255. Не революционной, а эволюционной динамикой Сталин объяснял процесс появления соцреалистической эстетики, которая уже не воспринималась как созданная на основе «классической», а понималась как ее буквальное развитие. Иначе говоря, по сталинской логике, всевозможные методы, из числа которых соцреализм был выбран как основной, являлись лишь подвижными модусами при статичном диктуме. В итоге родоначальником социалистического реализма сперва провозгласили Максима Горького, назвав роман «Мать» (1906–1907) «классическим» текстом, предвосхитившим соцреалистическую эстетику256, а уже после его смерти в 1936 году выстроили ложную генеалогию «основного метода», включив в нее почти всю классическую литературу XIX века в диапазоне от Радищева и Пушкина до Гаршина и Чехова как предсоцреалистическую. Все это стало возможным в результате изобретения партийцами довольно топорной связки соцреализма с классикой, которую никто попросту не решался поставить под сомнение. Именно эта идея стояла за тезисом, который в 1933 году сформулировали М. М. Розенталь и Е. Ф. Усиевич на страницах «Литературного критика»:
нельзя понять сущности этого лозунга <социалистического реализма. – Д. Ц.>, не поняв того, что он является выводом из истории развития искусства и литературы, – выводом, сделанным пролетариатом, марксизмом-ленинизмом257.
Более общий вид сталинская мысль о «преемственном развитии» реализмов обрела в речи Жданова на вечернем заседании Первого Всесоюзного съезда советских писателей 17 августа 1934 года. Секретарь ЦК обращал внимание присутствовавших на то, что
нельзя быть инженером человеческих душ, не зная техники литературного дела, причем необходимо заметить, что техника писательского дела имеет ряд специфических особенностей.
Родов оружия у вас много. Советская литература имеет все возможности применить эти роды оружия (жанры, стили, формы и приемы литературного творчества) в их разнообразии и полноте, отбирая все лучшее, что создано в этой области всеми предшествующими эпохами. С этой точки зрения овладение техникой дела, критическое усвоение литературного наследства всех эпох представляет собою задачу, без решения которой вы не станете инженерами человеческих душ.
Товарищи, пролетариат, как и в других областях материальной и духовной культуры, является единственным наследником всего лучшего, что есть в сокровищнице мировой литературы. Буржуазия размотала литературное наследство, мы обязаны его тщательно собрать, изучать и, критически освоив, двигаться вперед258.
Используя давнюю горьковскую метафору «сокровищницы»259, Жданов как бы утверждал хозяйское положение советских наследников, что открывало путь не только к собиранию «размотанного наследства», но и к его музеефикации. Неограниченность конкретными временными рамками становилась едва ли не главным условием создания альтернативного нарратива о культурной истории с выгодно расставленными акцентами. Повторенный Ждановым рапповский тезис о необходимости «учиться у классиков» хотя и расценивался многими участниками шедших в то время споров как анахронизм или, по крайней мере, как «общее место»260, но тем не менее был быстро подхвачен делегатами и всячески обыгран в речах и выступлениях писателей как из РСФСР, так и из всех советских республик, где тут же, несмотря на отсутствие у некоторых национальной литературной традиции, нашлись свои «классики». Прагматика этой мистификации состояла в необходимости убедить писателей-«националов» в их способности положить начало этой литературной традиции. Неслучайно Горький в докладе съезду говорил, что
советская литература не является только литературой – русского языка, это – всесоюзная литература. Так как литераторы братских нам республик, отличаясь от нас только языком, живут и работают при свете и под благотворным влиянием той же идеи, объединяющей весь раздробленный капитализмом мир трудящихся, – ясно, что мы не имеем права игнорировать литературное творчество нацменьшинств только потому, что нас больше. Ценность искусства измеряется не количеством, а качеством. Если у нас в прошлом – гигант Пушкин, отсюда еще не значит, что армяне, грузины, татары, украинцы и прочие племена (sic!) не способны дать величайших мастеров литературы, музыки, живописи, зодчества261.
Значение же русской «классики» определялось собравшимися как всецело прикладное, о чем свидетельствует произнесенная на шестом заседании реплика М. Ф. Чумандрина: «Характерно, что в формировании пролетарского, социалистического специалиста нам бо́льшую помощь оказывает Пушкин, Гоголь, Тургенев, Толстой, нежели современники, пишущие на самые актуальные темы»262.
Однако, как это видно по стенографическому отчету, почти никто из присутствовавших на съезде писателей, несмотря на почти десятилетие длившиеся обсуждения и споры, так до конца и не представлял, в чем же должен состоять принцип «учебы у классиков», – тогда уже освободившийся от диктата «диалектико-материалистического метода», но почти сразу же поставленный в зависимость от социалистического реализма.
Единственным внятным положением, звучавшим почти от каждого из выступавших, был призыв к отказу от «эпигонства», «механического подражательства» и «копирования». Лишь на десятом заседании (утреннее; 23 августа) И. К. Луппол, отсылая к плехановским теоретико-эстетическим положениям из трактата «Обоснование и защита марксизма» (1894), указал на новую смысловую грань в решении этого вопроса и попутно отметил, что «не нужно копировать, не нужно списывать и переписывать классиков, а нужно у классиков учиться мастерству. У классиков было мастерство, и не только мастерство слова, но и мастерство мысли. У нас часто писателей называют художниками слова. Это верно. Но гениален и велик тот писатель, который является не только художником слова, но и художником мысли»263. Луппол также подчеркивал необходимость опоры на классику не только в писательской, но и в литературно-критической работе264.
К середине съезда в рассуждениях о классике и классическом наметился утопический горизонт, отчетливее всего обозначенный в заключительном фрагменте речи И. Л. Альтмана на восемнадцатом заседании (утреннее; 28 августа). «Совместными усилиями, – призывал докладчик, – мы создадим социалистическую классику и социалистическую эстетику. Социалистическая эстетика будет не сухой наукой параграфов, установлений, застывших канонов и рубрик, а радостной наукой о классическом искусстве социализма»265. В этом, пожалуй, и заключалась новая прагматика той самой «учебы у классиков», доставшейся в качестве теоретического довеска к унаследованному от РАППа институциональному комплексу. (Эта же прагматика была характерна и для других областей искусства266.)
На заключительном, двадцать пятом, заседании (вечернее; 31 августа) опытный партиец П. Ф. Юдин предусмотрительно перевел дискуссию о классике и классическом в рамки, намеченные Сталиным еще в мае 1932 года, и вновь подчеркнул преемственные отношения между советской литературой и литературой «буржуазной»: «Классическое наследство прошлого – это исторический источник советской литературы, это – тот литературный материал, на основе которого советская литература начала свое существование, это – то, от чего она отталкивалась. Шекспир, Гёте, Бальзак, Гейне, Фонвизин, Грибоедов, Пушкин, Гоголь, Чернышевский, Толстой – это все школа, которую в той или иной мере проходили первые советские писатели и которую они проходят и теперь»267. Однако с ростом технического мастерства «призванных» в литературу авторов и, как следствие, увеличением удельного веса создаваемой ими литературной продукции количество наименований и тиражи классических произведений начали заметно снижаться. Идея решительного разрыва с прежней культурой постепенно уступила место тезису о непрерывном и закономерном течении литературной истории, а некогда проблематизированная временная вертикаль сменилась пространственной горизонталью.
Так начиналась эпоха «советской классики», разговор о которой – повод для отдельного масштабного исследования.
На третью ночь после совершившегося Октябрьского переворота В. И. Ульянов-Ленин в позднее конспективно записанном разговоре с Бонч-Бруевичем сказал: «<…> мы должны будем собрать все подлинные рукописи и подготовить полные академические издания наших классиков, а потом с нужными предисловиями и примечаниями мы будем издавать отдельные их произведения для широких масс. Но пока мы не можем это сделать, дадим в том виде, в котором они имеются сейчас. <…> Нам совершенно необходимо собрать все рукописи классиков и других писателей, привести их в полный порядок и издать, так же как и все другие материалы, для изучения нашей обширной литературы XIX века, нашей критики, публицистики, истории»268. С одной стороны, этот эпизод прямо свидетельствует о том, что Лениным владела назойливая политическая идея почти единоличного владения и распоряжения «классическим наследством». С другой стороны, в этом высказывании выразилась централизаторская логика большевистской культурной политики, опертая на работу идеологического «воображения»: концентрация рукописей и прочих материалов с их последующим «приведением в порядок» – едва ли не самый действенный путь в деле реформирования эстетического канона. Однако, вопр