Вернуться назад по своему следу — внезапно пришло решение, взяв Орлика под узду, медленно и осторожно углубился я в лес, возвращаясь назад, выбирая на удачу дорогу среди бурелома. Так мы шли несколько минут, пока я вдруг не услыхал под ногами шорох павшей листвы. Оглянувшись, я с облегчением понял, что кошмар окончился, и вновь я на спуске в яр, на том самом, откуда недавно любовался пограничным столбом. А вон и сам столб, стоит, как стоял прежде на противоположном склоне, как будто приглашает вернуться. Но нет, мне хватило и одного приключения. Вскочив в седло, я со всей возможной скоростью устремился к благам цивилизации.
Ерёменко замолчал, молчал и я не находя слов, я верил ему полностью, после вчерашнего рёва турбин в заповедном лесу я бы поверил и не в такое…
Он, усевшись на стул, растеряно глянул на меня:
— А как же Фомич, его ведь немедленно надо от туда вывезти?
Глянув на часы, я поднялся, было начало четвёртого:
— Фомич..? Фомича обязательно вывезем, возможно, даже сегодня. А об этом случае надо было нам сразу сообщить.
Он горестно махнул рукой, и вяло сказал, прощаясь:
— Вы бы отнеслись к этому, как у нас к заявлениям Фомича. Вы думаете, только со мной такое произошло, да туда к Фомичу, почитай всё руководство лесничества пыталось попасть, считай от управляющего до кассира. И думаете, хоть кто слово сказал, о том, что там происходит? В глаза друг другу смотреть боимся, а брешем.
Выходя из лесничества, я думал о том, как всё-таки стараемся мы спасти свой привычный мирок от непонятного, необъяснимого, покушающегося на привычный порядок его течения. Да, прав Ерёменко, и у нас бы не придали его сигналу на какого значения. Погоготали бы наши зубоскалы, как это они умеют, и на этом бы всё закончилось.
Прибыв в четыре в Агентство, я нашёл на столе записку-«Обязательно дождись меня. А.И.». Но со своими новостями я и не мыслил куда-то скрываться, и сел за составление отчёта о беседе с Ерёменко. И вскоре совсем запарился за этим занятием, утратив представление о времени, изгоняя из отчёта «эмоциональность и художественную описательность»… «Отчёт — официальный документ государственного значения!» — торжественно провозглашал начальник протокольного отдела: «он пишется не для развлечения и должен содержать истину без домыслов и предположений — голые факты!». Вот и занимался я своего рода стриптизом, раздевая факты.
Я уже составлял третью редакцию, когда вошёл озабоченный Анатолий Иванович, отсутствующим взглядом скользнув по мне, он не спеша начал раздеваться у вешалки.
— Женя, чаёк у нас есть? — спросил устало, я кинулся к шкафу, где мы прятали электрический чайник от различных реорганизаторов, пытавшихся очистить от посторонних пожароопасных предметов помещения Агентства.
— Сейчас поставлю. — занялся я чайником, наливая в него воду из графина.
— Ну и погодка… — Анатолий Иванович остановился у окна, приложив руки к батарее парового отопления: — Что там в лесничестве? Ты докладывай, докладывай…
Я изложил всё, что узнал, присовокупив трудности, возникшие при составлении отчёта.
— Но это уже, знаешь ли, чёрт знает что. — в голосе его слышалась неприкрытая досада, усевшись за стол, он сложил руки на груди и уставился, с брезгливой миной на лице взглядом в пол.
— А впрочем… Ты чаёк-то завари да разлей. — кивнул он на закипевший за время моего рассказа чайник.
— И так, рассматривая всю совокупность фактов, — говорил он тихо, казалось для самого себя, помешивая ложечкой в чашке чай: — Приходишь к выводу о непостижимости происходящего, состоянии, когда логика отказывается объединить события причинно-следственными связями, из-за их полного противоречия всему жизненному опыту…
Анатолий Иванович с усталой улыбкой глянул на меня:- По сути, вся наша жизнь протестует таким образом, ведь непостижимое отрицает накопленный за всю жизнь опыт, а значить и саму жизнь, скопившую его — зачем жил ты, если всё, что приобретено тобою не даёт тебе возможности понять происходящее, и оказываешься ты в роли неразумного ни чего непонимающего ребёнка.
Утомлённо вздохнув, он замедленным движением помассировал веки, покрасневшие от бессонной ночи, и досадливо поморщился:
— Может я непонятно говорю? Я и сам многого не понимаю, поступаю как и Ерёменко, то удрал от непостижимого и забыл о нём, выбросив из памяти, или пытаясь выбросить, защищая себя, свою психику от перегрузок… Впрочем надо работать, а это всё пока не то… — вдруг совершенно неожиданно прервал он сам себя, так и не сказав, чем же это его поступки похожи на поступки Ерёменко. Шутливо подмигнул мне:
— Есть факты, их надо проверить. Так или нет?
— Так точно. — насторожено улыбнулся я ему в ответ.
