Она споткнулась на этой мысли вместе с собственным сердцем, которое вдруг забилось еще сильнее, где-то у самого горла.
Расплетет ли косу, забавляясь с длинными черными прядями? Погладит ли по щеке? Проводит ли взглядом соскользнувшую с ее плеч подвенечную рубашку? Нет, едва ли. Ведь делать это вовсе не обязательно. Бран не будет жестоким, но и ласковым ему становиться незачем. Прошло то недолгое время, когда Гнеда имела хоть какую-то власть над ним, и теперь ни к чему распыляться на бессмысленные действия. Вроде поцелуев и ненужных прикосновений.
Но возможно, если она попробует? Угодить ему? Понравиться? Станет податливой и покорной. Возможно, Гнеда сумеет занять место в его душе и дождется доброго слова и участливого взгляда?
Небеса, какой жалкой она была!
Бьярки знал, что его могут убить, но все равно не хотел сдаваться. Он ушел не из страха за свою жизнь. Бьярки развернулся только тогда, когда Гнеда сломала его. С треском, словно сухую ветку.
Почему она не убежала с ним? Почему хотя бы не попыталась? Боялась за него. Или просто боялась?
Гнеда подняла помутившийся взор. Нет, если девушка казалась себе самой несчастной за этим столом, она ошибалась. Среди женщин, присутствующих на пиру, не было веселья. Федельм, сидевшая по правую руку от сына, строгая и молчаливая, была напряжена. Даже Гнеда, видевшая ее второй раз в жизни, чувствовала это. Федельм не понравилась невестка, и дело было не в женской неприязни или материнской ревности. Здесь крылось что-то иное, более значительное.
Остальные женщины сидели притихшие и словно невидимые. Гнеда несколько раз прошерстила глазами чертог в поисках странной рыжеволосой девушки, но ее здесь не было, и Гнеда почувствовала досаду и зарождающуюся тревогу. Этот взгляд, точно заноза, сидел в ней с самого утра, и лучше бы сразу выяснить, в чем дело.
Когда женщинам пришло время удаляться и к Гнеде подошла чернавка, чтобы отвести в опочивальню, Бран наконец удостоил свою будущую супругу взглядом, чтобы пожелать покойной ночи. Дабы соблюсти принятый обычай, а не из добросердечности, понимала девушка, но все равно не смогла удержаться от того, чтобы, пренебрегая всеми приличиями, вместо краткой условной речи и поклона горячо прошептать:
– Бран, пожалуйста, не оставляй меня! Мне так одиноко, я никого здесь не знаю…
Незаметно для себя самой она ухватилась трясущимися пальцами за его рукав, заметив свою оплошность только по брезгливому и недовольному взгляду сида. Ее убогое мямленье шло вразрез с его ликованием и радостью. Она докучала ему своим скорбным видом и слезящимися глазами. Жалкая женщина не могла вызвать ни сочувствия, ни сострадания у человека, выросшего в суровом краю, иссушивающем душу и плоть.
Сузив глаза, Бран, благодушно улыбаясь, проговорил:
– Добро пожаловать в Корнамону, любовь моя.
Сменяя друг друга, дни шли неразличимой чередой, и Гнеда не вела им счета. Она часами просиживала в своей каморке без единого окна, больше напоминавшей темницу. Девушке не разрешалось выходить за пределы грязного двора. Ей нельзя было иметь лошадь. Все это было небезопасно, объяснялось Гнеде. До свадьбы, точнее до поездки в Ардглас, угроза от Финтана все еще довлела над ними, поэтому Бран не желал и слышать о каких-то глупостях вроде прогулок. А уж когда девушка заикнулась о том, чтобы сопровождать сида на охоту, неосторожно проболтавшись, что в свое время ездила так с Фиргаллом, Бран пришел в бешенство, заявив, чтобы она раз и навсегда забыла и о подобных вольностях, и об имени своего бывшего опекуна.
Гнеда почти не видела Брана, и ей по нескольку раз приходилось просить свою не слишком-то дружелюбную служанку передать сиду, что она желает его видеть. Бран появлялся редко и неохотно, называя Гнеду избалованной и неблагодарной. Нет, он не упивался своей властью над ней. Скорее, сид нашел девушку назойливой, с удивлением обнаружив, что у нее есть желания и потребности. Бран выходил из себя, укоряя Гнеду тем, что только в ее покое топят очаг, и, как позже выяснила Гнеда, это было правдой. Дрова в безлесой Корнамоне являлись немалой ценностью, и сид, с таким трудом выходивший девушку из болезни, делал все возможное, чтобы сохранить ее здоровье. Во всяком случае, до Ардгласа.
Гнеда была в тепле, безопасности. Она ела горячее и спала на мягком, и Бран искренне считал все прочее прихотями. С приездом в усадьбу их временная близость, бывшая для девушки единственной отдушиной в пути, исчезла. Брану больше не требовалось ухаживать за пленницей. От его словоохотливости не осталось и следа, и, кажется, то уважение, которое он начал испытывать к Гнеде после того, как она отвадила Бьярки, постепенно рассеивалось.
Единственное, чего Гнеда сумела добиться от своего жениха, – это появление в ее клетушке прялки, кросен и даже полотна, которое загодя приготовила для будущей невестки рачительная Федельм.
