— Петр Николаевич, если Вы не возражаете, то мы, пожалуй, рискнём снять повязку с глаз. Вы готовы?
— Вполне. Делайте что должно, господа, а я обязуюсь выполнять все ваши врачебные указания.
— Прекрасно. Ну-с приступим.
В четыре руки повязка была снята. Я осторожно приоткрыл глаза, и несмотря на царящий сумрак отчётливо увидел двух мужчин, внимательно глядящих на меня.
— Я вас прекрасно вижу, Сергей Петрович!
Несмотря на выдержку, волнение в голосе мне скрыть не удалось. Впрочем, его и скрывать не стоило, всё-таки зрение чертовски важная штука.
— Прекрасно, Пётр Николаевич! Разрешите Вам представить лучшего специалиста Российской империи в области офтальмологии. Кабат Иван Иванович, лейб-медик Его Императорского величества.
Иван Иванович изобразил поклон, в котором отразил и своё почтение к моему титулу, и отношение к моему возрасту, и много чего ещё изобразил, да только мне на его ужимки плевать: лишь бы был он хорошим специалистом.
Последовала процедура взаимного расшаркивания, ибо время, место и социальный статус весьма требовательны к ритуалам.
— Придётся немного подождать, Ваше императорское высочество, ибо для осмотра мне нужен свет, а Вашим глазам необходимо к свету привыкнуть. Поэтому предлагаю просто побеседовать, а я тем временем понаблюдаю за реакцией Ваших глаз на изменение освещённости.
— Прошу Вас, Иван Иванович, давайте обойдёмся без чинов. Я просто Ваш пациент, а Вы мой врач. Хорошо?
Профессор польщён, улыбается.
Спустя час одна из штор на дальнем окне была приоткрыта, а потом и отодвинута полностью. Ещё через час открыты и остальные окна.
— Свет не режет вам глаза?
— Нет, я вполне привык.
— Прекрасно.
Иван Иванович дотошно исследовал мои глаза и объявил, что за зрение он вполне спокоен, однако, необходимо ещё понаблюдать, дабы исключить возможные осложнения.
На том мы и расстались. Меня вполне успокоило, что у Кабата не возникло профессионального интереса к моим глазам: это значит, что ситуация с ними более чем заурядна, и это прекрасно.
А к вечеру меня посетил сам император.
Признаться, я не испытываю большого волнения в присутствии великих мира сего. Видел я Брежнева, во время посещения им Харькова, и даже коротко с ним переговорил. Жал руку Ельцину, когда он вручал мне орден Почёта. Путина видел издалека, на торжественном собрании. Так что царями меня не удивишь… Это я так храбрюсь, поскольку всё-таки волнуюсь: а ну как что-нибудь ляпну! Срочно вызвал на помощь Петю, а уж умный мальчик грамотно и красиво провёл процедуру встречи с императором и его свитой — для него это дело привычное.
Кризис наступил в конце, когда царь, отослав свитских, наклонился ко мне и тихонько спросил:
— А теперь расскажи, Петя, как ты оказался столь вовремя на месте покушения, и, к тому же, столь легко одетым?
Петя уже приготовился во всём признаваться — так уж он воспитан — что мне пришлось брать управление на себя.
— Откроюсь Вам, Ваше Императорское величество…
— Ну, полно, Петя, к чему титулования? Говори запросто, я ведь как родич пришёл тебя навестить, право слово!
— Если позволите, я начну немного издалека. Вы, Александр Николаевич, знаете мои обстоятельства, и давеча я чуть было не свёл счёты с жизнью.
— Да что ты говоришь, Петя! — император размашисто перекрестился.
— Это так. К счастью я лишился чувств, и в этот момент, с высоты птичьего полёта увидел, как на Малой Садовой расположились люди, до того вырывшие подкоп из подвала лавки, и устроившие в нём адскую машинку. Это была засада на вас, Александр Николаевич. Руководила террористами девушка, очень красивая. Узнав, что Вы избрали другой маршрут, она дала знак своим соратникам, и засада переместилась на Екатерининский канал, куда должен был повернуть ваш кортеж. Времени совсем не оставалось, и я бросился на помощь, однако едва не опоздал. По счастью мне помог профессор Университета, Меншуткин Николай Александрович. Он, не произнеся ни одного лишнего слова, пустил меня в свои сани и дал указание нанятому им извозчику ехать куда надо. На съезде с Казанского моста извозчичья лошадь пала, так что дальше пришлось бежать самому, и, к счастью, удачно. Я рад, что успел
— Я тоже безмерно этому рад! — растроганно воскликнул Александр Николаевич.
— Только я очень прошу, мой повелитель и родич, не предавать огласке, обстоятельства моего участия в предотвращении злодеяния. Полагаю, что детали, сопутствующие этому делу столь неоднозначны, что могут вызвать нежелательные толки и злословие. Поверьте, мне совсем не нужна слава юродивого.
— Очень серьёзный подход, Петя, и я его полностью одобряю. Но как же ты объяснишь своё присутствие?
— Очень просто. Проезжал мимо, стал свидетелем попытки покушения, и счёл обязанным вмешаться. Если попросить профессора подержать язык за зубами, то и слухов не возникнет.
— Резонно. Ты, Петя, как оказалось, весьма серьёзный юноша.
