– достойная футуристов и обэриутов?
Между тем под нарочито «заумной» авангардной фразой Пушкина скрывается вполне серьезное волнение:
Я женюсь, то есть я жертвую независимостию, моею беспечной, прихотливой независимостию, моими роскошными привычками, странствиями без цели, уединением, непостоянством.
Я готов удвоить жизнь и без того неполную. Я никогда не хлопотал о счастии, я мог обойтиться без него. Теперь мне нужно на двоих, а где мне взять его?
Фрагмент, из которого взята эта фраза, написан в мае 1830 года, сразу после помолвки. И снабжен примечанием «с французского». Да только уж какой тут французский. Пушкин «отстраняется», объективизирует собственные переживания, потому что ему странно, что теперь «я – он», то есть жених, без пяти минут муж. «Молодые люди начинают со мной чиниться: уважают во мне уже неприятеля». Есть от чего загрустить… Мало ли сам Пушкин одолел сих уважаемых неприятелей, то есть наставил рогов мужьям?! И пассаж из «Цыган», на который Пушкин только намекает, потому что адресат знает его не хуже самого автора, – тоже спокойствия не добавляет:
Утешься, друг: она дитя.
Твое унынье безрассудно:
Ты любишь горестно и трудно,
А сердце женское – шутя.
Взгляни: под отдаленным сводом
Гуляет вольная луна;
На всю природу мимоходом
Равно сиянье льет она.
Заглянет в облако любое,
Его так пышно озарит —
И вот – уж перешла в другое;
И то недолго посетит.
Кто место в небе ей укажет,
Примолвя: там остановись!
Кто сердцу юной девы скажет:
Люби одно, не изменись?
Утешься!
Цыганский табор.
Рисунок А. С. Пушкина
Легко было предлагать утешиться романтическому бунтарю Алеко, кочующему по вневременнóй Бессарабии! Реальному Александру в прозаическом 1830 году утешиться было бы гораздо сложнее. Поэтому ему нужно скорее в Москву, к своей юной невесте, пока она действительно сердцем не «перешла в другое место».
В Москву! В Москву!
Но, рвясь в Москву, Пушкин все-таки не забывает напомнить про свое известное Плетнёву пари с Вяземским: будет ли казнен свергнутый в ходе французской Июльской революции 1830 года и схваченный при попытке бегства, спровоцировавший своими неадекватными действиями саму эту революцию премьер-министр герцог Жюль де Полиньяк? Пушкин ставил на то, что будет, но, к счастью, проиграл: казнь была заменена на пожизненное заключение, но и оно еще при жизни Пушкина, в 1836 году, оказалось заменено высылкой из страны. И, в качестве cup de grace, или, как сказали бы в эпоху рэп-батлов, панчлайном хвастается перед другом дебютом в непривычном амплуа проповедника.
Судьба герцога де Полиньяка может служить грозным предупреждением политикам-консерваторам, уверенным, что на дружный вопль «перемен!» можно безнаказанно плевать сколь угодно долго. Любопытно, что его сын Эдмон тоже вошел в историю – но как утонченнейший эстет-декадент, композитор-импрессионист. Что для детей реакционеров тоже не редкость
Он не стал доверять это бумаге, надеясь вскорости поведать об этом новом «скилле» Плетнёву лично. Но до нас дошел пересказ воспоминания об этом примечательном событии, которое приводит Вересаев в книге «Пушкин в жизни»:
«Что же вы делали в деревне, А. С-ч? – спрашивала Бутурлина. – Скучали?» – «Некогда было, Анна Петровна. Я даже говорил проповеди». – «Проповеди?» – «Да, в церкви, с амвона, по случаю холеры. Увещевал их. – И холера послана вам, братцы, оттого, что вы оброка не платите, пьянствуете. А если вы будете продолжать так же, то вас будут сечь. Аминь!»
Неудивительно, что Пушкин не решился доверить свои опыты на ниве богословия почтовой бумаге. В апреле 1824 года одной фразы об «уроках чистого афеизма» из вскрытого письма Кюхельбекеру (или Вяземскому) оказалось достаточно, чтобы ссылка в провинциальную, но оживленную Одессу, которую он отбывал с устрицами и шампанским, заменилась высылкой в глухое псковское Михайловское. Что ж говорить о такой «проповеди»!
Наверное, петербуржскому интеллектуалу чуднó было оказаться вдруг в роли патриархального барина, отца своих крестьян, который не только распоряжается их жизнями, но и окормляет духовно. Но —
…много
Переменилось в жизни для меня,
И сам, покорный общему закону,
Переменился я…
Тем более что болдинская Успенская церковь, заложенная еще при дедах Пушкина, высится буквально за забором барской усадьбы. Так что новоявленный помещик мог, фигурально выражаясь, отправиться проповедовать в халате и туфлях: дело обыденное, домашнее.
/пн-вт 29–30 сентября
Пушкин посещает княгиню Голицыну, чтобы точнее узнать, как выбираться из карантинов.
