминала ощущение безопасности и покоя, накрывавшее ее иногда во время болезни, и отчаянно жаждала вернуть его.
Они со Славутой и Негашей сидели за шитьем, но девочка шалила, отвлекая мать. Гнеда же никак не могла отвести глаз от рубашки в руках подруги. По молчаливому договору они избегали разговоров о Бьярки, делая вид, будто его нет в доме, но Гнеда жадно ловила всякое случайное упоминание о юноше и нынче сразу узнала сорочку, которую чинила молодая боярыня.
Баловство Негаши закончилось тем, что она опрокинула поставец[144], перепачкавшись с ног до головы в нагаре, и Славута повела дочь переодеваться.
Некоторое время Гнеда пыталась вернуться к своему вышиванию, но в конце концов не выдержала и взяла с лавки оставленное подругой рукоделие. Зеленая и уже немного полинявшая от времени, рубашка была порвана у ворота. Девушка пробежалась пальцами по мягкой ткани и, повинуясь внезапному порыву, поднесла ее к лицу и вдохнула. Свежевыстиранная сорочка пахла золой и солнцем, но Гнеда распознала тончайшую дымку травяного полынного запаха. Она улыбнулась и, вытащив осторожно заткнутую Славутой иголку, принялась продолжать работу подруги.
Когда отворилась дверь, Гнеда не сразу подняла голову, ожидая, что это вернувшаяся Славута, но неизъяснимое ощущение напряженности заставило ее оторвать глаза от шитья. На пороге стоял Бьярки. Он был одет по-дорожному и замер, видимо, изумленный. Вновь обретя способность двигаться, юноша сдержанно поклонился.
– Я искал Славуту, чтобы попрощаться. Мне сказали, она здесь, – тусклым голосом произнес боярин.
Замешательство юноши не оставляло сомнений в том, что он действительно не ожидал встретить Гнеду. Значит, Бьярки уже уезжал. Уезжал, так и не повидавшись с ней.
– Она только сейчас вышла, – промолвила девушка, чтобы не молчать.
Помимо воли она разглядывала его. Бьярки изменился. Его волосы выцвели и сделались золотисто-соломенными. Юноша растерял былую холеность, его кожа загорела и обветрилась, и вслед за лучшим другом Бьярки стал выглядеть взрослее. Но дело было не только во внешности. Глаза юноши смотрели по-иному. Гнеда никогда не тешила себя надеждой, что сколько-нибудь близко знала Бьярки, но теперь перед ней стоял совсем чужой человек.
Боярин тоже рассматривал девушку, но делал это словно через силу, то опуская, то вновь поднимая взгляд. Меж его бровей пролегла складка, и Гнеда почувствовала: ему не нравится то, что он видит. Ее сердце похолодело, и она поспешно отвела взор.
– Ты до сих пор нездорова? – наконец спросил Бьярки.
Она вскинула на него очи. Юноша смотрел пристально, и Гнеда осознала, насколько подурнела. Девушка никогда не считала, что красива, но теперь казалась себе и вовсе уродливой, и подтверждение тому было написано на лице Бьярки. Он даже не сделал попытки скрыть свое отвращение, и Гнеде стало стыдно за то, что юноша видит ее такой и, конечно, радуется, что избежал позорной женитьбы. Наверняка по прошествии времени он понял, как заблуждался, и уже испытывал облегчение от ее глупого бегства.
Но ведь она не искала его расположения! Почему же сейчас под прямым взглядом Бьярки Гнеда ощущала себя голой и беззащитной? Почему ей было жаль его потерянной любви?
Неожиданно Бьярки сделал два резких шага вперед. Гнеда в изумлении воззрилась на него, но взгляд юноши был прикован к рубашке, лежавшей у девушки на коленях.
– Это мое. Кто позволил тебе касаться моей вещи? – Его голос был сухим, и девушка почувствовала, как по спине расползается холод.
Гнеда открыла рот, но сказать в свое оправдание ей было нечего. В тот же миг Бьярки потянулся и резко выхватил ткань из ее рук. Игла воткнулась ему в ладонь, но он даже не заметил этого.
– Кто ты такая, чтобы зашивать мою рубашку? Мать? Сестра? Может быть, невеста или жена?
Каждое его слово вылетало резко и страшно, словно удар хлыста.
– Я… я хотела бы иметь такого брата, – дрожащими губами произнесла Гнеда.
Лицо Бьярки пошло розовыми пятнами.
– Брата? – переспросил он ломким шепотом. – К лешему брата! – вдруг выкрикнул юноша и одним движением разорвал сорочку. – К лешему!
Он изодрал оставшиеся полотнища и швырнул их к ногам Гнеды, которая была едва жива от испуга и неожиданности, и вылетел из горницы.
Трясущимися руками девушка подняла лоскуты. Больше не имея нужды крепиться, она заплакала, и ее слезы падали на растерзанное сукно, туда, где багровели три крошечных пятна крови Бьярки.
Закончив чистить Пламеня, Гнеда достала из-за пазухи душистое яблоко, которое хитрец уже давно почувствовал и бессовестно выпрашивал всю прогулку. Это был новый урожай, и девушка поймала себя на мысли, что снова задерживается. Твердо решив уехать в конце лета, она дала Славуте уговорить себя дождаться подругу от родителей, где боярыня с мужем и детьми гостила с начала осени. Их возвращения ждали со дня на день, и у Гнеды все было готово к отъезду. Тем более что Судимир отбыл на Север по торговым делам, и можно было не бояться его недовольства или новых проволочек.