— Благодарю, государь.
— А что бы ты хотел получить в награду? Необычный юноша наверняка имеет необычные желания.
— Истинно так, Александр Николаевич. У меня есть две мечты. Вторая из них такова: лет через двадцать стать руководителем всей промышленности Российской империи.
— А ты весьма честолюбив. Отчего же ты не желаешь стать генералом?
Я пошевелил покалеченной рукой.
— Вряд ли я смогу полноценно нести военную службу. Да и, признаться откровенно, у меня нет склонности к оной.
— Понимаю. А какова твоя первая мечта?
— Хочу научиться летать, и даже знаю, как я это могу осуществить.
— Полёты на монгольфьере или аэростате? Нет ничего проще! Я подарю тебе баллон.
— Нет, Александр Николаевич, аэростат мне не нужен. Меня интересует свободный полёт, независимый от привязного троса и воли ветра.
— Полагаю, ты заинтересовался работами Александра Фёдоровича Можайского? Этот моряк обещает создать воздухолетательный снаряд, весьма полезный в военном деле.
— Аппарат Можайского крайне интересен, однако, я сомневаюсь, что он сможет полететь. В его конструкции явственно видны несколько принципиальных ошибок, удалив которые мы получим вполне совершенный образец.
— Чего же ты хочешь, Петя?
— Александр Николаевич, государь, Ваше величество… Я хочу заняться этим направлением. Но есть громадное препятствие: мне всего лишь семнадцать лет, и до совершеннолетия я не вправе управлять собственным имением и капиталами.
— Для чего тебе они?
— Для производства деталей, приборов и механизмов, необходимых при постройке воздухолётного снаряда, но я бы назвал этот аппарат самолётом: так проще и благозвучнее.
— Согласен, так благозвучнее. Однако, задачку ты задаёшь… Ты желаешь быть признанным совершеннолетним?
— Да.
— Пойми и ты меня: я не могу пойти против закона, обычая и мнения общества. Против последнего в особенности.
— Понимаю.
— Сделаем следующим образом, Петя: необходимые деньги я буду выдавать тебе из личных средств. Ты доволен?
— Более чем. Однако ещё мне нужна лаборатория и помещение, причём немалое.
— Немалое это какое?
— В несколько раз больше чем эта комната. Нужно расположить станки, а также место для сборки самолёта. А к ней дополнительно — несколько служебных помещений.
Император очень внимательно посмотрел на меня:
— Как интересно! У меня полное впечатление, что ты точно знаешь, чего хочешь добиться. Согласен. Будет помещение. Где бы ты хотел его получить?
— По соседству с хорошо оборудованным заводом, было бы идеально.
— Адмиралтейские верфи тебя устроят, мой друг?
— Совершенно устроят.
— Вот и прекрасно. Дам указание, и вопрос решится. А с Можайским ты не желаешь ли сотрудничать?
— Это превосходная идея, она весьма ускорит дело. Но в первую очередь я намерен создать двигатель для своего аппарата.
— Да будет так. Выздоравливай, Пётр Николаевич, буду рад видеть тебя здоровым, весёлым и полным сил.
С утра меня посетил жандармский офицер, представившийся поручиком Власьевым.
— Произошло некое событие, Ваше императорское высочество. Возможно, это недоразумение, но я обязан уточнить.
— Внимательно Вас слушаю, господин поручик.
— У некоего извозчика Игнатова были обнаружены золотые часы, и извозчик заявил, что получил их от Вас за несколько минут до взрывов на Екатерининском канале. Правда ли это?
— Совершенная правда, господин поручик. Этот извозчик со всей возможной скоростью, загнав свою лошадку, доставил меня к Екатерининскому каналу, а так как у меня не оказалось денег, то я расплатился часами.
— Прекрасно. Однако, есть небольшая сложность. Видите ли, подобные часы совсем не по чину извозчику. Он даже продать их не смог — тут же был задержан.
— Понимаю. Если Вас не затруднит, доставьте, пожалуйста, извозчика ко мне. Я имею желание поучаствовать в его судьбе. Это возможно?
— Сию минуту его доставят.
Поручик высунулся в дверь, что-то скомандовал, и спустя короткое время передо мной предстал худой высокорослый мужик, с умными серо-зелёными глазами, с испугом глядящий на меня.
— Как Вас величать, уважаемый?
— Андрей Игнатов я, извозчик.
— Извини, Андрей, что из-за меня чуть не попал в неприятности. Давай сюда мои часы, а вот тебе взамен…
Я полез в карман куртки, весящей на спинке стула, и вынул бумажник, а из него вытряс все монеты и купюры достоинством не более десяти рублей.
— Вот тебе деньги. Хватит ли их на лошадь?
Извозчик приблизился, взял из моей руки деньги, и принялся считать.
— Здесь сто пять рублей и сорок три копейки, барин — почему-то шёпотом произнёс он — Этого на двух лошадок хватит, да ещё на корм до конца года. Спаси тебя Христос, барин! — и парень рухнул на колени.
— Вижу, что ты грамотен, Андрей?
— Немного, барин. Батюшка мой грамотен был, и нас, детушек своих, обучил. Читаю, пишу и считаю.
— Сколько тебе лет?
— Двадцать три, барин.