Выпустив, наверное, десятка два пуль, я сделал передышку. И в это время из окна дома застрочил немецкий пулемет. Он стрелял впустую, пули только изредка пролетали над нашими головами. Большинство же их тенькало то справа, то слева.
Я снова послал в окно порцию свинца. Немцы замолчали. Степан подал мне второй диск, я быстро вставил его и снова застрочил. Теперь уже бил в окна этого и соседнего дома, что стоял через дорогу: оттуда стреляли вражеские автоматчики. Работал я, не жалея патронов, и вот вставил третий диск.
Но Степан озабоченно сказал:
— Так дело не пойдет — до утра мы фрица не выкурим. Раз у тебя последний диск, значит, я тебе больше не нужен. Поэтому поползу на левый фланг: пущу в ход карманную артиллерию.
— Действуй!
И вскоре я услышал два разрыва Степиных гранат.
В это время ко мне подполз Андрюхин:
— Что это за взрывы?
— То Донец выполняет ваш совет: в атаке граната — вместо брата.
— Правильное решение. Сколько у тебя патронов?
— Чуть больше полдиска.
— Бегом к Донцу. Бей короткими очередями: ты — с фланга, а мы — в лоб.
Даже не закрепив сошки пулемета, держа его в руках, я быстро побежал к Степану, поставил пулемет на землю и открыл огонь. Донец стрелял из винтовки. Палили и остальные…
В первом доме стало тихо. Теперь короткими очередями я бил по второму. Из него ответили хаотическим огнем из автоматов.
Вдруг там что-то вспыхнуло. Через несколько минут дом загорелся. Или подожгли сами немцы, или вспыхнул от нашего огня, хотя мы и не стреляли зажигательными пулями. Но языки пламени, выбивавшиеся из окон дома, нам помогли: они освещали убегавших фашистов, и мы вели по ним прицельный огонь.
Последний дом упирался в черную стену леса — в него ворвались примерно через час после начала боя.
Деревню освободили.
После боя расположились мы со Степаном в крайнем доме. К нам забежал Чуклин — поблагодарить Донца за инициативу, за то, что он гранатами уничтожил пулеметную точку врага и тем самым помог быстрее закончить операцию.
* * *
Замечательный был у нас командир роты! На фронте — с первого дня войны. О том, первом дне войны на западной границе, о боевом крещении, которое он получил, лейтенант во всех деталях однажды поведал. Мы сидели тогда в вагоне, возле печки, поезд шел медленно, часто останавливался, стуча буферами, а командир все рассказывал нам, молодым, еще не нюхавшим пороха бойцам, о пережитом.
…В субботу, 21 июня 1941 года, в батальон, где лейтенант Чуклин служил командиром стрелковой роты, пришло распоряжение: в воскресенье, 22 июня, приписной состав, влившийся в подразделение, будет принимать присягу.
Готовились к этому торжеству тщательно. В расположении батальона, который находился в казармах у самой западной границы, подмели дорожки, посыпали их желтым песком. Бойцы из приписного состава подшили белоснежные подворотнички, начистили до блеска пуговицы гимнастерок, обувь.
Правда, у них не было личного оружия, а присягу надо принимать, имея его в руках. И решили на время церемонии выдать новобранцам оружие, находящееся в распоряжении кадровых бойцов.
К концу дня в батальон был доставлен пакет из штаба полка, в котором говорилось: всему личному составу, в том числе и командирам, никуда не отлучаться, быть на казарменном положении. Но этот приказ поступил, когда лейтенант находился у себя на квартире, расположенной в километре от батальона.
Утром, когда только-только начало рассветать, Чуклин сквозь сон услышал разрыв снаряда, упавшего рядом с домом, где жила его семья. Взрывной волной выбило окно, возле которого стояла койка, и лейтенанта сбросило на пол. Он, быстро поднявшись, в недоумении стал соображать, что бы это значило? Но вот снова засвистели снаряды, послышались частые разрывы, и Чуклин понял: обстрел.
На ходу одевшись, он побежал в расположение батальона. Бежал лейтенант навстречу разрывам, следовавшим один за другим — впереди и позади, слева и справа. А мозг сверлила одна мысль: война.
В этом он уже не сомневался, прибежав в батальон, увидел горевшие казармы, бойцов, занявших оборону, убитых и раненых. В его роте, да и в остальных — восемьдесят-сто человек приписного состава. И никто из них не имел никакого оружия!
Что же делать? В двух километрах от военного городка находился склад с оружием, но его начальник в субботу, во второй половине дня, отпросился и уехал на выходной в город.
Лейтенант послал командира взвода к начальнику караула, чтобы тот открыл склад и выдал винтовки, гранаты, патроны. Но начальник караула отказался, мотивируя это тем, что открыть склад он может только с получением письменного приказания командира или начальника штаба. Попытались позвонить в штаб полка, но связи не было. Так ни с чем и вернулся командир взвода…
Тогда Чуклин, оставив его за себя, сам побежал к складу, где находился начальник караула. Но тот был неумолим.
— Согласно инструкции я могу выдать оружие только по приказанию и только в случае войны, — сказал он.
