В конюшне стояли наемные лошади. Пушкин своих лошадей не имел и нанимал их у «извозчика», то есть содержателя извоза, Ивана Савельева. Наемные лошади стоили в Петербурге очень дорого. Пушкин платил Савельеву за четверку лошадей 300 рублей в месяц. Это превышало расходы на еду для всей семьи и прислуги. У Пушкина было две кареты — двухместная и четырехместная, кабриолет и дорожная коляска. Незадолго до гибели, в июне 1836 года, поэт купил у каретного мастера Александра Дриттенпрейса новую четырехместную карету за 4150 рублей ассигнациями. Эти деньги остались неуплаченными. Их заплатила уже опека, учрежденная над детьми и имуществом Пушкина. Опека заплатила и долг извозчику Савельеву 650 рублей.
Человеку, жившему «в свете», полагалось иметь собственный выезд. Подобные люди пешком не ходили. Пешком лишь гуляли. Зайти к кому-нибудь считалось неприличным. Надлежало заехать.
Как выглядела петербургская барская квартира? Паркетные полы, лепные расписные потолки, на стенах штофные обои, занавеси из кисеи или шелка, зеркала, бронза, фарфор, изящная мебель из различных пород и цветов дерева с резьбой и позолотой, печи из штучных изразцов.
Кабинет Онегина — «философа в осьмнадцать лет» украшает все, что изобретено изощренным вкусом «для забав, для роскоши, для неги модной», —
Янтарь на трубках Цареграда,
Фарфор и бронза на столе
И, чувств изнеженных отрада,
Духи в граненом хрустале;
Гребенки, пилочки стальные,
Прямые ножницы, кривые,
И щетки тридцати родов —
И для ногтей и для зубов.
Однако большинство таких квартир при всей своей обширности и роскоши не отличалось удобствами. Объяснялось это тем, что при постройке домов даже в лучших частях города об удобстве не всегда заботились. По словам современника, «для спекулянта все равно, как помещаются его жильцы; он тем менее заботится о их выгодах, что усиливающееся народонаселение не уменьшает ни потребности на квартиры, ни цены их». Да и сам дворянский быт являл собой много несообразностей. «Часто, входя в переднюю хорошего дома, вы находите ее грязною, безобразною, в беспорядке, и здесь уже запах ламп, кухни… неприятно поражает ваше обоняние. Вы удивитесь, видя, напротив того, в приемных отличный порядок, приятную чистоту, лоск, свежесть всех предметов. В другом доме вы тотчас заметите, что прекрасный обед сервирован на чрезвычайно дурной посуде, или обратно; в другом — при роскоши всех принадлежностей, вам бросится в глаза худо одетая, неисправная, хотя многочисленная прислуга».
При чтении этих строк «Панорамы Санкт-Петербурга» невольно вспоминается описание жизни семейства Пушкиных, данное педантичным Модестом Корфом: «Дом их представлял всегда какой-то хаос: в одной комнате богатые старинные мебели, в другой пустые стены, даже без стульев; многочисленная, но оборванная и пьяная дворня; ветхие рыдваны с тощими клячами, пышные дамские наряды и вечный недостаток во всем, начиная от денег и до последнего стакана».
Увлеченные светской жизнью, родители Пушкина — Сергей Львович и Надежда Осиповна — мало внимания уделяли дому, хозяйству. Юноша Пушкин стыдился приглашать знакомых в эту неустроенную, беспорядочную квартиру, в свою плохо обставленную комнату. «Желая быть учтивым и расплатиться визитом, я спросил: где он живет? — рассказывал известный литератор полковник П. А. Катенин. — Но ни в первый день, ни после, никогда не мог от него узнать; он упорно избегал посещений».
Выражение Катенина «расплатиться визитом» означало одно из тогдашних непременных светских обыкновений. На всякое дневное посещение обязательно следовало ответить посещением (званые обеды, ужины, балы в счет не шли). Пока визит не был отдан, ни в коем случае не следовало являться снова, чтобы не показаться навязчивым, — потому светские люди, как правило, «считались визитами».
Приличия требовали от светского человека не только иметь соответствующее жилище, выезд, но и соответственно одеваться.
Пушкин, выйдя из Лицея и сбросив лицейский мундир, оделся по моде: узкие панталоны, длинный фрак с нескошенными фалдами, шляпа a la Боливар — расширяющийся кверху черный атласный цилиндр с широкими полями.
«В Петербурге одеваются хорошо, — писал А. Башуцкий, говоря о светской столичной публике, — …нерачительно или грязно одетый обращает на себя общее внимание; здесь не должно забывать пословицы: по платью встречают, а по уму провожают… Одежда мужчин и женщин требует больших издержек… Модная швея берет от 60 до 100 рублей за фасон одного платья, модный портной от 50 до 80! Молодые люди кокетничают чистотою и новизною одежды; но всякий, кто не пожелает прослыть пустым франтом, одевается прилично; неуместные вычуры в наряде делаются предметом общего смеха и сожаления».
Чувство меры, вкус, такт — это отличало истинного франта от «пустого». Таким истинным франтом был Онегин.
Быть можно дельным человеком
И думать о красе ногтей:
К чему бесплодно спорить с веком?
Обычай — деспот меж людей.
Второй Чадаев, мой Евгений,
Боясь ревнивых осуждений,
В своей одежде был педант
И то, что мы назвали франт.
