Нодар ДумбадзеПТИЧКА
Бедиа Чиквани чуть свет разбудил птичий голос. Птичка не пела, она то ли звала кого-то, то ли делилась с кем-то новостью.
— Золотой клюв, меду и сахарку тебе! — приветствовал Бедиа пташку, распахивая настежь окно. Потом стал по голосу искать птичку и увидел ее. На ветке росшего у ворот граба прыгала и щебетала черноголовка. Нет, не щебетала, а явно звала кого-то или делилась с кем-то новостью. Кого? С кем? Бедиа окинул внимательным взором все деревья во дворе, все колья в плетне, но вторую птичку так и не нашел. А черноголовка продолжала прыгать на ветке и без умолку лепетала что-то на своем птичьем языке.
— Что, черноголовка, с какими вестями пожаловала? — улыбнулся Бедиа, провожая взглядом перелетевшую с граба на гранатовое дерево птичку.
— Квист, квист, чирик, чирик, квист, чирик… — ответила птичка.
— Много я понимаю в твоих «квист-чириках»… Но золотого клюва я тебе все же желаю, — проговорил Бедиа и стал одеваться.
— Чр-р-р… Чирик, чирик, чик! — Черноголовка перелетела на орех.
— Да будет тебе! Понял я все — рассвело, солнце встало, день выдался погожий, и я должен встать и заняться делом… Так я и делаю. Что еще? Говори уж человеческим языком!
— Чирик, чирик, чик!
— А ну тебя с твоим чириканьем! — Бедиа взмахнул рукой. Птичка переменила место — уселась на кол, склонила голову набок, искоса взглянула на Бедиа и еще раз чирикнула:
— Чик-чирик!
Бедиа удивленно огляделся — «с кем это она тараторит?». Кругом не было ни одной птички, — «рехнулась пташка!».
Бедиа не спеша спустился во двор, подошел к кукурузному амбару, поднялся по приставленной лестнице, взял три желтых початка и, не сходя с лестницы, стал кормить кур и индюшек, со всех сторон сбежавшихся к амбару.
— Квист, квист, чик-чирик! — напомнила о себе черноголовка.
— Золотой клюв, золотой клюв, чего еще тебе? Есть хочется? Пожалуйста, угощайся, если не боишься подавиться.
Птичка приняла приглашение. Она без зазрения совести присоединилась к курам и индюшкам и клюнула зерно, но, не сладив с ним, тут же бросила его.
— А что я тебе говорил? — усмехнулся Бедиа. Он спустился с лестницы, вошел в кухню, достал из ларя сито, тряхнул несколько раз, собрал отруби и вернулся на двор — покормить черноголовку, но птички уже не было.
В полдень пришел почтальон Геронтий Цанава.
— Магарыч с тебя, уважаемый Бедиа! Телеграмма из Тбилиси, от сына!
— Что ему понадобилось?
— Прочти сам, тут все написано.
Бедиа взял из рук почтальона телеграмму, надел очки и громко прочел:
«Гульрипши Буденного восемь Бедна Чиквани тчк
Срочно вышли пятьсот рублей тчк Здоров тчк
целую твой Гванджи».
— Как ты сказал? Магарыч? Да тебя во двор не следовало впускать, да что поделаешь — профессия у тебя такая! — Бедиа небрежно надел телеграмму на торчавший в стене гвоздь и направился в кухню за вином. Геронтий Цанава присел на стульчик и в ожидании угощения с удовольствием провел рукой по усам.
Бедиа появился с початым кувшином «изабеллы» в руке, налил только Геронтию.
— Видать, отличное у тебя вино, уважаемый Бедиа, коли так бережешь его… — произнес с нескрываемой иронией Геронтий и встал, готовясь произнести тост.
— Ну и язык же у тебя, Геронтий Цанава! Ты сперва попробуй вино, а потом изливай свой яд! А может, такого вина нет во всей округе, а? — И чтобы придать своим словам больше убедительности, Бедиа налил себе.
— Что ж, выпьем, коли так… Дай бог этому дому всего доброго и хорошего, обилия продуктов и здоровья, а остальным вы лично наделены богато, уважаемый Бедиа, побольше бы таких, как вы, добрых людей на побережье Черного моря, и вечная память вашей дорогой супруге, уважаемой Эсме, которая, так сказать, не дожила до счастья своего сына, но вы для вашего дома и отец и мать, за здоровье надежды этого дома, нашего маленького Гванджи! — выпалил одним духом Геронтий и опрокинул в рот стакан.
— Спасибо! — поблагодарил Бедиа.
Геронтий выждал, пока выпитое вино добралось до желудка, потом воздел к небу руки и глаза.
— Стыд и срам тебе, Бедиа Чиквани!.. Боже мой, пошло насмарку мое месячное лечение в Карловых Варах!..
— Ты что, белены объелся, Геронтий Цанава? — насторожился Бедиа.
— Друг я тебе или враг, Бедиа Чиквани? Насилу удалось сбить сахар до нормы, а ты напоил меня настоянной на сахаре гадостью! Что мне теперь делать?!
— За такую телеграмму тебя следовало стрихнином напоить!
— Если это пойло ты считаешь лучше стрихнина, то заблуждаешься, Бедиа Чиквани! — проговорил Геронтий и сам налил себе второй стакан.
— Чирик-чирик, квист, чирик, чик-чик! — встрепенулась вдруг в плетне черноголовка.
— Получил, получил добрую весть, радуйся! Пришли, говорит, пятьсот рублей… Копейка в копейку… Об этом ты чирикала все утро, да? Фу, чтоб тебя!..
— С кем ты разговариваешь, Бедиа? — удивился Геронтий.
