Я думаю о ДобрОхране, наблюдающем за нашим домом. Они знают, что это мы нашли Тома Докса. Мы никуда не уедем. Кто-то уже пытался уехать до нас. Говорят, от этого стало только хуже.
Стивен продолжает:
— Если кто-то спросит, скажи, что у моей мамы ухудшение, и мы летим во Флориду. Оставим все вещи, даже продукты. Либо сами приедем закрыть дом в конце сезона, либо попросим Фарберов.
Я больше не могу это слушать.
— Стивен, — говорю я. — Давай просто проведем хороший день, ладно? Дадим ему это.
Потому что ничего не работает. Люди уже пробовали, и ничего не вышло. Мы оба это знаем.
На четвертое лето, когда мы с Стивеном приехали сюда (тогда мы еще снимали, даже до рождения Зи), новая пара увидела Пустыша. Они заперлись в доме. Прибили двери гвоздями. У них было ружье.
Два дня никто на острове не мог выйти на улицу. Потом все согласились говорить страховым, что был ураган. Пришлось заводить новых собак. Эту пару больше никто не видел.
После этого мы перестали приезжать, потом родилась Зи, а потом Фарберы снова пригласили нас. Они уверяли, что все спокойно, ничего не изменилось. Говорили, уехали всего несколько семей. Говорили, здесь безопасно. И они были правы.
Мы купили дом, и ничего не происходило. Шестнадцать лет ничего .
Да, иногда их видели, и это могло пугать, но ничего страшного. Просто не смотри на них. Не замечай. Если один попадает в поле зрения — игнорируй.
Один прокрался через кусты у Зайлеров в среду утром во время пандемии, а мы с Дженн просто продолжили болтать, и ничего плохого не случилось. Ничего плохого не случится, если не обращать на них внимания, если делать вид, что их не существует. Уже много лет ничего плохого ни с кем не случалось. Кроме Литваков, но это был единичный случай, и все говорили им не задерживаться после конца сезона.
А теперь Том Докс.
Теперь Каллум.
Стивен смотрит на меня, хочет спорить, но спорить не о чем. Наши дети выросли так же, как и мы — проводя лета в полной свободе, учась быть уверенными и ответственными, находить общий язык, заводить друзей без родительской опеки. Нам нужно было соблюдать всего одно правило, и оно дало нам так много. Оно дало нам сообщество. Оно дало нам место, где мы свои.
— Ладно, — говорит Стивен, убеждая себя. — Хороший день.
Я целую его.
— Я сказала ему, что это олени, — говорю я. — Если он начнет копать, скажем, что они появляются не всегда. Скажем, что в Солт-Коув недавно видели одного, и ничего не случилось. Зи ничего не скажем. Будет хороший день.
Он целует меня в ответ.
— Возьмем большой плот, — говорит он. — А на ужин будут хот-доги.
И это работает. Работает весь день, где-то до четырех.
Я сижу под зонтом, наблюдаю, как Стивен, Каллум, Зи и их друзья болтаются на плоту, подбрасываемые волнами. Не могу наглядеться на Каллума — глазами запасаюсь им. Хочу, чтобы он вылез на берег мокрый, плюхнулся на песок, попросил LaCroix и начал долгий рассказ о своей кампании в Dungeons & Dragons .
А потом Кэтлин Кеннеди говорит:
— Тебе не кажется, их в этом году больше? Мне кажется, их больше.
Каллуму одиннадцать. Хороший возраст. Мне нравилось быть одиннадцатилетней. Моя семья не делала ничего особенного летом, но я до сих пор помню, каким волшебным было то лето. Даже берег казался Нарнией.
— Они размножаются, как олени, — продолжает Кэт. — Может, глобальное потепление разрушает экосистему, понимаешь? Все вышло из равновесия? Литваки, теперь Том Докс… Сердечный приступ? Серьезно? Надо что-то делать.
Все считают Кэт глупой, но однажды она сказала единственную умную вещь о моей матери: «В этом колодце больше нет воды, Рейчел» . Звучит глупо, но мне очень помогло. Я люблю Кэт — правда — но сейчас ей нужно заткнуться.
— Нам нужны, — перебивает Дженн, и мы обе смотрим на нее, — дефибрилляторы. Шеф Джим сказал, у Тома был бы шанс, если бы на причале стояли дефибрилляторы.
— Да, но… — начинает Кэт.
— Я организую рыбный ужин, — уверенно заявляет Дженн. — Для сбора средств. Вы двое с нами? Ты права, Кэт. Надо что-то делать.
Я так благодарна Дженн, что аж больно. Поворачиваюсь к ней, слегка отворачиваясь от Кэт.
— Может, вечером маргариту? — предлагаю я.
Дженн изучает мое лицо, но за солнцезащитными очками ничего не видит. Она чувствует, что что-то не так, но знает меня слишком хорошо, чтобы спрашивать. Через секунду она делает то, что сделал бы настоящий друг, и говорит:
— Конечно. Дети будут в восторге.
Нам так повезло с этими людьми. Мы так благословенны.
Я соврала Стивену. Не специально. Мне правда внезапно показалось, что нам нужно мороженое, и я пошла в магазин, но ноги сами свернули с дощатого настила, и вот я иду через калитку Дженн к ее дому.
