Вот совсем стемнеет — сядет она в лодку, на железном листе зажжет бересту, заглянет в воду и на самом дне увидит старинные, зеленые от времени пушки. Дно там твердое, хоть шестом по нему стучи, заилить их не могло.
Учитель правду говорит: никому нет до них дела. Если и ходят люди на озеро, так затем, чтобы рыбку поймать или искупаться.
Ветра не было, но трава нет-нет, да и шумела сама по себе, и витал в лугах высокий мальчишеский голос:
— Ва-аа-ааа…
«Не меня ли зовут? — думала Варя. — А кто меня сейчас может звать? Одной в лугах всегда страшно и чудится всякое. Вернуться бы домой, да поздно: далеко зашла».
Сорокоумова все не было, и девочка сняла обувь, чтобы было легче идти.
Низко над лугами в стороне озера горела большая звезда. От нее в траве дрожало отражение — дотлевал синий продолговатый уголек. Девочка вспомнила, что в такой час звезда приведет точно к озеру, пошла на нее напрямик, без тропинки, в кровь порезала ногу осокой и беззвучно заплакала.
Прихрамывая, Варя добралась до озера. В темноте оно не походило на себя. Дубки, круглясь, доставали до неба: тот берег отодвинулся, а от большой звезды, как от луны, на воде лежала тонкая дорожка.
И лодка была не похожа на себя: чернее и больше, чем обычно, она не спала и покачивалась у камышей.
Тихонько плача от боли и страха, Варя залезла в лодку, вытянула из ящика на корме железный противень, угнездила на нем бересту, подожгла и еле успела отшатнуться от веселого упругого шара-огня. Он заплясал на корме, и некоторое время, кроме него, ничего не было видно.
Девочка вставила в уключины тяжелые разбухшие вёсла и обмерла от насмерть перепуганного или запыхавшегося голоса:
— Ты… куда?
При свете бересты она увидела на берегу Колю-Николая.
Он был такой, как всегда, только меньше и мокрый с головы до пят.
— Ты куда, Варя? — повторил он.
— Вы… разве не уехали?
— Мы уехали, да нас вернули: карантин! Ни проезда, ни прохода: «Ждите, говорят, месяц, а то и два, а то и больше». Мы вернулись, а отец говорит: «Чего время-то терять, рыбачить надо». Мы с отцом пошли рыбачить. Я в лугах тебя увидел и говорю: «Папа, вон Варя идет. Можно я ее догоню?» — «Догоняй». Разве тебя догонишь? Я из-за тебя в болото залетел. И кричал: «Ва-ря-аа!» Разве ты не слыхала?
— Как не слыхала! — с радостью ответила Варя. — Да не поняла… Коля, знаешь, что я тут делаю?
И девочка рассказала ему про разбойника Федота, про старинную книгу, затопленные пушки и карту озера.
— Поехали! — заторопился Коля-Николай. — Я примерно знаю, где они…
— Коля, пожалуйста, сорви листок подорожника: я ногу порезала.
— Тут подорожников нет, — сказал Коля-Николай. — Я тебе дубовый листок сорву. Он тоже кровь останавливает.
Мальчуган залез в лодку и подал девочке два резных дубовых листка. Она заклеила порез, незаметно вытерла слезы и сказала:
— Все ты знаешь, главный редактор! — Она вспомнила про обманную жемчужину, но не решилась выговаривать за обман и прибавила: — Клавдий Дмитриевич тебя хвалил.
— Чего это он?
— Говорил: выдумщик ты. Изобретатель.
Коля-Николай подумал и неуверенно ответил:
— Не заслуживаю я…
В это время погас огонь.
— У нас с отцом в лодке смолье спрятано, — в совершенной темноте сказал Коля-Николай, раздул жар на корме, сел за весла и погреб туда, где Кривель впадает в озеро.
Смолье трещало, разбрызгивая искры, и угловатые тени метались по берегу, и Варя на быстром ходу заглядывала в глубину, но ничего не видела, кроме гладкой воды, что расступалась с шелестом, и отраженного пламени.
Ближе к цели Коля-Николай погреб тише. Девочка перегнулась через борт. У щек, у самых губ она почувствовала близость воды, увидела глубину и обеими руками схватилась за лодку.
Лодка с огнем, с двумя людьми как бы висела в воздухе, на большой высоте, и упасть ей мешала тоненькая, тоньше лампового стекла, пленка воды!
Сначала дна не было видно. Что там внизу, сколько лететь, — никто не знает. Порвется нежная пленка, что тогда?
А вот и дно забрезжило.
Толстые корни кувшинок (Варя чуть не приняла их за медные пушки!) отдыхали на пушистой подстилке и слабо дышали в длинные стебли. Цветы их были закрыты с вечера, кроме одного. Он не успел или не захотел зажмуриться, притонул, и открытый глаз его далеко золотился в зеленой глыбе озера…
У самого дна носом к носу почивали линь и линиха. Во сне они шевелили плавниками, чтобы не потерять равновесия и не упасть с невидимой своей кровати. На недолгое время оба засветились в луче жарника, отчего показались Варе отлитыми из особого, благородной красоты, сплава, секрет которого ныне утерян навсегда.
Там, где водоросли сплелись в неглубокую пещеру, солдатским сном забылась стая окуней в маскхалатах. С виду одни мужики, эти окуни, и дело-то у них такое не женское: разбой. Чуть колыхнулись они, когда над ними, над их снами проплыла лодка с огнем, с круглым лицом Вари и с веслами Коли-Николая.