Гнеда только недавно почувствовала себя достаточно окрепшей, чтобы возобновить прогулки верхом, и очень уставала после них, но тело постепенно возвращало силу, чему девушка была несказанно рада.
Она уже собиралась закрывать денник, как заслышала голос ключника.
– Да вон она, вон! – приговаривал Жук, и Гнеда насторожилась, узнавая угодливость в его речах. Заперев засов, девушка развернулась, чтобы направиться к двери, но путь ей преградили.
Жук тыкал в Гнеду грязным пальцем, а за ним высились два рослых молодца в подбитых мехом шапках и с вышитым вепрем на свитах. У каждого на поясе висело по короткому мечу и топору. Княжеские слуги.
– Вот она, – снова залебезил ключник, хватая Гнеду за руку, словно предотвращая ее бегство, хотя девушка и без того стояла не шелохнувшись.
– Нам велено доставить тебя в княжеский терем, госпожа, – густым голосом проговорил один из мужей, – добром или силой.
Гнеда смотрела в его ясные голубовато-серые глаза и недоумевала собственному спокойствию.
– Я пойду добром, – ответила девушка и не глядя сбросила с себя пятерню Жука. – Прощай, Пламень, – прошептала она и двинулась к выходу.
Гнеду ввели в темный чертог, освещенный лишь огнем очага, и она не сразу увидела Стойгнева, сидевшего в глубоком кресле.
– Оставьте нас, – коротко приказал он слугам, и дверь бесшумно затворилась.
Поленья уютно потрескивали, обманчиво настраивая на мирный лад. Девушка медленно обвела взглядом покои. Стены и пол устилали узорчатые ковры, на столе лежали свитки, тут же стоял золоченый кувшин и кубки. Было жарко, тяжело пахло медом и вином.
Князь, облаченный в золотисто-черные одежды, молча смотрел на девушку, держа в одной руке чашу, и глаза его поблескивали в полумраке.
Если у Гнеды и оставались какие-то сомнения, то нынче стало ясно. Он знал.
– Бьярки видел тебя насквозь, – наконец произнес Стойгнев, словно продолжая начатый ранее разговор. – Он всегда чувствовал, что с тобой дело нечисто, а теперь я уверился в том, что ты не та, за кого себя выдаешь.
Девушка хотела сглотнуть, но во рту пересохло.
– Каково твое настоящее имя?
– Я Гнеда, сирота из Перебродов, – выговорила она.
– Сирота, – согласился Стойгнев, – но кем были твои родители?
– Я росла, ничего о них не зная, – начала было девушка, но князь перебил ее:
– Хватит изворачиваться! Я был ребенком, но хорошо запомнил твоего отца. И мать, – добавил он с отвращением. – Говори!
Отрицать было бессмысленно, да Гнеда никогда и не собиралась врать ему.
– Я узнала, кем были мои родители, не так давно, – негромко проговорила Гнеда. – Меня разыскал родич матери. Я воспитывалась в его доме с тем, чтобы со временем вернуться в страну сидов, но…
– Но в итоге оказалась здесь, – усмехнулся Стойгнев. – Да еще под чужой личиной.
Гнеда нахмурилась и помотала головой.
– Я всю жизнь прожила под этим именем и не имела другого. Не называй его чужой личиной.
Стойгнев слегка подался вперед, внимательно изучая ее лицо.
– Если я спрошу, зачем ты явилась сюда, тоже станешь отпираться?
– Мне больше нечего скрывать. Я приехала в Стародуб, чтобы отомстить Войгневу за смерть своих родителей, – ответила Гнеда, глядя в злые зеленые глаза.
– Отец не был причастен к их смерти, – резко вымолвил князь.
– Неправда! – смело возразила Гнеда, и на челе Стойгнева промелькнуло удивление.
– В ту пору Судимир уже посадил меня на коня, и я жил на мужской половине. Я был с ними в день убийства князя и видел лицо отца, когда ему принесли весть, – отчеканил Стойгнев, упрямо выставив вперед подбородок. – Он был его побратимом! Он назвал первенца в честь Ингвара!
– Это не помешало твоему отцу отнять и сгубить его жену, – перебила Гнеда, и Стойгнев поморщился, словно от оскомины.
– Мой отец волочился за княгиней, это правда, но уж если кто и погубил ее, так собственный муж. Отец не был хорошим человеком, но не был и убийцей. Вся его вина в том, что он плохо выбирал женщин. Хоть в чем-то мы похожи, – горько улыбнулся Стойгнев. – Если не веришь мне, то спроси Судимира. Он тоже был там.
– Кто же тогда, по-твоему, убил отца? – с вызовом спросила Гнеда.
Стойгнев пожал плечами.
– Доподлинно неизвестно, но отец и кормилич всегда считали, что это были братья Этайн, мстившие за сестру.
Гнеда растерянно нахмурилась, застигнутая врасплох новыми и неожиданными сведениями. Стойгнев заметил ее замешательство и недоверчиво усмехнулся:
– Разве ты не знаешь, как умерла твоя мать? – Князь внимательно посмотрел на смятенную Гнеду и, не дождавшись ответа, продолжил: – Она не сумела разрешиться вторым ребенком. Ей было далеко до срока, и что-то пошло не так. Это случилось после ссоры с Ингваром.