Этому медресе и посвящал всё время, свободное от судейских обязанностей, Бадр-ад Дин. Не было для него лучшего занятия, чем беседы с шакирдами и лучшего отдохновения, чем уединённые часы, наедине с исполненными мудрости манускриптами.
Вот и сейчас учёнейший кади воспользовался случаем, чтобы самому прогуляться до своей излюбленной обители мудрости. Благо располагалась она совсем рядом, на той же площади. Возле главной ханской мечети.
Солнце, несмотря на ранний час, было уже высоко, и на пыльные улицы Богохранимого Сарая потихоньку наползала жара. Подступала самая макушка лета, когда благочестивый человек едва успевал заснуть между вечерним и утренним намазом. Площадь перед ханским дворцом была безлюдна. Дома знати, окружавшие её были сейчас пусты, во дворе главной мечети тишина. К оставшимся при эмире чиновникам тоже мало кто заглядывал. Зато весёлый шум главного базара долетал даже сюда.
Один только вид милого сердцу медресе вернул Бадр-ад Дину благодушное настроение.
– Уже через три дня пост заканчивается. Отпразднуем и снова за занятия.
– А сейчас чем занимаются?
– Я их на весь месяц посадил за переписку. Заниматься сейчас тяжело. Ночи короткие, не высыпаются. Да и на пустой желудок ученье тяжело идёт. А распустишь – того хуже. Юноши молодые, пост им держать тяжело. Особенно в большом городе, где много иноверцев и соблазнов. Нужно ведь привыкать смолоду. Выучатся, выйдут в люди – сами будут судить и учить. Ну, а за полезным занятием и время быстрей идёт и пока переписывают, тоже много познают. Сказано ведь – кто переписывает, читает дважды.
Наиб, чтобы поддержать разговор, сказал:
– У нас тоже сейчас пост. Только постимся по другому. Мясо нельзя – только рыба.
Наиб был русским. Его отец был раньше священником в православной церкви, а сын вот подался на ханскую службу. Сейчас на нём был длинный коричневый халат, запахнутый на одну сторону, как на обычном писце-битакчи и маленькая шапочка на коротко остриженных русых волосах. Издали, если не рассмотришь румяного лица и светлой бороды – монгол монголом.
В медресе было тихо, прохладно и сумрачно. Почти, как в Диване. Самые освещённые места близ узких окон и открытой двери заняли ученики-шакирды, корпящие над листами. Перед каждым маленький столик с чернильницами, тушечницами, перьями и бумагами. В лучах, падающих из окон, висели золотистые пылинки. Пахло пылью и погребом.
При виде кади, все разом вскочили и склонились в низком поклоне.
Бадр-ад Дин подозвал невысокого худенького юношу.
– Это Илгизар. Один из самых прилежных учеников. Приезжий. Город знает плохо, сидит всё время в библиотеке, – кади улыбнулся, – Пусть поработает с тобой, жизнь посмотрит. Возьми, юноша хороший пенал с запасом чернил и каламов. Работы будет много. Будешь помогать почтенному наибу, а потом принесёшь записи мне для доклада.
Чтобы подбодрить ученика, опасливо косившегося на своего нового начальника, наиб дружески похлопал его по плечу:
– Меня зовут Злат. Пенал я тебе дам. Хороший. В Диване есть. Я ведь тоже можно сказать, писец. Битакчи.
Он повернулся к площади.
– Тем более, что нам нужно скорее возвращаться. Это, кажется по нашу душу.
Через площадь к ханскому дворцу ехали два всадника. Франки, один в дорогом парадном кафтане.
– Проведали уже. Интересно откуда?
– Поторопимся, дети мои, – оживился кади, – И всё узнаем.
Однако, когда он со спутниками переступил порог Дивана, посетитель уже закончил свою речь. Судя по всему, только-только. И ещё не получил ответа. Потому что оба седобородых яргучи весело улыбались, а на лице франка лежала печать недоумения по поводу столь неуместной реакции.
Это был уже немолодой, но ещё крепкий и живой человек с тяжелым свинцовым взором. Одет он был подчёркнуто по нездешнему. Пурпурэн тонкого сукна до пупа, золотая цепь на шее, берет на голове. Вышитый плащ застёгнут изящной заколкой. Даже на ногах красовались не сапоги, а узкие щегольские башмаки.
– Это по твою душу, уважаемый наиб, – один из судей развернулся к вошедшим. – Почтенный… э-э-э…
– Бонифаций из Матреги, – пришёл на помощь франк, – приказчик дома Гизольфи.
– Почтенный Бонифаций из Матреги просит защиты и помощи. От него вчера сбежал помощник. Вместе с хозяйскими деньгами. Он просит, чтобы мы немедленно передали всем заставам приметы этого коварного злодея. Повтори, приметы, уважаемый и я уверен, что похититель будет тебе предъявлен быстрее, чем ты успеешь вернуться домой.
Но, наиб не дал посетителю заговорить:
– Скажи, у твоего помощника был дорогой плащ из синего сукна?
Бонифаций кивнул. Наиб сделал ему знак рукой и пошёл во двор.
Теперь немая сцена повторилась уже с участием наряженного франка. Только выдержки у него было побольше, чем у Сулеймана с Таифой.
– Много было денег?
Бонифаций молча кивнул. Было видно, что он не знает, что делать дальше.
– Мы сейчас отправим тело в миссию к монахам. У вас есть опись похищенного? При убитом ничего не было обнаружено.
– Где его убили? – наконец разомкнул уста франк.
