Он дал мне каменную на ощупь краюшку и поставил на угли в очаге котелок с вмятиной на боку, куда бросил пучок сухих трав. Уже через минуту в лачуге стало пахнуть лучше.
– Отвар согреет тебя. А пока можешь взять плед, закутаться и сесть поближе к очагу…
Мне не хотелось показаться неблагодарной, поэтому я стянула с ложа нечто грязное и местами дырявое и, накинув этот «плед» на плечи, уселась прямо на пол – потому что ящик занял Никто, а больше ничего, похожего на стулья, в хижине не было. От очага ко мне текли тепло и запах трав, и, не без труда вонзив зубы в краюшку, я почувствовала себя почти счастливой. Хлеб оказался невероятно вкусным – я долго перекатывала каждый кусочек во рту, прежде чем разжевать и проглотить.
– Я ничего не помню. Открыла глаза – а я лежу на берегу, на камнях… Я пошла в сторону леса. Думала найти людей. А потом встретила вас.
Никто разочарованно вздохнул:
– Так я и думал, но все равно надеялся на историю поинтереснее. Думаешь, часто мне выдается такая возможность, маленькая пустая?
– Почему вы все время называете меня пустой? – спросила я наконец, прикончив хлеб. – Мне это не нравится.
– А кому бы понравилось? – Никто пожал плечами. – Но придется привыкать. – Он поднялся со своего ящика и принялся рыться в горе хлама на столе, приговаривая: «Сейчас… Где-то оно точно было… Да-да», – пока что-то под его пальцами ломалось, хрустело, шуршало и шелестело.
– Ага! Вот оно, наконец!
Я рефлекторно отшатнулась, увидев, что в его руке блестит что-то острое, и Никто хихикнул.
– Не бойся. Это просто зер-ка-ло, видишь? Зеркало. Чтобы смотреть на себя.
Треугольный осколок и впрямь немудрено было принять за оружие. Я осторожно приняла его из рук Никто и взглянула на себя.
Мои волосы не «казались» белыми – они действительно были такими. Белой была и кожа, и брови, и ресницы. Даже губы – они лишь немного розовели. Глаза были не ярко-алыми, как у Никто, скорее темно-бордовыми, как спелые черешни, – и все равно смотрелось это жутко, неестественно, отталкивающе. Черты моего лица были такими же неправдоподобно-симметричными, как у хозяина хижины.
Я не помнила, как выглядела до того, как очутилась на берегу… Но точно не так. Не так!
– Что это? – прошептала я, едва ворочая языком. – Что?..
Никто вытащил осколок зеркала из моих ослабевших пальцев и вложил в руки жестяную кружку, над которой поднимался душистый пар.
– Вот, выпей. Выпей-выпей, все равно уже ничего не сделаешь – а так хоть согреешься и душу отведешь…
Я машинально и покорно сделала глоток – и почувствовала, как почти сразу же отвар Никто начал дурманить голову. Меня потянуло в сон, а увиденное в зеркале перестало казаться таким уж страшным. Огонь в очаге разгорелся ярче, от него шел жар. Я сделала еще глоток и расслабилась, позволяя теплу растекаться по жилам. Завороженно я изучала собственную руку – яркую карту вен на белоснежном запястье.
– Спи тут, у очага, – сказал Никто, и его голос донесся до меня издалека, как сквозь подушку. – Да-да, спи до утра, раз уж так вышло, маленькая пустая. От одной ночи проблем быть не должно, ведь так? Мне проблемы не нужны, не нужны… Да-да…
Я с трудом сделала еще один глоток и отставила чашку в сторону. Пол был твердым, но теплым и сухим. Никто снова затянул свою бессловесную песню. Я уснула.
Никто был осторожен – и уж конечно, подбирая меня на том пустынном берегу, не планировал пускать под свой кров надолго. Судя по диковатому виду, он уже очень давно жил один.
Много раз он повторял, как важно сторониться людей, – но, думаю, в конечном счете устал от одиночества.
Как и я, он ничего не помнил о прошлом. Сам он пришел в себя в подвале городского дома и почти сразу столкнулся с людьми. Эта встреча и дальнейшее пребывание в городе, о котором он толком не рассказывал, раз и навсегда отбили у него желание продолжать водить с ними знакомство.
– Они ненавидят нас! – говорил Никто, уча меня ставить силки в лесу или вязать сетки для ловли морской рыбы. – Ненавидят всех пустых – безо всякой причины, да-да! Только за то, какие мы есть. Все из-за надмагии… Когда я вылез из того подвала и подошел к первому же попавшемуся…
Я быстро усвоила, что за этим предисловием всегда следует невеселая история о криках, оскорблениях и камнях, один из которых угодил Никто в голову. Неизвестно, тронулся ли он умом именно тогда или это случилось раньше – когда он стал пустым.
Несмотря на недуг, он многое умел, и умел хорошо – ловить рыбу и охотиться, ставить ловушки и прятаться в лесу, сушить травы и делать из них мази и порошки, большая часть которых пылилась потом в пузырьках на столе среди хлама. Но не раз мне пришлось убедиться в их эффективности.
