Поэтому я хотел бы сказать тому подростку, что применение этих открытий для исцеления его боли имеет неограниченные возможности.
Ты не машина со сломанными деталями. Ты живое существо, чьи потребности не удовлетворяются. Тебе нужно близкое сообщество. Нужны значимые ценности, а не пустые, которыми нас пичкают всю жизнь, говоря, что счастье в деньгах и покупке вещей. Тебе нужны значимая работа, природа, уважение и безопасное будущее. Нужна связь со всем этим и освобождение от чувства стыда, вызванного жестоким обхождением с тобой.
У каждого человека есть эти потребности. В нашем обществе мы относительно хорошо справляемся с физиологическими потребностями. Например, почти никто не голодает, а это важное достижение. Но мы довольно плохо справляемся с психологическими. И это важнейшая причина, по которой ты – и так много людей вокруг страдают от депрессии и тревоги.
Ты не страдаешь от химического дисбаланса мозга. Ты страдаешь от социального и духовного дисбаланса в нашей жизни. И сколько бы тебе ни говорили об этом до сих пор, причина не в серотонине, а в обществе. Дело не в твоем мозге, дело в твоей боли. Определенно, биология мозга может усугубить расстройство. Но не в ней причина. Не она зажигает. Не здесь надо искать главное объяснение и главное решение.
Так как тебе дали неправильное объяснение причины депрессии и тревоги, ты ищешь неправильное решение. Из-за того, что тебе говорят, ты перестаешь искать ответы в собственной жизни, психике и окружении и в том, как бы ты мог все это изменить. Ты остаешься в плену серотониновой истории[324]. Ты будешь пытаться избавиться от чувства подавленности через разум. Но это не поможет, пока ты не избавишься от угнетающих факторов в своей жизни.
Нет, я бы сказал своему молодому «я»: «Твое горе не является дисфункцией. Оно сигнал, и сигнал необходимый».
Я бы сказал, что знаю, как это больно слышать и как глубоки твои страдания. Но боль – не твой враг, хотя очень сильно ранит (и, боже, я знаю как это больно). Она твой союзник, уводящий тебя далеко от впустую потраченной жизни и указывающий путь к полной реализации.
Потом я бы сказал ему: «Ты сейчас на развилке. Можешь попробовать заглушить сигнал. И это приведет тебя к зря потраченным годам, когда не будет отпускать боль. Или ты его услышишь и дашь ему увести себя прочь от того, что ранит и выкачивает из тебя силы, к тому, что удовлетворяет твоим истинным потребностям».
Почему тогда мне никто так не сказал? Те 100 миллиардов долларов от сбыта продукции – хорошее оправдание, когда ищешь объяснение. Но его недостаточно. Мы не можем свалить всю вину только на Big Pharma. Как я понимаю сейчас, этот успех имел место благодаря более глубоким тенденциям в нашем обществе.
В течение десятилетий, задолго до того, как эти новые антидепрессанты были разработаны, мы были разъединены друг с другом и с тем, что имеет значение. Мы потеряли веру в идею чего-то более значимого, чем отдельная личность и накопительство. Когда я был ребенком, Маргарет Тэтчер сказала: «Нет такого понятия, как общество, есть только отдельные люди и их семьи». И во всем мире ее точка зрения одержала верх. Мы поверили в нее. Даже те из нас, кто считал, что отвергает такую точку зрения. Я понимаю это сейчас, потому что вижу теперь: когда я впал в депрессию, мне даже не приходило в голову в течение 13 лет соотнести мои страдания с миром вокруг меня. Я думал, что все дело во мне и моей голове. Я полностью приватизировал свою боль. И так было у всех, кого я знал.
В мире, который считает, что нет такого понятия, как общество, идея, что депрессия и беспокойство имеют социальные причины, будет казаться непонятной. Это как разговаривать на древнем арамейском языке с ребенком XXI века. Big Pharma предлагала решение, которое изолированная, материалистическая культура считала необходимым. И это было то, что можно купить. Мы потеряли способность понимать, что существуют проблемы, которые не могут быть решены путем покупки.
Однако оказалось, что мы все продолжаем жить в обществе, даже если притворяемся, что это не так. Желание связи с людьми никогда не уходит.
Таким образом, я бы сказал своему молодому «я»: «Вместо того чтобы считать свою депрессию и беспокойство формой безумия, тебе нужно увидеть здравый смысл в своей грусти. Ты должен понять, что она имеет смысл. Конечно, это мучительно. И ты всегда будешь бояться, что боль вернется, будешь бояться каждый день своей жизни. Но это не значит, что боль безумна или иррациональна. Если ты коснешься горячей печи рукой, это тоже будет больно и ты отдернешь руку как можно скорее. Это нормальная реакция. Но если бы ты продолжал держать руку на печи, то ее обжигало и обжигало[325] бы до тех пор, пока полностью не покалечило бы».
В одном случае депрессия и тревога могут оказаться самой здравомыслящей реакцией из всех, что у нас есть[326]. Это сигнал, говорящий: «Ты не должен жить так, и если тебе не помогут, ты не узнаешь самого лучшего в жизни человека».
В тот день я поймал себя на мысли, что снова думаю о тех многих людях, с которыми познакомился в этом путешествии, и об одном человеке в частности. Джоанна Каччиаторе потеряла маленькую дочь и переживала глубокую подавленность. Это естественно и правильно, когда человек испытывает сильную любовь, а у него ее отбирают. И вот она была свидетелем того, как скорбящим людям официально говорили психиатры, что если их расстройство сохраняется после короткого промежутка времени, то они психически больны и нуждаются в сильнодействующих препаратах.
Джоанна говорила мне, что горе необходимо. Мы скорбим, потому что любили. Мы скорбим, потому что человек, которого мы потеряли, был важен для нас. Сказать, что горе должно исчезнуть по четкому графику, – это оскорбление любви, которую мы чувствовали.
По определенной причине глубокая скорбь и депрессия, объяснила она мне, имеют одинаковые симптомы. Депрессия, как я понял, сама по себе является формой скорби по всем связям, которые нам нужны, но которых у нас нет.
И теперь я понял. Для Джоанны были оскорблением слова, что ее затянувшаяся скорбь по дочери – форма психической дисфункции. Также было оскорблением для моего подросткового «я» сказать, что его боль – результат химического дисбаланса мозга. Это было оскорблением того, через что я прошел и что мне было нужно.
Сегодня во всем мире оскорбляют боль людей. Нам нужно начать бросать это оскорбление в ответ и требовать, чтобы они занялись реальными проблемами, которые необходимо решить.
Поскольку я проникся всеми этими доказательствами, за последние несколько лет я попытался применить к своей жизни то, чему научился. Я использовал на практике некоторые психологические инструменты, о которых писал в своей книге. Научился тратить меньше времени на раздувание своего эго, поиски материальных благ и высокого статуса. Как я вижу сейчас, они все были наркотиками, которые заставили меня чувствовать себя еще хуже в конечном счете. Я научился отдавать гораздо больше времени занятиям, соответствующим моим внутренним ценностям. Я использовал такие методы, как медитация, чтобы стать более спокойным. Я освободился от своей психологической травмы детства.
Я начал использовать и другие инструменты, о которых говорил. Постарался глубже связать себя с коллективами – с друзьями, с семьей, – с целями, которые значимее меня самого. Изменил свое окружение, и теперь там нет того, что вызывает у меня депрессию. Радикально сократил общение в социальных сетях, перестал смотреть телеканалы с рекламой. Вместо этого я провожу гораздо больше времени, напрямую общаясь с людьми, которых люблю, и преследую цели, которые, знаю, действительно важны. Я крепче, чем раньше, связан с другими людьми и с тем, что имеет смысл.
Когда я изменил свою жизнь таким образом, моя депрессия и тревога значительно уменьшились. Но это не прямая линия. У меня все еще бывают плохие дни из-за личных проблем и потому, что я все еще живу в обществе, где свирепствуют все силы, о которых мы говорили. Но я больше не чувствую, как меня бесконтрольно переполняет боль. Это ушло.
Я действительно опасаюсь заканчивать эту книгу упрощенным криком: «У меня получилось, и у вас получится тоже». Это было бы нечестно. Я смог внести эти изменения, потому что мне действительно повезло. У меня совсем другая, совместимая с жизнью работа; у меня было много времени; были деньги от моей прежней книги, чтобы я мог дать себе передохнуть; не было иждивенцев, требующих заботы с моей стороны, например детей.
Многие из людей, читающих это, переживают депрессию и тревогу из-за общества, в котором мы живем, и вынуждены действовать в более жестких условиях, чем мои.
Вот почему я считаю, что мы не должны говорить о решении проблем депрессии и тревоги только через индивидуальные изменения. Говорить людям, что решение заключается главным образом в корректировке их собственной жизни, было бы отрицанием того, чему я научился в этом путешествии. Как только вы поймете, что депрессия в значительной степени коллективная проблема, вызванная чем-то, что пошло не так в нашей культуре, становится очевидным, что решения должны быть в значительной степени коллективными. Мы должны изменить жизнь общества так, чтобы больше людей почувствовали себя свободными для изменения своей жизни.
ЕСЛИ ВЫ УСЛЫШИТЕ, КАК ВНУТРЕННИЙ ГОЛОС ГОВОРИТ ВАМ, ЧТО МЫ НЕ МОЖЕМ СПРАВИТЬСЯ С СОЦИАЛЬНЫМИ ПРИЧИНАМИ ДЕПРЕССИИ И ТРЕВОГИ, ВЫ ДОЛЖНЫ ОСТАНОВИТЬ ЕГО И ОСОЗНАТЬ: ВОТ СИМПТОМ САМОЙ ДЕПРЕССИИ И ТРЕВОГИ. ДА, ИЗМЕНЕНИЯ, КОТОРЫЕ НАМ СЕЙЧАС НУЖНЫ, ОГРОМНЫ. ОНИ РАЗМЕРОМ С РЕВОЛЮЦИЮ В ОТНОШЕНИИ К ГЕЯМ. НО ЭТА РЕВОЛЮЦИЯ СВЕРШИЛАСЬ.
До сих пор мы перекладываем ответственность за решение проблем депрессии и тревоги только на страдающих и