следует учитывать то «равнение по Западу», которое примечалось в литературной эволюции начала XIX века. Понятно – всякая литература всегда национальна в том смысле, что идет своими национальными путями, и судьба ее определяется ее внутренним развитием. Но часто это национальное развитие бывает однокрылым, и литература одного народа неудержимо стремится к тому, чтобы идти в ногу (обычно запаздывая при этом) с какой-нибудь иностранной литературой, становится ее попутчицей и обрекает себя в некоторой степени на то, чтобы разделять судьбу избранного в руководители народа. Таким «попутничеством» отличалась русская литература начала XIX века <…>1105.
Сходные суждения о «европейскости» Пушкина то и дело возникали в специальной литературе вплоть до середины 1930‑х, когда отчетливо обозначился поворот к «национализации» его творчества. Одно из последних среди известных нам суждений такого толка принадлежало В. А. Десницкому – автору вступительной статьи к гослитиздатскому тому «Сочинений» (под ред. Б. В. Томашевского. Л., [1936]; на титуле – 1935) Пушкина; ср.:
В плане европейском Пушкин – первый великий европейский поэт русской нации, на новом языке, в новых образах и звуках отразивший новый российский участок европейской действительности своей эпохи. <…> Поскольку же он был первым поэтом на новом европейском языке, поэтом молодой национальной культуры, слагавшейся в соседстве и во взаимоотношениях с культурами более зрелыми, он был, может быть, больше европейцем, чем русским, в сравнении хотя бы с Гоголем1106.
В связи со 100-летней годовщиной со дня пушкинской кончины, широко отмечавшейся в 1937 году, проблема (интер)национального значения пушкинской литературы обострилась вновь, но иными оказались политико-идеологические обстоятельства ее актуализации. В январской книжке «Красной нови» появилась большая полемическая статья литературоведа и переводчика В. И. Нейштадта под названием «Пушкин в мировой литературе»1107, прямо отсылающая к упомянутому сборнику 1926 года. Нейштадт резко отзывается о тех исследователях (не только об авторах этого сборника, но и, например, о Д. П. Мирском), которые указывают на обильные пушкинские заимствования из иностранных авторов1108, и пишет о том, что
уничижительный взгляд на Пушкина, как на местного поэта, продолжает бытовать в сознании советских критиков и исследователей. Оскорбительно слышать в разговоре, что Пушкин, дескать, «колониальный поэт», не оказавший никакого влияния на мировую литературу1109.
Критик настаивал, что решение этой проблемы лежит не в области тщательной текстологической работы по поиску явных и скрытых цитат, а в области анализа переводческой практики (именно этому аспекту в основном на материале немецких и французских переводов и посвящены первые пять частей статьи), критической1110 (этому вопросу посвящены следующие пять частей) и собственно литературной рецепции (этому вопросу посвящены заключительные две части). Отметим, что фрагменты, в которых Нейштадт скрупулезно, с применением статистических данных рассматривает процесс проникновения пушкинских текстов в иноязычную среду, чередуются с публицистическими фрагментами разной степени резкости. Так, критик предлагает такое объяснение весьма сдержанной рецепции:
Впрочем, что касается Пушкина, некоторая замедленность проникновения его в иноязычные культуры объясняется еще одним привходящим обстоятельством: Пушкин писал на русском языке. А русский язык тогда был еще почти неизвестен на Западе. И мало того, что неизвестен, к нему относились с «гордым» пренебрежением. Пушкину и суждено было сломать это сложившееся представление о русском языке. Мы имеем ряд свидетельств, что именно чтение пушкинских произведений в переводе заставляло того или иного квалифицированного читателя заняться изучением русского языка1111.
Статья Нейштадта была идеологически важна тем, что как бы смещала фокус исследовательской оптики, перенося его с дискредитирующей проблемы пушкинских заимствований на политкорректный вопрос о пушкинском же влиянии. И в ответе на этот вопрос критик, вооружившись весьма подробной библиографией, вновь сбивается на пропагандистские клишированные формулы:
Ряд художественных произведений позднейших литературных поколений в различных странах несет на себе следы конкретного воздействия художественных идей и образов Пушкина. Этот ряд, несомненно, не исчерпывается приведенными примерами. Только последующие сравнительно-литературные изыскания могут приблизить его к пределу. Однако вопрос, что дал Пушкин мировой литературе, решается не только накоплением фактов непосредственного использования пушкинских идей и образов, ставших общим поэтическим достоянием. Основное значение Пушкина для мировой литературы, по признанию западно-европейской критики, заключается, во-первых, в принципах его художественного стиля, а во-вторых, – и это самое главное – в его творческом методе, который положил начало новой реалистической поэзии. Реализм Пушкина и его гармоническое мировосприятие давали европейской литературе выход из тупиков пессимизма и мистицизма, в которые заводил ее буржуазный романтизм1112.
