«Коляска на бок»
Не в наследственной берлоге,
Не средь отческих могил,
На большой мне, знать, дороге
Умереть господь судил…
Тот день – 23 ноября 1826 года – выдался для Пушкина несчастливым: по пути из Михайловского в Москву, у села Козырьково, коляска его опрокинулась, и он довольно-таки серьезно пострадал. И всё «из-за отвратительных дорог»!
Коляска на бок. – «Филька, Васька!
Кто там? скорей! Вон там коляска.
Сейчас везти ее на двор
И барина просить обедать!
Да жив ли он?.. беги проведать…»
Бедного путешественника отвезли в Псков, в гостиницу, или трактир, как именовал свое пристанище поэт. Жизненные планы – оказаться в Москве первого декабря – смешал случай. А ведь Пушкин торопился в столицу, «чтобы быть у ног Софи», красавицы Софии Пушкиной, своей дальней-предальней родственницы, и просить ее руки!
Из Пскова летит письмо московскому приятелю Зубкову: «Псковские ямщики не нашли ничего лучшего, как опрокинуть меня; у меня помят бок, болит грудь, и я не могу дышать; от бешенства я играю и проигрываю. Довольно об этом; жду, чтобы мне стало хоть немного лучше, дабы пуститься дальше на почтовых».
«Дорожные жалобы» сменяются то тревогами, то надеждами на скорое счастье: «Жизнь моя, доселе такая кочующая, такая бурная, характер мой – неровный, ревнивый, подозрительный, резкий и слабый одновременно – вот что иногда наводит на меня тягостные раздумья. – Следует ли мне связать с судьбой столь печальной, с таким несчастным характером – судьбу существа, такого нежного, такого прекрасного?.. Бог мой, как она хороша!…Уговори ее, упроси ее… и жени меня».
Тягостные недели в Пскове, и вот наконец-то долгожданный день, четверг 16 декабря, – на почтовых Пушкин мчится в родную Москву. Теперь уж надолго: до мая будущего года!
Московские друзья верят и не верят приезду поэта, даже бьются об заклад друг с другом. Но это чистая правда – в воскресенье Пушкин уже в Первопрестольной! Приезжает – и сразу к Соболевскому, в его дом на Собачьей площадке.
Вот и другое памятное происшествие, случившееся много позже. Так описывает его в дневнике сам Александр Сергеевич: «Отправился (из Москвы. – Л. Ч.)… в Калугу на перекладных, без человека. В Тарутине пьяные ямщики чуть меня не убили. Но я поставил на своем. – “Какие мы разбойники? – говорили мне они. – Нам дана вольность, и поставлен столп нам в честь”».
Стоит пояснить: Тарутино – село в Калужской губернии, неподалеку от Боровска, где в октябре 1812 года русские одержали победу над войсками Наполеона. По ходатайству графа Румянцева, владельца имения, крестьяне его признавались вольнонаемными, они же обязались на свой счет поставить памятник в честь победы. А в биографии поэта славное калужское село могло стать роковым…
«Только версты полосаты…»
Но сколько опасностей иного рода подстерегали в дороге! «Веселые» пушкинские «жалобы»:
Иль чума меня подцепит,
Иль мороз окостенит,
Иль мне в лоб шлагбаум влепит
Непроворный инвалид.
Иль в лесу под нож злодею
Попадуся в стороне,
Иль со скуки околею
Где-нибудь в карантине.
Пушкин и граф Хвостов. 1830 г.
Художник П. Челищев
«Ты помнишь, что от тебя уехал я в самую бурю, – спрашивал поэт свою Наташу. – Приключения мои начались у Троицкого моста. Нева так была высока, что мост стоял дыбом; веревка была перетянута, и полиция не пускала экипажей. Чуть было не воротился я на Черную речку. Однако переправился через Неву выше, и выехал из Петербурга. Погода была ужасная. Деревья по Царскосельскому проспекту так и валялись, я насчитал их с пятьдесят. <…> Вот, мой ангел, подробный отчет о моем путешествии. Ямщики закладывают коляску шестерней, стращая меня грязными, проселочными дорогами. Коли не утону в луже, подобно Анрепу, буду писать тебе из Ярополица».
Был август 1833 года. Путешествие Пушкина к «гордым волжским берегам» и на Урал только начиналось.
Дорожные казусы и развлечения
«С калмычками не кокетничаю»
На станциях клопы да блохи
Заснуть минуты не дают…
«Что сказать вам о моем путешествии? – из Торжка вопрошает Пушкин княгиню Веру Вяземскую, – оно продолжается при самых счастливых предзнаменованиях, за исключением отвратительной дороги и несносных ямщиков. Толчки, удары локтями и проч., очень беспокоят двух моих спутников, – я прошу у них извинения за вольность обращения, но когда приходится путешествовать совместно, необходимо кое-что прощать друг другу» (франц.).
Любое путешествие предполагало неудобства: и обычную тесноту в экипажах, и слишком разговорчивых попутчиков. Но что особо досаждало, так это полчища «кровососущих» (чем «славились» почтовые станции!), напрочь лишавших сна.
Так случилось и с Пушкиным в доме грузинского городничего, где после горного пешего перехода остановился он на ночлег: «Я бросился на диван, надеясь после моего подвига заснуть богатырским сном: не тут то было! блохи, которые гораздо опаснее шакалов, напали на меня и во всю ночь не дали мне покою».