– Всему своё время. Думаю высокий дом Гизольфи будет больше интересовать, кто это сделал и где похищенные деньги? Этот несчастный ведь тоже генуэзец? Уверяю тебя, почтенный Бонифаций, что я, наиб самого сарайского эмира, немедленно лично займусь этим делом. Список похищенного у тебя с собой?
– Я торопился, не думал, что в этом есть такая необходимость. Нужно было не дать уйти похитителю.
– Как видишь, уйти ему не дали. Поэтому попрошу тебя никого не впускать пока в комнату убитого и приготовить список похищенного. Там и поговорим поподробнее. А пока, думаю, нам нечем больше занимать внимание высокого Дивана.
Поклонившись, генуэзец вышел. Наиб вышел за ним и стоял рядом, пока тот садился на лошадь. Будто спросить чего хотел. Бонифаций несколько раз нервно оглядывался на него, но Злат молчал. Только внимательно и довольно невежливо рассматривал в упор. Уже доехав до края площади, франк резко обернулся – наиб не сводил с него взгляд.
– Ну что, пойдём заберём пенал, – новоявленный помощник Злата почтительно ожидал рядом. И, вослед уехавшим, – Не нравится мне этот павлин.
Не успели дойти до дворцовых ворот, как появился тот самый стражник, что уехал с женой Сулеймана. К седлу его был приторочен холщовый мешок.
– Видать не соврал жирный ишак? Ого! Да тут не нога, а чуть не полкабана!
Из мешка был извлечён великолепный свиной окорок, солёный и крепко завяленный. Злат осторожно колупнул его пальцем. Понюхал.
– Хорошая штука. С какими-то травами солили. И вялили не день-два. Да и весом… – приподнял мешок, – полпуда, не меньше. Ладно, оставим пока у меня. До окончания разбирательства.
Понюхал с наслаждением.
– Хорошо посолили. Не испортится.
Взвалив мешок на плечо Злат пошёл с молодым шакирдом в небольшое здание сбоку от дворца, где была резиденция эмира. Бережно подвесив к потолочной балке в своей небольшой каморке добычу, скомандовал:
– Ну, брат Илгизар, бери чернильницу и пиши. Начнём собирать камни, как говорится. Первым камнем во главе нашего угла и будет эта нога. Хотя, правильнее было бы назвать её задницей. Но, мы напишем – нога.
Юноша проворно занял место за столиком и пододвинул лист бумаги из стопки на краю.
– 12-й день убывающей луны пятого месяца года Петуха. 27-й день месяца Рамадан 733 года. – Злат на минуту задумался, – А у нашего генуэзца сегодня 19 июня 1333 года. Видишь как бывает. Три раза записали по разному, а всё одно и то же.
Только продолжить им не пришлось. Грозный окрик во дворе: «Наиба Злата к эмиру!», вмиг оставил юношу одного. В каморке было тесно и уютно. Столик для письма, сундучок для бумаг, две скамейки и затёртый коврик на полу. Запах свиной ноги, казалось занявшей полкомнаты, заставил Илгизара сглотнуть слюну. Хорошо хоть сегодня не спал всю ночь с товарищами, поэтому поел перед рассветом.
Наиб прибежал обратно, что есть духу и сразу было понятно, что с писаниной придётся повременить.
– Вот такие дела, брат Илгизар, – объявил он, едва ворвавшись в каморку, – Придётся тайне появления этого свиного зада в Богохранимом Сарае подождать своего часа. Словно стая шайтанов прошлась ночью по нашему городу. Убита жена ханского сокольничего, дочь пропала.
IV. Убийство в доме сокольничего
Злат сел на скамью и стал проворно разуваться.
– Обувь надо поберечь. Негоже сафьян по закоулкам трепать.
Скинул и свой добротный коричневый халат с шёлковым поясом. В один миг мягкий, как рисовальная кисточка, наиб обратился в обычного базарного завсегдатая, что слоняются вдоль торговых рядов в поисках заработка или поживы. Некрашеная холщовая рубаха, подпоясанная крепким кожаным ремешком, старые сапоги.
– Ты, брат Илгизар, тоже собирайся. Вон в ту сумку бумаги сложи с пеналом. Поедем с тобой глядеть как большие вельможи живут. В кои-то веки за такой высокий забор пустят. Да, ты не думай, Бадр-ад Дин там тоже будет. Ещё и похвалит тебя, что приехал. Эту сумку мне по особому заказу шили, – прибавил с гордостью, – Видишь, как крепко прошиты края – бумага не мнётся. Она, может, и не понадобится, но, на всякий случай. Дощечки с писалом не забудь.
Бумага была дорога и её берегли. Черновые записи делали на дощечках, покрытых воском. Или того проще: коптили сажей и натирали бараньим жиром. Когда водишь писалом получаются чёрные буквы. Совсем как на бумаге.
Во дворе уже было многолюдство и суматоха. Ворота открыты настежь, целый отряд стражников на конях. У крыльца эмирский скакун.
– Наделают теперь переполоха, – не одобрил Злат, – И разговоров ненужных.
К ним уже спешил конюх, ведя в поводу пару старых, но ещё крепких меринов. Вослед им тоскливо глядели печальные водовозы, сидевшие на земле в дальнем углу двора под надзором двух стражников.
Усадьба Урук-Тимура была на самой окраине Сарая. Как и говорил Злат, за высоченным забором. Крепкие ворота с калиткой, мощёный кирпичом двор. За домом и сбоку от него целая куча разных построек. Был и сад, уходящий под склон, в котором виднелись опечаленные ивы. Кивнув на них, наиб заметил: