к своему увлекательному занятию. Он простужен, но заменить его некем.
Грег привычно махнул ему рукой и нырнул вглубь черного прямоугольника. Гасс задержался. Заглянул робко в глаза полицейскому, выпрашивая подачку. Он привык, что его здесь балуют. Грегори шагов не замедлил. Знал, что получив гостинец, пес тут же его догонит, тем более что впереди уже маячил прямоугольник выхода. Привычная дорога, все, как в любой другой день. Если только...
Неподалеку ему померещилось некое движение. Словно в темном трюме шевельнулась более темная тень. Грегори потянулся за спичками, но достать коробок не успел.
Кто-то сильно и неожиданно ударил его по затылку. Удар отозвался вспышкой перед глазами. Сознание угасло вместе с ней - как гаснет разбитый шальной пулей штормовой фонарь. Медленно и багрово.
Эри
За два месяца она так и не привыкла к новому месту. Она ощущала себя щенком, которого Грег однажды подобрал на улице, пожалел, сунул за пазуху, дал отогреться. Она была чем-то вроде Гасса, черного бродячего пса, который хоть и остепенился, живя в доме моряка, но дворовых привычек так до конца и не утратил.
Гасса Грегори завел намного раньше, чем Эри.
Кроме самого Грегори и его пса в каюте на третьей палубе воздушного транспортного судна «Квадрат» жили книги подчеркнуто морского содержания, до которых Эри не имела права дотрагиваться, потому что они остались Грегори от деда. Дед его матросом не был, но имел к морю самое прямое отношение. Он работал кочегаром на этом самом «Квадрате».
Когда моряк жил один, ему хватало маленькой комнаты в трюме, стального мешка с откидной койкой и единственным маленьким иллюминатором. С появлением Гасса он перебрался выше, а когда появилась Эри, он самовольно занял и подключил к распределителю еще одну соседнюю каюту.
Эри стирала. Полоскала в медном тазу белье, выкручивала, встряхивала, развешивала на веревках, которые натянула поперек комнаты-каюты. Ей нравился запах чистых влажных вещей. И нравилось, как закатное солнце, забравшись в окно, раскрашивает белую ткань во все оттенки розового и золотого.
Когда-то она могла только мечтать о таком доме. Но тогда, в те времена, она была совсем глупая и словно замороженная. Как рыба в трюме. Тогда ей все время было холодно, и мысли крутились в голове совсем простые: как бы найти такое место, где можно поспать в тепле.
И лучшей была ночь, когда ей удалось пробраться в машину одного из пароходов...
Но даже тогда она все-таки понимала, для чего взрослый одинокий мужчина может позвать к себе бездомную малолетку. Пару раз даже звали. И она убегала. Старалась держаться подальше от людных улиц, жила тихо и незаметно. Пожалуй, у Грегори не было бы шанса ее подобрать, если бы она не оступилась на одном из узких трапов и не скатилась бы прямо ему под ноги.
Она боялась. В первые дни она боялась при нем разговаривать даже шепотом. Все ждала, вспоминая страшные истории, из тех, что беспризорники нижних улиц рассказывают друг другу по ночам в свете тусклых масляных ламп или костерков. О людоедах, которые питаются детьми. О маньяках, которые отапливают свои комнаты, сжигая в печках трупы бродяг. О торговцах людьми, о призраках-колдунах, заставлявших когда-то летать корабли, а теперь мстящих живым, являясь к ним и уводя с собой в миры грез и пустоты. Среди этих историй было место и насильникам, и убийцам, и даже чудовищам, которые лишь притворяются, что они люди...
Она решила, что вовсе не будет спать ночью, а утром обязательно сбежит. Но у нее был жар, она ослабла от голода, и конечно, никуда сбежать не смогла. И обе ночи спала, как убитая. Если Грегори к ней и заглядывал, она этого не помнила.
Он каждое утро уходил на вахту в дом капитана, и Гасс убегал с ним.
Он редко что-то говорил, но разрешал смотреть старые альбомы. У него было мало вещей, и все они умещались в один потертый кожаный рюкзак.
Сначала Эри его боялась. Потом она боялась сделать что-нибудь не так: выкинуть что-то нужное, убрать что-то, что требуется каждый день, боялась его задеть и боялась, что так и останется для него кем-то вроде Гасса.
Свет за окошком стал меркнуть. Как же долго она возилась с бельем! Скоро вернется Грегори, нужно разогреть ужин. Посидеть с ним рядом, ответить на дежурные вопросы, дождаться, пока он заснет... и осторожно выскользнуть вон из комнаты.
Эри улыбнулась. В этой новой жизни у нее были друзья. У нее было важное и тайное дело. И еще у нее было будущее, ради которого стоит жить.
Грегори
Это был сон. Такие сны приходят, если ты болен или пьян. Горячечный тревожный бред, посреди которого всплывают иногда такие достоверные сцены, что на утро кажется, будто все случилось на самом деле.
Снилось, что он разговаривает с Эри. Они говорили о чем-то теплом и правильном, а потом она разозлилась и выговорила ему за все, в чем он, по ее мнению, был повинен. Она плакала, плечи ее вздрагивали, а Грегори вдруг вспомнил, что так уже было однажды. Недавно, неделю назад.
Она оказалась очень хозяйственной девочкой. Бескорыстной и честной. Она не трогала вещи из его сумки, но навела порядок в каютах, вычистила посуду и помыла все, до чего смогла дотянуться. Засверкали по-новому металлические накладки и крышка иллюминатора. Она заштопала все его старые сорочки и навела порядок на книжной полке.
Грег замечал ее старание, но отчего-то думал, что причиной тому - благодарность за спасение. Она и впрямь ведь могла погибнуть. В день, когда они встретились, на ней были бесформенные обноски, не доходящие до колен, и огромные сапоги на босу ногу. Грегори подумал тогда, что ей, должно быть, не больше тринадцати. Худая, нескладная, очень голодная и замерзшая девочка. К тому же, она отчаянно его боялась, и он старался лишний раз к ней не подходить. Неделю назад Грег, вернувшись после вахты, обнаружил, что она сидит на кровати, уткнув лицо в колени, и тихонько плачет.
- Что случилось? - осторожно спросил он. Он был уверен, что ответа не дождется. Эри частенько не отвечала на вопросы. Но на этот она ответила. Да так, что Грегори начал в уме подбирать слова утешения.
- Кто я тебе? Я так устала ждать твоего решения... почему ты все время молчишь? Я не знаю, что такого еще сделать, чтобы ты сказал мне... чего мне ждать? Что ты решишь обо мне? Продашь меня? Выкинешь на улицу? Я тебе мешаю? Ты же с Гассом разговариваешь чаще, чем со мной!
Может быть, это было правдой. Грегори частенько разговаривал вслух со своей собакой. Гасс-то на его слова не обижался.
Эри успокоилась сама, будто кто-то вентиль перекрыл. Успокоилась, сказала:
- Прости меня, пожалуйста. Я не должна была...
Захотелось приласкать ее, как Гасса, или хотя бы щелкнуть по носу, как если бы ей было и в самом деле тринадцать. Грегори налил в стакан воды и протянул ей. И Эри улыбнулась в ответ. Тогда он счел это знаком перемирия.
Сейчас, во сне, она его не слышала. Продолжала плакать. А Грегу было холодно и очень ее жалко. Сейчас он без колебаний бы ее обнял и может даже щелкнул бы по носу. Ведь все это происходило во сне. Вот только дотянуться до нее он не мог.
Проснулся с ощущением потери. Огромной и всеобъемлющей, как в тот день, когда он впервые понял, что капитан не услышит его вопросов и никогда на них не ответит.
Потому что в его синих далях нет места тем, кто живет сейчас. Там все свободное пространство занимает море, а все люди, кем бы они ни были - это одновременно его когда-то давно погибший сын.
У капитана никого нет кроме Даниэля и Грегори Хорвена - личного его адъютанта.
Капитан живет грезами о прошлом. Иногда он приходит в себя и проклинает свое неуклюжее, неловкое тело, свою слабеющую память и заодно всех, кто остается рядом с ним - за то, что длят его бессмысленную жизнь. Но для всего города, для всех его жителей - он последний, кто своими глазами видел море, бухту и прежний город, родину тех, кто ныне выживает на Корабельной скале. Он - часть истории, точка равновесия. Якорь, за который, может, неосознанно, но держится мир.
Капитан видел, как строился воздушный флот. Он сам когда-то сменил черный морской китель на синий воздушный. На его глазах погиб Дымный берег, ушла на дно череда островов Радуг. Он рассказывал, как спешно перестраивали морские корабли, чтобы их могли тянуть воздушные буксиры. Их снаряжали огромными аэростатами, убирали мачты, облегчали корпуса. Он видел, как горела столица, и как в бухте дель Констанс на борт последнего воздушного катера поднимались уставшие, измученные двухдневной борьбой со стихией люди. Корабли уходили, чтобы не вернуться уже никогда. И все же, тогда в окончательность Катастрофы никто еще не верил.
Боль пришла не сразу. Как будто он заснул во время вахты, а старик не счел возможным его будить. Но стоило пошевелиться, как все встало на места.
Грег лежал в тесной и темной камере, руки его оказались связаны, ногам и спине не было места, чтобы разогнуться. К тому же в его тюрьме стоял холод, под ногами чавкала вода, а в воздухе витал запах мочи и гнили.
В затылке пульсировала кровь. Он попробовал подогнуть под себя ноги и подняться. Пока возился на дне своей, вполне возможно, будущей могилы, понял, что остался в одной тонкой сорочке, шинели на нем больше не было. И руки потеряли чувствительность от холода и веревок.
Стены металлические. Значит, он в одном из кораблей. В том самом крейсере, где на него напали? «Не может быть. У входа был полицейский. Он бы заметил нападение, поднял шум. Прибыл бы морской патруль. Эти ребята никогда не опаздывают... Или полицейского тоже?..»
Эти люди, должно быть, сошли с ума. Город невелик, жители на своих кораблях, на своих улицах, знают соседей хотя бы в лицо. В городе не бывает пришлых, здесь все - свои. Каждый несет в себе кусочек общей памяти и общего прошлого. А значит, те, кто на него напал, напал на воздушно-морского офицера, пусть Грегори Хорвен никогда и не стоял настоящую вахту на судне, значит, они пойдут до конца, и не остановятся даже перед убийством. «Хотя, о чем я. Они уже сделали все, чтобы я умер. В этом тесном железном мешке я бы не протянул долго, если бы не очнулся. Кажется, кто-то плохо рассчитал силу удара...»