«Медная бабушка» и французский outchitel / пятое письмо
Я уже почти готов сесть в экипаж, хотя дела мои еще не закончены и я совершенно пал духом. Вы очень добры, предсказывая мне задержку в Богородецке лишь на 6 дней. Мне только что сказали, что отсюда до Москвы устроено пять карантинов, и в каждом из них мне придется провести две недели, – подсчитайте-ка, а затем представьте себе, в каком я должен быть собачьем настроении. В довершение благополучия полил дождь и, разумеется, теперь не прекратится до санного пути. Если что и может меня утешить, то это мудрость, с которой проложены дороги отсюда до Москвы; представьте себе, насыпи с обеих сторон, – ни канавы, ни стока для воды, отчего дорога становится ящиком с грязью, – зато пешеходы идут со всеми удобствами по совершенно сухим дорожкам и смеются над увязшими экипажами. Будь проклят час, когда я решился расстаться с вами, чтобы ехать в эту чудную страну грязи, чумы и пожаров, – потому что другого мы здесь не видим.
Me voici sur le point de me mettre en voiture, quoique mes affaires ne soient pas terminées et je suis déjà tout découragé. Vous êtes bien bonne de ne promettre qu’un délai de six jours à Богородецк. On vient de me dire qu’il y a cinq quarantaines établies depuis ici jusqu’à Moscou, et que dans chacune il me faudra passer 14 jours, comptez un peu et puis imaginez quelle chienne d’humeur je dois avoir. Pour surcroît de bonheur la pluie a commencé et comme de raison pour ne plus finir qu’au commencement du traînage. Si quelque chose peut me consoler, c’est la sagesse avec laquelle les routes sont pratiquées d’ici à Moscou: figurez-vous un parapet de chaque côté, point de fossé, point d’issue pour l’eau; ce qui fait que la route est une boîte à boue. En revanche les piétons vont très commodément sur des trottoirs bien secs et se moquent des voitures embourbées. Que maudite soit l’heure où je me décidais à vous quitter pour arriver dans ce beau pays de boue, de peste et d’incendie – car nous ne voyons que ça.
А вы что сейчас поделываете? Как идут дела и что говорит дедушка? Знаете ли, что он мне написал? За Бабушку, по его словам, дают лишь 7000 рублей, и нечего из-за этого тревожить ее уединение. Стоило подымать столько шума! Не смейтесь надо мной, я в бешенстве. Наша свадьба точно бежит от меня; и эта чума с ее карантинами – не отвратительнейшая ли это насмешка, какую только могла придумать судьба? Мой ангел, ваша любовь – единственная вещь на свете, которая мешает мне повеситься на воротах моего печального замка (где, замечу в скобках, мой дед повесил француза-учителя, аббата Николя, которым был недоволен). Не лишайте меня этой любви и верьте, что в ней все мое счастье. Позволяете ли вы обнять вас? Это не имеет никакого значения на расстоянии 500 верст и сквозь 5 карантинов. Карантины эти не выходят у меня из головы. Прощайте же, мой ангел. – Сердечный поклон Наталье Ивановне; от души приветствую ваших сестриц и Сергея. Имеете ли вы известия об остальных?
30 сентября
Que faites vous en attendant? comment vont les affaires et que dit le Grand-Papa? Savez-vous ce qu’il m’a écrit? la Grand’maman ne vaut, dit-il, que 7000 r. et cela ne vaut pas la peine de la déranger dans sa retraite. Ça valait bien la peine de faire tant d’embarras! Ne vous moquez pas de moi, car j’enrage. Notre mariage semble toujours fuir devant moi, et cette peste avec ses quarantaines n’est-elle pas la plus mauvaise plaisanterie que le sort ait pu imaginer. Мой ангел, votre affection est la seule chose de ce monde qui m’empêche de me pendre à la porte cochère de mon triste château (où par parânthèse mon ayeul avait fait pendre un français, un Outchitel, un Abbé Nicole dont il était mécontent), conservez-la moi, cette affection, et croyez que tout mon bonheur est là. Me permettez-vous de vous embrasser? ça ne tire pas à conséquence à 500 verstes de distance et à travers cinq quarantaines. Ces quarantaines ne me sortent pas de la tête. Adieu donc, mon ange. Mes tendres hommages à Наталья Ивановна; je salue de tout mon cœur vos sœurs et Mr Serge. Avez-vous des nouvelles des autres?
30 sept.
К величайшей досаде пушкинистов, до нас не дошло писем Натальи Николаевны Пушкину – мужу и жениху, кроме французской приписочки к письму матери, адресованному ее зятю из Яропольца в 1834 году. Весь остальной корпус исчез. При этом непонятно – то ли она сама уничтожила его, то ли завещала уничтожить сыну Александру (Александровичу), то ли они погибли в 1919 году при пожаре в его доме, то ли (самая авантюрная версия) письма были просто без особого шума вывезены внуками Пушкина в эмиграцию после революции 1917 года и до сих пор хранятся в каком-то частном архиве. Но, прямо сказать, вероятность такого чуда минимальна. Впрочем, эту досаду трудно разделить: помимо филологических или исторических, есть же и этические соображения. А помимо того, рискну сказать – соображения художественные. «Нормальность», то есть заурядность, даже мелочность этих бытовых писем проступила бы особенно резко на фоне эпистолярных шедевров самого Пушкина. Например, этого, 1834 года: