– Ты тоже, – произношу я.
Мы останавливаемся перед металлической дверью, ведущей в подвал здания суда. Пока Итан вытаскивает из кармана ключ, я украдкой бросаю на него взгляд: он улыбается. Возможно, от моих слов у него стало легче на душе.
Итан засовывает ключ обратно в карман и достает нож из ножен.
– Ну что, ты идешь? – Спрашивает он, делая несколько шагов в непроницаемую тьму подвала. Итан направляет луч фонарика прямо мне в лицо, и я сощуриваюсь.
«Нет, – думаю я. – Нужно вернуться. Он прав: это слишком опасно».
Однако почему-то киваю, протягиваю Итану руку, и он увлекает меня за собой.
На втором этаже фонарики не нужны. Повсюду прохладно, и горит свет: поселившиеся здесь люди сами напрашиваются на визит от людоедов. Мне хочется остаться здесь, рядом с работающими кондиционерами, но я понимаю, что это практически верная смерть.
– Они живут на четвертом этаже, – говорю я, пока мы идем через вестибюль. Здесь неожиданно чисто – не то что при прошлых жильцах.
Мы поднимаемся по ступенькам – опять по ступенькам. Повсюду слышен гул электричества, лифт работает, и все же мы лезем на четвертый этаж по лестнице – из осторожности. Когда мы находим зал суда, где поселилась пожилая пара, я едва перевожу дух. В животе все горит. Тянет на что-нибудь опереться и немного передохнуть, но Итан уже на другом конце комнаты – Стоит на коленях перед скамьей присяжных.
– Где они все это берут? – удивленно спрашивает он, осматривая припасы. – Здесь столько воды и еды… Эй, подай мне рюкзак.
Обычно Итан стоит на шухере, а я, как более проворная, наполняю сумки. Сегодня, похоже, он решил поменяться ролями. Я не возражаю. Все равно я слишком голодна и измотана, да и передвигаюсь еле-еле. Я бросаю Итану свой пустой рюкзак – он бесшумно приземляется на скамью.
– Давай быстрей, – говорю я, прежде чем выйти в вестибюль.
Я стою перед дверью, стуча носком кроссовки по бежевой плитке пола. Особым терпением я не отличаюсь, но во время набегов стараюсь себя сдерживать. Воровство – дело опасное. Самые неосторожные и жадные гниют потом посреди улицы или сидят, прислоненные к стене и избитые до неузнаваемости. Однако сейчас мне хочется одного – вернуться в тюрьму, поесть и выпить воды.
Я все еще думаю о еде и воде, как вдруг понимаю, что уже не одна. К действительности меня возвращает щелчок взводимого курка и горьковато-сладкий запах ментола. Все мысли тут же испаряются, по телу пробегает волна панического страха. Я еще пару раз ударяю ногой в пол, прежде чем замереть на месте.
– Так, для справки: в спину стреляют только трусы, – говорю я.
– Тогда повернись, – отвечает хриплый женский голос. – Руки за голову.
Я делаю, как мне велено: поворачиваюсь лицом к аварийному выходу – так медленно, что резиновые подошвы кроссовок со скрипом проезжают по исцарапанной плитке. Сердце чуть не выскакивает из груди на пол. В глазах туман, и на секунду мне кажется, что передо мной Миа – девушка, которая жила с нами и пропала несколько месяцев назад. Подруга, решившая поискать счастья в другом месте. Потом наваждение рассеивается, и я упираюсь взглядом в пистолет и держащую его женщину. У нее темные глаза и волосы – единственное сходство с Миа.
Этой женщине лет сорок, а не семнадцать. У нее изможденное рябое лицо. Грудь прикрывает только легкомысленная маечка, сквозь прозрачную кожу просвечивают ребра. На бедрах болтаются поношенные штаны цвета хаки. Босые ноги покрыты синяками. Если бы не направленный мне в лоб пистолет, я бы вряд ли ее испугалась.
Но пистолет на меня все-таки направлен, и держащая его женщина явно не на моей стороне. Если повезет, она сразу меня пристрелит, а не заставит спариваться с другими пленниками в надежде получить больше еды. За людоедами такое водится – они любят пухленьких младенцев.
– Тебе не тяжело? Могу подержать.
Мои слова удивляют нас обеих. Женщина презрительно ухмыляется, слегка опускает пушку, и теперь дуло смотрит мне между глаз.
– Ну, давай. Стреляй, если смеешь.
– Если смею?
У нее в руке пистолет, мои пальцы сцеплены на макушке, а я еще ее подзадориваю… Мазохистка.
Мне до смерти страшно, но я киваю и улыбаюсь.
Однако женщина не стреляет, а смеется мне в лицо. Ее костлявое тело сотрясается, словно подвешенный в воздухе скелет. Только бы Итан ее услышал…
– Ты так легко не отделаешься, детка. Слишком много ты для меня значишь. Вопрос только в том… – она кивает на закрытую дверь зала суда и ухмыляется, – … скольких мы заберем с собой.
«Мы»…
При звуке этого слова мне хочется закричать. Ну конечно, она не одна – людоеды всегда охотятся целыми кланами. Я делаю осторожный шаг в ее сторону.
– Ни с места! – шипит она, раздувая ноздри.