Тогда же в третьем «Временнике Пушкинской комиссии» (М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937) появились обзорные статьи резюмирующего толка «Пушкин и западные литературы»1113 В. М. Жирмунского, «Пушкин на Западе»1114 М. П. Алексеева, а также работы «Пушкин и Монтэнь» В. И. Бутаковой и «Пушкин и Лафонтен» Б. В. Томашевского. В сдвоенном четвертом-пятом «Временнике» (М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1939) появились статьи «Пушкин и античность» М. М. Покровского, «„Капитанская дочка“ и романы Вальтер Скотта» Д. П. Якубовича, «Пушкин в переводах Мериме» Л. Р. Когана. За несколько месяцев до выхода книги Нусинова в шестом «Временнике» (М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1941) были напечатаны статьи «Античность в творчестве Пушкина» на тот момент уже покойного Якубовича и «Пушкин и Тацит» И. Д. Амусина. Все эти историко-литературные и текстологические исследования были посвящены частным сюжетам из истории российско-западных культурных связей и контактов и ставили вопрос о месте Пушкина в общеевропейском литературном развитии предельно конкретно. Иную – теоретическую – задачу перед собой ставил И. М. Нусинов.
Илл. 68. Нусинов И. М. Пушкин и мировая литература. М.: Советский писатель, 1941
15 мая 1941 года в издательстве «Советский писатель»1115 к печати была подписана книга Нусинова «Пушкин и мировая литература». Ее ответственным редактором неслучайно был назначен Ал. Лаврецкий – сотоварищ Нусинова по «Литературной энциклопедии». Вскоре книга вышла тиражом 7000 экземпляров. Концептуальный каркас исследования, подробно охарактеризованный в первой главе «Пушкин и современный ему Запад», составлен на тот момент уже прочно укрепившейся в науке оппозицией классического и романтического эстетических модусов, главными выразителями которых, по Нусинову, были Шекспир и Шиллер.
В эту контекстуальную рамку исследователь вписал пушкинскую литературную практику:
…в ту эпоху в Европе жили два гения, которые не на словах, а самой своей творческой практикой утверждали заветы Шекспира: старик Гёте – в Германии, молодой Пушкин – в России. В соответствии со всем послешекспировским опытом человеческой истории они продолжили и углубили Шекспира. Творчество Пушкина с самого начала было отрицанием шиллеризирования и утверждением художественной системы Шекспира. В годы торжества романтической (по существу шиллеризирующей) драмы на Западе Пушкин создал шедевры трагедийного искусства, исполненные шекспировского реализма. Дело не в том, что у Байрона и Шелли или даже у Виктора Гюго и Альфреда де Виньи не было сил для создания трагедийных характеров, а Пушкин такой творческой мощью обладал1116.
Важно отметить, что для решения своих задач Нусинов избрал не вполне отвечавший советским культурно-идеологическим реалиям невыгодно асимметричный дедуктивный метод: особенности пушкинского творческого кредо были поставлены в зависимость от более общих, наднациональных культурных метаморфоз. Вслед за Жирмунским1117 он рассматривал «литературную эволюцию» Пушкина как сознательное движение от «романтического» отрицания канонов к утверждению «реалистических» ориентиров поэтики. Таким образом, выстраивалась следующая объяснительная схема:
Пушкина объединяло с романтиками глубокое недовольство социальной действительностью не только русской, но и западной. Пушкина роднила с романтиками Запада его антибуржуазность. Но в литературном плане их объединяла преимущественно борьба против рационализма классиков, против художественной регламентации форм и приемов.
Пушкин называл Гёте «великаном романтической поэзии». Но ведь ясно, что и Гёте можно назвать романтиком только в том смысле, что он своим творчеством разрушал формальные каноны классиков, что он глубоко чужд рационализму, во всяком случае там, где он оставался «величайшим немцем» (Энгельс). Словами «великан романтической поэзии» Пушкин безусловно подчеркивал и этот формальный антиклассицизм Гёте, и беспредельную устремленность его творческой мысли. Гёте был дорог Пушкину своим великим реализмом, своей чуждой рационализму философской глубиной, единством дерзновенной философской мысли и реалистической правды живой действительности.