По случаю их приезда Ивар созвал громкий пир, и Бьярки был удивлен, когда оказался усажен справа от князя, на свое старое место, которое, как боярин знал, во время его отсутствия занимал Судислав.
Не один кубок был поднят во славу молодого правителя, его храброй дружины и смелого отряда Бьярки и не одна песня спета, прежде чем Ивар разговорился с побратимом. Он подробно расспрашивал его о жизни на Засеке, о каждой заварушке с сарынами, о лошадях и засухе. Их разговор, поначалу натужный и спотыкающийся, все больше напоминал беседу двух старых друзей, но лишь до того мига, пока Ивар не завел речь о Звениславе.
– Когда же сговор? – беззаботно спросил князь, делая глоток из золоченого кубка.
– Как только вернется отец, – нехотя ответил Бьярки.
Судимира ждали со дня на день. Он держал путь из страны свеннов, куда ездил сватать правителю Стародуба северную княжну. Впрочем, кажется, Ивар был совершенно равнодушен к собственной судьбе. Он уже успел удивить бояр своим выбором, которого не простила ему Добрава, но, судя по всему, принятое решение сняло камень с души князя. Свадьба для него была лишь досадной необходимостью, отвлекавшей от других, поистине значительных дел.
– Твой последний отъезд в степь был скорым. Больше похожим на побег, – задумчиво добавил Ивар, постукивая пальцами по оправе, в которой зеленел изумруд. – Мы даже толком не успели поговорить.
– О чем? – хрипло спросил Бьярки, подобравшись и нахмурившись.
– Ты так и не утолил моего любопытства, – усмехнулся Ивар. – Для чего же она тебя задержала?
Не было нужды пояснять, кого он имел в виду.
– Чтобы пожелать счастья, – сухо ответил Судимирович, не глядя на побратима.
Брови князя удивленно взмыли.
– И только? – испытующе спросил он.
Бьярки поднял подозрительный взгляд на друга.
– И только.
– И что же, она и словом не обмолвилась о нашем с ней разговоре?
Бьярки лишь помотал головой и торопливо отхлебнул меда. Ему хотелось уйти. Он жалел, что вообще пришел сюда.
– Что ж, тогда скажу я, – после короткого молчания продолжил Ивар, и на его лице больше не было ухмылки. – Я предложил ей разделить со мной Залесский стол, и она отказалась.
Князь поджал губы, с ожиданием глядя на побратима. Бьярки медленно поднял на него недоверчивый взор.
– Не смотри на меня так, – воинственно проговорил Ивар, сведя брови, – я последовал твоему совету.
– Но ты… в самом деле… – растерянно произнес боярин.
– Как бы то ни было. Она не пожелала, – усмехнулся князь, но его голос прозвучал недостаточно равнодушно.
– Она… Она не захотела тебя? – запинаясь, спросил Бьярки, видимо, с трудом примиряясь со смыслом услышанного.
Князь громко вздохнул не то со смехом, не то с раздражением.
– Ни меня, ни Залесья.
– Это невозможно, – прошептал Бьярки, глядя расширившимися глазами перед собой. Некоторое время он сидел, оцепенев, пока значение слов Ивара медленно просачивалось в него. – И ты говоришь мне это только теперь? – взвился он, наконец пораженный осознанием.
– Я собирался, но ты предпочел уехать к сарынам, – пожал плечами Ивар.
Бьярки лишь растерянно кивнул. Все теперь было между ними иначе, и он уже научился ценить и то, что в былые времена принималось как само собой разумеющееся.
– Я… Мне нужно… – Юноша провел нетвердой рукой по лицу и поднялся, держась за стол. Обретя власть над собой, он встретил взгляд нареченного брата. – Прошу, дозволь мне…
– Иди, – отмахнулся князь, поняв его с полуслова.
Бьярки благодарно сжал руку побратима и, поклонившись, стремительно вышел из гридницы.
Он не помнил, как очутился дома. Не видел ничьих лиц. Все, что происходило вокруг, было лишь мазками, подобными мелькающему полю во время быстрой скачки. Бьярки опамятовался, только когда оказался в опочивальне. Он подошел к своей старой скрыне, сработанной из крепкого северного ясеня, доставшейся в наследство еще от деда. Откинув тяжелую крышку, юноша сразу увидел то, что искал. Сверток лежал сверху, и Бьярки быстро справился с несложным узлом.
Он развернул рубашку и застыл, держа ее перед собой на вытянутых руках. Алые узоры рассыпались по серому шадровитому[165] полотну, словно горсть рябиновых ягод. По рукавам, вороту и подолу плыли утки, бежали кони, катились громовые колеса. Пылали маки и танцевали кочеты.
Бьярки почувствовал, как кровь прилила к лицу.
Такой подарок он мог получить только от одной девушки. Своей невесты.
Мысли путались в голове. Он все еще не мог поверить в то, что Гнеда отвергла Ивара. Это могло значить лишь, что она…
Бьярки провел пальцами по выпуклой вышивке, следуя за завитками.
Если приглядеться, можно было различить мелкие несовершенства – где-то стежки вышли неровными, где-то грубоватыми. Звенислава бы выполнила такую работу куда лучше, без огрехов.
Боярин поднес рубашку к лицу и, помедлив мгновение, закрыл глаза и втянул ноздрями воздух.
Чужой дом и намек на душицу, которой женщины обычно перекладывали сундуки. Уютный, летний запах. Но Гнеда пахла не так.
Злость переплелась в душе Бьярки с растерянностью и замешательством. Он сопоставлял между собой произошедшие события, вертел их, пытаясь приладить хоть какое-то объяснение, но ничего не склеивалось. Слабую надежду, забрезжившую на самом краю, Бьярки безжалостно задавил. Он не даст этому повториться.
