Первое издание «Бориса Годунова».
Типография департамента народного просвещения, 1831
И упоминание о «звере» Cholera Morbus («то как зверь она завоет…»), увязанное со смертью дяди. Именно в этом письме Плетнёву Пушкин окончательно оформил легенду о том, что Василий Львович умер «с боевым кличем на устах». Хотя в действительности это было не совсем так: после слов дяди о Катенине племянник сам вышел из комнаты, желая сохранить в памяти именно эти «последние слова». И, конечно, разговоры о деньгах. Деньги вещь важная! Об этом знают, каждый по-своему, и министр финансов Егор (Георг Людвиг) Канкрин, и «король желтой прессы», журналист, автор бестселлеров Фаддей Булгарин. Знает об этом и поэт Пушкин. И поэтому, после предвкушения «наготовить стихов и прозы», прямо спрашивает у Плетнёва, который вообще-то в то время учил русской литературе царских детей, но при этом вел, как настоящий литературный агент (только, в отличие от агента, совершенно бескорыстно), все его дела: по десять или по двенадцать рублей будем продавать «Бориса Годунова»? (И то и другое, заметим, – довольно дорого за небольшую книжку: в 1832 году гораздо бóльшие по размеру «Вечера на хуторе близ Диканьки» стоили у Смирдина 7 р. 50 коп. – впрочем, 23-летний Гоголь тогда еще никому не был известен.) Словно предвосхищая собственный же пассаж из «Египетских ночей»:
Итальянец умолк… Чарский молчал, изумленный и растроганный.<…>
Неприятно было Чарскому с высоты поэзии вдруг упасть под лавку конторщика; но он очень хорошо понимал житейскую необходимость и пустился с итальянцем в меркантильные расчеты.
Конечно, отношения Пушкина с Плетнёвым – совсем иные, чем Импровизатора (его прототипы – реальные импровизаторы Франческо Джанни и Томмазо Згриччи) с Чарским. Едва ли бы Чарский понял, «как весело удрать от невесты, да и засесть стихи писать». А Пушкин именно этим и занялся.
/пт-пн 10–13 (?) сентября
Работает над «Сказкой о медведихе».
/чт 11 сентября
Подает прошение в Сергачский уездный суд о вводе во владение имением в сельце Кистеневе. Сам текст документа написан болдинским дворовым П. А. Киреевым. Ему же Пушкин выдает доверенность на ведение дела.
/сб 13 сентября
Завершает работу над «Сказкой о попе и о работнике его Балде».
/вс 14 сентября
Заканчивает повесть «Станционный смотритель».
/вт 16 сентября
Пушкин вступает во владение частью «сельца Кистенева Тимашево тож». Прибывший для этого «на место» дворянский заседатель Сергачского земского суда Д. Е. Григорьев берет у Пушкина расписку в принятии имения и принимает у крестьян присягу «быть в полном повиновении и послушании» у нового помещика.
Демократия и крестьянский вопрос / письмо без номера
Кистеневские крестьяне – Пушкину
Государь
Алѣксандръ Серьгеевичь,
Просимъ васъ Государь вътомъ что вы таперя нашъ господинъ, имы вамъ съусердиемъ нашимъ будемъ повиноваться, ивыполнять въточности ваши приказанїи, но только вътомъ просимъ васъ Государь, зделайте великую снами милость, изъбавьти насъ отъ нынешняго правления, априкажите выбрать намъ своего начальника, иприкажите ему, имы будемъ все исполнять ваши приказанїи,
Государь
Александр Серьгеевич,
Просим вас государь в том что вы таперя наш господин, и мы вам с усердием нашим будем повиноваться, и выполнять в точности ваши приказания, но только в том просим вас государь, зделайте великую с нами милость, избавьти нас от нынешнего правления, а прикажите выбрать нам своего начальника, и прикажите ему, и мы будем все исполнять ваши приказании <…>
Отправив 9 сентября три совершенно разных письма: дружеское, любовное и деловое, Александр Сергеевич эпистолярно замолкает на три недели – до 29 сентября. И, видимо, поначалу – не потому, что почтальон не смог прорваться через холерные карантины, они появились позже. А потому, что был очень занят. Но вовсе не сочинительством. То есть, разумеется, был, – но в «фоновом режиме». А в «основном режиме» занимался тем же, чем в той же ситуации занимался его пародийный сниженный «альтер эго» – безымянный автор задуманной в Болдине же «Истории села Горюхина»: «Около трех недель прошло для меня в хлопотах всякого роду – я возился с заседателями, предводителями и всевозможными губернскими чиновниками». То есть – вступал в права наследства, оформлял права собственности, размежевывался с отцом – и решал крестьянский вопрос.
Из рукописи «История села Горюхина».
Рисунок А. С. Пушкина на титульном листе
В чем он заключался в данном конкретном случае – видно из дошедшего до нас любопытнейшего письма, правильнее сказать – челобитной, поданной крестьянами Кистенева молодому барину.
