ПУСТЫШИ
Грейди Хендрикс
Все устремляются к выходу, когда паром стукается о причал, наполняя воздух запахом солярки. Подростки в солнечных очках и шортах отвязывают швартовы. У всех слишком много сумок, и все пахнут солнцезащитным кремом — будто это начало любого лета на острове Джекл. Те ребята вон там, у которых из блютуз-колонки, пристегнутой к их тележке, гремит Espresso , могли бы врубить Watermelon Sugar , Uptown Funk или даже — о боже, то лето, когда мы купили дом — Happy . В тот год от Happy было не сбежать.
— Хватит толкаться, — ноет Каллум.
— Я не специально, — отвечает ему Зи. — Меня толкают.
Кэл перехватывает свою сумку, шоппер, рюкзак и телефон, который, как его уже предупредили, последний для него в этом году, и я буквально вижу, как он выскальзывает у него из рук и падает в воду. Но с ним всегда нужно действовать через намёки.
— Кэл, — осторожно говорю я, — может, положишь телефон в карман, пока мы садимся на паром?
С облегчением вижу, как разум побеждает и он засовывает его в шорты.
— Я потею, — жалуется он.
Зи стерпит что угодно, но Каллум всё ещё ноет, ожидая, что кто-то исправит все неисправимые вещи за него. Но я понимаю. Он хочет уже быть в доме. Мы все хотим.
— Папа встретит нас с тележкой, — говорю я, пока мы выходим на солнцепёк, таща рюкзаки, чемоданы на колёсиках и переполненные сумки, которые так и норовят задеть всех вокруг.
Нам всего-то нужно пережить паром, встретить Стивена у пристани, добраться до дома, распаковать вещи, сбегать за продуктами — и потом восемь недель ничего не делать. Даже возвращаться на материк не придётся.
— Это миссис Литвак? — спрашивает Зи, и я слежу за её взглядом.
Шерри Литвак стоит у выхода с парома, но волонтёр в оранжевом жилете преграждает ей путь, слава богу. Нельзя же ожидать, что ребята, проверяющие билеты, справятся с Шерри Литвак. ОхБэ стоит перед ней, переминаясь, не давая ей присоединиться к толпе.
— Но почему я не могу сесть на паром? — спрашивает Шерри так громко, чтобы все слышали. — Я купила билет.
Мы проходим мимо как можно быстрее. Её глаза слишком блестят, а улыбка слишком напряжённая.
— Мои друзья ждут меня у пристани, — говорит она, смеясь неестественно громко, будто не верит такому неудобству. — Они меня ждут.
И это точно неправда. Никто в Вуд Бриз не хочет видеть Шерри Литвак в этом году. Потом она остаётся позади, а мы заходим на паром.
— Так неловко, — говорит Каллум, и я с ним полностью согласна.
— Так мужики и поступают, — говорит Том Докс, сидя под гирляндами на нашей задней веранде и вскрывая устрицы отвёрткой. — Если с машиной что-то не так, они открывают капот и смотрят на двигатель. Они не врубаются, на что смотрят и что с этим делать, но у них есть это пещерное желание стоять и изучать.
Он покачивает отвёрткой, пытаясь раскрыть створку устрицы. Я готовлюсь к тому, что он воткнёт её себе в руку.
— В современных машинах двигатель даже не видно, — говорит Стивен, вынося поднос с замороженными маргарита. — Мы брали машину напрокат, чтобы поехать на свадьбу, я открыл капот, чтобы показать Каллуму, а там всё закрыто кожухом.
— Это театральная мужественность, — говорит Том Докс, и его напряжённый голос смягчается, когда устрица с влажным хлюпающим звуком раскрывается.
Он протягивает её мне.
— Мой отец так делал — осторожно, эта с песком — его отец так делал, наверное, и его отец тоже.
Стивен раздаёт маргариты, безалкогольные — детям. Том Докс пьёт только IPA, и Стивен приносит ему свежую банку.
— Мой тоже, — говорит Стивен. — Как будто налоговый юрист из Чикаго разбирается в машинах.
Том Докс отпивает пиво и вытирает грязную руку о карго-шорты.
— Наверное, ещё с тех времён, когда были кареты, — говорит он, сглатывая отрыжку. — Не знаю, что они там делали с лошадьми. Наверное, смотрели им в задницу.
При слове «задница» Каллум резко поднимает голову, проверяя нашу реакцию. Он в том возрасте, когда дети изучают нас, как домашку, выискивая подсказки. Я смеюсь. Стивен смеётся. Даже Зи смеётся. Каллум облегчённо улыбается, запоминая на будущее: «задница» — нормально.
Устрица на вкус как Атлантика, и в ней действительно песок. Конечно же. Том Докс так и сказал.
Отец Стивена умер, когда Зи была совсем малышкой. Он твердил, что всё в порядке, но я чувствовала, как он отдаляется с каждым днём. Потом однажды утром Том Докс появился у нашей сетчатой двери и позвал Стивена прогуляться по пляжу. С каждым днём их прогулки становились длиннее, пока я кормила Зи, и я не знаю, о чём они говорили, но однажды Стивен вернулся к нам. Том Докс — хороший человек.
