Вот свидетельство того же Павлищева, которое кажется наиболее показательным и подходящим: "Обидчивость Кюхельбекера порой, в самом деле, была невыносима... Так, напр., рассердился он на мою мать за то, что она на танцевальном вечере у Трубецких выбрала в котильоне не его, а Дельвига... " "Случай с сестрой Пушкина был без всякого сомнения известен, - рассуждает Тынянов, - а он почти сполна совпадает с причиной дуэли Онегина и Ленского в романе". Все это, конечно, очень недостоверно и натянуто или, лучше, притянуто к литературному анализу композиции "Евгения Онегина".
Биография и творчество Кюхельбекера, воспроизведенные с такой истинно художественной тонкостью и большой исторической проницательностью, с привлечением новых, неизвестных архивных, рукописных материалов - подлинное открытие Тынянова. Широко обрисованы французские связи и симпатии Кюхельбекера.
Излагая любопытные отклики Кюхельбекера на творчество Лермонтова - в связи с чтением его произведений и статей Белинского о них, Тынянов доказывает остроту и историческую значительность многих суждений Кюхельбекера и самостоятельно развивает их. Таковы, например, наблюдения над отражениями стиля грибоедовского "Горя от ума" и стиля "Ижорского" Кюхельбекера в отдельных сценах, репликах и образах персонажей лермонтовского "Маскарада". Очень интересно подчеркнутое Ю. Н. Тыняновым замечание Кюхельбекера о лермонтовской "спайке" самых разнообразных чужих стилистических элементов и литературных позаимствований в одно органическое целое. Эту идею - независимо от Кюхельбекера - с большим блеском развивал проф. Б. М. Эйхенбаум в своей первой монографии "Лермонтов" (1924).
Ю. Н. Тынянову было в высшей степени присуще чувство современности, творческое поэтическое восприятие исторических аналогий и соответствий. В статье "Проза Пушкина", подвергая анализу замысел и композицию "Арапа Петра Великого", Ю. Н. Тынянов останавливается па таких фразах: "Россия представлялась Ибрагиму огромной мастерской, где движутся одни машины, где каждый работник, подчиненный заведенному порядку, занят своим делом. Он почитал и себя обязанным трудиться у собственного станка... Пафос этой вещи - новый человек, соратник Петра в деле преобразования, обладавший новой высокой культурой".
Тыняновский анализ "Сюжета "Горя от ума" представляет собой необычайное сочетание тонкого критического чутья, основательного знания конкретно-исторической общественной ситуации и глубокого литературоведческого понимания авторского замысла и способов его художественного воплощения. Ю. Н. Тынянов убедительно показывает, как последовательно и художественно ясно - в драматическом воспроизведении представлены этапы развития общественного мнения о сумасшествии Чацкого, как типичен этот мотив "клеветы" для обывательско-дворянской, застойно-консервативной психологии той эпохи и к какому выводу ("он карбонарий") этот мотив приводил в своем крайнем воплощении. Следуя за Сенковским, Тынянов сопоставлял "Горе от ума" с "Женитьбой Фигаро" Бомарше. К истолкованию сюжета "Горя от ума" привлечены многочисленные общественные явления современной эпохи и портрет Якубовича ("В горах изранен в лоб, сошел с ума от раны"), и история с Чаадаевым, и жизненные обстоятельства Кюхельбекера, его бурные столкновения с обществом, толки о Байроне. Вместе с тем Ю. Н. Тынянову удалось доказать, что в "Горе от ума" совершен переворот в истории русской драмы - переход от изображения личностей к типам и новый смелый синтез комического и трагического, комедии и трагедии.
Так на широком культурно-историческом фоне вырисовывается новая оценка, новый образ "Горя от ума": "Горе от ума" - комедия о том времени, о безвременье, о женской власти и мужском упадке, о великом историческом вековом счете за героическую народную войну: на свободу крестьян, на великую национальную культуру, на военную мощь русского народа - счете, неоплаченном и приведшем к декабрю 1825 г.".
Естественно, что центром или центральной базой историко-литературных исследований Ю. Н. Тынянова было творчество Пушкина. Сюда относится много частных его работ и наблюдений. Но и в этих трудах за отдельными, казалось бы, периферийными или специальными, узкоконкретными задачами Ю. Н. Тынянов умел открывать широкие исторические и теоретические перспективы литературной науки.
Так, получило широкую известность очень важное для понимания развития стилей русской художественной прозы (например, Л. Толстого) наблюдение Ю. Н. Тынянова над структурой образа автора в пушкинском "Путешествии в Арзрум". По мнению Ю. Н. Тынянова, "главная стилистическая черта "Путешествия": объективность рассказа, нейтральность авторского лица". Автор как бы отказывается судить о иерархии описываемых предметов и событий, о том, что важно и что не важно, в результате чего получается искажение перспективы. Этот метод изображения и описания, несомненно, оказал влияние на автора "Войны и мира".