А еще непролазная грязь на дорогах!
«До Ельца дороги ужасны. Несколько раз коляска моя вязла в грязи, достойной грязи одесской. Мне случалось в сутки проехать не более пятидесяти верст».
Такова проза жизни романтического девятнадцатого столетия.
Случались и особого рода дорожные неприятности. Не единожды поминал Пушкин столь нелюбимых им зайцев в письмах к жене: «Только выехал на большую дорогу, заяц перебежал мне ее, – сетовал он из Симбирска, – <…> Дорого бы дал я, чтоб быть борзой собакой; уж этого зайца я бы отыскал».
«Въехав в границы Болдинские, встретил я попов, и так же озлился на них, как на симбирского зайца». Пушкин и сам считал себя человеком мнительным, верил в различные приметы и суеверия. Все же однажды перебежавший дорогу длинноухий в буквальном смысле спас поэта. Не повороти Пушкин коней из-за дурной приметы назад, в Михайловское, то быть бы ему на Сенатской площади в Петербурге. И, как знать, не пришлось ли тогда Александру Сергеевичу разделить печальную участь друзей-декабристов…
Развлечений в дороге немного: разве что поиграть в шахматы, – Алексей Вульф вспоминает о шахматных баталиях с поэтом, что случались на почтовых станциях на пути из Малинников в Москву; или бросать по бутылке на каждой станции, как шутливо советовал Пушкин приятелю.
Но главное, взять в дорогу книги! Вот оно, самое подробное наставление: какие из них следует захватить в долгую поездку.
«Собравшись в дорогу, вместо пирогов и холодной телятины, я хотел запастися книгою, понадеясь довольно легкомысленно на трактиры и боясь разговоров с почтовыми товарищами. В тюрьме и в путешествии всякая книга есть божий дар, и та, которую не решитесь вы и раскрыть, возвращаясь из Английского клуба или собираясь на бал, покажется вам занимательна, как арабская сказка, если попадется вам в каземате или в поспешном дилижансе. Скажу более: в таких случаях чем книга скучнее, тем она предпочтительнее. <…> Книга скучная, напротив, читается с расстановкою, с отдохновением – оставляет вам способность позабыться, мечтать; опомнившись, вы опять за нее принимаетесь, перечитываете места, вами пропущенные без внимания etc. <…> Вот на что хороши путешествия.
Лихая тройка
Итак, собравшись в дорогу, зашел я к старому моему приятелю**, коего библиотекой привык я пользоваться. Я просил у него книгу скучную, но любопытную в каком бы то ни было отношении. <…> “Постой, – сказал мне**, – есть у меня для тебя книжка”. С этим словом вынул он. книгу, по-видимому изданную в конце прошлого столетия. “Прошу беречь ее, – сказал он таинственным голосом. – Надеюсь, что ты вполне оценишь и оправдаешь мою доверенность”. Я раскрыл ее и прочел заглавие. “Путешествие из Петербурга в Москву” С.П.Б. 1790 год».
Вместе с раритетом Пушкин повторил историческое путешествие: «В Черной Грязи, пока переменяли лошадей, я начал книгу с последней главы и таким образом заставил Радищева путешествовать со мною из Москвы в Петербург».
«Книги, взятые мною в дорогу, перебились и перетерлись в сундуке. От этого я так сердит сегодня…» Это уже иной год, и иной путь. На долю книг, «странствовавших» вместе с поэтом на Урал, выпали почти те же дорожные неудобства, что и их именитому владельцу.
К тому же взятый в то путешествие слуга неимоверно раздражал своего хозяина. «Вообрази себе тон московского канцеляриста, – обращается к жене поэт, – глуп, говорлив, через день пьян, ест мои холодные дорожные рябчики, пьет мою мадеру, портит мои книги и по станциям называет меня то графом, то генералом. Бесит меня, да и только». Все же терпению Пушкина настал конец: на обратном пути он ссадил пьяного Гаврилу с козел, оставив его «в слезах и в истерике».
Любопытно: в дороге поэт преображался. И принимал совсем иной вид, столь не похожий на хрестоматийный, – Пушкин усатый! Пришлось даже отказаться от бала у московского почт-директора Булгакова, а причиной тому, по признанию поэта, стало «небритие усов, которые отрощаю в дороге»!
Но вот о любовных приключениях, что могли случиться в пути, Пушкин умалчивает. Вернее, сообщает о том ревнивой Натали в исключительно игриво-шутливых тонах:
«Честь имею донести тебе, что с моей стороны я перед тобою чист, как новорожденный младенец. Дорогою волочился я за одними 70 и 80-летними старухами – а на молоденьких. шестидесятилетних и не глядел».
«Как я хорошо веду себя! как ты была бы мной довольна! за барышнями не ухаживаю, смотрительшей не щиплю, с калмычками не кокетничаю – и на днях отказался от башкирки, несмотря на любопытство, очень простительное путешественнику».
Щеголь на дрожках
Красавице Натали адресованы и другие строки, отнюдь не шутливые: «Женка, женка! я езжу по большим дорогам, живу по 3 месяца в степной глуши…. – для чего? – Для тебя, женка; чтоб ты была спокойна и блистала себе на здоровье, как прилично в твои лета и с твоею красотою. Побереги же и ты меня».