Отбросив лохмотья, Бьярки бережно поднял Гнеду и обернул ее в свой плащ.
Однажды в детстве он нашел в лесу птенца. Тот был худой, почти без перьев, обтянутый розовато-прозрачной кожей, через которую просвечивали хрупкие кости, и Бьярки даже не смог понять, что это за птица. Птенец был отвратителен и беспомощен, но мальчику было ужасно жаль его. Бьярки так и не смог выходить беднягу.
Какого лешего он вспомнил проклятого птенца?
Голова Гнеды запрокинулась под тяжестью свесившейся косы, и Бьярки нагнулся, чтобы достать ее волосы. Девушка вдруг пошевелилась и издала что-то среднее между стоном и хрипом. Юноша замер, и она открыла глаза.
– Бьярки, – прошептала Гнеда, приподнимая голову и глядя неожиданно ясными очами, и он почувствовал, как дрожь прошибла тело от звука собственного имени из ее уст. Того самого, что боярин однажды запретил ей произносить.
И совсем без удивления, словно подтверждая загодя известную ей истину:
– Ты пришел.
Она слабо улыбнулась и снова закрыла глаза, возвращаясь на его грудь так, будто это самое надежное место в мире.
Бьярки застыл, страшась, что, если сделает хоть одно движение, что-то случится. Гнеда очнется ото сна или станет отталкивать, как тогда. Но она спокойно лежала в его объятиях, пока Бьярки тихонько баюкал ее, и истончившиеся руки девушки, провалившиеся ему за пазуху, начинали потихоньку теплеть.
Она сказала: Бьярки. Она понимала, кто он. Она ждала его.
Наверное, это было неправильно, но, сидя в затхлой темной клети, посреди клочьев паутины и въевшегося в стены отчаяния, держа на коленях истощенную, больную девушку, Бьярки чувствовал себя наполненным до краев счастьем.
– Что же ты наделала, – прошептал юноша, поглаживая Гнеду по голове и легонько покачивая, пока она лежала неподвижно, доверчиво прижавшись к нему всем телом, впитывая его тепло, – моя маленькая, глупая пташка, что же ты наделала.
– Он убил их, – тихо произнесла девушка.
Бьярки промолчал, продолжая ласково гладить ее, словно бредящего ребенка.
– Но я не хотела навредить Стойгневу. Не хотела и никогда бы не смогла, – почти задыхаясь, выговорила Гнеда, и Бьярки почувствовал, как холод змеей прополз по животу. – Ты веришь мне?
– Да. Я верю, – глухо сказал юноша, и его нутро стиснула железная лапа ревности.
– Мне так зябко, – пробормотала Гнеда после некоторого молчания, и голос ее был далеким.
– Я согрею тебя, – поспешил успокоить девушку Бьярки, ощущая неясную тревогу. – Отнесу в баню и не выпущу, пока ты не станешь горячей и мягкой. Я расчешу твои волосы. Напою огненным медом. Одену в шелк и аксамит и заверну во все меха, что найдутся в доме. Ты заснешь, а я буду рядом, стеречь твой сон.
Они не заметили, как пламя стало ярче, и Бьярки крепче обнял Гнеду, когда та вздрогнула, услышав за спиной голос:
– Господин, отпусти ее. Именем князя.
Боярин рывком обернулся и увидел давешнего стражника и еще троих воинов подле него. Безуй стоял совсем рядом, и языки пламени плясали в испуганных щурящихся глазах Гнеды.
– Князь велит тебе явиться к нему.
Наверное, что-то в очах Бьярки заставило гридня добавить почти умоляюще:
– Прошу тебя, оставь ее и отправляйся добром.
– Иди, – тихо выдохнула Гнеда ему в ключицу, но Бьярки лишь сильнее прижал девушку к себе.
Отчаяние быстро и неуправляемо поднималось вверх, точно пивная шапка. Четверо здесь и еще неизвестно сколько снаружи. Он мог бы попытаться. Но Гнеда? Бьярки не смел устроить потасовку здесь, возле нее. Даже если он каким-то чудом в одиночку раскидает этих, как им выбираться дальше? Едва ли она может хотя бы идти.
– Пожалуйста, ступай, – повторила девушка еще тише, и, взглянув на Гнеду, боярин увидел, как гаснут ее глаза.
– Она слишком слаба, – со злостью проговорил Бьярки в нахмуренное лицо воя. Юноша был бессилен и ненавидел за это человека, стоящего напротив. – Она умрет, если ее оставить здесь!
– Господин, я не хочу, чтобы пролилась кровь, – просто ответил кметь.
Немного помедлив, Бьярки поднялся и, плотно укутав Гнеду, присел перед ней на корточки.
– Я вернусь за тобой, слышишь? – Юноша взял ее лицо в ладони, обжигаясь о холодную кожу. – Я вытащу тебя отсюда, обещаю.
Отец был прав. С Иваром творилось неладное. Бьярки сразу понял это, едва войдя в княжеские покои. Все здесь было в беспорядке. Смятая одежда, разрозненные предметы – каждый не на своем месте, – книги, пятна, то ли от пролитых чернил, то ли от вина. Это было совсем не похоже на нрав Ивара. Когда в последний раз здесь убирались? Неужели он не доверял даже слугам?
Сам Ивар ходил взад-вперед по небольшому, не заваленному вещами проходу. Заметив, что побратим, как всегда, безукоризненно одет, Бьярки испытал некоторое облегчение, но оно тут же сменилось беспокойством, стоило князю повернуть голову и встретиться с ним взглядом.
