С приходом на должность губернатора Матвиенко в городе появились смелые ожидания и осторожные надежды. Валентину Ивановну не без оснований считали ставленником президента Путина, называли «Москвиенко» и, может быть, поэтому верили, что ей удастся преодолеть инертность городского развития. После Яковлева так хотелось изменения политического и социального климата. Появился обнадеживающий анекдот. «Когда в Петербурге начинается бабье лето?» — «5 октября». Напомним, что в этот день состоялся второй тур выборов, в результате которых В. И. Матвиенко победила, набрав большинство голосов петербургских избирателей. Обратим внимание и на то, что акценты в анекдоте смещены с понятия «бабье» на понятие «лето». Повеяло ощущением долгожданного тепла, как это и бывает в короткое календарное время первого осеннего месяца.
Со временем к фольклорным прозвищам Матвиенко прибавилось еще несколько. Среди них было и почтительное Валентина Иоанновна, по аналогии с официальным именем одной из императриц петербургского периода отечественной истории Анны Иоанновны.
Свойственное петербургскому фольклору внимание к городским реалиям с годами не только не ослабевало, но и обострялось, особенно когда дело касалось среды обитания, традиционно ревностно оберегаемой петербуржцами. Всякое посягательство на сложившуюся градостроительную ситуацию отмечалось в фольклоре той или иной реакцией, степень критического кипения которой зависел от заинтересованности общества в предполагаемых переменах. Так, например, неудобства, связанные с реконструкцией моста Лейтенанта Шмидта, были отмечены добродушно-ироническим прозвищем временной деревянной переправы, построенной рядом, — мост прозвали Сыном Лейтенанта Шмидта. А вот участок Дунайского проспекта в районе Купчина, недавно введенный в эксплуатацию, водители автомашин прозвали Смертельной дорогой. Количество аварий, происходящих здесь, намного превышало среднестатистические показатели. В народе родилась легенда о том, что строители магистрали прошли по старому холерному кладбищу, некогда якобы существовавшему здесь, да еще задели фундамент старинной церкви, поставленной в память об умерших от этой напасти и снесенной в советские времена. За все это будто бы и мстят потревоженные души мертвых.
Надо сказать, что в Купчине действительно существовало одно из трех так называемых холерных кладбищ, основанных в Петербурге во время страшной эпидемии холеры, разразившейся в 1831 году. Однако оно располагалось значительно севернее современного Дунайского проспекта. Совокупная народная память позволила связать в одну легенду два события, разнесенные во времени более чем на полтора столетия: эпидемию холеры, обрушившуюся на город в середине XIX века, и строительство автодороги в XXI столетии.
Долгая жизнь в фольклоре ожидает и другой проспект города — Богатырский. Он возник в 1973 году в районе бывшего Комендантского аэродрома, где все улицы названы в соответствии со строгими правилами тематического принципа. Вся топонимика этого района посвящена развитию авиации в стране. По официальной версии, Богатырским проспект назван «в честь воинов-летчиков, по-богатырски защищавших ленинградское небо в годы Великой Отечественной войны». Однако такое расплывчатое, неконкретное обоснование вызвало соответствующую реакцию в низовой культуре, и родилась легенда, согласно которой проспект назван в честь первых русских самолетов из серии «Богатырей», созданных в 1912 году по проекту авиаконструктора с мировым именем Игоря Сикорского. Будучи главным конструктором авиационного отдела Русско-Балтийского завода, он сконструировал двадцать самолетов, среди которых самыми известными были «Русский витязь» и «Илья Муромец». После революции Сикорский эмигрировал, жил сначала в Англии, затем в Америке, где ему удалось создать немало замечательных проектов самолетов и вертолетов. В Советском Союзе Сикорского не жаловали, ссылаясь на то, что он якобы «крайне негативно оценивал Великую Октябрьскую социалистическую революцию». Его имя надолго было вычеркнуто из истории русской авиации. Но в народе, как мы видим, его не забыли.
Городская топонимика в петербургском фольклоре — тема отдельного большого разговора. Здесь же отметим только то, что она отражена практически во всех видах и жанрах устного народного творчества — в легендах и преданиях, в пословицах и поговорках, в частушках и анекдотах. И каждый раз, сталкиваясь с мифологией улиц, удивляешься тому, как безукоризненно точен фольклор в определениях, как безупречно он умеет использовать особенности топонимики: «Молодой человек, скажите, пожалуйста, это Большой проспект?» Молодой человек задумывается, поднимает голову… оглядывается по сторонам, прикидывает… наконец утвердительно кивает: «Да… значительный».
