– Липа тогда растяжку и стырил, – пробурчал Фил.
В том, что он недолюбливает Липатова, нет ничего удивительного, потому что сам Фил особой преданностью Лизе похвастаться не мог и каждый раз был вынужден оправдываться, почему Сеня нашел время ее проводить, позвонить, написать, а он нет.
– Липа ушел раньше нас, – сказала я, – забыл?
– Я с того вечера вообще почти все забыл, – с глупой улыбочкой признался Фил.
Лиза метнула в него гневный взгляд, а Бэзил понимающе хмыкнул. В тот день они оба завалились на репетицию пьяные.
Порванную растяжку с надписью «С днем рождения, любимая школа!» запихнули в тайник за цветочными горшками возле столовой во время последней репетиции школьного концерта. В тот вечер произошло немало неприятного, и ее убрали, чтобы не светить, когда директриса придет ругаться. Но на следующее утро растяжки в тайнике уже не было.
Лизин телефон громко возвестил о пришедшем сообщении. Подхватив ее под локоть, я заглянула в экран. Липа ответил: «Видел только растяжку. Точно наша, хотя буквы сильно стерлись. Труп уже погрузили в труповозку. Но поварихи и Ольга Олеговна сказали, что это Надя. Они ее по сережкам опознали и кулону. Ты сегодня после школы что делаешь?»
Надя. Надежда Эдуардовна. Тот самый ночной кошмар на протяжении последних пяти месяцев. Распахнутое окно, разбитое зеркало, кровь на футболке. Угрозы, страх, чувство вины, ненависть к ней и к самой себе – все это была Надя. Женщина взрослая, гордая и ревнивая – как описала ее гадалка Гуля. Она так часто приходила ко мне во снах, а оказывается, все это время была мертва и гнила в этом жутком колодце.
– Ну? – нетерпеливо поторопил Лизу Бэзил.
– Жесть, – я все еще переваривала новость, – Липа пишет, что это Надя. Та, убитая женщина – Надя.
– Кто такая Надя? – Развалившись на стуле, Фил закинул ноги в грязнющих кроссовках на соседний.
– Надежда Эдуардовна, – с нажимом пояснила я, – физручка наша бывшая.
– Рано или поздно ее точно кто-нибудь да прибил, – сказал Бэзил после общего ошарашенного молчания.
– Вася, – Лиза посмотрела на него осуждающе, – так нехорошо говорить.
– Микки, дай платок! – Бэзил протянул руку. – Сейчас разрыдаюсь.
Бэзил терпеть не мог Надю. Большинство ее уроков он прогуливал, а когда появлялся для сдачи нормативов, либо цеплял ее насмешками и грубостями, либо откровенно хамил. Бэзил никогда паинькой не был, но если и конфликтовал с кем-то из учителей, то больше ради показухи, понтов и репутации главного говнюка школы. Надю же он невзлюбил по-настоящему. И сколько мы с Лизой ни выпытывали у него причину, объяснять не хотел.
Лиза предполагала, что это из-за того, что, когда Надя только пришла к нам, Бэзил пытался флиртовать с ней – наигранно, задиристо, при всем классе, но то была его обычная манера поведения – пошлить, смущать, провоцировать. Так он вел себя почти со всеми учителями. Надя же восприняла его подростковую дурь довольно своеобразно: вместо того чтобы пригрозить плохими оценками или отрицательной характеристикой в его футбольный клуб, как это делало большинство учителей, она принялась насмехаться над ним, называя то ребенком, то малышом, то пупсиком, что заводило Бэзила еще больше.
– Ну, Надя и Надя. – Фил равнодушно пожал плечами. – Я тоже как-то не особо расстраиваюсь.
Надю и я не любила, однако поражало другое: после той злосчастной репетиции, где физручка психанула, как гормонально неуравновешенная школьница, в школе она больше не появлялась.
– Надю с того вечера никто не видел, – сказала я, ощущая неприятный внутренний холодок.
– Понятное дело не видел, раз она уволилась. – Бэзил укоризненно покачал головой.
– Ужас, конечно, – с чувством выдохнула Лиза, хватая меня за руку.
Я повернулась к ней:
– Тебе не кажется странным, что пропавшая растяжка и внезапно исчезнувшая Надя вдруг обнаруживаются в одном и том же месте спустя пять месяцев?
– Да, наверное. И что, по-твоему, это значит?
– Только подумай, какова вероятность повстречать маньяка в двухстах метрах от школы? Да еще такого, который смог с ней справиться. Это же Надя. Вы забыли? Она Фила тогда на раз скрутила.
– Ой, вот не надо. – Фил возмущенно выпрямился. – Понятное дело, я поддался. Что же я, с женщинами драться буду?
– Повстречать маньяка на двухстах метрах почти нереально, – неожиданно серьезно сказал Бэзил, – но вот того, кто долго следил за ней, караулил и заранее знал, с кем имеет дело, запросто.
– Может, и так, но как он взял растяжку?
– Вот заноза-то, – выругался Бэзил. – Ну, допустим, я выкинул эту дурацкую растяжку на помойку за школой, а он ее оттуда взял.
– Правда? – От удивления я на секунду забыла, что разговариваю с Бэзилом.
– Нет! – Он довольно заулыбался. – Но все равно, это самое предсказуемое развитие событий, без учета прочих неизвестных.
– Если никто из нас четверых растяжку не забирал, – сказала я, – то остаются двое: Липа и Томаш. Кто-то из них должен был вынести ее на улицу.
– Зашибись, – наигранно хохотнул Фил, – я знаю, что вы сделали прошлым летом… Мне нравится расклад.
