Дело вел с большим шумом Уваров, втянувший в него множество лиц. Так, способствовал объявлению его сумасшедшим и изгнанию почтенный казанский профессор, медик Фукс, знакомый с Пушкиным, которому это дело впоследствии вспоминали. Дело Чаадаева носило характер политический, с изъятием всех бумаг, допросами и т. д.
"Замешанным" боялся оказаться даже А. И. Тургенев (как брат декабриста-эмигранта Н. И. Тургенева). Реальные формы наказания были не только "моральные" (Тургенев высказал опасение, что от визитов врача и т. п. Чаадаев действительно помешался). Тургенев писал 3 ноября 1836 г.: "Доктор приезжает наведываться о его официальной болезни. Он должен был совершить какой-то раздел с братом: сумасшедший этого не может". [29]
Открытием Грибоедова была речевая жизненность действующих лиц. Пушкин, прочтя в 1825 г. его пьесу, в этом убедился. Возражая против типичности Репетилова ("В нем 2, 3, 10 характеров"), он раз и навсегда покончил с исключительно лирической, автобиографической трактовкой Чацкого, указав на то, что перед нами "ученик Грибоедова", "напитавшийся его мыслями, остротами и сатирическими замечаниями. Все. что говорит он - очень умно. Но кому говорит он все это? Фамусову? Скалозубу? На бале московским бабушкам? Молчалину? Это непростительно". [30] Пушкин указывает на центральную сцену в пьесе, на самую смелую новизну во всей новой для театра и литературы пьесе. Конец III действия совершенно менял трактовку комедии вообще и главного лица в ней, в частности. Горячий сатирический монолог Чацкого о "французике из Бордо" является одним из идейных центров пьесы. Этот монолог обрывается следующим образом:
И в Петербурге, и в Москве,
Кто недруг выписных лиц, вычур, слов кудрявых,
В чьей, по несчастью, голове
Пять, шесть найдется мыслей здравых,
И он осмелится их гласно объявлять,
Глядь...
(Оглядывается, все в вальсе кружатся с величайшим
усердием. Старики разбрелись к карточным столам).
Конец третьего действия.
Центр комедии - в комичности положения самого Чацкого, и здесь комичность является средством трагического, а комедия - видом трагедии. Пушкин необыкновенно ясно увидел эту черту Чацкого. И здесь был жизненный переход в изучениях Грибоедова от Чаадаева к Кюхельбекеру, у которого была "этих особенностей бездна". Это центральное место комедии, несомненно, связано с судьбой, положением уже не Чаадаева, а этого друга Грибоедова, который попал в Тифлис, как Чацкий в Москву, - после Западной Европы.
Положительно напоминает Кюхельбекера, а главное - тогдашнее отношение общества к нему, от которого Кюхельбекер бежал в Тифлис к Грибоедову, следующая сцена:
Софья Хотите ли знать истины два слова?
Малейшая в ком странность чуть видна,
Веселость ваша не скромна,
У вас тотчас уж острота готова,
А сами вы...
Чацкий Я сам? не правда ли смешон?
Софья Да! грозный взгляд, и резкий тон,
И этих в вас особенностей бездна,
А над собой гроза куда не бесполезна.
Чацкий Я странен? А не странен кто ж?
Тот, кто на всех глупцов похож...
Эта черта фотографически близка к Кюхельбекеру. Странность, притом смешная, грозный взгляд и резкий тон и даже "эти особенности" близки к Кюхельбекеру, и толкам вокруг него.
Этим можно было бы ограничиться, если бы не сугубая близость положений и некоторые особенные моменты биографии Кюхельбекера, который был свидетелем создания "Горя от ума". В 1833 г., в Свеаборгской крепости, Кюхельбекер, возражая М. Дмитриеву и другим критикам по поводу их "предательских похвал удачным портретам", видя совсем не в этом главное, писал: "Очень понимаю, что они хотели сказать, но знаю (и знать это я очень могу, потому что Грибоедов писал "Горе от ума" почти при мне, по крайней мере, мне первому читал каждое отдельное явление непосредственно после того, как оно было написано), знаю, что поэт никогда не был намерен писать подобные портреты". [31] Эта роль Кюхельбекера, роль близкого и первого слушателя - сразу по мере готовности каждого явления, - избавляет от необходимости называть порознь источники тех характерных мест, которые в полной совокупности объясняются личностью Кюхельбекера. Так, например, именно жизненными обстоятельствами и значением Кюхельбекера для всех названных школ и учреждений, а этих, всем известных школ и учреждений - для жизни Кюхельбекера, следует объяснить источник разговора Хлёстовой и княгини:
Хлёстова И впрямь с ума сойдешь от этих, от одних
От пансионов, школ, лицеев, как бишь их.
Да от ланкартачных взаимных обучений,
Княгиня Нет, в Петербурге институт
Пе-да-го-гический, так, кажется, зовут;
Там упражняются в расколах и в безверьи
Профессоры!
