Бран фыркнул.
– Скоро мы прибудем в Корнамону, и ты поймешь, почему я всю жизнь положил на то, чтобы выбраться оттуда. Знак моего рода – дубовый лист, но думаешь, в Корнамоне растут дубы? Аэд и его братья ненавидели моего деда, – продолжал он с горечью, – ненавидели лишь потому, что он родился от другой жены, презрительно называя Мачешичем. Поделили лучшие куски между собой, загнав его в проклятые болота. Даже воздух там гнилой. Из восьми детей, родившихся у матери, выжил только я и две моих сестры.
Бран сплюнул и перевел нахмуренный взгляд за спину Гнеде, где копошились его люди. Всякий раз, стоило сиду заговорить о своей несправедливой, как он считал, доле, его заносило, и Брану приходилось прилагать усилия, чтобы одернуть себя. Он был предельно честен с Гнедой, но в его обиде и упрямых, граничащих с отчаянием попытках изменить злой рок было что-то детское, уязвимое, и сид знал за собой эту слабость. Поэтому нынче, вскочив на ноги, Бран обрушился на своих дружинников с незаслуженной строгостью.
На каждой стоянке он приказывал развести костер рядом с Гнедой. В степи почти не было деревьев, и сид заранее запасся дровами, расходуя их лишь на обогрев своей пленницы. Гнеда была бы тронута его заботой, если бы не знала, что за ней стоял исключительно холодный расчет. Жертвенное животное тоже берегли и кормили до поры до времени.
Только когда пламя затеплилось возле ног девушки, а в руках у нее оказалась чаша с подогретым вином и травами, Бран позволил себе расслабиться, устроившись неподалеку.
Гнеда рассеянно смотрела ввысь.
Такого неба, как в степи, она не видела никогда. Дегтярное и тугое, оно казалось бархатной подложкой под хрупчайшие самоцветы, остро блестевшие на густом полотне. Особенно ярко, кроваво-ало переливалась звезда в подмышке Охотника. Кто еще смотрел в эту ночь на небеса? Мог ли ее взгляд встретиться со взором Фиргалла там, на крохотной гранатовой искорке?
Все здесь было иначе, иначе пахло, иначе звучало. Ветер свистел заунывно и жалобно, и Гнеда несколько раз в тревоге оглядывалась, явственно слыша человеческий плач, но Бран спокойно и без удивления объяснил, что почти всем в поле с непривычки чудятся разные голоса.
Степной воздух доставлял особенные мучения, будоража и навевая неясную тоску. Сквозь морозную пелену настойчиво пробивались волнующие запахи, бывшие одновременно неуловимыми и призрачно знакомыми, связанными с чем-то очень важным, но Гнеда никак не могла нащупать то самое, главное, стоявшее за ними. Она проваливалась в дымку сна, и ей тут же мерещился Бьярки, но стоило девушке попытаться остановить миг, разглядеть его лицо, протянуть к нему руку, как он тут же развеивался, и ей оставались лишь снег и стужа. Гнеда просыпалась, а вокруг был только спящий стан и черная настороженная степь.
Но вот и бескрайние просторы остались позади. Спустя несколько дней Бран повернул на запад, и через какое-то время им все чаще стали попадаться деревья и камни. Сид не преувеличивал. Земля, в которую они въезжали, была безрадостна и угрюма. Густые стелющиеся кусты можжевельника сменялись жестким вереском, мхом и лишайниками. Редкий низкорослый лес не давал защиты от пронизывающего ветра, который, рождаясь на скорбных сопках, впитывал по дороге затхлую влажность болот, пробирающуюся под любую одежду.
Бран посмурнел, и вскоре сошли на нет даже его мрачноватые шутки, отчего Гнеде сделалось совсем не по себе. Он закутался в старый потрепанный плащ, так что были видны лишь мстительно поблескивавшие глаза, и все чаще прикладывался к засаленным мехам с крепким вином, отдававшим кислым ячменем.
Но в тот день, когда они наконец въехали в саму Корнамону, Бран был совершенно трезв. Накануне он велел Гнеде прихорошиться, и девушка покорно попыталась привести себя в порядок настолько, насколько это было возможно. Остальные их спутники также как могли отмылись от дорожной грязи, начистили пояса и бляхи и подобрались. Они возвращались на родину с малой, но победой, и пусть дальше Брана ждала нелегкая и упорная борьба, он ехал домой с долгожданной добычей.
Пустоши остались позади, и все чаще им встречались деревеньки. Маленькие и редкие, большей частью неухоженные, населенные суровыми и нелюдимыми жителями, которые тем не менее почтительно кланялись, признавая своего господина.
Когда всадники наконец добрались до цели своего путешествия, поначалу Гнеда решила, что они въехали в очередное село. Здесь было так же грязно и неуютно, по разбитым тропинкам, топчась в жиже и талом снегу, бродили одичалые, обросшие свалявшейся комковатой шерстью овцы, здесь же промеж них копошились чумазые дети и собаки. Но двор, возле которого они остановились, был все же шире и богаче, нежели любой другой, встреченный девушкой ранее в этой стране.
Возможно, появись солнце или увидь Гнеда Корнамону в любое другое время года, впечатление вышло бы мягче и здоровее, но нынче кругом была лишь серость и запустение, хмурые лица и косые, неприветливые взгляды.
Подворье, куда въехал Бран, а следом вся его дружина, было не меньше, чем у Фиргалла, но бедность и неустроенность сразу кидались в глаза. Необихоженный двор, подгнившие бревна, лужи, нерадиво разбросанная и сломанная утварь красноречиво говорили за себя.
Сразу у ворот все спешились, и Бран сам помог Гнеде выбраться из седла. Он не отпустил ее руки, и девушка почувствовала волнение. Все, о чем рассказывал сид, обретало плоть. Он обещал показать ей Корнамону, и вот она здесь, в самом ее сердце, и ничто из его слов не было преувеличением.
На крыльце долгожданных гостей встречали домочадцы, тут же стояли слуги, и Гнеда подумала, что, должно быть, родичи Брана надели самое лучшее, иначе их трудно было бы отличить от челяди.
Гнеда сразу распознала мать Брана Федельм. Сид еще по дороге предупредил девушку, чтобы та оказала ей должные почтение и уважение, и Гнеда, которой не нужно было его остережение, чтобы вести себя достойно с будущей свекровью, поняла, что мать имела большой вес для Брана.
Высокая и статная, с законченными, обострившимися чертами лица, когда-то она, наверное, была красавицей. Но те времена давно прошли, и теперь на них смотрела потрепанная жизнью, изъеденная тревогами, постаревшая до срока женщина.
Гнеда видела, как она жадно впилась глазами в сына, не отпуская его лицо из цепкого взора, пока не убедилась, что он цел и невредим. Следом она обратила свой пристальный взгляд на девушку, и Гнеда удивилась тому, как подпрыгнуло сердце, будто для нее действительно имело какое-то значение мнение этой чужой женщины.
В сизо-голубых, поблекших очах плескалось беспокойство. Федельм без стеснения разглядывала Гнеду, и чем дольше она смотрела, тем смятеннее ощущала себя девушка. Глаза женщины бегали по ее лицу, и Гнеда уже знала: что-то не так. Кажется, и Бран это почувствовал, потому что сильнее сжал руку Гнеды и сказал:
– Здравствуй, матушка. Посмотри, я привез тебе дочь, а себе невесту. Наследницу прекрасной Этайн, внучку достославного Аэда.
Очи Федельм стали большими, и Гнеда ясно различила в них страх. Девушка поклонилась, и ее движение вышло зажатым и деревянным.
– Добро пожаловать домой, сын мой, – вымолвила женщина глухим, грубоватым голосом, принимая Брана в объятия. – Добро пожаловать, дитя, – обратилась она и к Гнеде, прижимая к себе невестку, и девушка содрогнулась от холодного и отрывистого касания.
Только чтобы больше не смотреть на мать Брана, Гнеда отвела взор, который вдруг наткнулся на яростные голубые очи, глядевшие на нее с такой ненавистью, что у девушки захватило дух. Бледное лицо утопало в медных кудрях, по молочной коже, точно пшено, были рассыпаны золотистые веснушки. Незнакомая девушка, стоявшая в толпе Брановых домочадцев, не сводила с Гнеды немигающего враждебного взгляда.
Гнеда съежилась, но в это мгновение сид нетерпеливо потянул ее в дом.
Девушку препроводили в тесные и мрачные покои, и она едва не кинулась вслед за Браном, когда, велев невесте оправиться и передохнуть, он быстрыми шагами вышел вон. В рассеянном и невнимательном взгляде сида Гнеда читала: он выполнил свою задачу, довезя ее до дома в целости и сохранности, и на этом его забота заканчивалась. Наверное, здесь Гнеде тоже не дадут умереть от голода и холода, но на что-то большее рассчитывать не приходилось.
То, каким отстраненным стал Бран, лишний раз напомнило девушке, что ему нужно было лишь место Гнеды на родовой лестнице, и нынче у нее не будет даже их колких разговоров. Бран уже занялся иными хлопотами, сгрузив девушку со своих плеч, как добытое в походе золото. Такое ценят, берегут и защищают, но хранят в закрытом на три замка сундуке и достают, только чтобы изредка похвастаться перед соседом или перепрятать.
Гнеда убедилась в правоте своих догадок на пиру, данном в их с Браном честь. Она сидела рядом с ним, на почетном месте невесты, и сид принимал бесконечные здравницы и похвалы. Девушка с тревогой наблюдала, как разгорались глаза Брана, возбужденные вином и лестью, как он запальчиво и остроумно отвечал своим мужам, и гридница то и дело вздрагивала от ражего хохота и стуканья хмельных кубков и рогов.
За весь вечер Бран ни разу не взглянул на Гнеду, и она сидела потерянная, скукожившаяся в своем нарядном платье, в которое ее облачила приставленная сидом неразговорчивая служанка. Все было чуждо здесь, и девушка начала сознавать, что это лишь начало. Дальше жизнь потечет так, как обещал Бран. У нее будет крыша над головой и пища, пусть только на людях она изображает его преданную жену, а он оставит ее в покое. То есть просто не будет замечать, словно пустое место. Ах да. Она должна будет еще понести ему наследника.
Гнеда робко скосила на Брана глаза, впервые по-настоящему подумав о нем как о будущем муже. По-настоящему поняв, что если это и была игра, то теперь она закончилась. Бьярки больше не придет за ней, и до скончания дней она вынуждена будет влачить существование среди этих чужих безразличных людей.
Поцелует ли он ее перед тем, как…