Он три часа по крайней мере
Пред зеркалами проводил,
И из уборной выходил
Подобный ветреной Венере,
Когда, надев мужской наряд,
Богиня едет в маскарад.
Вид на Адмиралтейство с Дворцовой площади. Гуашь И.-В. Барта. 1810-е гг.
Пушкин не случайно назвал Онегина «второй Чадаев». Друг Пушкина П. Я. Чаадаев — человек образованнейший, философ и вольнодумец, был в то же время утонченным франтом. Племянник Чаадаева его биограф М. Жихарев рассказывал о дяде: «Одевался он, можно положительно сказать, как никто… Очень много я видел людей, одетых несравненно богаче, но никогда, ни после, ни прежде, не видел никого, кто был бы одет прекраснее и кто умел бы с таким достоинством и грацией своей особы придавать значение своему платью… Искусство одеваться Чаадаев возвел почти на степень исторического значения».
Основным времяпрепровождением светского человека были разъезды по гостям и приемы гостей — с утра до вечера. Гостиная являлась той комнатой, где проводили более всего времени. С утренними визитами отправлялись в десять-одиннадцать часов утра. Заезжали без приглашения и ненадолго: справиться о здоровье, пересказать новости, заодно попросить о протекции для родственника. В эти часы хозяевам позволялось принимать гостей в неглиже, в домашнем костюме. После утренних визитов гуляли. К обеду возвращались домой и переодевались. В домах богатых и хлебосольных бар за стол садилось человек двадцать, а то и тридцать. После обеда — другой туалет и путешествие в театр. После театра — домой для нового переодевания и на бал. Или в светский салон. Или к приятелю — на вист.
Проснется за-полдень, и снова
До утра жизнь его готова,
Однообразна и пестра.
И завтра то же, что вчера.
«Устав светского благочестия», как именовал пушкинский приятель П. А. Вяземский житейский распорядок высшего сословия, не предназначался для стеснения дворянских вольностей. Напротив, светские приличия были удобной формой барского своенравия — порою бесшабашного, порою благородного, порою эгоистического и циничного. Нередко своенравие откидывало покровы приличий, и тогда миру являлись природные стати русского барского характера.
Парадная лестница Аничкова дворца. Картина С. Зарянко. Середина XIX в.
Одной из таких вполне своеобычных фигур тогдашнего петербургского бомонда был князь Павел Гаврилович Гагарин. Родня Нарышкиных, князей Куракиных и графов Паниных, сын страстного масона и знаменитого своими долгами прожигателя жизни, автора богословских сочинений и притом весьма влиятельного вельможи (директора Государственного заемного банка, а затем президента Коммерц-коллегии), Павел Гаврилович трех лет от роду был определен сержантом в Преображенский полк, одиннадцати лет — вахмистром в Конную гвардию, а семнадцати участвовал в Польской кампании под началом князя Репнина. Еще через пять лет был пожалован в полковники с определением в Преображенский полк, в батальон Его Величества, и одновременно стал адъютантом фельдмаршала Суворова. Участвовал в Итальянском походе. Посланный курьером к государю с победными реляциями, получил звание флигель-адъютанта, а уже на следующий день — генерал-адъютанта. Столь стремительная придворная карьера объяснялась не только боевыми заслугами молодого князя. Дело в том, что плененная красавцем князем девица Анна Петровна Лопухина чрезвычайно нравилась императору Павлу. Государь недвусмысленно предложил девице свою царскую благосклонность, но та в ответ расплакалась и призналась в любви к Гагарину. Сентиментальный император умилился, расчувствовался и взял на себя роль свата. Лопухину и ее любезного венчали в дворцовой церкви. Но князь Павел Гаврилович, судя по всему, тяготился свалившимся на него семейным счастьем. И сумел убедить свою молодую жену не пренебрегать лестным вниманием государя. Вскоре княгиня Гагарина переехала на жительство в Михайловский замок и сделалась официальной любовницей императора. А князь уже готовился занять пост президента Военной коллегии. Но тут Павла I убили, Гагарин был отправлен посланником в Сардинское королевство, княгиня вскоре умерла. Князь еще несколько лет усердно занимался дипломатией — участвовал в Эрфуртском конгрессе, в 1809 году ездил в Австрию к Наполеону с письмом от Александра. И вдруг завзятого честолюбца словно подменили, он круто свернул с проторенной дороги: вышел в отставку, все бросил, заперся в своем особняке на Дворцовой набережной, ни к кому не ездил и никого не принимал. Его изысканные апартаменты наполнились больными бродячими собаками, которых его дворовые подбирали по всему Петербургу. И вдобавок в княжеских комнатах летало множество ручных птиц. Недавний щеголь стал одеваться крайне небрежно. Зимою и летом гулял в собственном висячем саду, где стоял бюст покойной княгини. И прежде не чуждый словесности (он писал и даже некогда печатал в «Вестнике Европы» свои стихи), Павел Гаврилович теперь стал усердным библиофилом, собирая редкости и приобретая все вновь выходившие книги. И так дожил до седин. Когда внезапно опять резко переменил образ жизни — начал снова выезжать в свет, зажил открытым домом, а в 1831 году женился на молоденькой балерине Марье Ивановне Спиридоновой. И этим, самым, быть может, скандальным, своим поступком в очередной раз продемонстрировал истинно барское пренебрежение к любым условностям, включая и те, что чтило большинство людей его круга…