По первости Гнеда думала, что их поженят сразу после приезда, но время шло, а ничего не происходило. Все чего-то ждали, и никто и не думал сообщить девушке, в чем причина отсрочки. Последнее, о чем Гнеда хотела говорить с Браном, была свадьба, но неизвестность мучила ее сильнее, чем возможная насмешка сида, и, собравшись с силой, девушка спросила его напрямик о своей судьбе.
Верный себе, Бран ухмыльнулся, сострив по поводу нетерпеливости своей невесты, но, видя страдальческое выражение лица Гнеды, сжалился и сообщил, что разослал гонцов в знатнейшие семьи сидов с приглашением на предстоящее торжество, ведь без присутствия их представителей само событие теряло смысл.
Свадьба должна была состояться через два месяца.
Мысль о рубашке пришла неожиданно. В Залесье было принято делать такой свадебный подарок жениху. Лен для него выращивали и выпрядали собственными руками, но вся работа Гнеды осталась в усадьбе Судимира. Зато у нее в распоряжении оказались прекрасные холсты, из которых можно было скроить сорочку, и Гнеда кинулась в это занятие с головой. И пускай девушке было далеко до умелиц, творивших тонкую, словно паутинку, пряжу или создававших немыслимые узоры, ее сноровки хватало, чтобы воплотить свой замысел.
Гнеда выбрала серое сукно, шершавое и пестрое от почти черного утка, делавшего ткань похожей на кору рябины, и ярко-красные, цвета давленой клюквы нитки. Рукоделие скрадывало безрадостность дней, и впервые за долгое время Гнеда чувствовала воодушевление. Теперь, просыпаясь по утрам, девушка вспоминала, что у нее есть цель, и осознание этого позволяло не унывать окончательно.
Если бы ее спросили, сколько времени прошло с их приезда, Гнеда затруднилась бы ответить. Она замечала только, что наступила настоящая зима и снег больше не таял. Девушка целиком посвятила себя шитью, выходя на улицу, только чтобы размяться и вконец не ослепнуть, ведь работать приходилось при слабом свете жировика и небольшого очага.
Был уже вечер, и Гнеда торопилась в свои покои, нетерпеливо предвкушая возвращение к сшитой рубашке. Нынче она разбрасывала по ней украсы, что будут не только радовать взгляд, но и крепко хранить владельца от меча и сглаза, от хвори и обмана, от предательства и грозы.
Отворив дверь, Гнеда застыла на пороге. На лавке сидела та самая голубоглазая незнакомка. Она поджидала девушку, по-свойски обосновавшись в ее покоях, поближе к огню. Взгляд чужачки не был яростным, она глядела с насмешкой и вызовом, вольготно раскинувшись на Гнедином одеяле, всем своим видом показывая, что считает себя хозяйкой положения.
Гнеда оторопела и не могла вымолвить ни слова, когда вдруг заметила в руках высокомерной чужачки свое шитье.
– Отдай! – крикнула она, подскакивая к нахалке и выхватывая рубашку.
Та засмеялась.
– У тебя не только руки корявые, но и глаз косой! Или не сумела мерки снять? Разве не видишь, что он никогда не втиснется в твое рубище?
Гнеда сглотнула, трепетно прижимая сорочку к груди. Сердце заходилось обидой и злостью, и она лихорадочно закусывала нижнюю губу. Рыжеволосая, очевидно, наслаждалась ее смятением.
– Не твое дело, – наконец огрызнулась Гнеда, не сразу сумев совладать с языком, который едва не подсунул ей залесские слова. – Кто ты такая? Зачем явилась?
Девушка слегка склонила голову набок, окидывая Гнеду уничижающим взглядом.
– Это ты явилась! – прошипела она, и на миг за показной дерзостью проступила горечь. – Явилась, вздумала отобрать его у меня! Еще была бы красавица, так ведь ни рожи ни кожи!
Гнеда стиснула зубы. Памятуя науку Фиргалла, она пыталась не поддаваться обуревавшим ее чувствам и сдержанно поразмыслить.
Явилась, чтобы отобрать. Отобрать его. Это Брана, что ли?
Гнеда прищурилась, еще раз оглядывая незнакомку с ног до головы. Как же она сразу не догадалась. Сид ведь обмолвился, что у него в Корнамоне кто-то есть. Что ему не нужна жена. Так вот она, эта его «хоть». Теперь ненавидящий взгляд и наглые речи обретали смысл.
– Как тебя зовут? – спросила Гнеда разом поблекшим голосом, в котором больше не звучало ни капли воинственности.
– Дейрдре, – надменно ответила девушка, но вызывающий взгляд стал менее уверенным. Переход соперницы от враждебности к равнодушию насторожил ее.
Гнеда кивнула, будто подтверждая собственную мысль.
– Уходи, Дейрдре, – сказала она устало.
– Не-е-ет, я не уйду, – протянула рыжая, хищно оскаливаясь и медленно, по-звериному, поднимаясь. – Думаешь, он станет твоим? – Ее зубы неприятно сверкнули, и быстрым, каким-то мужским движением Дейрдре выхватила из-за сапога нож.
Гнеда перевела неподобающе спокойный взгляд с лица девушки на оружие в ее руке и обратно.
– Не думаю, что Брану понравится, если ты перережешь мне горло. Даже скорее наоборот.
Дейрдре тяжело дышала, не отводя глаз от Гнеды. Волосы рыжей растрепались, и ей пришлось раздраженно сдуть кудряшку, лезшую в глаза. С отстраненностью Гнеда подивилась на собственное безразличие к тому, что произойдет дальше. Она не сомневалась в решимости своей соперницы, но все равно не испытывала страха.