Одной из топонимических особенностей Петербурга является то, что в городе мирно сосуществуют два Больших и два Малых проспекта — на Васильевском острове и на Петроградской стороне. Но Средний проспект только один. Так сложилось исторически. Этим исключительным преимуществом вполне искренне гордятся василеостровцы. «Чем отличаются жители Васильевского острова от обитателей Петроградской стороны?» — «Петроградцы ходят только по-Большому и по-Малому, а василеостровцы еще и по-Среднему», — весело шутят они.
Кроме улиц, по давней традиции в круг пристального внимания фольклора входит монументальная городская скульптура. Это и понятно. Она, что называется, на виду. Но не это было самым главным в отношении фольклора к скульптуре. С приходом советской власти скульптура все более и более становилась инструментом идеологического воздействия, прессом, нестерпимо давящим на сознание и тем самым деформирующим его. Не случайно одним из первых постановлений ленинского правительства в области культуры было постановление о сносе памятников, установленных до революции, и создании новых монументальных произведений. А низовая культура — жанр, по своей природе не столько комплиментарный, сколько протестный, — мог не реагировать на такое насилие. Особенному остракизму со стороны фольклора подвергались памятники Ленину, которые плодились и размножались на виду у ленинградцев со скоростью, достойной лучшего применения. Мы не оговорились. Именно размножались, потому что многие из них были чугунными, каменными, бетонными или гипсовыми повторениями одного канонизированного варианта.
Все началось с одного из первых памятников вождю всемирного пролетариата, установленному уже через несколько месяцев после его смерти — осенью 1924 года у Финляндского вокзала. Объектом городского мифотворчества памятник стал почти сразу после его открытия. Чтобы по достоинству оценить повышенный интерес фольклора к памятнику Ленину, вернемся ненадолго на полтора десятилетия назад. Известно, что памятник Александру III, установленный в 1909 году на Знаменской площади, петербуржцы еще до революции прозвали Пугалом. В то время горожане, отправлявшиеся к Московскому вокзалу, любили крикнуть кучеру: «К пугалу!» А после революции, когда появился памятник Ленину у Финляндского вокзала, извозчики, лукаво подмигивая, уточняли: «К какому, вашество? К Московскому аль к Финляндскому?»
6 ноября 1927 года к 10-й годовщине Октябрьской революции перед главным входом в здание Смольного был установлен еще один памятник Ленину. В советской иерархии монументов «вождю всемирного пролетариата» этот памятник признан одним из лучших. Он стал канонизированным эталоном всех последующих памятников Ленину. Его авторское повторение было установлено во многих городах Советского Союза. Вместе с тем Ленин с характерно вытянутой рукой оказался удобной мишенью для остроумных зубоскалов и рисковых пересмешников. Именно с тех пор о многочисленных памятниках подобного рода стали говорить: «Сам не видит, а нам кажет», а в эпоху пресловутой борьбы большевиков с пьянством и алкоголизмом безымянные авторы знаменитой серии анекдотов «Армянское радио спросили…» умело пародировали методы войны с ветряными мельницами: «Куда указывает рука Ленина на памятнике у Смольного?» — «На одиннадцать часов» (время открытия винно-водочных магазинов).
Последний из более чем ста монументов В. И. Ленину, воздвигнутых за годы советской власти в Ленинграде, был памятник, установленный в 1970 году к 100-летию со дня его рождения в центре Московской площади перед зданием так называемого Дома Советов на Московском проспекте. Проект памятника исполнил скульптор М. К. Аникушин. Едва ли не сразу художественные достоинства монумента вождя революции фольклор подверг традиционному критическому анализу, на который, конечно же, не в последнюю очередь повлияло общее отношение народа к идеологу и практику большевистского террора. Памятник называют одновременно и Большое Чучело, и Балерина. И действительно, если смотреть на монумент из окон движущегося транспорта, Ленин очень напоминает старательного танцора, выполняющего замысловатые па. Его так и называют: «Сен-Санс. Умирающий лебедь». После этого удачного образа в городском фольклоре выстроился довольно длинный синонимический ряд: «Ленин в исполнении Махмуда Эсамбаева»; «Ленин, танцующий лезгинку», «Па-де-де из балета „Апрельские тезисы“». При этом танцевальные мотивы фольклора вовсе не заслоняют идеологическую составляющую монумента. Жест Ленина с вытянутой в небо рукой в народном сознании трактуется вполне однозначно: «Мы все там будем».
Так что интерес к монументальной скульптуре в низовой культуре вполне объясним. И когда в мае 2002 года на площади Александра Невского был открыт конный памятник святому покровителю Петербурга, великому русскому полководцу Александру Ярославовичу, прозванному Невским за победу над шведами в Невской битве 1240 года, фольклор не замедлил откликнуться. Причем мифология памятника начала складываться задолго до его открытия. На площади еще стоял только пьедестал, а сам памятник уже был прозван Регулировщиком. Оставалось только представить, как в протянутой руке князя окажется невидимый полосатый жезл, который поможет урегулировать транспортные потоки на площади.