В первую очередь, конечно, в нем обращает на себя внимание «фонетическое» правописание – плод усилий местного грамотея: «Серьгеевич», «таперя», «избавьти». Как тут не вспомнить ту же «Историю села Горюхина», в которую Пушкин явно ввел автобиографические элементы:
Язык горюхинский есть решительно отрасль славянского, но столь же разнится от него, как и русский. Он исполнен сокращениями и усечениями – некоторые буквы вовсе в нем уничтожены или заменены другими. Однако ж великороссиянину легко понять горюхинца, и обратно.
Но содержание в этом коротком письме еще интереснее формы. Речь здесь идет ни более ни менее – о том, чтобы установить в Кистеневе демократию: мужики почтительно просят барина позволить им самим выбрать себе старосту вместо существующего «внешнего управления».
За 15 лет до того, как Пушкин лично вплотную столкнулся с вопросом крестьянского народовластия, подобную же проблему должен был решать другой молодой и образованный дворянин – Николай Ростов из «Войны и мира», по необходимости сократить расходы переехавший в деревню. И, как мы помним, граф-кавалерист с привычкой «распускать руки» проявил себя истинным демократом. И прямо-таки гениальным управленцем:
Принимая в управление имение, Николай сразу, без ошибки, по какому-то дару прозрения, назначал бурмистром, старостой, выборным тех самых людей, которые были бы выбраны самими мужиками, если б они могли выбирать, и начальники его никогда не переменялись.
Вспоминается подмеченный наделенным ни на что не похожим чувством юмора М. Л. Гаспаровым парадокс:
П. Богатырева спросили, какой был Н. Трубецкой. Он расплылся и сказал: «Настоящий аристократ!» А в чем это выражалось? Он подумал и сказал: «Настоящий демократ!»
Николай Ростов был именно таковым; но все-таки это герой романа, созданного полвека спустя после описываемых событий (т. е. уже после отмены крепостного права) автором, годящимся Пушкину в сыновья не только в литературном, но и в самом точном хронологическом смысле: их разница в возрасте – 29 лет, Лев Николаевич Толстой всего на четыре года старше первой дочери Пушкина Марии – той самой, некоторые биографические и портретные черты которой он впоследствии придаст Анне Карениной. Но это все произойдет гораздо позже. Сам же реальный Александр Пушкин в 1830 году отнесся к идее мужицкого народовластия с куда меньшим энтузиазмом, чем романный Николай Ростов. И в предисловии к «Повестям Белкина», созданным, как мы помним, именно в этот приезд, объяснил причину вполне:
Вступив в управление имения, Иван Петрович, по причине своей неопытности и мягкосердия, в скором времени запустил хозяйство и ослабил строгой порядок, заведенный покойным его родителем. Сменив исправного и расторопного старосту, коим крестьяне его (по их привычке) были недовольны, поручил он управление села старой своей ключнице, приобретшей его доверенность искусством рассказывать истории. Сия глупая старуха не умела никогда различить двадцатипятирублевой ассигнации от пятидесятирублевой; крестьяне, коим она всем была кума, ее вовсе не боялись; ими выбранный староста до того им потворствовал, плутуя заодно, что Иван Петрович принужден был отменить барщину и учредить весьма умеренный оброк; но и тут крестьяне, пользуясь его слабостию, на первый год выпросили себе нарочитую льготу, а в следующие более двух третей оброка платили орехами, брусникою и тому подобным; и тут были недоимки.
Любопытно, что Иван Петрович, в сущности, сделал ровно то же, что и Онегин семью годами ранее, во II главе романа, написанной в 1823 году:
В своей глуши мудрец пустынный,
Ярем он барщины старинной
Оброком легким заменил;
И раб судьбу благословил.
Но Онегин богат, холост и при этом совершенно чужд имению, в котором проживает, – оно досталось ему «всевышней волею Зевеса» от дяди. Сам Пушкин семь лет спустя – в совсем другом положении, чем его любимый герой. Он живет своим литературным трудом, он собирается жениться, а Болдино и прилегающая к нему Кистеневка – его наследственная вотчина. В которой он доселе не бывал, но с которой он связан кровно, в самом прямом смысле. Еще в 1826 году Пушкин пишет из Михайловского Вяземскому в его подмосковное Остафьево довольно сконфуженное и откровенное письмо:
Письмо это тебе вручит очень милая и добрая девушка, которую один из твоих друзей неосторожно обрюхатил. Полагаюсь на твое человеколюбие и дружбу. Приюти ее в Москве и дай ей денег, сколько ей понадобится, а потом отправь в Болдино (в мою вотчину, где водятся курицы, петухи и медведи).
Петр Вяземский был старше Пушкина на семь лет. Это немного, особенно учитывая рано обнаружившееся дарование младшего друга, но между ними пролег водораздел Отечественной войны 1812 года, в которой Вяземский, в отличие от Пушкина, успел принять участие
Так что в Болдине у Пушкина есть в прямом смысле слова родные люди – и мы не знаем, сколько именно, потому что, как он справедливо пишет в том же письме, «потомству не нужно знать о наших человеколюбивых подвигах». Зато мы знаем, что в этот же свой приезд он подпишет вольную «милой и доброй девушке» Ольге Калашниковой. Впрочем, окончательный ее выход из крепостного состояния затянется на полгода, до мая 1831 года – Александру пришлось заручиться согласием матери, чьей крепостной в Михайловском она формально была. Можно представить тяжелый разговор, который пришлось вынести женатому сыну…