– Может, сама Надя и взяла, – продолжал упорствовать Бэзил.
– Откуда ей было знать, что мы ее спрятали? Она и в зал-то не возвращалась.
– Я могу поговорить с Липой, – предложила Лиза.
– Ага, и он сразу такой: «Да, Лизочка, конечно, это я спер растяжку, и Надю укокошил тоже я, потому что она называла меня дрыщом, рахитом и заморышем», – подражая сюсюкающей манере Липатова, передразнил Фил.
– А кто поговорит с Томашем? – осторожно спро-сила я.
Бэзил наигранно осклабился:
– Конечно, ты. Признайся, ты спецом весь этот напряг замутила, чтобы появился повод с ним пококетничать.
– Может, ты? – я перевела взгляд на Фила.
– Не, – тот опустил глаза, – это у тебя дедова кровь, вот и допрашивай сама.
Лизу просить смысла не имело, Томаша она тоже не жаловала.
– Как бы там ни было, если вдруг полиция докопается до растяжки, узнает о ее пропаже и все такое, ведь на ней написано про школу, то чтобы не вздумали ничего трепать. Ясно? – Бэзил погрозил нам с Лизой пальцем. – Если вдруг выяснится, что мы имеем к этому какое-то отношение, то кранты. Нормальной жизни больше не будет.
С этим согласились все, даже я. Лиза пообещала предупредить Липу, а разговоры с Томашем повесили на меня. Сколько бы я ни наступала на грабли под названием «инициатива наказуема», пройти мимо них не получалось никак.
Мы жили в двушке в старой пятиэтажке: Кощей в дальней изолированной комнате, я в большой проходной. Раньше, пока Яга была жива, дальняя комната была ее, проходная Кощеева, а я спала на кухне. Но потом Яги не стало. Мы убрали ее вещи и все поменяли. Кощей, разумеется, не хотел. Однако услышав, что я хочу занять дальнюю комнату, встрепенулся и поспешил застолбить это место себе.
Я же, устав просыпаться посреди ночи от жутких звуков холодильника, отбиваться от тараканов и дышать запахом подгоревшего масла, была согласна на любой угол, где босые ноги можно опустить на коврик, а не на ледяную каменную плитку.
Теперь у меня были свой раскладной диван и низенький стол-этажерка на колесиках, на который удобно ставить чашку и класть ноги, сидя с ноутом на коленках, а на полке под столешницей хранить немногочисленные учебники и тетради.
Дома было холодно, и вот уже три недели никто не убирал. Я мыла за собой чашку, тарелку и закидывала в машинку свое белье, но, кроме этого, ничего не делала. Кощей даже не стирал, и его грязные вещи копились в корзине, но еще больше было разбросано по квартире.
Мы находились в положении затянувшегося противостояния – кто первый не выдержит и сделает уборку. Но разговаривать разговаривали и иногда вместе ужинали.
– Представляешь, у нас в школе труп нашли. – Я вошла к нему в комнату.
Кощей, как обычно, сидел в кресле перед включенным телевизором. На коленях у него стояла кастрюля с гречкой, и он ел прямо из нее большой ложкой. Рядом на стуле остывала чашка с чаем. Пар из нее тонкой струйкой тянулся вверх.
Услышав про труп, дед удивленно приподнял густые седые брови и замер.
– Как так? Прямо в школе?
– Рядом. Возле соседнего дома. – Я опустилась на его кровать.
По телевизору показывали, как полицейские ловят карманника в метро.
– Ты кашу-то хоть погрел?
– Мне и так нормально. – Он отставил кастрюльку. – Ну и чего труп?
– Это наша бывшая физручка Надя. Прикинь, она там почти полгода пролежала.
– Где там?
– В колодце канализационном. Сантехник полез и нашел ее.
– И чего?
– Откуда мне знать? Полицейские нас близко не пустили.
Кощей одобрительно покивал и, снова взявшись за кастрюльку, стал задумчиво есть.
– Похоже, ты не особо расстроена.
– Скорее озадачена.
– Лучше бы была напугана.
– Почему это?
– Может, мозгами бы своими куриными думала, когда по ночам шляешься.
Кощей действительно был очень худым, костлявым и высоким и, сколько бы ни ел, никогда не поправлялся. У него был длинный прямой нос с горбинкой на переносице и яркие васильковые глаза. Мне досталась только горбинка.
– Не начинай, пожалуйста.
– Тебе кашу оставить?
– Нет. Мы с ребятами в кафе поели.
– На какие это интересно шиши?
– Вместо завтраков.
– Больше никуда сегодня не собираешься?
– Успокойся, дома буду.
– Тогда иди и дверь за собой закрой. Полсерии из-за тебя пропустил.
Я устроилась на диване, закинув ноги на спинку. Воспоминания о Наде и обо всем, что с ней связано, неотступно преследовали меня. Надя мне не нравилась по многим причинам, но не признавать, что она красивая, я не могла. Просто красота ее была слишком броской и, пожалуй, агрессивной.
Даже не из-за идеальной спортивной фигуры, которую она подчеркивала всеми допустимыми в школе способами, и не из-за гладкого утонченного лица с аккуратным прямым носом. Дело было в ее глазах. Ярких голубых глазах, которые я так силилась разглядеть во сне, но никак не могла. В них скрывалось нечто такое, что будто хватало тебя за горло и, пока она смотрела, не отпускало. Нечто требовательное и властное. Настойчивое и проникновенное. Эти глаза так сильно контрастировали с мягкостью ее голоса, улыбки и манер, что трудно было поверить, что все это способно существовать в одном человеке.