Аллан увел детей на пляж учить их забрасывать сеть, так что я знаю: она одна. Слышу, как на кухне течет вода, и захожу без стука. У нас так принято. Она в купальнике, моет салат.
— Дженн, — говорю я.
Она вздрагивает, но, увидев меня, выключает воду.
— Как только Аллан вернется, мы собираемся и идем к вам, — говорит она. Потом приглядывается. — Что случилось?
— Каллум видел одного, — говорю я. — Он видел Пустыша. Помоги нам.
Я не знаю, чего хочу от нее, но мне нужно, чтобы она что-то сделала. Когда у меня нашли опухоль, я пришла к ней точно так же, и она обняла меня на кухне, сказала, что все будет хорошо, и оказалась права. После каждого визита к врачу Стивен приводил меня домой, а когда ему нужно было на работу, Дженн оставалась со мной столько, сколько нужно. Она сделала для меня все, и оказалась права — все было хорошо.
Когда Каллуму было три, и он засунул две батарейки D себе в задницу и орал так, что я думала, он умрет, Дженн отвезла нас в больницу и сохраняла спокойствие, пока я паниковала. И тогда все тоже было хорошо. Дженн всегда знает, что делать. Мне нужно, чтобы она сделала это хорошим. Здесь, на ее кухне, в последний раз , мне нужно, чтобы Дженн все исправила.
— Каллум ничего не видел, — говорит она. — Ему показалось.
— Он видел, — настаиваю я. — Я была там. Они шли за ним до дома. Они стояли у нашего дома прошлой ночью.
— Это неправда, — Дженн качает головой. — Ты расстроена. Я понимаю, мы все расстроены из-за Тома Докса. Я не обесцениваю твои чувства, но… Боже, Каллум видел, как он умер. Он, наверное, в ужасе. Но ничего не случится.
— Он видел Пустыша, — говорю я. — Ты прекрасно знаешь, что будет.
— Нет, — говорит Дженн. — Был один ужасный вечер, но это было двадцать лет назад. Все, что было до этого, — просто истории. Нас даже не было здесь. А ты знаешь, какие люди — всегда все преувеличивают.
— Шестнадцать лет назад, — поправляю я. — И это не просто истории. Мы с Каллумом видели, что случилось с Томом Доксом. А в прошлом году был Джон Литвак.
— Мы знаем об этом только со слов Шерри, — говорит Дженн. — У нее могло быть сто причин солгать.
— Нам нужно уехать, — говорю я. — Всем. Собрать вещи и уйти на последний паром. Наймем кого-нибудь, чтобы закрыл дома. Выставим на продажу. Но мы не можем оставаться. Здесь что-то не так.
— Здесь все в порядке, — говорит Дженн. — Да, давно здесь случались плохие вещи, но только с теми, кто сам их провоцировал. С нами ничего не случится.
— А Космо что, сам напросился? — спрашиваю я, потому что уже не могу остановиться. — Его вообще убил олень? Если мы раскопаем его могилу, там будет собака?
Я кричу. Кажется, будто чья-то рука душит меня, и я кричу, чтобы слова прорвались сквозь нее. Я кричу, потому что уже поздно. Мы заключили сделку много лет назад, и срок отказа прошел. Вся наша жизнь построена на этой сделке. На этих семьях. Дни рождения, смерти, лета, все. А теперь уже поздно.
— Я убила Каллума! — кричу я. — Нам нельзя было возвращаться!
Дженн бросается ко мне, обнимает за плечи, прижимает к себе, покачивая из стороны в сторону.
— Все будет хорошо, — шепчет она мне на ухо. — Ты никого не убила, Рейчел. Не убила, не убила, не убила.
Она отстраняется и смотрит мне в глаза с абсолютной честностью и уверенностью — точно как я вчера смотрела на Каллума.
— Ты не сделала ничего плохого, — говорит она. — Люди берут детей в походы в национальные парки, полные медведей, строят дома в зонах наводнений, садятся за руль после трех бокалов вина — и все всегда обходится. Все. Ничего плохого не случается, Рейчел. Шансы ничтожны, это статистика. Ты расстроена, переживаешь за детей, то, что случилось с Томом Доксом, выбило тебя из колеи, я понимаю. Но говорю тебе: все в порядке. Все будет хорошо.
Потом она снова прижимает меня к себе и держит, пока я рыдаю. Я реву, как подросток, заливаю ее плечо слезами, а она гладит меня по спине и повторяет, что все будет хорошо.
Когда я успокаиваюсь, она помогает мне привести себя в порядок и провожает до двери.
— Держись, — говорит она, сжимая мою руку. — Все в порядке.
Я сжимаю ее руку в ответ.
Когда я выхожу за калитку, она окликает меня:
— Рейчел?
Я оборачиваюсь — так благодарна, что у меня есть такая подруга.
— Я тут подумала, мы же обещали детям пиццу сегодня, — говорит она. — Давай маргариту в другой раз, ладно?
И я понимаю: это прощание.
Я не могу пошевелиться. Открываю рот, пытаясь вдохнуть, потому что внезапно все изменилось. Меня предали. Смотрю на ожидающее лицо Дженн. Она ждет, когда я скажу: