что мы склонны к этому, даже если при этом пострадают нервы в нашем теле или более тонкие, чем нервы, волокна сердца.
Nous sommes aujourd’hui ce que nous étions hier[202], даже если сверкают молнии и гремит гром. Способны ли мы хладнокровно все воспринимать? Это простой вопрос, и я не вижу причины, почему бы нам не быть способными к этому. И еще я вижу вот что: мы правильно относимся друг к другу, и, чтобы так было и впредь, нам, по-моему, стоило бы установить более тесные связи и уладить наши разногласия.
Во-первых, я был бы рад, если бы твои отношения с Мари обрели более прочную основу – иными словами, чтобы они по возможности были подкреплены формальными взаимными обязательствами.
Во-вторых, мне бы хотелось, чтобы мы все осознали: чрезвычайные обстоятельства требуют того, чтобы Брабант вновь открыл свои двери для меня. Я сам не хотел бы возвращаться туда, но в случае надобности можно сэкономить на моей плате за жилье, благодаря тому что у отца есть дом, за проживание в котором мне не нужно будет платить.
Я нахожусь на той стадии, когда моя работа может вскоре начать приносить некий доход. Если сейчас мы до предела сократим расходы, снизив их еще больше, я, возможно, смогу зарабатывать, а не тратить и приносить прибыль, а не убытки.
Если вопрос заключается в том, что мы должны зарабатывать, то, на мой взгляд, это наш шанс, при условии, что дома проявят терпение и отнесутся с пониманием к моим потребностям, особенно если мне понадобятся модели: тогда даже домочадцам следует принять участие. По части позирования они должны делать то, чего я от них требую, и верить в то, что у меня на это есть свои причины. Если я попрошу маму, Вил или Лис побыть моделями, они должны согласиться.
Разумеется, я не буду предъявлять неразумных требований. Ты помнишь, отчего я покинул родительский дом: основной причиной было почти полное отсутствие взаимопонимания. Сможем ли мы все же ужиться под одной крышей? Да, на протяжении некоторого времени, если придется и если обе стороны понимают, что наступили чрезвычайные обстоятельства и все должно подчиняться им. В то время я надеялся на понимание и не собирался их покидать – я ушел только тогда, когда мне было сказано: «Уходи!»
Как бы то ни было, я говорю об этом потому, что понимаю: может случиться так, что ты должен будешь получить свободу действий, и если для этого мне потребуется пожить дома, то, на мой взгляд, мы с отцом должны тотчас же согласиться. Впрочем, если этого не понадобится, тем лучше. Но я не настаиваю на том, чтобы непременно остаться в Дренте, ведь место не так уж много значит для меня.
Будь уверен: в этом отношении я готов сделать все, что ты посчитаешь целесообразным.
Итак, сегодня я, не тратя лишних слов, напишу отцу следующее: «Если Тео посчитает необходимым свести к минимуму мои расходы и мне нужно будет пожить дома, я надеюсь, что нам обоим хватит мудрости не вступать во взаимные распри и, не упоминая того, что случилось в прошлом, приспособиться к новым обстоятельствам». Я больше ничего не напишу о тебе или о твоих делах; кроме того, если придется вернуться домой, я не собираюсь говорить о тебе иначе, чем в общих выражениях. И пока что я не буду упоминать Мари.
Возможно, Тео, если бы ты еще год назад сказал, что точно не станешь художником и намерен заниматься тем же ремеслом, что и сейчас, я принял бы это, но теперь я не могу полностью с этим смириться – история искусства знает немало примеров, когда оба брата становились художниками. Я понимаю, что будущее непредсказуемо, по крайней мере, я признаюсь, что не ведаю, как все обернется. Однако я, несомненно, верю в тебя как в художника, и мою веру подкрепляют некоторые пассажи из твоего письма.
Послушай, я должен дать один неотложный совет: позаботься о своих нервах, воспользуйся любыми средствами, чтобы сохранить свою нервную систему в состоянии равновесия. Если получится, ежедневно беседуй с врачом: не из-за того, что он может оказать всестороннюю помощь, но потому, что сам разговор с доктором на эту и прочие темы продемонстрирует тебе: вот это – мои расшатанные нервы, а вот это – я.