Здесь дан полный и точный список учебных заведений, в которых учился и преподавал Кюхельбекер, и названо общество, секретарем которого он был. Все это было жизненно с ним связано. Он окончил в 1817 г. Царскосельский лицей, был одним из главных профессоров Педагогического института и воспитателей его пансиона, должен был подать в отставку перед отъездом за границу; был одним из самых горячих деятелей, секретарем "С.-Петербургского общества учреждения училищ взаимного обучения по методе Бэля и Ланкастера", управлявшегося членами Союза благоденствия.
Были и живые впечатления общения с Кюхельбекером, отразившиеся в пьесе (Кюхельбекер был и при окончании пьесы, и его бурные столкновения с обществом не прошли без следа для многих страниц пьесы). Таков, например, был донос профессора И. И. Давыдова на Кюхельбекера в Москве, в 1823 г., по поводу того, что воспитанница женского пансиона, в котором преподавал в Москве находившийся без средств к жизни Кюхельбекер, ответила на экзамене на вопрос, чем отличается человек от остальных творений, - только даром речи, - что, несомненно, было недостаточно с точки зрения закона божия. Донос профессора Давыдова грозил запрещением только что разрешенного журнала "Мнемозина", запрещением преподавать и высылкой.
В знаменитой речи Чацкого "А судьи кто?" есть место, несомненно относящееся к Кюхельбекеру, вернее и уже - к этому эпизоду его жизни:
Или в душе его сам бог возбудит жар
К искусствам творческим, высоким и прекрасным,
Они тотчас: разбой! пожар!
И прослывет у них мечтателем! опасным!!
Конечно, здесь Грибоедов думал о Кюхельбекере, которому как раз в это время грозил профессор Давыдов. Между тем Кюхельбекер в 1821 г. писал в стихотворении "Грибоедову":
Певец, тебе даны рукой судьбы
Душа живая, пламень чувства,
Веселье тихое и светлая любовь,
Святые таинства высокого искусства...
Однако роль Кюхельбекера в создании пьесы, проходившем в его обществе, была значительно глубже. Недаром Кюхельбекер писал о "завязке": "...Вся завязка состоит в противоположности Чацкого прочим лицам: тут, точно, нет никаких намерений, которых одни желают достигнуть, которым другие противятся, нет борьбы выгод, нет того, что в драматургии называется интригою. Дан Чацкий, даны прочие характеры, они сведены вместе, и показано, какова непременно должна быть встреча этих антиподов, - и только. Это очень просто, но в сей-то именно простоте - новость, смелость, величие того поэтического соображения, которого не поняли ни противники Грибоедова, ни его неловкие защитники". [32] И о простоте поэтического сюжета Кюхельбекер писал, понимая и зная больше, чем критика.
Кюхельбекер путешествовал по Западной Европе с сентября 1820 г. до августа 1821 г., а в сентябре уже принужден был уехать в Тифлис. Таким образом, свидетель создания и первый слушатель "Горя от ума" прибыл к Грибоедову из Европы, как прибывает Чацкий. В статье о путешествии Кюхельбекера по Западной Европе я изложил сведения о роли Кюхельбекера как пропагандиста на Западе русской литературы. [33]
Впечатления от личности Кюхельбекера, от преследований и слухов вокруг него - это вовсе не главная его роль в создании "Горя от ума".
Он прибыл в Тифлис почти непосредственно из Западной Европы... Тургенев писал Вяземскому (оба принимали деятельное участие в устройстве судьбы Кюхельбекера): "Государь знал все о нем; полагал его в Греции". [34] Царь не только интересовался деятельностью Кюхельбекера за границей, не только был осведомлен о нем ("знал все о нем"), но и "полагал его в Греции". Последняя фраза показывает, как далеко зашли предварительные шаги Кюхельбекера по отъезду в Грецию. Еще яснее показывают это стихотворения Кюхельбекера. Таково стихотворение "К друзьям на Рейне", последние строфы которого становятся понятны только в том случае, если стихотворение было написано после решения принять участие в борьбе греков за независимость:
Иль меня на поле славы Ждет неотразимый рок? ...Да паду же за свободу, За любовь души моей, Жертва славному народу, Гордость плачущих друзей!..
Уже очень рано это было связано с Байроном, его личностью, его политической борьбой, его творчеством. Личная биография Байрона была широко известна, занимала весь мир. В 1816 г. разыгралось громкое дело с его разводом. Преследование общественного мнения Британии было таково, что в 1816 г. последовал отъезд Байрона из Англии (в Италию). В 1820 г. он обращается в лондонский греческий комитет (Бентам, Гобгауз и др.) о помощи Греции и избирается его членом.
Личная драма Байрона, о которой, конечно, говорил Грибоедов, по неизвестным причинам не смогший быть в Греции и принять участие в войне греков за независимость. - эта личная, биографическая драма Байрона имеет для Грибоедова особое значение. У нас более или менее подробно изучен "байронизм" Пушкина. При полной неизученности Грибоедова как биографической, так и историко-литературной, вопрос об отношении к Байрону Грибоедова освещен крайне слабо. Между тем изучение его необходимо. Биография Грибоедова, самый характер его, раскрывающийся в ряде известных р