— Но ведь война уже началась!
— А может быть, это и не война, а какое-нибудь боевое баловство?
Чуклин кричал, негодовал, но тот вроде бы и не слышал его, все повторяя и повторяя одно и то же: «Вы что — Устава не знаете?»
Неизвестно, сколько бы продолжался этот разговор и чем бы он закончился, если бы вдруг рядом с ними не пролетел снаряд. Свистя, он полетел дальше и угодил в караульное помещение, которое сразу же охватил густой дым с языками пламени. Начальник караула устремился туда, но добежать не успел: разорвавшимся невдалеке очередным снарядом был убит.
«Теперь уже все, открыть склад не удастся» — с горечью понял Чуклин.
Он попытался подойти к часовому, охранявшему склад, но тот сказал:
— Если приблизитесь на десять метров, буду стрелять без предупреждения.
А снаряды падают все чаще… Жужжат осколки…
Горит караульное помещение: в нем раздаются частые хлопки взрывающихся в огне патронов…
Видимо, эта необычная обстановка в какой-то мере подействовала на часового — сначала он даже говорить не хотел с Чуклиным, а теперь все же разговаривал, не решаясь, однако, подпустить его к складу.
— Ты с какого времени стоишь на посту? — со злостью спросил Чуклин.
— С четырех часов.
— Выходит, уже десять часов?
— Это не страшно — выдержим! Читали, наверное, о русском солдате армии Кутузова, который четырнадцать лет стоял на посту без смены?
— Как ты можешь в такой обстановке всякие истории рассказывать? — закричал, возмущаясь, Чуклин. — Открывай склад!
— Не могу, поймите! Не могу! Я стою на посту.
А затем с удивительным спокойствием, продолжал:
— Так вот, о том часовом… Шли бои, караул был уничтожен, остался склад. Четырнадцать лет он его охранял — никого даже близко не подпускал. Только генерал с полномочиями высокого штаба сменил часового…
Чуклин почти не слушал рассказ часового — внутри все кипело. И он, негодуя, скороговоркой сказал:
— Когда-то один юрист изрек: пусть погибнет мир, но восторжествует закон. И ты, наверное, считаешь, что пусть все гибнет, лишь бы параграф Устава восторжествовал? Какое кощунство! Больше того — это просто предательство! Ты что, тоже рассчитываешь четырнадцать лет стоять на посту без смены? Ведь погибли и начальник караула, и разводящий. Некому тебе смену привести. Да и смены уже нет…
— Вот и я сейчас об этом подумал и решил взять на себя ответственность: выдать оружие. Пусть я нарушу Устав, но во имя святого дела.
Обрадовался Чуклин и, не спрашивая разрешения у часового, подбежал к нему, обнял за плечи. А боец, поставив винтовку у стены и взяв в руки большой лом, висевший рядом с другим противопожарным инвентарем, начал с помощью лейтенанта ломать замок.
В два счета дверь открыли. Чуклин с часовым вбежали в помещение склада и увидели длинные ящики с винтовками и небольшие цинковые коробки с патронами.
— Теперь продолжай охранять, а я побегу назад и приведу безоружных бойцов.
— Слушаюсь, товарищ лейтенант! — ответил часовой.
Вернувшись в расположение роты, Чуклин увидел убитых и раненых, разрушенные казармы. Кругом лежали бойцы и вели огонь из винтовок и ручных пулеметов по наседавшим фашистам. Безоружные бойцы приписного состава сидели без дела, прячась под стенами казарм. Лейтенант собрал их и, приказав: «Бежать всем за мной врассыпную», устремился к складу.
Более двухсот пятидесяти бойцов были вооружены буквально за несколько минут. На складе они взяли винтовки, коробки с патронами, ящики с ручными гранатами. Все было в густой смазке. Стволы винтовок прочищали на бегу выстрелами. Гранаты вытирали травой, рукавами…
И вот уже дополнительно две с половиной сотни человек открыли огонь по врагу.
Фашисты залегли. Тогда Чуклин скомандовал:
— Приготовить гранаты! Вперед!
И бойцы устремились вперед. Они на ходу стреляли, кричали «ура». А когда до фашистов остались считанные метры, пустили в ход гранаты, разрывы которых создавали впечатление артподготовки. Враги бросились бежать. Но их догоняли пули, осколки гранат.
Разгоряченные боем и отступлением гитлеровцев, красноармейцы бежали безостановочно два километра, преследуя фашистов и стреляя по ним. Потом залегли, окопались, выставили на флангах ручные пулеметы.
На протяжении двух суток враг пытался выбить наших солдат с занимаемых рубежей. Но тщетно. Тогда он обошел батальон слева и справа, взяв его в «мешок». Теперь уже отбивались от фашистов со всех сторон. Ряды бойцов таяли, на исходе были патроны и гранаты.
В ночь на третьи сутки все отошли в лес. Людей выстроили, посчитали — из батальона осталось менее роты, — и Чуклин приказал выходить из окружения.
Сначала, с боями, двигались всей ротой, вместе. А потом, когда не стало патронов и гранат, лейтенант распорядился пробираться к своим небольшими группами.