За этим занятием новый хозяин и застал цыганистую девку. Через неделю она уже числилась экономкой с постоянным окладом в триста рублей. Первое распоряжение её было – вечером на конюшню «отблагодарить» Фёдора.
«Двадцать два года спала она не иначе, как у дверей моей спальни, – писал в 1826 году граф А. А. Аракчеев. – Последние пять лет я уже упросил её поставить для себя рядом кровать. Не проходило ни одной ночи, в которую бы я, почувствовав припадок иль произнеся какой-нибудь стон, даже и во сне, чтобы она сего же не услышала, и в то же время входила и стояла у моей кровати, и если я не проснулся, то она возвращалась на свою, а если я сделал оное, проснувшись, то уже заботилась обо мне. Во все время жизни её у меня не мог я никогда упросить её сидеть в моем присутствии, и как скоро я взойду в комнату, она во всё время стояла. Она была столь чувствительна, что если я покажу один неприятный взгляд, то она уже обливалась слезами и не переставала до тех пор, пока я не объясню ей причину моего неудовольствия».
Написано собственноручно сиятельным графом. Вчитайтесь ещё раз, и вы почувствуете, как пытается нежно и благодарно говорить о женщине тот, кто сам никогда толком не умел сказать ничего возвышенного, кто больше привык общаться со своими подчинёнными, с офицерами в казарме, а не с дамами.
Он без неё и дня не мог прожить! Отъедет в Петербург ко двору – и уже скучает, мчится домой, в Грузино, к Настасье своей ненаглядной. А это, считай, не один десяток верст.
Как только Аракчеев «возвысил ее до своей интимности», Настасья Минкина почувствовала себя барыней. Она ходила уже в богатых платьях, приказывала от имени графа, гоняла всех по-чёрному, наказывала немилосердно. Особенно девок молодых не жалела, словно чуяла в них возможных соперниц. А уж если наружностью поприятнее, так вообще пощады не жди. То калёным утюгом грудь сожжёт, то ножницами или ножом лицо исполосует. Лютовала, и никто пожаловаться не смел. А если и доходило что до графа, тут же опровергала всё, уливаясь слезами на его плече.
Желая навсегда привязать Аракчеева к себе, Настасья очень старалась родить ему ребёнка. Знать, старалась не напрасно, о чём однажды графу было доложено прямо во дворец срочным нарочным.
Аракчеев тут же сослался больным и помчался, загоняя лошадей, в Грузино. Выскочил из кареты, не обращая внимания на посторонних, обнял выбежавшую навстречу домоправительницу:
– Настенька, неужели?!
Она счастливо смеялась, краснея от посторонних, тянула графа в дом.
С того времени всё в Грузине было подчинено только её желаниям и приказам. Анастасии Минкиной шел 28-й год. Мальчик родился здоровым и крещён был Михаилом. Тут же приставили к нему кормилицу из соседней деревни…
Порой уставал граф от своей Настеньки, и это она, как женщина, мигом сознавала. И старалась придумать нечто, что заставляло хозяина каждый раз по-новому глядеть на неё.
То новый наряд наденет, из Парижа только что присланный. То предложит ему дорогу построить новую. То вдруг сообщит, что желает грамоте учиться – и он зовёт для неё лучших учителей из столицы. А она спустя месяц подсунет ему письмо в конверте – то-то граф удивится, какие слова выучила писать его Настенька, как зовёт он её, когда они наедине.
Граф будет хранить эти письма и сотни раз перечитывать после смерти своей возлюбленной. Писем сохранится двенадцать, за 1809-й и за 1819–1820 годы. Почему так? А очень просто. В 1809 году, после рождения сына, её влияние на Аракчеева было так велико, что он разными тайными махинациями обеспечил ей дворянство под фамилией Шуйская – задним числом выдал её замуж за только что почившего польского шляхтича. Делал это он, конечно, в первую очередь ради сына – думал о том, что карьера его должна быть при дворе. В 1821 году, когда Мишеньке исполнилось двенадцать, Аракчеев отправил его в Петербургский пажеский корпус. Там постоянно его проведывал, всячески балуя.
Настасья свою благодарность за дворянский титул выразила письменно. Граф плакал, читая это любовное признание с грамматическими ошибками. Впрочем, ошибок в письмах было на удивление мало. Это и заставит позднее исследователей усомниться в авторстве фаворитки. И дело даже не в грамматических ошибках, а в самом литературном стиле, слишком уже высоком для такой личности, как Настасья Минкина-Шуйская.
И докопаются историки, найдут подтверждение, что письма писал по её указке один из учителей питерских, а она только переводила их на свои каракули, так глубоко трогавшие и приводившие в восхищение Аракчеева. Но будет это уже после смерти Настеньки и после смерти самого графа.
Шуйская очень быстро стала незаменимой в графском доме. В особой кухне она по-прежнему готовила для него обед. Получала уже 2400 рублей, зимы проводила в Петербурге, остальное время года – в Грузино, куда всё чаще приезжали именитые гости. К тому времени всё, что Аракчеев хотел переделать, было закончено строительством.
