Голова закружилась, и Гнеда пошатнулась. Она не знала, как понимать слова молодого князя. Мог ли Фиргалл ошибиться? Мог ли лгать Стойгнев?
– Сядь, – приказал князь, и его голос прозвучал чуть мягче. – Я не знаю, как было на самом деле. Лишь слышал, что говорили люди. – Он перевел отстраненный взгляд на очаг, бездумно перебирая пальцами изумруды на кубке. – Отец был вне себя от горя, когда она умерла. Златокудрая ведьма околдовала его. Всегда улыбающаяся, всегда красивая. Бедная мать, куда ей было тягаться с ней. – Стойгнев будто забыл о присутствии Гнеды. – Даже через столько лет я закрываю глаза и слышу этот запах. Она всегда пахла цветами. Ландышами. Обманчиво приятный вначале, проклятый запах начинал душить своей приторностью до тошноты, до головной боли. – Стойгнев неожиданно посмотрел прямо на Гнеду. – Ты пахнешь иначе. Но сеешь раздор не хуже своей матери. Значит, ты собиралась убить отца?
– Да, – просто ответила девушка. Она не стала говорить, как почти сразу поняла, что не сможет этого совершить.
Князь мрачно кивнул.
– А теперь скажи, кто за тобой стоит.
Гнеда подняла на него глаза, растерянно моргая.
– Не притворяйся. Я никогда не поверю, что какая-то девчонка ни с того ни с сего смогла вдруг в одиночку проникнуть в княжеский дом, да еще и замышляла посягнуть на жизнь правителя! Теперь я вижу, что наша первая встреча не была случайной. Как и твое удивительное спасение Судимира. Кто-то помогал тебе, кто-то подстроил все так, чтобы ты оказалась в нужном месте в нужное время. Что вы задумывали? После убийства отца что было дальше в вашем замысле? Моя казнь? Захват престола?
– Я была одна, клянусь тебе. Я не надеялась, что останусь жива, и не размышляла, что будет после.
– Неужели ты полагаешь, я поверю? – Стойгнев порывисто встал, резко отставляя кубок, так что часть вина выплеснулась наружу. Кровавая струйка медленно устремилась по крутому боку к белой льняной скатерти. – Кто твои сообщники? Кто-то из бояр? Или чужеземцы? Ты сказала, что тебе помогал твой родич из сидов?
Гнеда почувствовала, как немеют руки и ноги. Он не верил ей. Стойгнев вел себя так, словно между ними не было этого года, наполненного взглядами и мимолетными прикосновениями. Словно не было ни плаща, накинутого на ее плечи, ни ласковых слов. Ныне он был князем, допрашивающим преступницу, и только. Девушка подспудно знала: что бы она ни сказала, не будет принято им на веру. Он подозревал ее тем сильнее, чем больше позволил себе обмануться в ней раньше. Стойгнев не был тем, кто дает вторые попытки, и, осознав это, Гнеда по-настоящему испугалась.
Почему-то девушке казалось, что она успела завоевать пусть маленькую, но часть его сердца и они могут говорить как друзья. Что сумеет объясниться с ним просто и открыто. Что встретит если не прощение, то понимание. Но все оказалось совсем не так. Случившееся разом поставило Гнеду за черту, которую стало невозможно переступить обратно. Она больше не была для Стойгнева девушкой, руку которой он мог погладить. Гнеда отныне являлась предательницей, слова которой ничего не стоили.
Перебарывая страх, колотивший ее ослабшее тело, девушка поднялась, встречая грозный взор князя.
– Клянусь, я не умышляла против тебя. Я была одна и хотела лишь отомстить человеку, сделавшему меня сиротой. Лишившему всего в жизни.
– Это ложь, – сквозь зубы прошипел Стойгнев.
– Это правда! – возразила Гнеда, опьяненная собственной смелостью. – Если бы мой отец остался жив, то не ты бы нынче сидел здесь, в этих покоях! На княжеском знамени вместо вепря реял бы сокол! Все было бы по-другому, и ты бы не смел говорить со мной так! Мы с тобой были бы…
Девушка осеклась, но Стойгнев прищурился. Он успел понять.
– Мы с тобой что? Были бы мужем и женой? – Князь недобро усмехнулся. – Да, мне известно, что с колыбели я был обручен с Яронегой. – Он наклонился к ней и произнес громким отчетливым шепотом: – Но княжна погибла.
От бессилия глаза Гнеды увлажнились, но Стойгнев лишь хмыкнул. Он не верил даже ее слезам.
– Стража! – крикнул Стойгнев, и почти сразу на пороге появился высокий гридин. – В холодную клеть! – Кивнув на девушку, князь снова взял кубок и сделал глубокий глоток. – Там ты быстро все вспомнишь.
33. Клетка
Гнеда успокаивала себя тем, что все могло бы сложиться куда хуже. Фиргалл в свое время рассказывал о страшных ямах-порубах, в которые бросали неугодных. Если они держались открытыми, туда засекал дождь и снег, ежели закрывались, то пленник находился в вечном мраке и духоте. В клети без окон было темно и зябко, но сквозь щели просачивался хоть какой-то свет, и, в конце концов, она не была врыта в землю.
Рядом с единственной лавкой на грязном, покрытом лежалой соломой и серым комковатым песком полу валялась толстая ржавая цепь, прикованная к стене, и, с содроганием глядя на железные крючья, Гнеда испытывала благодарность Стойгневу хотя бы за то, что он не заставил надеть на нее вериги.
