Он - старше. Годами, боевым и житейским опытом. Он - боярин. Он чином - старший советник, что, по Всеволжской "Табели о рангах", соответствует старшему сотнику. Равных ему - нет.
Дик получил прошедшей осенью боярскую шапку. Тоже сотник, хоть и младший. Ещё он из любимых выученников Ваньки да и опыт боевой имеет редкостный. Никто никогда не использовал расшиву в качестве носителя малых боевых кораблей, как довелось Дику в "морском бою" на Белом озере. Ныне, приведя караван этих парусных громадин вниз по Волге, он и вовсе на всю "Святую Русь" - единственный дважды.
Всё это вызывало у Акима ревность. А тут ещё и супротив говорить осмелился.
Аким сразу встопорщился:
-- Ну-ка, ну-ка. А перескажи-ка! Чё те Ванька... Об чём князь Иван с тобой беседы беседовать изволил.
-- В эту зиму... как после всяких дел летних на прикол встали, взялся Воевода нас чехвостить.
-- И верно! И правильно! Вас, недорослей, не поучить уму-разуму - вовсе забалуетесь. С ума сойдёте.
-- Погодь, Аким Янович. И чего он сказывал?
Молчавший до того бывший ремесленник из боярской усадьбы под Тверью, прошедший с Ванькой-лысым Бряхимовский поход в одной хоругви, перебравшийся из отчего дома во Всеволжск и ставший одним из важнейших людей в Торговом приказе - головой Саксинской фактории, Афанасий, сын Никитин, внимательно разглядывал Дика. И прежде не болтливый, он, после заключения в ханском зиндане, стал ещё молчаливее. Сохранив вполне способность выделять главное и добиваться желаемого.
-- Тут дело такое... Шпынял-то нас Воевода по делу. Тут ты прав, Аким Янович. А после, раз вот так схоже сидели, устали все, ночь уже... Он и говорит: вот пойдёте вы весной на Низ. Зачем?
Дик внимательно оглядел собеседников. Афоня напряжённо слушал. Аким сморгнул и фыркнул:
-- И чего? А вы и растерялися? Птенчики желторотые. Сразу ответствовать надо: по воле твоей, князь Иван, и твоему повелению!
Дик вежливо улыбнулся:
-- Во. Мы так и сказали. А он говорит: эт само собой. Вы присягу принимали. Кто воли моей не исполнит - тот изменник, тому смерть. Но на всяк случай я вам повеление выдать не могу. Жизнь... она разная. Вам самим понимать надо. Ну, так зачем?
Дик вспомнил полутёмную комнату, смежную с большой модельной, где они на макетах отрабатывали разные ситуации и перестроения при движении группы кораблей. Где Воевода раз за разом повторял: "всяк должен понимать свой манёвр". И беспощадно тыкал палкой в рёбра очередного будущего корабельного начальника:
-- Ты куда свою лоханку повёл? А ветер у тебя где? Чего ты там достигнуть хочешь? Зачем?
Постоянное напоминание цели - "Зачем?" и расчёт последствий - "Что дальше?" ставило ребят в тупик. Парни увлекались, видели непосредственно перед носом. Модельки... они ж такие... игрушки. Хорошенькие. Не оторваться. Так бы и съел, так бы... к сердцу прижал и радовался. А подумать, взглянуть шире - азарт мешает.
-- Мда. Наши - кто про что. Корабли, де, новые опробовать, с парусами работать выучиться... про геройства всякие заговорили, отвагу, де, явить, новый чин получить, зазнобам гостинцев привезть, ворогов разных побить, нашим, кто здесь, в Саксине, помочь-выручить. А он только хмыкает да повторяет: это всё так. Только зачем? Зачем мы всё вот это городим? Зачем корабли строим, людей в опасности посылаем, денег, да железа, да труда столько вбиваем...
Аким Янович, жадно слушавший пересказ, не выдержал:
-- Ну?! Что вы бестолочи - и так понятно. Что Ваня-то сказал?
-- Х-ха... Ну, бестолочами нас Воевода не называл. А сказал так: самое главное - сделать Афоне-фактору хорошо.
Собеседники потрясенно переглянулись.
Аким немедленно обиделся. Ещё бы: он, славный сотник храбрых смоленских стрелков, голова Посольского приказа Всеволжска, походивший по миру куда как поболее... да любого-всякого!, сжегший руки свои в суде неправедном за ради своего почти сыночка Ваньки-лысого... и не самый главный?! Не самый важный, не самый-самый?! Какой-то купчишка безродный - вятшее? Дороже Ваньке почти отца родного?!
-- Идёте вы, говорит, затем, чтобы Афоня мог с басурманами торговать. Чтобы всякие товары, которые мы здесь, в поте лица своего, делаем да добываем, мог вольно, во множестве, "хорошо", неверным продавать.
Аким смотрел ошарашенно. Формулировки типа: "продам Родину. Недорого. И побольше" здесь ещё не звучат, но принять, что вот он, славный воин, парится здесь, в яме сидел, людей в бой водил, каждый день - в трудах-заботах, чтобы вот этому купчине толстомордому было "хорошо"...
-- Да ну, херня какая-то...
-- Во, Аким Яныч, Воевода так и сказал: пар-р-радокс.
Постоянно сумрачный Афоня, старательно не глядя на взбешённого Акима, вдруг спросил у Дика:
-- Зачем?
-- Э... ну я ж сказал: чтобы тебе хорошо было. Торг, там, вести. Ну...
-- Не. Зачем это мне? Зачем мне за каждую шелягу с погаными до крика ругаться, ночей не спать - как бы не пожгли, не разграбили. В яме сидеть, всякой дряни кланяться, смерти ждать. А? Мне, Афанасию, сыну Никитину, "такой смех" - зачем?
