На другом берегу Фонтанки, над пестрыми грядами крыш маленьких, по преимуществу одноэтажных и двухэтажных домиков, там, где начиналась старая Ямская слобода, высились главы Владимирской церкви и трехъярусная ее колокольня. Еще дальше, сквозь серую дымку пыли, поднятую над Невским проспектом вереницами карет и всадников, взгляд различал красноватые башни и стены Александро-Невской лавры.
Кроме Невского проспекта от здания Адмиралтейства радиусами отходили Адмиралтейский проспект (или, как его чаще называли, Гороховая улица) и Вознесенский проспект. Здесь год от года все выше вздымались тесно прижатые друг к другу доходные дома с лавками и мастерскими в первых этажах. Неподалеку от того места, где Адмиралтейский проспект пересекался с Садовой улицей, видна была церковь Успения Богородицы на Сенной площади и просматривалась часть торжища, кипящего пестрой простонародной толпой. Далее открывалась между домами заставленная баржами Фонтанка с ее набережными, дворцами, особняками и казармами. За рекой расстилался огромный Семеновский плац, окруженный казармами лейб-гвардии Семеновского полка, и отчетливо просматривался голубой купол построенного Стасовым Троицкого собора Измайловского полка.
К западу от Сенной площади начинался район города, именовавшийся Коломной. Часть Коломны возле Офицерской улицы петербуржцы называли Козьим болотом: до начала XIX века здесь лежало едва проходимое болото, где пасли коз, а осенью стреляли уток.
Над бессчетными крышами домов и домишек Коломны поднималась огромная темная крыша Большого театра, перестроенного после пожара и торжественно открытого в 1818 году. Неподалеку виднелись главы Морского Никольского собора с ярко вызолоченными куполами, его ажурная колокольня.
При взгляде вдоль Невы в сторону залива открывался зеленый массив Екатерингофского парка. Еще дальше виднелись высокие трубы нескольких фабрик, лесистые острова в устье Невы, широкая дуга морского побережья, разворачивающаяся в сторону Петергофа. С середины 1810-х годов над блестящей поверхностью залива можно было видеть в небе черный дымок, оставляемый бегущим в Кронштадт пироскафом.
Покрытая кораблями, баржами и лодками Нева делила город на две неравные и несхожие между собой части. «Острова, составляющие правый берег, — писал столичный житель, — представляются взору в характере, совершенно отличном от противоположной части города: места более открыты, строения не столь обширны и не так сжаты, сады более разбросаны между жилищами».
Петропавловская крепость — цитадель северной столицы — с ее одетыми камнем стенами, золоченым острием соборной колокольни, грозным пушечным громом казалась особенно воинственной на фоне расстилавшегося за ней почти сельского пейзажа.
Обширные пространства Петербургской стороны (или Петербургского острова), Выборгской стороны, а также Васильевского острова, хотя и считались частями столицы, на деле были пригородами: дома почти сплошь деревянные, улицы немощеные, много садов, огородов, пустырей.
Район Петербургской стороны по берегу реки Ждановки именовался Мокрушами — при малейшем подъеме воды в реке низкий берег здесь оказывался затопленным.
Восточная часть Васильевского острова была застроена аккуратными домиками с зелеными палисадниками. Здесь, как свидетельствует современник, «в построении домов заметны приятная простота, чистота и удобство для хозяйственно-семейного расположения». Тут во множестве обитали петербургские немцы. Только Стрелка Васильевского острова и соседние с ней кварталы, застроенные частью еще при Петре, по характеру своей архитектуры примыкали к центральным улицам левого берега Невы.
На Стрелке возвышалось одно из самых значительных сооружений Петербурга — огромное здание Торговой Биржи. История создания его весьма характерна. Биржу начали строить по проекту одного из лучших зодчих эпохи — знаменитого Джакомо Кваренги. Здание уже подвели под крышу, когда стало ясно, что, прекрасное само по себе, оно не решает общей градостроительной задачи: поставленная на оконечности Васильевского острова, Биржа должна была стать центральным звеном величественной невской панорамы. Кваренги этого достигнуть не удалось. И почти готовое здание разобрали. Специальная комиссия, во главе которой стоял строитель Адмиралтейства А. Д. Захаров, руководила совершенствованием нового проекта, выполненного Тома де Томоном.
Двенадцатилетний Пушкин мог видеть, как здание Биржи освобождалось от строительных лесов…
Петербургу повезло. Его строительством руководили великолепные мастера. Они сознавали, что делают общее историческое дело. И строили не отдельные дома или дворцы — строили город, создавали цельное произведение, единственное в своем роде коллективное архитектурно-симфоническое сочинение.
Виднейшие архитекторы состояли членами строительных комитетов, которые рассматривали проекты всех зданий, возводившихся в центре столицы. Комитеты призваны были следить за тем, чтобы каждое здание Петербурга «в красоте, приличии и правильности соответствовало общему для города предположению» и не поднималось выше Зимнего дворца. Комитеты также наблюдали за качеством строительных работ — прочностью фундаментов, сводов и стен, за безопасным в пожарном отношении расположением печей. Капитальный ремонт или значительная переделка дома, даже постройка ограды или забора на собственной земле требовали специального разрешения властей.