– И ты, Бьярки?! И ты? – с гневным упреком воскликнул князь.
– Ивар, – спокойно попытался возразить боярин, выставляя руку вперед, то ли в защите, то ли в просьбе выслушать, но князь словно не заметил.
– За нее просит Судимир, которого я почитаю за отца! Который целый год пригревал гадюку на груди! А потом ты, приезжаешь впервые за несколько месяцев и первым делом бежишь к ней? – С каждым словом Ивар говорил все громче. – Что ты собирался делать? Выкрасть ее?
– Я не собирался красть ее! – тоже раздражаясь, ответил Бьярки. – Это всего лишь беззащитная девушка! Ты держишь ее, словно она – лютый зверь! Гнеда едва жива. Одумайся, Ивар! Посмотри на нее. Это заблудшее, потерявшееся дитя!
Ивар остановился и резко повернулся на пятках.
– Ах вот как! – Его глаза казались совсем зелеными от плещущейся в них злобы. – Дитя! – Он презрительно фыркнул. – Она добилась своего, ничего не скажешь. Сумела подкрасться. Да, куда уж ближе. Окрутила тебя так, что нынче голова у тебя не здесь, – он ткнул пальцем в свой висок, – а между ног! – Бьярки до скрипа стиснул зубы, но князь продолжал. – Потому что, будь иначе, ты бы пораскинул мозгами и сообразил, что к чему. Она ведь ко мне подбиралась! Смерть отца – только первая цель заговора. Она и ее сообщники задумали убить и меня, а следом захватить власть!
– Опомнись, Ивар. Она ходила за тобой, пока ты лежал раненый!
– И тот, кто допустил это, должен быть наказан, – пресек его князь.
– Да она свою жизнь за тебя отдаст! – выкрикнул Бьярки. – Или ты слепой?
– Это ты околдован ею и не видишь обмана. Околдован настолько, что готов изменить мне!
– Что? – Бьярки почувствовал, будто из него вышибли весь воздух.
– Стража! – крикнул Ивар, больше не глядя на побратима. – Уведите его.
Гнеда не понимала, сколько времени прошло, и ей начинало казаться, что появление Бьярки было лишь частью затянувшегося сна. Но она проводила огрубевшими, почти бесчувственными пальцами по шерстяному сукну, пахнущему сухими травами и надеждой, и сердце сразу успокаивалось, замедляя сбившийся было ход.
Когда дверь резко растворилась, впуская внутрь сноп холодного белого света и свист ветра, был лишь краткий миг, в продолжение которого девушка верила, что это он. Что он вернулся. Но шаги Стойгнева звучали совсем по-иному. Князь шел решительно и быстро, не заботясь о том, чтобы не испугать ее. В его движениях не было осторожного смятения Бьярки, только целеустремленность и пренебрежение.
Гнеда, съежившаяся на лавке, заставила себя сесть и плотнее закуталась в плащ, словно тот мог защитить ее от княжеского гнева. Из-за резкого подъема перед глазами помутилось, и девушка сделала над собой усилие, чтобы не упасть.
– Встань, – бросил Стойгнев, с презрением глядя на Гнеду. – Встань, или ты не видишь, что перед тобой князь?
Девушка медленно начала искать опору, чтобы подчиниться ему, но князь принял ее заминку за строптивость. Он отказывался замечать, что у Гнеды не осталось воли на сопротивление.
– Поднять ее, живо!
Двое стражников тут же бросились исполнять его повеление, грубо подхватив Гнеду под локти и ставя ее на подгибающиеся ноги.
– Говори! – отрывисто велел Стойгнев.
Девушка растерянно возвела на него глаза. Ее удерживали лишь недружелюбные руки гридней, без которых Гнеда бы давно распласталась на земле, возле его ног. Может, князь этого и хотел? Чтобы она ползала перед ним, целуя носки его сапог? Но разве Стойгнев не видел, что Гнеда уже сломлена?
– Назови остальных заговорщиков! – сквозь зубы приказал князь, и Гнеда еще раз посмотрела на него.
Неужели эти руки, нынче добела сжатые в кулаки, когда-то нежно касались ее? А глаза смотрели иначе, чем сейчас, с равнодушной жестокостью? Он ли шептал искренние слова утешения?
– Я была одна, господин, – проговорила девушка как можно громче, наперед зная, что он не поверит.
Брови князя сердито изогнулись.
– Значит, ты решила упорствовать, – сказал Стойгнев, и Гнеда почувствовала в его голосе стальной отзвук принятого решения.
Девушка неуклюже попыталась сильнее запахнуть темно-серые складки, и тут взгляд князя упал на застежку в виде медвежьей головы. Его глаза расширились, а ноздри гневно раздулись. Наверное, не будь на ней плаща Бьярки, все могло еще сложиться по-другому, но вид одежды побратима на ее плечах был толчком в спину, и Стойгнев полетел вниз, в пучину обиды, ярости и горечи.
Он сделал шаг к Гнеде и одним коротким рывком сдернул с нее плащ. Девушка всхлипнула, задохнувшись от страха и унижения, и серебряная запона[147], вторя ей, тоскливо звякнула, ударяясь о лавку, прежде чем отлететь на заиндевелый пол. Холод и стыд, объявшие Гнеду, заставили ее свести на груди руки, но князь лишь зло усмехнулся.
– Заковать, – велел он ледяным голосом, и кмети за его спиной переглянулись. Возникла тишина, в продолжении которой никто не двигался. – Не расслышали? – спросил князь, оборачиваясь и обводя стражей грозным взором, вмиг выведшим их из мимолетного непонимания.