Вот и сегодня мы провозились до восьми вечера, тащиться по морозу пешком на Знаменский как-то не улыбалось и я воспользовался символом прогресса, электрическим трамваем номер пятнадцать, ходившим по валам, Долгоруковской и далее до Охотного ряда.
Умотанный кондуктор, явно ожидавший окончания смены, принял от меня рубль и радостно насыпал на девяносто пять копеек медяков, чтобы облегчить себе процедуру сдачи кассы. Ну да бог с ним, медяки тоже деньги.
Я устроился на деревянной скамейке у окна и с удовольствием представил, как меня встретят дома. Не знаю, но как-то моя здешняя семья мне нравилась куда больше, чем то, что было в прошлой жизни, наверное, потому, что тут у Наташи и Митьки было меньше амбиций и больше возможностей.
Через минут сорок, когда мы уже катили по Большой Дмитровке и все либо подремывали, либо просто спали, наверху с оглушительным бабахом рвануло, трамвай окутался ореолом золотых искр и встал как вкопанный. Пассажиры ломанулись к дверям под крики кондуктора и вожатого:
— Спокойно господа, спокойно! Верхний выключатель замкнуло, обычное дело! Десять минут и заменим!
Но все равно, дожидаться починки смысла не было, до дома пешком оставалось не так уж далеко.
Стоило мне раздеться в прихожей, как Наташа молча потянула меня в кабинет, закрыла дверь, несколько мгновений прислушивалась к происходящему в коридоре и только потом тихо и очень серьезно сказала:
— У нас в семье бомбист.
Сказать, что я был ошарашен, значит, ничего не сказать — кандидат был только один, Митяй, но вот чтобы он…
— Вот, выпало сегодня у него из шинели.
Она вынула из кармашка домашнего фартука свернутый листок бумаги — анархистскую листовку с призывами к “беспощадной борьбе”, сиречь террору.
— Ну, это еще не бомбист, но я с ним поговорю…
— Это не все, — остановила меня Наташа. — Я проверила лабораторию и нашла характерные желтые следы. Поначалу я думала, что это от Митиных опытов с твоими смесями, но среди реактивов и посуды обнаружился изрядный запас селитры, карболовой и серной кислот и керамические емкости.
— Извини, я не очень хорошо разбираюсь в химии…
— Это все необходимо для выработки мелинита, от него и желтые следы. Мне для работы с красителем это не нужно, так что если это не ты, то кроме Мити некому.
Я обнял жену, погладил ее по спине и поцеловал в ушко.
— Не волнуйся, все будет хорошо.
После расспросов Ираиды и Аглаи выяснилось, что компания реалистов, прописавшаяся у нас дома, в последнее время не занимается, а все больше шушукается и что верховодит в ней “длинный” — насколько я понял, Митин одноклассник Лятошинский. Совсем уж в нехороших мыслях я проверил ящик стола и не нашел одного из своих пистолетов.
— Митя, зайди ко мне.
Митька пришел с книгой, заложив в ней пальцем только что прочтенную страницу.
— Скажи пожалуйста, куда делся браунинг из второго ящика?
Глаза его дернулись и уставились в угол.
— Не знаю. Наверное, кто-нибудь взял, — выдавил он наконец.
— Кто? Я не брал, у Наташи свое оружие.
На митяевом лице отразилась внутренняя борьба — ему хотелось спастись и свалить все на прислугу, но он все-таки не мог подставить неповинных людей.
— Знаешь, я скорее переживу, что ты террорист, чем врун.
— Я не террорист, — краска начала заливать лицо парня снизу, от шеи.
— А вот это откуда? — я развернул и показал ему листовку. — Что ты там такого интересного нашел?
— Правду там пишут, — бросился как в омут Митяй. — И как в деревне мы жили, и как отец горбатился и мать умерла, и как подрядчики да фабриканты обманывают, отчего сами как сыр в масле катаются, а мужики в нищете живут.
— Да, это правда. И вы решили, что несправедливость можно устранить бомбой и пистолетом?
Красный, как рак Митька кивнул.
— А вот Петр Алексеевич Кропоткин, с которым я виделся в Лондоне, считает, что это неверное решение. И я тоже, как инженер тебе говорю. Из точно сформулированных условий задачи вы сделали не те выводы. Убийствами несправедливость не устранить. Вот вы наверняка решили казнить приспешников самодержавия…
Митяй едва заметно кивнул.
— …и наверняка начнете с городовых, потому как они рядом, а на серьезный теракт возможностей нет. Например, с Никанорыча.
Казалось, что краснеть дальше некуда, но Митяй смог.
— А о том, что у него останутся сироты, вы, конечно, не подумали. И о том, что можете взлететь на воздух с половиной дома, тоже.
— Тут все буржуи, — неожиданно возразил Митька.
— Что, Ираида и Аглая тоже? И прислуга в других квартирах? И дети? — я вздохнул. — Запомни, любая власть это систематическое насилие или угроза применения такового. Так было тысячи лет, и так будет еще долго. Вы же пытаетесь запугать насилием государство, которое и построено на насилии, и живет им. Это как в стеношном бою выйти ребенку против здоровенного громилы в надежде, что он детского кулачка испугается.