Всему этому Никто начал учить меня уже через пару недель – видимо, смирился, что я здесь надолго. Вместе мы добывали еду и бесконечно чинили хижину, которая, казалось, могла развалиться от порыва ветра. Никто не сам построил ее – нашел заброшенной и поселился здесь, не дождавшись хозяев. Кто жил в ней прежде, он не знал, но предполагал, что это был одинокий отшельник, поклонявшийся Отпустившему богу без посредничества храмовых служителей. К такому выводу Никто пришел, обнаружив за печью целую стопку религиозных изданий – и Крылатую книгу, и многочисленные истории о чудесах Отпустившего, и собрания молитв и подробнейших руководств о проведении ритуалов.
– Не читай эту чушь, – бормотал он, опасливо косясь на меня каждый раз, когда видел с книгой. – Надо было сжечь все это давным-давно, да-да-да…
Думаю, несмотря на презрение к служителям культа, сжечь книги Никто попросту побоялся.
Я читала их все, а Крылатую книгу – даже несколько раз, потому что ничего другого у Никто не было – а мне ужасно понравилось читать, хотя я понятия не имела, любила ли это раньше. Кроме того, мне хотелось дополнить свои представления об устройстве мира – за пределами нашего леса. Рассказов Никто не всегда было достаточно – он отвечал на мои вопросы редко и неохотно.
Тем не менее от него я узнала, что страна, в которой мы находимся, называется Бирентией. Имени здешнего правителя Никто не помнил или не знал, но говорил, что за него частенько принимает решения некий Слепой Судья, наделенный огромной властью, и что возвысился он после большой войны, которая долгие годы шла между Бирентией и соседней страной, Артой. Из-за чего конкретно началась война, Никто объяснить не сумел, но упомянул надмагов, умеющих взывать к силам, заключенным в природе, и ставить их себе на службу. Надмагов в Арте любили, а в Бирентии нет, и это стало одним из поводов для затяжного конфликта. Звучало дико и подозрительно; с другой стороны, некоторые истории в Крылатой книге были не лучше.
– Не любят здесь надмагов неспроста, – говорил Никто, назидательно поднимая палец. – На какие только злодейства они не способны… Ведь и пустых – вот таких, как мы, – тоже делают надмаги. После войны их было очень много, но одних убили, другие умерли сами. Здоровье у таких, как мы, слабое, да-да… Поэтому учись, учись, маленькая пустая. Травы и корешки – да-да – могут спасти тебе жизнь.
– Как это «делают»?
– А? – Если я перебивала его, Никто замирал, растерянно хлопая глазами, и долго не мог поймать ускользнувшую мысль.
– Ты сказал, что пустых «делают» надмаги. Как это?
– А! – Его помутневший взгляд прояснился, и он радостно улыбнулся. – Страшные проклятия. Чтобы их делать, нужен материал – люди… Из отработанного материала пустые и получаются. Долго не живут, болеют… Но некоторым везет. Например, нам с тобой повезло.
– У меня от солнца глаза режет, – пожаловалась я. – И кожа как будто зудит и чешется…
Никто только рукой махнул:
– Все это мелочи. Бывает куда хуже. Если ты не кашляешь кровью и кости у тебя не ломаются от каждого движения – считай, повезло, да-да. Ты выглядишь совсем здоровой – если будешь осторожна, можешь прожить лет пятьдесят. Почти как человек… Дольше наши живут редко – но вдруг тебе повезет? Дольше – редко, да-да… Я слышал от другого… Тоже пустого. Встретил его до того, как прийти сюда.
– Расскажи мне о нем. – Но Никто потряс головой и надолго умолк.
Как-то, когда мы вместе чинили сети на берегу, я спросила Никто о запахах.
– Другие люди чувствуют их так же, как я? Запахи земли, змей, реки… Так же остро и сразу все?
– Нет. Надмагия многое забирает у пустых, но кое-что отдает взамен, да… Думаешь, можешь чуять только запахи травок и грязи, а? Ты можешь чуять страх. Боль. Надмагию. Только нужно научиться отличать их друг от друга. Пустые на солнце щурятся – но во мраке и во втором слое видят больше, чем люди. Это все потому, что в нас остались следы надмагии.
– Во втором слое?
– Я это придумал, – с заметной гордостью отозвался Никто. – Если знать, как смотреть, можно увидеть больше. На это способна кошка или черная кобыла. Люди – нет. Они живут только в первом слое, да-да… Видят мало. Глупые. Плохие… – Лицо его исказилось, как от сильной боли, и я поспешила перевести разговор на другую тему.
– Как смотреть? Ты расскажешь мне?
Никто хитро заулыбался. Он любил, когда я его упрашиваю, но в этот раз ответил почти сразу.
Отложив в сторону сеть, он долго рылся в бездонных карманах мешковатых брюк, пока наконец не извлек осколок синего стекла.
– Вот, – торжественно произнес он, вручая мне стекло. – Смотри сквозь него. Синий цвет помогает нашим глазам… Делает скрытое явным.
– И все? Так просто? – Я осторожно взяла стеклышко и посмотрела сквозь него на море. Темные, тревожные волны потемнели еще сильнее, но в целом все осталось как прежде. Я перевела взгляд на лес. Скрюченные ветки, лоскуты мха, мокрая полоса песчаного пологого пляжа…
– Я ничего не вижу.
– А это потому, что там ничего и нет. – Никто вернулся к сетям, резко потеряв к разговору всякий интерес. – Ну, хватит. Бери сети, маленькая пустая. Рыба сама в котелок не прыгнет.