Неправильный, небрежный лепет,
Неточный выговор речей и т. д.
"Евгений Онегин", гл. III, строфа XXIX
Ср., например, ее письмо от 12 марта 1811 г.: "Цалую вас маи милые детионки Сонюшку, Катиньку и Андрюшу... Прощайте май друзья, нежно вас обнимаю и посылаю вам свое благословление"; или от 17 марта того же года: "Ведите себя харашенько, Сонюшка и Катинька, учитесь также очень хорошо, чтоб мне весело было, как к вам приеду. Пиши мне мною, Сонюшка, об себе и об милой Катиньке и Андрюше. Нежно, нежно вас обнимаю и цалую маих ангелов. Христос с вами, маи душиньки".*
Знакомство с Карамзиной продолжалось у Пушкина в Петербурге после окончания лицея.
Карамзина пишет Вяземскому с ласковой иронией о бурной жизни Пушкина 23 марта 1820 г. (уже незадолго до его высылки) : "Пушкин всякий день имеет дуэли: благодаря бога, они не смертоносны, бойцы всегда остаются невредимы". **
Карамзина, судя по письмам Пушкина, вовсе не растворилась в личности своего знаменитого мужа, занимает свое, самостоятельное место. В стихотворной записке к Жуковскому, 1819 г., он пишет:
Скажи - не будешь ли сегодня
С Карамзиным, с Карамзиной?
Нужно знать пушкинские интонации, чтобы быть уверенным, что здесь не простое и бессодержательное повторение и не безвкусная замена простого выражения "Карамзины", а именно значительное подчеркивание женского имени.
Трижды на юге Пушкин вспоминает имя Карамзиной рядом с именем другого его петербургского увлечения - знаменитой Авдотьей Голицыной. Он пишет А. И. Тургеневу 7 мая 1821 г. из Кишинева:
"Без Карамзиных, без вас двух, да еще без некоторых избранных соскучишься и не в Кишиневе, а вдали от камина княгини Голицыной замерзнешь и под небом Италии"; к тому же А. И. Тургеневу 1 декабря 1823 г. из Одессы: "Благодарю вас за то, что вы успокоили меня насчет Николая Михайловича и Катерины Андреевны Карамзиных - но что делает поэтическая незабвенная, конституциональная, антипольская, небесная княгиня Голицына?" 14 июля 1824 г. в письме к нему же он снова соединяет оба имени: "Целую руку К. А. Карамзиной и княгине Голицыной constitutionnelle on anti-constitutionnelle, mais toujours adorable comme la libertй". ***
* "Старина и новизна", 1897, кн. I, стр. 5, 7.
** П. П. Вяземский. Полное собрание сочинений, стр. 476.
*** Конституционалистке или антиконституционалистке, но всегда обожаемой, как свобода (франц.). - Прим ред.
20 декабря 1824 г. он просит брата: "Напиши мне нечто о Карамзине, ой, ых". И снова это, конечно, скрытая просьба написать именно о Карамзиной.
Так, он привычно соединяет ее имя в пересчете с Голицыной или с мужем и семьей. И хотя первое характеризует самую окраску мысли, но все же пересчет привычно скрывает совершенно особое значение для Пушкина одного этого имени.
Перечисляя отдельно имена Карамзина и Карамзиной, Пушкин никогда не сливал их в один образ.
Даже то немногое, что мы знаем о Карамзиной, отчетливо показывает ее самостоятельность. Это сказывается, например, в письме ее к А. И. Тургеневу из Ревеля от 11 августа 1826 г., после смерти Карамзина: "Как мы страдали, узнав об ужасных арестах виновных, вы и г-жи Муравьевы * омрачили самым печальным образом наше воображение, вы, по крайней мере, имеете в настоящее время еще некоторую отсрочку,[16] но ее состояние ужасно". И она желает ему "мужества, необходимого для того, чтобы ждать лучшего будущею". Это отношение к судьбе декабристов в корне отличается от отношения самого Карамзина. [17]
* А. И. Тургенев - брат декабриста II. И. Тургенева. Муравьевы - мать и жена декабриста H. M. Муравьева.
Позднее наблюдательная Смирнова распознала особое значение, особое отношение Пушкина к уже стареющей Карамзиной:
"Я наблюдала также за его обращением с г-жей Карамзиной: это не только простая почтительность по отношению к женщине уже старой, - это нечто более ласковое. Он чрезвычайно дружески почтителен с княгиней Вяземской, m-me Хитрово, но его обращение с Карамзиной совсем не то". [18] А ведь за В. Ф. Вяземской Пушкин когда-то "ухаживал", а ведь слепо влюбленная в него Хитрово была с ним в близости.
Пушкин женится, и первое имя, которое возникает у него здесь Карамзина. Его живо интересует ее отношение к этому шагу, он как бы просит совета, участия, хочет знать ее слова.
Он пишет 2 мая 1830 г. из Москвы Вяземскому: "Сказывал ты Катерине Андреевне о моей помолвке? я уверен в ее участии, но передай мне ее слова они нужны моему сердцу, и теперь не совсем счастливому".
После женитьбы он с женою написал ей. Карамзина ответила ему и Наталье Николаевне.
Ее письмо к нему - это вовсе не простая любезность, сама собою разумеющаяся. Она пишет ему (от 3 марта 1831 г., письмо французское): "Я очень признательна, что вы думали обо мне в первые мгновения вашего счастья, это истинное доказательство вашей дружбы". Она надеется, что теперь его жизнь станет так тиха и спокойна, как была бурна и мрачна до сих пор. Она желает ему, чтобы его сердце, всегда такое доброе, очистилось рядом с молодой женой. Она радуется, что является свидетельницей его спокойных чистых радостей. И совсем по-иному звучат тут же ее слова, обращенные к Наталье Николаевне. Прежде всего она отвечает на ее "любезные строки" не личным письмом, а просит Пушкина быть истолкователем ее перед супругою:
"Я вас уполномочиваю быть моим толмачом перед госпожей Пушкиной, выразить ей мою благодарность за ее любезные строки и сказать ей, что я принимаю с чувствительностью ее юную дружбу, уверить ее, что, несмотря на мою суровую и холодную внешность, она найдет во мне сердце, готовое любить ее всегда, в особенности, если она ручается за счастье своего мужа". [19]
Екатерина Андреевна требовала от жены его счастья.
Как она была близка Пушкину-поэту, его творчеству, видно из записок дочери Натальи Николаевны - А. П. Араповой, писавшей о своей матери по ее личным воспоминаниям и рассказам: "Преклоняясь перед авторитетом Карамзиной, Жуковского или Вяземского, она не пыталась удерживать Пушкина, когда знала, что он рвется к ним за советом..." [20]
Эти отношения характеризует хотя бы тот факт, что 22 июля 1833 г. Пушкин просил позволения об отпуске в Дерпт для посещения Е. А. Карамзиной, перед тем как ехать в Казань и Оренбург. (Посещение не состоялось.)
Одну из очень немногих, Пушкин посвятил Карамзину в свою семейную драму, использованную врагами для его гибели. Перед смертью он хотел ее видеть.
Жуковский передает в записях:
"Карамзина? тут ли Карамзина? - спросил он спустя немного. Ее не было; за нею немедленно послали и она скоро приехала. Свидание их продолжалось только минуту, но, когда Катерина Андреевна отошла от постели, он ее кликнул и сказал: "Перекрестите меня!" Потом поцеловал у нее руку". [21]
Вяземский пишет об этом свидании, [22] по-видимому, более точно, дословно передавая слова Пушкина (это единственная русская фраза во французском тексте его письма к E. H. Орловой от 6 февраля 1837 г.). * "Когда пришел черед госпожи (Карамзиной) , она, прощаясь с ним, издали перекрестила его.
- Подойдите ближе, сказал он, и перекрестите хорошенько".
Тургенев передает: "Она зарыдала и вышла". [23]
Прекрасно осведомленная сестра Стурдзы Эдлинг писала об этом предсмертном свидании поэту В. Г. Теплякову 17 марта 1837 г.: "Меня очень тронуло известие, что первая особа, о которой после катастрофы спросил Пушкин, была Карамзина, предмет его первой и благородной привязанности". **
* "Новый мир", 1931, 12, стр. 191.
** "Русская старина", 1896. август, стр. 417.
Первая любовь Пушкина, о которой знали только люди, знавшие все, о которой он вспомнил, умирая, - вот характер отношений Пушкина и Карамзиной.
Не было никаких оснований таить любовь ни к М. Арк. Голицыной, ни к М. Раевской.
Были все основания скрывать всю жизнь любовь и страсть к Карамзиной. Старше его почти на 20 лет (как и Авдотья Голицына), жена великого писателя, авторитета и руководителя не только литературных вкусов его молодости, но и всего старшего поколения, от отца Сергея Львовича, дяди Василия Львовича до П. А. Вяземского, она была неприкосновенна, самое имя ее в этом контексте - запретно.
Главною по значению элегией цикла "утаенной любви", неоднократно упоминаемой и цитируемой Гершензоном, является прежде всего элегия "Погасло дневное светило".
До сих пор было неизвестно, воспоминание о ком явилось главным сюжетом величайшей элегии Пушкина. Обстоятельства и дата ее написания известны. 24 сентября 1820 г. Пушкин писал брату из Кишинева: "Морем отправились мы мимо полуденных берегов Тавриды в Юрзуф, где находилось семейство Раевского. Ночью на корабле написал я Элегию, которую тебе присылаю; отошли ее Гречу без подписи". [24]
Таким образом, элегия была написана в конце августа 1820 г. на борту военного брига, который был предоставлен генералу Раевскому для проезда из Феодосии в Гурзуф. В элегии, написанной в 20-м году, дважды (в начале и конце) говорится о любви прежних лет:
Я вспомнил прежних лет безумную любовь...
...Но прежних сердца ран,
Глубоких ран любви, ничто не излечило...
Выражение "прежние лета" в 1820 г. могло относиться только к годам, отделенным временем и пространством от непосредственно предшествующих петербургских лет; таков 1816 г., год первого знакомства с Карамзиной, к которому относится элегия: "Счастлив, кто в страсти сам себе..."
Комментаторами было отмечено в элегии любопытное, с трудом поддающееся объяснению противоречие: говоря о местах, которые он впервые видит, мимо которых впервые проезжает, Пушкин говорит о своих воспоминаниях, связанных с этими местами, о воспоминаниях любви:
Я вижу берег отдаленный,
Земли полуденной волшебные края;