Как Гнеда могла отказать Ивару? Разве не его она хотела? Почему, когда ей в руки пришла долгожданная возможность сделаться княгиней, получить богатство, знатность, восстановление попранного имени и желанного мужа, Гнеда отвергла ее? Мог ли тот знатный сид, что приезжал в Стародуб, предложить ей лучшую долю? Но если судьба Гнеды лежала во владениях сидов, почему она до сих пор оставалась в Залесье?
И самое главное, для чего Гнеде понадобилось делать этот странный подарок? Что ей могло быть после всего до Бьярки?
Ответ лежал на поверхности, но юноша не мог позволить себе надеяться.
Была ли это вызывающая жестокая дерзость или нарочный предлог, который девушка сама вложила ему в руки? Бьярки не мог сказать. Но решил узнать правду, чего бы это ни стоило.
Наступила ранняя осень, и, хотя вечера были еще теплые, пропахшие дымом и яблоками, сырые туманы, поднимавшиеся от реки, не давали засиживаться допоздна.
Ночь постепенно густела, и в вышине уже напружинилась белая кибить[166] месяца. Темные очертания Вежи были отчетливо видны на синем, убранном ранними звездами небе, и Бьярки остановился, глядя на тусклый желтоватый огонек окна. Когда две ночи назад испуганная женщина с худыми руками в синеватых жилках скороговоркой пробормотала, что Гнеда больше не живет в ее доме, боярин едва не потерял почву под ногами. Всю дорогу он готовился к встрече, тщательно укладывая правильные и до вершка отмеренные слова, словно стрелы в берестяной тул, древко к древку, и, еще не постучав в дверь, уже натянул невидимую тетиву.
Непомерное напряжение, не нашедшее выхода, обессилило его. Те несколько мгновений, пока Бьярки полагал, что Гнеды больше нет в Залесье, вымотали, как хорошая вылазка сарынов. Но и облегчение, последовавшее за скомканным объяснением, что девушка вернулась в родные Переброды, оказалось неимоверным. Не все было потеряно.
Он видел Вежу в первый раз, но сразу проникся ее мощью. Громада, зиждившаяся над миром со времен Первых Князей, задолго до его, Бьярки, рождения, и, вероятно, просуществующая еще немало лет после его смерти, не могла оставить равнодушным. Что-то в ее спокойной крепости, в снисходительной жесткости внушало уважение. У этого места была своя собственная, не зависящая от людей воля, и она вызывала почтение.
В ночной тишине мягко прошуршали по песку копыта Гуляя. Оба они – человек и конь – одновременно замерли, и Бьярки бесшумно соскользнул вниз. Привязав лошадь, юноша взошел по щербатым ступеням и остановился напротив тяжелой двери. На уровне его глаз висело большое железное кольцо. Бьярки потянулся к нему, и ржавые струпья сухо царапнули пальцы. Он стукнул, и гулкий звук нехотя потек по холодному нутру Вежи. Не дожидаясь его окончания, боярин ударил еще два раза, сильнее и нетерпеливее.
Долгое время ничего не происходило. Бьярки даже мог бы усомниться, что внутри кто-то есть, кабы не свет в окне, свидетельствующий об обратном. Он уже подался вперед, чтобы вновь постучать, как вдруг без всякого предупреждения послышался глухой скрежет засова, и дверь, дрогнув, отворилась.
Когда до Гнеды донесся звук, которого она не слышала так давно, что вначале даже не осознала его природу, девушка, медленно отложив перо, выпрямилась. Было так поздно, что вся деревня спала. Послышалось? Гнеда снова опустила голову, стараясь унять волнение, по воронке раскручивающееся в глубине живота, и попыталась вернуться к прерванной работе. Но в тот же миг стук повторился, уже куда настойчивее, развеивая любые ее колебания.
Наверное, так же неожиданно был отвлечен когда-то от своих занятий Домомысл. В ту ночь, когда Фиргалл…
Мог ли это быть он? Или Айфэ? Или…
Та пора, когда она каждый день ждала и надеялась, миновала. Все сроки давно вышли, и, если бы он хотел… Если бы понял…
Девушка поднялась, внутренним чутьем ощущая нарастающее раздражение человека внизу. Негоже заставлять гостя ждать.
Она легко сбежала по гладким ступеням, держа в нетвердой руке жировой светильник, боясь, что услышит требовательный зов в третий раз. Отчего-то ей даже не пришла в голову мысль о том, что в столь поздний час стоило бы поостеречься лихоимцев.
Гнеда не без усилий отпихнула увесистую задвижку, едва не прищемив ставшие неуклюжими пальцы, и толкнула дверь.
Несколько мгновений они стояли, опешив, глядя друг на друга.
Бьярки смотрел пристально и одновременно растерянно, так, словно девушка каким-то образом обманула его ожидания. Гнеда так и не научилась выдерживать этот беззастенчивый, оголяющий взор. На место оторопи невесть откуда пришло смущение. Последнее, о чем следовало думать, – это как она выглядит в его глазах, но девушка со стремительно растущей неуверенностью осознала, что он изучает ее с ног до головы – босые ступни, белеющие из-под старой темной понёвы, за которую ей выговаривала еще Твердята, разоренную к вечеру косу, перекинутую на грудь, руки, испятнанные чернилами. Столько уже было всякого между ними с тех пор, как он в последний раз назвал ее сермяжницей, но нынче Гнеда стояла словно в первый раз – грубая мужичка перед знатным вельможей. Она не успела подготовиться и надеть парчовую броню.