Он остаётся на партию в «уно» . После его ухода Каллум спрашивает:
— Ты правда думаешь, он знает Илона Маска?
— Кто это сказал? — спрашивает Стивен.
— Все говорят, что он был, типа, первым инвестором Uber.
Каллум сейчас очень интересуется тем, как люди зарабатывают деньги.
— Думаю, он заработал на чипах, — говорю я.
— Редкоземельные металлы, — добавляет Стивен, прихлёбывая красный вермут. Мне не нравится, какой вкус он оставляет у него во рту, но здесь, на острове, он пьёт его почти каждый вечер. — Поэтому он и может себе позволить такой дом.
Все знают про дом Тома Докса — первый «мак-особняк» в Вуд Бриз. Он слишком большой, слишком кондиционированный, слишком похож на материковый. Все ноют, что это знак — всё изменилось навсегда.
— Он сказал, мы можем прийти завтра поплавать, — говорит Калоум.
— Правда? — оживляется Зи, потому что, конечно, детям нравится дом Тома Докса — там же бассейн.
Я люблю Тома Докса, но не понимаю, зачем бассейн, если живёшь у пляжа.
После того как дети ложатся спать, мы с Стивеном сидим, глядя на звёзды. Таких звёзд не увидишь в Бруклине.
Я выросла в Джерси, недалеко от побережья, поэтому для меня пляжные городки всегда были переполненными набережными с перегретыми родителями и их кричащими обгоревшими детьми, дорогими парковками и агрессивными туристическими ловушками, пахнущими жареным тестом. Потом мы начали приезжать сюда. Это место настоящее.
— Как Джерри? — спрашиваю я.
Стивен приехал вчера, чтобы встретиться с Джерри-сантехником на рассвете и включить воду.
— Всё ещё Джерри, — говорит Стивен. — Он считает, что у нас камень в голове, раз мы живём на этом конце острова, где нет нормального интернета и запрещены машины, но наши деньги ему нравятся.
Несколько сотен круглогодичных жителей обитают в Ойстер Бэй, на южной оконечности, где есть большой отель и два продуктовых. Отсюда до Ойстер Бэй можно дойти по набережной, если готов к долгой прогулке, но проще на пароме. Между нами — Пайн Дьюнс и Харборсайд, где сдаётся большинство домов, а также всё больше новостроек. На нашем конце острова ничего нового не строят, хотя всё чаще сдают дома семьям, которых я раньше не видела, и это меня огорчает.
Вуд Бриз когда-то был лучшим секретом Нью-Йорка. Все, кто покупал здесь дома, знали друг друга по Бруклин Хайтс и Коббл Хилл, через эти городские связи. Ваш педиатр знал кого-то на Джекле, кто продавал дом; мама с детской площадки приглашала вас на летнюю сьёмную квартиру; вы встречали друга друга на вечеринке, и вас звали погостить на Четвёртое июля. Так мы с Стивеном оказались здесь в первый раз. И во второй. А на третий год мы сняли свой дом, потому что здесь, без машин, с меньшим количеством экранов и более медленным ритмом, все становились лучшими версиями себя.
Были те пару лет, когда мы перестали приезжать, но это был просто сбой. К тому времени, когда Зи исполнилось два, мы вернулись, а к трём — купили дом. Дети обожают это место. В городе у их одноклассников панические атаки и социальная тревожность. У них расстройства пищевого поведения и самоповреждения. Но каждое лето Зи, Каллум и дети соседей бегают на свободе с песком в волосах и обгоревшими носами, а потом возвращаются в город с щитом уверенности и независимости, который их защищает.
Шестнадцать лет всё было прекрасно. Пока не появились Литваки.
— Шерри Литвак была у пристани сегодня утром, — говорю я, прижимаясь к плечу Стивена.
Мы не смогли позволить себе дом с видом на океан, но сквозь заросли сосен и сассафраса, подступающие к нашей веранде, я слышу волны. Одна, вторая, третья…
— Что она делала? — спрашивает он.
— Наверное, хотела приехать и повидать людей, — говорю я. — Она выглядела такой несчастной.
— Им не стоило оставаться здесь после сезона, — говорит Стивен. — Тем более с Джоном, который пил как проклятый.
Наша задняя веранда больше, чем весь первый этаж нашей квартиры, но мне вдруг кажется, что бриз доносит наши слова до окна Каллума и Зи.
— Давай поговорим о чём-нибудь ещё, — говорю я.
— Давай вообще не будем говорить, — говорит Стивен, и я чувствую, как напрягаются мышцы его плеч, когда он приближается, и его так легко любить.
Всё, что сложно в нашем браке, здесь становится простым. Нам не нужно обсуждать всё до смерти. Нам не всегда нужно куда-то идти. Я показываю Стивену, как сильно люблю его, руками. Он отвечает мне ртом.
На следующее утро я иду на HIIT-тренировку на пляже на рассвете. Там полно незнакомых мам и поджарых йога-пап с аккуратно подстриженными эспаньолками. Кажется, с каждым летом всё больше людей узнают наш секрет. Что ж, удачи им. Когда дети закончат колледж, мы продадим наш дом именно таким.
Я смываю песок у калитки, беру тележку и качусь по набережной, чтобы занять наше обычное место на пляже.