Я делаю еще один шаг. Другой. Третий. Хотя кости и мышцы превратились в желе, я продолжаю идти. Если сделать вид, что мне не страшно, может, еще удастся пережить сегодняшний день. Даже не вспомнить, сколько раз этот прием срабатывал в прошлом. Мы стоим так близко, что я почти чую запах собственного страха, смешанный с резким, гнилостным запахом женщины; почти чувствую холодное дуло пистолета.
– Ну, давай же, – вызывающе бросаю я.
Дальше все происходит как в тумане. Итан что-то выкрикивает, и женщина резко поворачивается к нему. Я бросаюсь вперед. Пистолет выстреливает. Потом я стою, обхватив руками тощее существо, которое хочет меня убить, дрожу всем телом и не могу понять, кто из нас ранен. Оглушенная выстрелом, я не сразу осознаю, что Итан зовет меня по имени и просит обыскать людоедшу.
Я отступаю назад, и женщина оседает на пол. Она лежит неподвижно, по короткой майке расползается красное пятно. Потом ее грудь вздымается, в горле что-то клокочет, и она открывает глаза.
– Я… где я?..
Ее безумные карие глаза смотрят прямо на меня. Мне хочется растаять, провалиться сквозь пол, но я стою неподвижно, как статуя, не в силах отвести взгляда.
– Помогите… – Теперь ее голос звучит по-другому: в нем появился акцент, которого не было раньше. – Я чувствую его! Достаньте, достаньте!
Она бьется в конвульсиях, хватая себя за макушку. Пуля попала в грудь, а не в голову, но женщина, похоже, этого не осознает. Она отчаянно теребит спутанные волосы и молит меня, снова и снова, достать «его».
«Что? – хочу я спросить. – Что достать?»
Не глядя на Итана, я говорю:
– А мы много на ней заработали.
Внезапно все вокруг начинает вращаться.
«Мы много на ней заработали».
Я ведь имею в виду вещи, которые мы найдем на трупе, да? Отчего же эти слова кажутся пугающе знакомыми? Как будто я уже слышала или произносила их раньше, только не могу вспомнить, где, когда и почему.
Женщина перестает биться. Мертва. Жгучая боль стискивает мне грудь.
– Собери ее вещи, – говорит Итан и сует мне рюкзак – так резко, что на пол вываливается несколько энергетических батончиков. – Быстрее.
Я стараюсь не смотреть на лицо женщины, прикрытое голой безжизненной рукой. Сглатывая подкатывающую к горлу желчь, начинаю запихивать в раздутый рюкзак ее вещи: куртку, ржавый карманный нож, коробок спичек, наполовину пустую бутылку с сиропом от кашля.
– Быстрее, – повторяет Итан таким спокойным тоном, что я невольно напрягаюсь. Он смотрит прямо на меня и на тело женщины – без всякого выражения на лице.
Я поднимаю пистолет, закидываю рюкзак на спину и встаю.
– Возможно, в здании есть и другие людоеды, – говорю я.
Голос звучит спокойно и собранно, хотя внутри у меня все пылает. Между моими мыслями и поступками нет почти никакой связи. Я сбита с толку и сама себя не узнаю.
Итан раздумывает, переводя взгляд с лифта на лестницу. Наконец крепче сжимает в руке нож и бросается к лифту. Я бегу за ним, а внутри у меня все кричит: «Трусиха! Ей нужна была помощь, а ты просто стояла и глазела!»
Я не знала женщины, которую оставила позади. Жизнь в Пустоши – единственное, что нас роднит и одновременно разделяет. И все же я чувствую себя предателем.
То, что происходит потом, кажется почти справедливым: двери лифта со скрипом открываются, и я получаю обрезом по голове.
Глава вторая
Мне редко снятся сны. Когда же это случается – когда я закрываю глаза и не просто проваливаюсь в нечто, похожее на рекламный ролик смерти, – мне снится, будто я – другая девушка. Но еще никогда мне не хотелось прервать сновидение в тот же миг, как оно началось.
Никогда – до этой минуты.
Я стою под лампами дневного света и смотрю на какой-то белый металлический прибор. Больше всего он напоминает пустой гроб, который мы с Миа нашли на углу после прошлогоднего наводнения, только один конец закруглен, а в крышку вделано узкое стеклянное окошко. Похожие на щупальца прозрачные трубки отходят от его дна и тянутся к другим приборам с множеством кнопок и разноцветных лампочек.
А по другую сторону окошка, внутри металлического гроба, лежит тело.
Я спокойно наблюдаю, как механическая рука скользит взад-вперед по окровавленному лицу девушки, словно карандаш, чертящий линии на чистом листе бумаги. Девушка в гробу лежит совершенно неподвижно. Я могла бы поклясться, что она мертва, если бы ее грудь слегка не колыхалась.
У меня за спиной раздается звуковой сигнал, и движения механической руки ускоряются. Металлический гроб теперь издает негромкое гудение. Наклонившись к стеклу, я вижу, что раны девушки исчезают – кожа постепенно срастается.
У нее маленький лоб. У самой линии волос – шрам в виде галочки.
Прямой, покрытый веснушками нос.
И мои губы…
Я смотрю сама на себя.
Мне хочется отшатнуться и броситься бежать, но вместо этого я барабаню пальцами по стеклу и нетерпеливо втягиваю носом воздух.
– Сколько можно ждать?
Я говорю мягким, почти детским голосом.
Это не мой голос, но я сразу его узнаю: я слышала его и раньше. Мне снова снится, будто я та, другая девушка.
– Она сильно искалечена, – произносит женский голос. – Вам лучше поехать домой и подождать там.