Истемна-синие водоросли угадывались в самой глубине, и морской, ненашенский цвет их на миг вызвал в воображении девочки далекие моря, острова и пальмы.
А вот и щука с руку. Она немного отодвинулась, дала дорогу лодке и осталась около травы. Таловым прутиком Коля-Николай почесал ей спину — ничто не отразилось в щучьих выпученных глазах.
Недалеко от ее физиономии вспыхивали и гасли мальки, рыбьи детеныши. Ночью их жизнь была совсем не сонной, не как у взрослых. Сновали они туда-сюда, клубом клубились, чему-то радовались…
Вот чему! Бугрилась на дне светлая влага, колебались от нее придонные травинки, дымом брался песок, опадал и опять поднимался.
Чистая рыба язь собралась в кружок, головами к бугорку, к живой воде, и непонятно, спала ли она или удивлялась: почему посреди стоячего озера бьется вода?
Варя услышала, как рядом сопит Коля-Николай.
— Это они к роднику подышать пришли, — шепотом сообщил он. — Озеро на сорока ключах стоит!
— Один есть, а остальные где?
Мальчуган не успел ответить. Из темноты закричал простуженный голос. Слов нельзя было разобрать, но Коля-Николай сказал:
— Батя лодку просит…
Детям очень хотелось досмотреть дно, однако темнота опять закричала громче.
— Едем, едем, — отозвался Коля-Николай и невпопад заработал веслами. — Не кричи… Не глухие!
Глава пятаяСпасение человека
На берегу у костерка их ждал Колин отец с тележкой, где в плетенке под сеном была уложена сеть. Он подтащил лодку к берегу и спросил:
— Накатались?
Коля-Николай ответил:
— Нету…
— Ну потом покатаетесь. Вот, Варя, мы и свиделись, Тебе Коля-то все рассказал? Вот и ладно. Уезжаю-уезжаю, а уехать не могу! Карантин — будь он неладен. Чего-нибудь да выдумают. Раньше как-то спокойнее жили… Садитесь, ребятишки, у костра грейтесь. Вон чайник, заварка, картошка. — И сторожким голосом спросил сына: — Чужих не видели?
— Нету…
— Вот и ладно. Поедешь со мной, сынок?
Коля-Николай похлопал мокрыми рукавами, и отец согласно кивнул:
— Оставайся с Варей. Сушись, только не сожги одежду. Я в твои годы у костра рубаху сушил и сжег — один воротник с «молнией» принес, все со сна сжег. И воротник-то надо бы выбросить, да я родителей боялся…
За разговором он сгружал в лодку сеть, прислушивался к рыбьим всплескам, к шумам в дубках и тальниках, и движения его были сноровистые и бесшумные. Огонь на корме догорел, и Варя хотела подложить смолья, но Колин отец запретил:
— Зачем? Сейчас светать скоро будет. Поехал я. Без меня никуда не ходите. — И, толкаясь кормовиком, растворился в темноте, будто его и не было.
Дети натаскали сушняка к костру, он взялся широким добрым гудом и погнал в небо таловое тепло.
Варя пошла с чайником за водой. Без огня вода была будто не вода, а нечто мягкое, как шелк, и пришептывающее… И близко у рук покачивалась на ней звезда. Варя зачерпнула ее чайником и хотела унести к костру и показать Коле-Николаю, но звезда опять как ни в чем не бывало покачивалась в озере.
— Чего долго ходила? — спросил Коля-Николай девочку. Он повесил чайник на обгорелой перекладине, от мальчугана шел пар.
Он взял палку и золой, как одеялом, прошитым золотыми нитками, закрыл картошку.
— Степенный жар.
— Степенный жар, — с удовольствием подтвердила девочка. Так в их деревне все хозяйки отзывались о хорошо протопленной печи, без угара, когда в самый раз печь пироги и хлебы.
— Я тебе не рассказал, когда я в болото-то залетел… — Коля-Николай придвинулся ближе к костру. — Когда я тебя-то догонял… Камыши раскрылись, вышло белое, снизу и сверху, узкое, посредине широкое… Я думал: туман, но туман-то не разговаривает…
— А оно разговаривало?
— Разговаривало! Оно спросило: «Кто ты такой?»
— Может, человек это был?
— Не думаю. С той стороны топь, лодка не проедет…
— Может, птица болотная кричала?
— Не знаю, — сказал Коля-Николай. — Может, показалось мне.
— У страха глаза велики.
— Да не испугался я!
— Ты обиделся?
— Нисколько…
Варя взяла в руки палку шевелить жар.
— Коля, — сказала она, — у тебя рукав горит.
— Это разве горит? Это искорка только.
— А тебе надо, чтобы весь ты горел?
Они пили чай, ели картошку и негромко переговаривались. На той стороне несколько раз болотным голосом кричала ночная птица, и мальчуган встал на колени и прислушался:
— Бати давно не слышно.
Костер прогорел, и стали в подробностях видны дубки, не такие большие, как самой ночью, и звезды низко над головой.
Великая тишина стояла в лугах. Бывает перед утром такая тишина…
— Коля, — сказала девочка, — пойдем отца твоего искать.
Они отошли от костра, сразу, как в озеро, провалились в белую росу, и у обоих перехватило дыхание.
За поворотом открылся озерный плес, и посреди него стояла лодка. Колиного отца в ней не было.
— Папа-аа! — что было сил закричал Коля-Николай. — Где ты-ыы?