Это вопрос самопознания, достижения внутреннего покоя, вопреки тому, какое влияние на это должны оказывать наши нервы. Полагаю, вся идея о том, чтобы скрыться от всех, вызвана нервным перенапряжением. Ты поступишь мудро и правильно, если так ее и воспримешь. Я не надеюсь, что ты преуспеешь в делах, я не надеюсь, что ты окажешься ловок в финансовых вопросах, – я надеюсь, что ты станешь художником. Если ты сумеешь сохранить невозмутимый вид и добиться того, чтобы кризис, который намеренно вызвали эти господа, не произвел на тебя никакого воздействия, скажи им: «Я не уйду вот так, и уж точно не сейчас, я никогда не соглашусь на это». Можешь добавить: «У меня есть планы, но они не связаны с коммерцией, и как только я смогу воплотить их в жизнь, я совершенно спокойно уволюсь; но пока этого не случилось, и, если вы не видите в моей работе никаких ошибок, оставьте все как есть; только знайте, что вы сильно ошибаетесь, полагая, что я уйду лишь потому, что вы делаете мое пребывание здесь невыносимым, или по другой вздорной причине. Если вы хотите меня уволить – что ж, я тоже не хочу здесь оставаться, но следует уладить все полюбовно и в надлежащем порядке, и, само собой, мое положение не должно стать шатким». Так или иначе, постарайся убедить их в том, что ты совершенно серьезен и спокоен и это не изменится, что ты совершенно не желаешь оставаться, но все же не собираешься увольняться, пока не дождешься благоприятной минуты. Мне кажется, именно так ты должен противостоять им, тем, кто пытается заставить тебя уйти, до невозможности усложняя тебе жизнь. Вероятно, они думают, что ты уже пытаешься договориться с кем-то на стороне; в таких случаях попытки отравить человеку существование, чтобы заставить его уйти, могут принять довольно отвратительные формы. Если они прямо сейчас начнут вести себя скверно по отношению к тебе, ничего не поделаешь, тогда не стоит откладывать, – скорее всего, лучше спокойно объяснить им, что ты готов уволиться, но на определенных условиях.
Тем временем дай мне знать, если мой переезд в родительский дом – на какое-то время – упростит тебе жизнь. И еще кое-что: папа, мама, Вил, Мари, я – одним словом, все мы нуждаемся в тебе самом больше, чем в твоих деньгах. То, что ты хотел скрыться от всех, – это всего лишь расшатанные нервы, и не более.
Как бы то ни было, восстанови – постарайся восстановить, пусть это и не произойдет в одночасье, – связь с природой и людьми. И если нет другого способа это сделать, кроме как стать художником, стань им, даже если ты предвидишь на этом пути много трудностей и непреодолимых препятствий.
Послушай, напиши мне поскорее – обязательно сделай это. Жму руку.
Дорогой брат,
сегодня воскресенье, и ты не выходишь у меня из головы. О том, что относится к торговле, по-моему, вполне можно сказать: «чем дольше этим занимаешься, тем больше надоедает», а о картинах – «тем больше увлекает»; «увлекает» – в самом серьезном смысле, в смысле жизнерадостности, бодрости, энергии. О, я бы сказал: давай оставим простых людей, как они есть – во всех отношениях, – но если они остаются как есть в отношении того и сего, разве не нелепы все эти правила приличия и условности, разве они не плохи по-настоящему? Поддержание определенного положения заставляет сознательно и преднамеренно совершать какие-то низости, лицемерить. Это я называю роковой стороной, даже «черным лучом», пусть речь не идет ни о каком луче.
Возьмем теперь барбизонских художников: я не только понимаю их как людей, но всё, малейшие, сокровенные детали искрятся в моих глазах духом и жизнью. «Хозяйство» художника, с его крупными и мелкими неприятностями, с его бедами, с его печалями и горестями, – за ним стоит некая добрая воля, некая искренность, что-то поистине человечное.
Как раз не поддерживать определенное положение, не думать об этом – если принять «увлекает» в самом серьезном смысле как «интересоваться» – для себя я тогда говорю «увлекаться». И теперь насчет «досаждать, надоедать». Я говорю это, потому что пренебрегаю просвещением или тому подобным? Совсем наоборот: потому что я считаю просвещением и уважаю истинно человечное, жизнь согласно природе, а не вопреки природе. Я спрашиваю: что в наибольшей степени делает меня человеком? Золя говорит: «Я художник, я хочу жить во всеуслышание» – он хочет жить без задних мыслей, наивным, как ребенок, нет, не как ребенок, а как художник, с доброй волей; жизнь открывается передо мной, и я что-нибудь найду в ней, и я буду стараться изо всех сил.
Придерживаться всех заранее условленных манер, общепринятого – как это, вообще-то, ужасно педантично, как это нелепо; человек, который думает, что он все знает и что все происходит так, как он думает, будто не всегда и не все в жизни было бог весть каким всемогущим добром и одновременно элементом зла, из-за которого над нами чувствуется нечто бесконечное, бесконечно больше, могущественнее, чем мы. Человек, который не чувствует себя малым, который не сознает, что он всего лишь точка, – как он, в сущности, не прав. Теряем ли мы что-то, отбрасывая некоторые привитые с детства понятия о сохранении положения или рассматривая некоторые правила приличия в качестве первостепенных? Сам я не думаю, теряю или не теряю, знаю только, что, по моему опыту, эти понятия и правила приличия не имеют никакого смысла, а зачастую даже фатальны – да, решительно плохи. Я прихожу к выводу, что ничего не знаю и что одновременно жизнь, в которой мы существуем, так загадочна, что система «приличий» явно слишком тесна. А значит, она утратила мое доверие.