К середине 1830-х годов Петербург занимал пространство более тридцати пяти верст[1] в окружности. С запада на восток город простирался примерно на десять верст, с юга на север — на восемь. В нем насчитывалось 380 проспектов, улиц и переулков, 32 площади. В 1805 году в Петербурге числилось 7280 домов, из них 1926 каменных, в 1832 году — 8300 домов, из них каменных 2712. Таким образом, если в XVIII веке Петербург рос в основном за счет деревянного строительства, то в XIX веке каменное строительство обгоняло деревянное. В центральных районах города возводить деревянные здания вообще было запрещено.
На постройке берегового устоя для нового Исаакиевского моста. Литография по рисунку Г. Треттера. 1820-е гг.
Природные условия Петербурга требовали от архитекторов, подрядчиков и рабочих необыкновенной тщательности и осмотрительности. При строительстве домов в Петербурге применялись особые приемы. Фундаменты закладывали глубоко, в землю вбивали сваи, а затем уже сооружали фундамент из плиты, называвшейся путиловской (по месту, где ее ломали, близ Ладожского канала). Нижний этаж здания обыкновенно делали сводчатым, стены из кирпича прокладывали местами плитой, а сверх того, связывали железными полосами и проволокой; рамы окон и дверей утепляли войлоком и плотно вделывали в кладку кирпича; внутри домов устраивали двойные и тройные полы, набивая пространство между ними кирпичом, заливая цементом и нередко покрывая войлоком; в окнах ставили двойные рамы, замазываемые и законопачиваемые на зиму, а в комнатах — печи «с оборотами горячего дыма». Оконченный каменный дом — только еще не оштукатуренный и не покрашенный — оставляли на просушку. Длилась она год или два, смотря по погоде.
Впрочем, дом в этом случае не всегда пустовал — часто сырые помещения сдавали по дешевке рабочим или иному малоимущему люду.
Красили дома преимущественно в светлые тона. Относительно окраски тоже существовали определенные правила. Запрещалось «пестрить домы и всякое строение краскою», их надлежало окрашивать ровно. Допускались цвета: белый, палевый, бледно-желтый, желто-серый, светло-серый, дикий (то есть голубовато-серый), бледно-розовый. С начала XIX века модными стали желтые тона. Остряки упражнялись по этому поводу в каламбурах. В одной из шедших тогда на сцене комедий барин, приехавший в столицу, говорил своему слуге, что Петербург очень переменился за то время, как они здесь не были, а слуга отвечал: «И сколько желтых домов! Не пересчитать!» («Желтыми» называли тогда в просторечии дома для умалишенных.)
Облицовка набережной Мойки. Литография. 1820-е гг.
Строили в Петербурге очень быстро. Объяснялось это сноровкой строителей, дешевизной рабочих рук и чрезвычайной продолжительностью петербургского весеннего и летнего дня (зимой строительные работы прекращались; исключение составляли огромные общественные сооружения, такие как Адмиралтейство, Главный штаб, Исаакиевский собор).
Трудовой день петербургского строительного рабочего длился с четырех часов утра до девяти-десяти вечера, то есть до позднего летнего заката. В полдень полагался двухчасовой отдых. Когда работали зимой, то вечерами зажигали фонари.
Заботами о безопасности труда рабочих петербургские подрядчики себя не утруждали. Строительные леса устраивали как нельзя проще: несколько бревен врывали в землю на довольно большом расстоянии друг от друга параллельно стене строящегося дома и, по мере того как стены росли, от них к бревнам перекидывали перекладины, на которые стелили доски. Такие сквозные, перевязанные веревками леса устраивали одинаково и для низких зданий, и для церковных куполов, и для колоколен. Зимой на шатких, неогороженных лесах работать было особенно опасно. «Леса от мороза бывают склизки, то и от сего, чтобы рабочие люди не падали, обойтись не можно», — объяснял причину многочисленных несчастных случаев один из приставленных к рабочим «надсмотрителей».
При оштукатуривании и окраске домов употребляли вместо подвесной люльки особого рода лестницу: вдоль длинного бревна наколачивали неширокие планки, к тонкому концу бревна прибивали несколько досок в виде маленькой площадки, а к толстому — перпендикулярно — широкую плаху. Лестницу эту прислоняли к стене. Забрав материалы, нужные для работы, и орудия труда, мастеровой залезал на верхушку гнущейся под его тяжестью лесины. «Страшно глядеть, — писал литератор А. Башуцкий в своей книге „Панорама Санкт-Петербурга“, вышедшей в 1834 году, о работавшем на высоте маляре или штукатуре, — какие положения принимает он во время работы; иногда, держась сгибом колена за часть воздушной своей мастерской, он, так сказать, висит или плавает в пространстве, где, обливаемый дождем, под свистом холодного ветра он успешно производит работу при звуках продолжительных переливов громкой своей песни. Но когда, окончив раб