Что случилось со мной до этого момента, как я уснул, помню хорошо, смотрю на свою руку, такая же тощая веточка.
Пока мое старое сознание остается в молодом теле и это уже неплохо, нужно признать. Да просто очень хорошо, как тут еще скажешь! Если еще и зацепится, как следует, так вообще отлично!
Сестра Варя уже проснулась, сидит на своем диване, рассматривая с важным видом ногу, я отчетливо понимаю, что новый мир никуда не делся.
А ведь имелись такие опасения, что это очень качественные глюки, с отчетливым вкусом селедки под шубой и старосоветского черного хлеба нашего городского хлебозавода. А при следующем пробуждении я обнаружу себя в своем немолодом теле, в лучшем случае в реанимации, а в самом вероятном — в морге или в омуте на речном дне, густо облепленным матерыми раками, которых тут много водится.
Или буду смотреть сверху на тело, как и положено порядочной душе. И понимать при этом запоздало, что душа, и правда, в теле имеется, а после смерти пути у них расходятся радикально.
Впрочем, мне ли об этом переживать? Даже, если это какая-то проекция или другая реальность.
Есть возможность еще раз прожить молодость заново, чего тогда кукситься и ворчать?
Только радоваться новой жизни! И прожить ее гораздо веселее и умнее! Не совершать старых ошибок!
Ну, попробовать не совершать, без ошибок жизнь невозможна, особенно, если она точно уже не окажется повторением прежней. Мои знания и мозги сохранились, так что, поживем по-новому, веселее и богаче.
И старая жизнь оказалась неплоха, спорить с этим утверждением не стану, а теперь только от меня зависит, как можно прожить новую, данную мне еще раз непонятными обстоятельствами. Будем считать, что Господом Богом и его личной волей в виде шаровой молнией, именно для хороших дел в будущем.
Про вмешательство темных сил или зеленых человечков думать не стану, пока они не появятся и не представятся, честь по чести.
Я сажусь на своем кресле, ищу взглядом одежду и вижу ее на стуле рядом. Одевшись, я смотрю на наручные часы на широком кожаном ремешке, которые лежат на письменном столе и грустно вздыхаю.
Да, теперь только так, время определяется не по смартфону, а именно по часам, они для этого и предназначены.
Хотя, первый «Эриксон» появился у меня в девяносто шестом году, так что, до эры появления мобильной телефонии в моей жизни не так долго осталось.
Еще столько лет примерно, как мне сейчас, да и в этой жизни я телефон пораньше куплю, наверняка.
Но, пока, это кажется непросто — пережить полное отсутствие возможного коннектинга с кем и когда угодно, еще постоянного быстрого интернета всегда при себе. Теперь придется звонить приятелям, спрашивать, чтобы позвали к телефону и договариваться о встрече. Читать газеты с большим налетом идеологии, смотреть «Время» и «Международное обозрение».
Этот обязательный просмотр чуда советского телевидения — программы «Время» в училище реально отрывал от интересных дел, типа чаепития с цельным батоном, купленным в булочной около Балтийского, очень вкусным, когда свежий, да еще со сливочным маслом. Приходилось все бросать и тупо сидеть на баночке, табуретке по-морскому, по тридцать пять — сорок минут, слушая диктора с правильной дикцией. Еще старшины, как мифические церберы, читать и даже разговаривать не давали, это же священнейшее мероприятие для каждого комсомольца или члена партии, из которого он узнает, как жить, строить и защищать наш справедливейший общественный строй.
Ну, и для кандидатов в члены партии большевиков, таких у нас всегда много имелось по профилю заведения.
Варя отрывается от разглядывания поцарапанной где-то ноги, наверняка, на ледяной горке во дворе досталось вчера и тоненьким голоском говорит:
— А я уже поела блинов! Вот как! Пока ты спал.
Забыл уже, любит она у меня поважничать и поучить старшего на шесть лет брата.
Раньше тискал ее, пока не запищит, а теперь вот, пожалуй и не стану, да и мать нервировать нашими ссорами ни к чему. Вот, уже первое ощутимое последствие других мозгов в моей голове, и не самое такое плохое для жизни.
— Ну и умница! — хвалю ее, понимая, что буду относиться к ней теперь гораздо лучше, а не как к надоедливой маленькой сестре. Теперь, как к своей маленькой дочке, пожалуй.
Одевшись в такую советскую футболку и тренировочные штаны, такие, с коленками, я задумался о неказистости своей повседневной одежды.
— Придется родителей раскрутить на несколько десятков рублей, а то и пару сотен, чтобы выглядеть немного лучше остальных приятелей. И себя прежнего.
На Ульянку или Гостинку съездить что ли? С компанией побольше, чтобы не кинули.
Не сказать, чтобы я как-то выделялся в прежней жизни в худшую сторону среди примерно одинаково одетых сверстников в младших и средних классах. Все носят одинаковые вещи советского производства. Все же, у нас не Москва здесь, родители не у всех катаются в загранкомандировки, в общем-то, ни у кого и не катаются.
Хоть и живем близко к Ленинграду, особо крутых мажоров вокруг пока не видно.
Да и не одинокая мать меня воспитывает, выбиваясь из сил на трех работах, как у остальных попаданцев в СССР, чтобы исторгнуть, то есть, вызвать горькую слезу сочувствия из читателей.
Даже не детдомовский я согласно канону, вполне нормальная семья у нас.
Одно обстоятельство тут, правда, следует учитывать, родители сами из деревни, у них нет понятия модной или красивой вещи. Главное, чтобы она, эта одежда и обувь, имелась в наличии, а какая она на самом деле — не так важно.
Это после трудно-голодных сороковых-пятидесятых послевоенных годов в советской колхозной деревне.
Мать часто вспоминает, как нетерпеливо ждала по весне первый клевер, чтобы бабушка могла запечь его в какое-то блюдо и немного набить пустой живот. Года так до пятьдесят пятого ждала с нетерпением.
А отец, как поработал во Львове на стройке год и вернулся в деревню перед армией уже в костюме и пальто, как настоящий мужчина. Только, за три года службы вырос из всех купленных вещей, такая вот незадача, все братьям перешло младшим.
Поэтому — одежда для них просто одежда, как для не избалованных жизнью в прошлом деревенских людей.
В общем, они в таком деле совсем не секут и доверять покупку шмоток им лучше не стоит, это я точно знаю.
Впрочем, возможно, это было в той реальности, а я попал в другую и здесь все окажется не так.
Но, может быть, это я тогда не присматривался в таком возрасте?
Хотя, конечно, фирменные джинсы или импортные кроссовки на общем сереньком фоне советского быта сразу бросаются в глаза вместе со своими обладателями. Но, это время, насколько я помню, начнется в девятом классе, я сам начну носить в школу вызывающие ярко-оранжевые джинсы, которые пошьет мама из какого-то фирменного, чуть ли не французского, вельвета. И буду бояться про себя, что кто-то из учителей выгонит меня с урока за вызывающий вид, хотя, такого ни разу не случится. Так и оранжевый вельвет особо под партой не видно, если не тянуть руку чтобы вызвали к доске.
А ровно через год в ОРС советской торговли нашего города выкинут внезапно много, целых шесть тысяч пар западногерманских фирменных джинсов, со странным названием F.US. Родители купят в большой очереди две пары, отцу и мне. Продавать их станут не так и дешево, как принято в Советском Союзе, ровно по сто рублей. В классе, кажется, у шестнадцати человек такие окажутся, очень сильно пропитанные и пахнущие, как никакие другие. Немного старой спермой, как мне показалось тогда, когда их достали из фирменной упаковки.
Долго я буду их носить, пока на третьем курсе военной системы не сварю в хлорке, когда начну танцевать рокабилли в кафе «Аленушка» на Фрунзенской, после чего они станут ярко-белого цвета, мать ушьет их до коротких трубочек, как положено настоящему стиляге. После этого они протянут еще пару лет и благополучно развалятся после первого брака. Или во время его.
А потом вся молодежь в мое время в таких точно коротких, ушитых брючках начнет ходить. Да, все возвращается, рано или поздно. Вот и я вернулся зачем-то обратно…
Эти воспоминания посещают мою и так озадаченную голову, пока я сижу в туалете, фантастически маленькой уборной типового советского дома, блочной пятиэтажки с балконами. Пока умываюсь и чищу зубы, потом мочу волосы и укладываю их расческой перед зеркалом и, наконец, захожу на кухню. Фена в доме нет, а я так к нему привык, привык быстро сушить голову. Придется приобрести в новой жизни.
Здесь пахнет блинами, тонкими и упругими, настоящим сливочным маслом, я наливаю чайной ложкой в них черничное варенье, заворачиваю в свертки и глотаю. Смотрю на мать в это время и нахваливаю блины.
Ей сейчас сорок один год, я уже и забыл, как она выглядела тогда, сорок лет назад.
Вполне молодая и энергичная женщина и мне становится хорошо, что я снова вижу это своими опять молодыми глазами.
Наевшись блинов и определившись точно, что сегодня третье января восемьдесят второго года, я начинаю собираться на улицу.
Нам, школьникам, еще отдыхать до одиннадцатого января, а родителям уже завтра на работу.
— Пойду погуляю с Жекой Козловым! — кричу я матери, заматываясь в шарф и надевая свои кожаные сапоги с мехом.
Денег я у себя на полке и в карманах я нашел только несколько пятаков, гривенников и один пятигривенный, говоря старорусским языком, в общей сложности на рубль. Поэтому прошу у матери пару рублей, чтобы не ходить просто так.
На самом деле я не буду заходить к своему приятелю, живущему в соседнем доме. Рано мне еще с кем-то из своих знакомых встречаться, я же полностью не в курсе, о чем с ними разговаривать, стоит понемногу начать вживаться в новую жизнь.
Я хочу прогуляться по всему нашему городу, пройтись по работающим магазинам, освежить наглядно в памяти цены, ассортимент и самих советских людей. Да и сам город вспомнить, что к этому времени построено, а что еще нет. Такое путешествие на машине времени — дорогого стоит для человека, выросшего здесь и тогда.