— Да с птичкой! Как заладила с утра — «чирик» да «чирик». Вот и начирикала пятьсот целковых! — Бедиа в сердцах замахнулся на птичку. Та вспорхнула, перелетела на ель.
— Чирик, чирик, чик!
— Я тебе дам «чик-чик»! Пошла к черту? — рассердился Бедиа.
— Да ты, вижу, понимаешь птичий язык! О чем это она? — рассмеялся Геронтий.
— Спроси сам — узнаешь!
— Чего тебе, птичка? — спросил Геронтий.
— Чирик, чик! — ответила черноголовка.
— Не может быть! — удивился Геронтий и налил себе третий стакан.
— А ну, катитесь отсюда оба, пока целы! — Бедиа нагнулся за камнем. Птичка улетела.
— Брось камень, Бедиа Чиквани! Я не птичка, летать не горазд, а идти иду, видишь? — Геронтий осушил третий стакан и направился к воротам.
— С такой телеграммой на лучшее вино не рассчитывай, Геронтий дорогой, так что впредь не утруждай себя, позвони прямо с почты и передай содержание. Понятно? — крикнул вдогонку Бедиа.
— Понятно! — сказал Геронтий и, затянув «Кучхи бедниери», покинул двор.
Еще час Бедиа бесцельно бродил по двору, а потом пошел к соседям Гогелия — занять денег.
— Просто удивительно, уважаемая Аграфена! С самого утра птичка не дала покоя! А в полдень Геронтий Цанава принес телеграмму — денег просит мой наследник!.. Пишет, что здоров, но я ума не приложу — зачем ему понадобилось пятьсот рублей! Месяц тому назад послал ему столько же… — информировал соседку Бедиа в виде вступления.
— Не про вашего будь сказано, уважаемый Бедиа, но… Нынешняя молодежь… Ни на шаг, ни на шаг нельзя ей доверять!.. Стоит на минуту отвести глаза, и — пожалуйста, тут тебе и морфий, и черт его знает какая еще там гадость.
— Господь с вами, уважаемая Аграфена, что вы такое говорите! — испугался Бедиа.
— Так оно и есть, уважаемый Бедиа… Вот, пожалуйста, сыночек Палладия Когоскуа… Привел жену, — прости господи, — ну впрямь девка из борделя… Того и гляди, уши свекрови и свекру солью набьет!
— Убей меня бог! Рехнулся парень, что ли?
— Видать, рехнулся…
— Вот несчастье-то какое!
— Поэтому вам и надо быть осторожным, уважаемый Бедиа… И не очень-то вашего там… того… тем самым… Да! — предупредила Аграфена соседа. Под «того… тем самым» явно подразумевались деньги, — произнося эти слова, она недвусмысленно провела большим пальцем по указательному…
От соседки Бедиа вернулся смущенный и испуганный. Только он открыл калитку — черноголовка, сидевшая на прибитом к столбику балкона крюке, перепорхнула на ветку черешни и чирикнула:
— Чирик, квист, чик-чик!
— Да говори уж, в чем дело, какая еще беда на мою голову! Душу вымотала, черт тебя возьми! — крикнул Бедиа.
— Чик-чик, чирик!
Бедиа глазом поискал камень, и когда птичка отвернулась, он быстро нагнулся, взял камень и положил себе в карман.
— Чирик, чирик, чирик! — пискнула птичка, перелетая на ветку росшей перед домом груши.
— Золотой клюв, золотой клюв! Боже мой, с чего это бесится птичка, не пойму! Никак несчастье со мной!
— Чирик… — начала было черноголовка, но вдруг запущенный Бедиа камень пронесся над самой ее головкой, и тут же раздался звон разбитого стекла.
Птичка сорвалась с места и в мгновение ока исчезла в соседском дворе.
«Началось!..» — подумал Бедиа. Он поднялся на балкон, вошел в комнату, подошел к разбитому окну, просунул сперва руку, потом голову, словно хотел удостовериться — действительно ли стекло разбито. Потом опустился на тахту и задумался.
«Боже великий, если меня ждет неприятность, пусть это будет разбитое стекло… Чего ко мне пристала птичка, что ей нужно?! Бог ты, в конце концов, или кто? Научи ее человеческой речи или дай мне птичий язык, — объяснимся, поймем друг друга… Вижу ведь, птичке хочется что-то сказать… А вдруг с мальчиком беда какая?.. Как это Аграфена про молодежь сказала? „Стоит на минуту отвести глаза, и — пожалуйста, тут тебе и морфий, и черт его знает какая еще там гадость…Типун ей на язык, чертовой бабе!.. Привел жену, — ну впрямь девка из борделя… Может, она что-то скрывает?.. Говорила намеками… Верно, знает, проклятая, что-то, да не договаривает… Не очень-то вашего там… того… тем самым… Нет, определенно она что-то скрывает от меня!.. Может, он женился? Ну и что? Я сам давно его прошу: женись, сыночек, дай мне поиграть с внучком… Почему же он не сообщил об этом мне? Значит, девка непутевая… И Геронтий нес какую-то чушь… Вино, мол, с сахаром… Жена, мол, не дожила до счастья сына…»
Бедиа бросился к телефону.
— Алло, почта? Это кто? Пация? А кто? Жужуна? Попроси, милая, Геронтия Цанава, почтальона. Бедиа я, Бедиа Чиквани! Дело у меня небольшое…
— А его нет, уважаемый Бедиа. Поехал в Очамчире, на похороны Шакира Эзугбая. Вернется утром, не раньше…
— Тьфу, черт возьми! — Бедиа в сердцах бросил трубку и снова вошел во двор.
— Квист, чирик, квист, чр-р-р… Чирик… — услышал он чириканье черноголовки. В голосе птички было столько печали, горя и мольбы, что Бедиа невольно вздрогнул, волосы у него стали дыбом, лоб покрылся испариной.