Имение было приведено в образцовый порядок. Посетивший имение историк Карамзин писал, что даже в Европе он не встречал такого великолепия. Каменный дворец, возводимый лучшими архитекторами мира, был закончен к 1806 году.
Сиял золотом огромный Андреевский собор, фонтаны били в зеркальных беседках, на дорожках ни соринки, в доме – ни пылинки. Приехал посмотреть на владения графа и император Александр I. Новая домоправительница дворянских кровей Анастасия Федоровна Шуйская была представлена государю-императору.
Царь всё понял, но ничего против не сказал, хотя и старался общаться только с графом. Свита тоже всё поняла, и с тех пор любой сановник мог попасть к всесильному Аракчееву только с соизволения «злой Наськи», как они стали величать её за глаза.
Конечно, странно, что полуграмотная деревенская девка сумела войти в полное доверие военного министра. Впрочем, бывали и потом похожие истории в нашей стране. Как говорится, сердцу не прикажешь, а если Бог захочет наказать, отнимет разум.
10-го сентября 1825 года случилось страшное. В очередном припадке ярости «злая Наська» истыкала ножом лицо дворовой девки. Вечером в барские покои ворвался жених этой девицы и тем же ножом отрезал Анастасии голову. Граф едва не сошёл с ума. И только несколько дней, проведённых в монастыре, слегка осветлили его разум, и он, вернувшись, устроил великую разборку, казня правых и виноватых.
Тогда-то на следствии и открылось, что Настасья была бесплодна и весь срок беременности носила под платьем подушку. А настоящая мать – та женщина, что стала кормилицей Мишеньки. Всесильная барыня запугала её, пригрозив смертью, и, как только дитя родилось, приказала окрестить и принести к себе. Священники было сказано, что младенец умер при родах, и похоронили пустой гробик.
Надо отдать должное, Аракчеев не отозвал Мишу из пажеского корпуса. Он и потом не мешал ему делать карьеру, просто перестал с ним встречаться. «Сын» получит офицерский чин, станет георгиевский кавалером. После смерти графа быстро сопьется и сгинет в неизвестности.
Расследование раскрыло Аракчееву глаза и на другое. В отсутствие графа никто не собирался хранить ему верность. В постели обожаемой им домоправительницы за эти годы побывало немало мужчин, в том числе и подчинённых графа по военному ведомству. От этого удара в самое сердце Аракчеев никогда не оправился.
Он просто тихо исчез из истории Отечества.
Быть можно дельным человеком…
Граф собою «был безобразен и в речах произношения гнусливого», что людей отталкивало от него. Да и он сам, подолгу бывая в опале, вёл жизнь далеко не светскую. Обыкновенно он вставал в четыре часа утра, до развода караула занимался в кабинете бумажными делами: читал почту, разбирал документы, делал пометки и писал резолюции. Развод караула часто принимал самолично и всегда бывал при этом взыскателен. Не было случая, чтобы кто-то из офицеров остался ненаказанным.
В 12 часов граф обычно ездил во дворец с докладом, и берегись все, мимо кого мчался эскорт, особенно военные. Из дворца возвращался к обеду. Всегда в одно и то же время садился за стол. Иногда приглашал с собою личного доктора, адъютантов или дежурного по канцелярии офицера.
Обед был всегда умеренный, три, редко когда пять блюд, приготовленных просто, но очень вкусно. Вина почти не подавалось. За столом хозяин сидел с полчаса, был разговорчив и шутлив, хотя не жаловал словоохотливости у других.
Званые обеды собирал редко. Один из современников Аракчеева пишет: «Обеденный стол графа был весьма хорош, но порции не должны были превышать известной меры. Так, например, куски жареного мяса или котлеты были определены по числу гостей, и горе тому, кто возьмет две котлеты: отныне он мог рассчитывать на долгое преследование со стороны графа. Порядок же и чистота в доме были такие, что малейшая пылинка на стене, едва приметная для микроскопического наблюдения, имела следствием для слуги палочные удары и арест для чиновника».
После обеда Аракчеев опять принимался за работу. Потом был перерыв на чай и краткую прогулку, после чего он снова садился за письменный стол.
В девять часов вечера обычно ложился спать, хотя частенько в полночь вставал и устраивал ревизию дежурным адъютантам. Такому раз и навсегда установившемуся распорядку дня и образу жизни он никогда не изменял ни под каким предлогом.
Вино не доставляло ему удовольствия, граф не понимал в нем толка. Он не курил и не нюхал табака, потому что государь не любил «табашников».
Аракчеев вообще мало ценил комфорт и жил весьма скромно. Так же равнодушен он был ко всяким видам спорта.
Охотой не занимался, не ловил рыбу, не катался верхом, хотя держал хороших лошадей. Он не искал женского общества, не умел и не любил ухаживать за женщинами, считая, что они только отвлекают от дел.
Он посещал театры, балы и собрания лишь по необходимости. В свободное от службы время играл порой в карты с близкими знакомыми. Это было единственное удовольствие, которое граф себе позволял; оно не отнимало у него много времени и почти ничего не стоило, потому что по крупной он никогда не играл. Все остальные наслаждения для графа Аракчеева как бы не существовали.