Девушку не пытали и не били, ей даже оставили щербатый кувшин с водой и кусок хлеба, и Гнеда убеждала себя не терять присутствия духа. Но как бы ни были сносны ее условия по сравнению с тем, на что девушку могли бы обречь, темница оставалась темницей.
Больше всего изнуряла невозможность понять, сколько прошло времени. Иногда Гнеде казалось, что она лишь вчера разговаривала со Стойгневом, иногда чудилось, будто минула седмица.
Кроме мрачной старухи, появлявшейся, чтобы доставить еду и вывести пленницу в надетом на голову зловонном мешке по нужде, Гнеда никого не видела. Князь, очевидно, ждавший от девушки признания и выдачи приспешников, отчего-то больше не посылал за ней.
Между тем становилось ощутимо холоднее. Когда Гнеду схватили, на исходе был вересень[145], стало быть, нынче шла пора листопада[146]. Из одежды у девушки имелась лишь шерстяная верхница да исподняя сорочка – только то, что было при ней на прогулке с Пламенем. В углу клети она нашла кучу вонючего тряпья, к которой первое время брезговала и подойти, но стылые ночи заставили Гнеду перебороть омерзение и использовать ее как одеяло.
Чтобы согреться и не расхвораться вновь, девушка вынуждала себя двигаться. Она часами бродила, уже с нездоровой точностью зная, сколько шагов занимает путь от стены до стены, но с каждым днем ей приходилось прилагать все больше сил, чтобы сдвинуть себя с места. Первое воодушевление и желание бороться постепенно сменялись равнодушием и оцепенением. Пища была слишком скудная, вода – отвратительная и затхлая на вкус. Гнеда постоянно мерзла. Сознание теряло ясность, и девушка чувствовала, как сползает в трясину отступившей было болезни. Еще немного, и она признается Стойгневу в чем угодно, лишь бы выбраться из темноты и холода.
Гнеда презирала себя за слабость. Не такой хотел бы видеть ее отец. Не такой пытался воспитать Фиргалл. Но жалость к себе становилась все сильнее. Должно быть, Славута и Судимир уже давно вернулись, но ничего не сделали, чтобы вытащить Гнеду из заточения. Все отреклись от нее, обманщицы и самозванки.
Бьярки. Как же он будет рад, когда узнает, от чего его отвела судьба! Взять в жены ту, что замышляла зло против его побратима! Он оказался прав, и за свое провидение заслуживал от Стойгнева награды. Да, все получат свое. Стойгнев – княжество, Бьярки – красавицу Звениславу, а она, Гнеда, заживо сгниет в этих стенах. Последняя, слабая и бескрылая пустельга из опустевшего навек гнезда.
Бьярки!
Боярин загнал двух коней, пока добрался до дома. Он собирался возвращаться по зиме, после осенней распутицы, и письмо отца застало юношу врасплох.
Что все это значило? Судимир был краток и приказывал ему не мешкая ехать в имение, да по возможности скрытно. Не заезжать никуда, в особенности к брату. Конечно, Судимир имел в виду Ивара и опасался, чтобы этого не поняли чужие, случись бересте попасть не в те руки. Но почему? Откуда такая таинственность?
Что-то стряслось. Что-то очень скверное. Бьярки мчался без остановки, то и дело одергивая себя, не позволяя строить бесплодных догадок. Он въехал в родной двор глубокой ночью, и дожидавшийся его слуга со светочем не сразу распознал хозяина, закутанного в плащ, на незнакомой лошади.
– Господин ждет в повалуше, – запыхаясь, проговорил он, подстраиваясь под скорый шаг юноши, на ходу принимая мокрую, грязную одежду.
Весь день лил дождь, к вечеру сменившийся снегом. Ветер задувал под крыши, и пес тоскливо подпевал ему из своей конуры. Бьярки быстро шел по сеням, чувствуя, насколько за эти месяцы отвык от запахов и звуков дома, когда вдруг у самых отцовых покоев его перехватила Вышеслава.
– Матушка! – удивленно воскликнул он, растерянно принимая боярыню в объятия.
– Зачем ты приехал! – завыла она, не то плача, не то бранясь, утыкаясь сыну в грудь.
Бьярки нахмурился, собираясь попросить объяснений, когда дверь растворилась.
– А, наконец-то, – коротко, как всегда по-деловому обронил отец. – Заходи.
Вышеслава, вцепившаяся в сына, вошла вместе с ним.
– Как ты мог! – с ходу накинулась она на мужа. – Ты погубишь его из-за этой девки! Уезжай! – Это уже было обращено к Бьярки. – Сейчас же уезжай обратно!
– Полно, – устало сказал Судимир. – Выйди, прошу тебя, Вышата.
Бьярки непонимающе переводил глаза с отца на мать.
– Он никогда бы не простил, если бы мы не сказали ему. Мужайся, ну же, – ласково добавил Судимир и протянул руку, чтобы погладить жену по лицу, но та лишь злобно отвернулась. – Иди, – оставляя попытки увещевать Вышеславу, мягким, но не терпящим возражения голосом велел боярин, и она, поняв, что сопротивление бесполезно, подчинилась.
– Что стряслось, отец? – спросил Бьярки, лишь только дверь за матерью затворилась.
– Гнеда попала в беду.
Он знал. Он знал с самого начала. Но что могло произойти?