— А факты весьма неприглядные, — он удобнее устроился за столом, опершись на локти, и раскрыл принесенную папку, доставая оттуда листы бумаги, густо покрытые машинописью:
— Должен тебе сообщить, что судя по этим документам, мы с тобой позволили внедриться в одно, из занимающихся важными оборонными исследованиями учреждение Города, агенту враждебной разведки. — говорил он просматривая и складывая стопкой документы:
— Это данные нашей агентурной разведки. Они указывают, что уже приблизительно с конца мая этого года, были засечены объекты, заинтересовавшие разведку противника. Вот после этого и начался у них шабаш с агентами и резидентами, который мы с тобой прозевали. И, по имеющимся данным, в середине лета, им удалось на кого-то выйти. На кого-то, кто непосредственно занят с объектами.
Отложив бумаги, глянул на меня: — Мне почти весь день пришлось давать отчёт и оправдываться перед коллегами из Центра, доказывая им, что ни один из НИИ не имеет к этим объектам ни какого отношения. И ни в одной из зон оборонных исследований нет утечки информации. — озабоченный, он потёр подбородок: — Кажется, они так и не поверили… Так что сегодня ночью нам с тобой поспать не придется, принято решение провести полную проверку информационных зон.
Сказать, что меня обрадовала эта перспектива? Перспектива всю ночь проторчать над составлением опросных листов для программистов, извращаясь в изобретении наиболее каверзных вопросов? Всю ночь нюхать архивную пыль, ворочаясь в старых делах… Вероятно, более нудной и рутинной работы, чем полная проверка информационных зон, не существует. И, при этом всём, предельное внимание к каждому слову, к каждому подобию в описании явлений, местности… Моё настроение сразу упало, что немедленно отразилось у меня на лице. Анатолий Иванович, понимая моё настроение, сочувственно шевельнул плечами:
— Ни чего не поделаешь, это важнейший этап нашей работы, нам так или иначе, пришлось бы заняться этим, после всего случившегося. Но ты не огорчайся, завтра утром, если ещё будешь, способен о чём-то думать, кроме отдыха, попробуем слетать вертолётом на этот кордон. Как там его? — он досадливо поморщился: — Закажем вертолёт на завтра.
Анатолий Иванович таки подсластил горькую пилюлю, наверное, в этом и заключается талант работы с людьми, — когда даже неприятная работа становится удобоприемлимой, назвать её приятной у меня язык не повернулся.
Глава 4
Торопливо лопотят вверху лопасти вертолётного винта, кемарю я после бессонной ночи в тряском уюте маленького вертолета. В накатывающейся на меня временами дрёме, лопотание винта превращается в чьё-то торопливое бормотанье непонятное и тревожное.
Проплывает внизу чёрный зимний лес, укрытый кое-где серо-голубыми пятнами снега, тающего под напором обычной у нас декабрьской оттепели.
Мы летели на кордон с самым простым заданием — поговорить с Климом Фомичём, так называемая предварительная разведка. Мелькают под нами засыпанные голубым снегом распадки с извилистыми чёрными пунктирами незамерзающих ручьёв на дне. Гордыми стражами стоят на водоразделах исполинские сосны, темнея мрачной своей зеленью, проплывают поляны, испещрённые цепочками чьих-то следов.
А я, старательно борясь с охватывающей меня сонливостью, то, погружаясь в вязкую дрёму, начиная вслушиваться в торопливое невнятное бормотанье лопастей, то выныряю, пристально вглядываясь в зимний лес.
Ночь оказалась не из лёгких, проверка информационных зон, конечно же, так быстро не окончилась, но на совещании решили, что группа Анатолий Ивановича будет заниматься событиями на кордоне, а группа это он да я, к моёй радости. Другой бы огорчился, мол, раз так определили, то это значит, событиям на кордоне особого значения не придают, но меня это только радовало, особенно сейчас, когда понадобилось использовать заказанный вертолёт. И Анатолий Иванович, освободив меня от работы в архиве, отправил в аэропорт, оставшись продолжать поиск, результаты которого, ещё далеко не систематизированные, но давали уже много пищи для размышления.
— Приближаемся. — оторвал меня от раздумий голос пилота в наушниках: — Это уже граница участка. — он указал рукой на чернеющее среди голубовато-синих сугробов на дне распадка извилистое русло ручья.
Мы летели на высоте около тысячи метров, поэтому мелкие детали местности не просматривались, но озеро, у которого располагался кордон, было слишком большим, что бы его ни заметить, тем не менее, как я не всматривался, найти его среди голого зимнего леса не мог.
Пилот вдруг чертыхнулся и заложил вертолет в головокружительный вираж, разворачиваясь.
— В чём дело? — прикоснулся я к его плечу.
— Черт знает, что… — занервничал пилот, выравнивая машину — Не понимаю ни чего… Карта не соответствует? Или я ни чего не соображаю?
Мы уже медленно летели, внизу всё так же расстилался лес, прячась в складках низин.
— Это уже противоположная его граница. — удивлению пилота не было предела: — Мы его насквозь пролетели, этот кордон дранный…
Вертолёт неподвижно завис в воздухе, и растерянный пилот обернулся ко мне, продолжая недоумевать:
— В голове не укладывается… Вон речка… — он ткнул пальцем в петляющую на дне распадка полоску речного русла: — Она в озеро должна, судя по карте впадать, а его нет…