-- Эта... Так ты ж купец! Торг - твоё дело!
-- Так ты ж, Аким, воин. Воевать - твоё дело. А евоное дело - по воде кораблями ходить. Чё тут невнятно?
Афоня покрутил шеей в вороте, вдруг ставшем помехой.
-- Твоё геройство да искусность, парень - чтобы вот он (Афоня кивнул на Акима) здеся гоголем ходил, нос задравши. И чтобы никакая падла тута в Саксине, хоть из местных, хоть из русских, противу него гавкать не смела. А евоные труды-заботы немалые - чтобы мне, Афоне-фактору торг вольно вести. Чтобы мне - "хорошо". Так? Вроде - вы обои на меня горбатитесь. Ага. Только Воевода тебе не всё сказал.
Афоня помолчал, подбирая слова.
-- Зачем мне здеся торг вести? Ты как думаешь, Аким Яныч? Мошну набить?
-- А то!
-- А не то! Набил, дальше что?! Ну, скажи. Ты глянь-ка: на мне ни блестяшек, ни висюлек. Мехами дорогими не занавешен. А где ж то злато-серебро? А? Которое в мошну-то попало. А тама оно. (Афоня махнул рукой куда-то в сторону). Тама. У Воеводы. Я ж не от себя торг веду, я ж приказчик евоный. Иль ты не знал? Иль позабыл вовсе? Что я, что отрок этот, что ты сам - у Воеводы в службе. Хоть и по разным половицам ходим, а в одной горнице.
-- Ну, эт понятно, - боярин вынужденно согласился с очевидным. Но Афоне такое было мало.
-- Ни хрена тебе не понятно! А далее - что? Ну набил Воевода сундуки в подземелиях своих, ну тебе цацку дал, ему, вон, игрушку - кораблик невиданный. А далее чего?! Зачем?
Аким и Дик, ошарашенные неожиданным напором обычно неразговорчивого купца, молча ожидали продолжения.
-- А затем. "Белая изба". Слышали? Самая мечта Воеводы. Чтоб у всякого человека доброго - гожее жилище было. А зачем? - Тьфу ты господи, и этого не знаете! А затем, чтобы детишки малые в холоде да в грязи не мёрли.
Оглядев смущённых слушателей, Афоня подвёл итог:
-- И выходит, что вы не на меня горбатитесь, не на Воеводу даже. А на того, хрен знает где и когда, неродившегося ещё дитёнка в селениях русских, который не сдохнет в темноте да в тесноте до срока. Едва-едва глазёнки открывши, титьку попросивши... Мда... Да едрить же меня по буеракам! Дитё малое, бессмысленное, под себя ходящее - вот на кого горбатимся! Вот за что себе и другим хрипы рвём! Зачем? - А чтобы вот такое оно выродилось, да выжило, да выросло, да дел себе своих понаделало.
Посидели молча. Потом Дик помотал головой:
-- Не, мне такое Воевода не сказывал.
-- А на чё оно тебе? Ты, парень молодой, своих деток не ростил, в сыру землю не зарывал. Не понять ещё.
-- Так ведь и у тебя, Афоня, семеро по лавкам не сидят.
Афоня вскинулся, аж зубами скрипнул, собираясь поставить на место наглого щенка, у которого всего ума - только канат таскать, без году неделя, а уже... Однако, утишил себя. Глядя в стол произнёс:
-- Была у меня тут одна... из местных... купил за мешок пшеницы... сперва дичилась. Потом... душа в душу жили... петь любила... сыночка родила... Когда меня в зиндан... она к своим, к родне кинулась. Вызволить меня как, передать чего... хоть бы из еды... А там... а, подстилка русская! дырка для гяуров! Ну и... забили её... с дитём вместе... камнями да палками... родня с соседями...
Аким оглядел замолчавших собутыльников, вздёрнул бороду и провозгласил:
-- Ну, тада выпьем. Чтобы то дитятко, незнаемое, безымянное, не болело. И мы тоже.
Та "беседа по душам" как-то очистила накапливающееся взаимное раздражение между Акимом и Диком. "Главный адмирал" и "полномочный представитель" перестали искать друг в друге недостатки, сменили тон на дружеский.
Перемена не осталась незамеченной: тот же Тусемкович попытался как-то передать Акиму якобы слышанные им пренебрежительные выказывания Дика в его адрес. Рябина сперва побил его палкой, а после устроил публичный скандал с высказыванием в лицо уже Подкидышу:
-- Развёл сволоту всякую! Наушников да переносчиков. Давить такую мерзопакость надобно!
Стравить лидеров всеволжской общины в Саксине не удалось. Пока. Что ещё попытки будут - всем понятно. В Саксине фактически двоевластие. Аким то поддерживает Подкидыша в заботах о защите города. То притормаживает, а то просто делает по-своему не спросясь.
Но это только половина дел. Вокруг князя идёт грызня. Между волынцами и новгородцами, между новгородцами из городового полка и ушкуйниками, между русскими и местными, между местными "ширванцами" и местными "самаркандцами"... Всяк обиженный бежит к Акиму. А тот выбирает. За кого заступиться, а кому и от себя добавить.
"Как беден наш язык! - Хочу и не могу.-
Не передать того ни другу, ни врагу,
Что буйствует в груди прозрачною волною".
Фет неправ. Аким, хоть и не поэт, вполне "передавал". И друзьям, и врагам. Ту смесь гордости, безбашенности, самоуважения и уважения к другим, ежели достойны, что буйствовала в его груди "прозрачною волною". Правда, и использовал не только вербальные, но и невербальные каналы. Хмыка