— Надо же что-то делать, бороться! — поднял голову Митяй.
— Конечно, надо. Бить врага там, где он слаб, а ты силен. Много знать и уметь. Думать. Помогать людям. Действовать не кучкой, а большой, сильной организацией, потому как ничего власть не боится больше, чем образованных и солидарных людей. Поразмышляй об этом, а я принесу тебе книги Кропоткина, Бакунина и Прудона, если уж ты так заинтересовался анархизмом. Да, верни пистолет и скажи, когда вы в следующий раз собираетесь?
Глава 19
Зима 1905
Ну вот и что с этими малолетними пассионариями делать? Ведь наломают дров, а вроде бы травоядное самодержавие церемонится не будет, как жареным запахнет, введет военно-полевые суды и алга, столыпинский галстук или как он там называться будет. Даже дров вьюноши наломают кривых, поскольку кроме идей никакого умения нет. Ладно, бог не выдаст, свинья не съест, попробуем для начала уговорами.
На следующий день, когда кружок карбонариев собрался у Мити в комнате, я перехватил его в коридоре и попросил направить Петю ко мне.
— Что еще за разговор? — задиристо спросил Лятошинский, пока я запирал дверь кабинета.
— Во первых, здравствуйте, — я протянул ладонь для пожатия и как только он подал свою, резко отвел сцепленные кисти влево, нырнул под них, оказался у Пети за спиной и взял его руку на залом. Школа, четвертый класс, “Хочешь, приемчик покажу?” — вот когда пригодилось, точно говорят, нет бесполезных знаний и умений.
Левой рукой удерживая Лятошинского на болевом, правой быстро охлопал его карманы, вытащил браунинг и толкнул Петю на диван, освободив руку.
— Сволочь! — прошипел он, держась за вывернутую кисть.
— Во первых, спокойнее. Во вторых, приличные люди в гости ходят без оружия. В третьих, после разговора верну. Я так понимаю, что у вас есть общество, и тайные собранья по четвергам, секретнейший союз?
— Не ваше дело, — зыркнул с дивана реалист.
— Да, это не мое. Мое тут в другом. Вот придут сюда жандармы с обыском, а у меня тут и Маркс на полках, и Лавров, и много чего еще интересного. И получится, что я погорел исключительно по вашей дурости.
— А так приспешникам буржуазии и надо! — зло ответил Петя.
— Да? — я вытащил из стола фотографию Кропоткина с дарственной надписью и показал Пете.
Портрет князя и анархиста подействовал на анархиста и князя (Лятошинский был из обедневшей шляхты, но утверждал, что их род то ли княжеский, то ли графский) волшебным образом.
— Вот вы решили податься в террор. А уверены, что получится?
— Уверен.
— Отлично, — я разрядил пистолет и отдал его Пете. — Засуньте его обратно в карман, вот так. А теперь попытайтесь быстро выхватить его и прицелится в меня. На счет “три”. Раз, два, три!
Пистолет, как и ожидалось, застрял. Красный как задница при запоре Лятошинский дергал его наружу секунды четыре или пять и, наконец, направил на меня.
— А взводить кто будет?
В глазах Пети предательски блеснули слезы, но он сжал зубы.
— Ладно, идем дальше. Предположим, теракт удался. Вас будут искать, а есть ли у вас пути отхода, прикрытие, новые документы, место где отсидеться? Нет? Значит, вас быстро выловят и вся ваша борьба — это размен городового на образованного молодого человека с идеями. А поскольку у нас необразованных безыдейных гораздо больше, то вскоре вы попросту кончитесь.
— Пусть! — гордо заявил Петя. — Наш пример разбудит следующих!
— Похвальное желание положить молодую жизнь на алтарь свободы, — я серьезно кивнул. — Давайте тогда о теории. Что такое революция?
Петя ожидаемым образом промолчал. Красивое слово, все кругом передовые и революционные, только вкладывают в эти понятия совсем разный смысл, а то и вообще не задумываются.
— Вон на полке пятьдесят первый том Брокгауза, подайте пожалуйста. Так, “Революция -
полный и весьма быстрый переворот во всем государственном и общественном строе страны… Революция в собственном смысле слова происходит всегда вследствие движения, охватившего широкие круги народа, и состоит в том, что политическая власть переходит из рук одного общественного класса в руки другого.” Согласны? Отлично. Какому классы вы намерены передать власть?
— Пролетариату!
— А когда вы последний раз с пролетарием серьезно разговаривали, о политике, например?
— Да что вы меня экзаменуете! — встопорщился мальчишка.
— Просто подвожу к мысли, что народ пока — пока! — не хочет революции. Сходите вон на Охотный ряд, прогуляйтесь, послушайте, поговорите. Только волосы надо укоротить малость, там патлатых не любят.
— Охотнорядцы не народ!
— И кто это так решил? Это часть народа, хотим мы того или нет.
— Мы за право свободной личности!
— Еще лучше, тогда как может одна личность, высшая ценность с точки зрения анархизма, пойти и убить другую личность, тоже высшую ценность?
Петр завис, судя по всему, такой вопрос не приходил к нему в голову.
— Нет у нас права решать, кто личность, а кто нет, кто народ, а кто нет, понимаешь? Если бороться — то