В незаконченной статье "О композиции "Евгения Онегина" Ю. Н. Тынянов сначала обсуждает важный вопрос о структурных различиях поэзии и прозы. Он выдвинул такой принцип разграничения: "Деформация звука ролью значения конструктивный принцип прозы: деформация значения ролью звучания конструктивный принцип поэзии. Частичные перемены соотношения этих двух элементов - движущий фактор и прозы и поэзии".
Поэтому прозаический смысл всегда отличен от поэтического; с этим согласуется тот факт, что и синтаксис и самая лексика поэзии и прозы существенно различны.
Крупнейшей семантической единицей прозаического романа является герой. Но "герой стихового романа не есть герой того же романа, переложенного в прозу". Не надо фантазировать по отношению к "Евгению Онегину" о том, чего нет в тексте этого произведения. "Выпуск романа по главам, с промежутками по нескольку лет, - совершенно очевидно разрушал всякую установку на план действия, на сюжет, как на фабулу; не динамика семантических скачков, а динамика слова в его поэтическом значении. Не развитие действия, а развитие словесного плана".
Эти тыняновские наблюдения и заметки не определяют и не разъясняют вполне композиции "Евгения Онегина". Но в них много остроумных мыслей. Все это настраивает на решительный пересмотр проблем композиции "Евгения Онегина", структуры образов его персонажей и специфических особенностей стилей этого романа.
В статье "Пушкин и Тютчев" на основе тщательного анализа большого разнообразного материала раскрывается сдержанное, отнюдь не сочувственное отношение Пушкина к поэзии Тютчева, рисуется широкая картина развития русской поэзии в 30-е годы, идущей непушкинскими путями, и предлагается острая характеристика своеобразия тютчевского творчества с его тяготением к жанру "фрагмента", к индивидуализированной структуре образа, к общим философическим темам. "Стихи Тютчева связаны с рядом литературных ассоциаций, и в большой мере его поэзия - поэзия о поэзии".
Ю. H. Тынянов стремился понять общие закономерности развития пушкинского стиля. Он думал, что здесь коренится исток или начало всех течений в истории русской поэзии XIX в. Он видел, что современное ему изучение творческого наследия Пушкина движется часто по ложному пути.
Трезвый, точный и методологически безупречный, в его историко-филологическом существе, тыняновский анализ тех любительских приемов, с помощью которых энтузиасты и партизаны пушкиноведения (например, Н. О. Лернер) стремились приписать великому нашему поэту понравившиеся им анонимные литературные тексты первых десятилетни XIX в., остроумен, беспощаден и очень поучителен.
Проблема развития стиля Пушкина во всех разновидностях нашла свое воплощение и освещение в обобщающем очерке Ю. Н. Тынянова "Пушкин". Здесь Ю. Н. Тынянов дает яркую и во многом подтвержденную последующими разысканиями картину развития пушкинского творчества. Он справедливо отстаивает значение лицейской лирики Пушкина, подчеркивая, что "Пушкин никогда не отказывался от лицейских стихов". Переработка их в 1825 г. полна глубокого стилистического интереса. "...Пушкин считал лицейские стихи не подготовительной черновой работой отроческих лет, а вполне определенным этапом своей поэзии". Лицейская лирика Пушкина "неразрывно связана с периферией литературного течения, называемого "карамзинским". Трудно согласиться с Ю. Н. Тыняновым в его оценке и интерпретации пушкинской лирики послелицейского периода как непосредственного поэтико-реалистического и поэтически точного воспроизведения "конкретных жизненных обстоятельств". Тут он разделял широко распространенный и теперь предрассудок, что Пушкин был в искусстве реалистом почти от самого рождения. Впрочем, к понятию реализма здесь подмешивался далекий от него признак автобиографичности. Это смешанное антипоэтическое, а отчасти и антиисторическое представление и сейчас владеет сознанием многих из читателей и толкователей пушкинской поэзии. Но и здесь основное обобщение Ю. Н. Тынянова не потеряло цены и до сих пор: "Элегии, наряду с посланиями, явились у Пушкина жанром, уже не противоречащим большим задачам и большим жанрам литературы, эпосу и драме, как то было в поэзии непосредственно предшествовавшего периода, когда элегии с изображениями общих чувств и условных героинь превратились в мелочной жанр, жанр мелочей. Напротив, лирика стала у Пушкина как бы средством овладения действительностью в ее конкретных чертах и первым, главным путем к эпосу и драме" (см. "Безыменная любовь").
Тынянов поднимает важную для раннего течения пушкинской поэтики проблему "литературной личности" (я бы сказал: "образа автора"). "Противоречивость лексических рядов", "эклектическая маскировка предметов", словесные излишества - характерные черты этой стилизаторской лирики. Кризис этого стиля и выход из него относятся к 1817-1818 гг. Выступают новые черты лирического героя и образа автора ("потомок негров безобразный", а затем "высокий поэт", ср. "Поэт и чернь" и др.). Изложение сжимается, выдвигается принцип "недоговоренности". "Слово стало заменять у Пушкина свое