Корбан Эддисон
Этот роман — сундук с сокровищами прозы, культуры, отчаяния и надежды. Это та литература, которая должна быть признана и удостоена наград.
Захватывающий, пугающий и яркий роман. История убедительная, но послание, которое она несет в себе, еще более убедительно. Эта книга никого не оставит равнодушным.
Это более чем увлекательное чтение. Роман изменит ваш взгляд на мир. Его обязательно стоит читать.
Ошеломляющая трансконтинентальная история о силе убеждения, семейных узах и любви.
Путь к солнцу(Роман)
…Ибо наполнились все мрачные места земли жилищами насилия.
Если между нами нет мира, то это оттого, что мы забыли, что принадлежим друг другу.
Часть первая
Глава 1
Дети играют на морском берегу миров.
Тамилуад, Индия.
В то утро, когда их мир распался на части, море было спокойно. Они были сестрами — Ахалья, старшая, семнадцати лет, и Зита, на два года младше. Истинные дети своей матери, они обе принадлежали морю. Когда отец, сотрудник компании, занимавшейся программным обеспечением, перевез всю семью из Дели сюда, на Коромандельский берег, и Ахалья, и Зита почувствовали, что будто вернулись домой. Море стало их другом, пеликаны и рыбы — товарищами по играм. Они даже представить себе не могли, что море когда-нибудь причинит им вред. Но Зита и Ахалья были слишком юны и еще не знали, что такое страдание.
Когда на рассвете раздались первые толчки, Ахалья их почувствовала. Она взглянула на спящую рядом Зиту и немного удивилась, что та не проснулась. Толчки были довольно сильными, но вскоре утихли, и Ахалья решила, что, должно быть, ей все приснилось. В доме не было слышно ни звука. Был день после Рождества, воскресенье, и вся Индия спокойно спала.
Она закуталась в одеяло, вдохнула такой знакомый, сладкий запах волос сестры — запах сандала — и в который раз подумала о переливчато-синем сальвар камизе[1], который ей подарил отец специально к сегодняшнему концерту в консерватории Милапура. Шел декабрь, и Мадрасский фестиваль музыки и танца был в самом разгаре. Отец купил билеты на концерт скрипичной музыки, который должен был состояться в восемь вечера. И Ахалья, и Зита учились играть на скрипке.
Дом просыпался постепенно. В четверть восьмого Джайя, много лет служившая в семействе экономкой, завернулась в сари, достала из комода, стоявшего возле ее кровати, маленький горшочек с рисовой мукой и вышла на крыльцо. Она подмела землю перед ним жесткой щеткой, насыпала несколько щепоток муки и соединила их линиями — получился изящный звездообразный цветок жасмина. Удовлетворенная результатом, Джайя сложила ладони и прочитала молитву Лакшми, индуистской богине удачи, прося у нее хорошего дня. Завершив таким образом обряд колам, она отправилась на кухню готовить завтрак.
Когда Ахалья снова открыла глаза, в окна уже лился солнечный свет. Зита, которая всегда вставала рано, была уже почти одета. Ее темные блестящие волосы были влажными после недавнего душа. Ахалья взглянула, как сестра тщательно накладывает макияж перед маленьким зеркалом, и улыбнулась. У Зиты были точеные, изящные черты лица и огромные, выразительные глаза, точь-в-точь как у Амбини, их матери. Она была очень тоненькой для своих лет; ей еще только предстояло пережить ряд волшебных перемен, превращающих фигуру девочки в женскую. Зита очень переживала насчет своей внешности, хотя и Ахалья, и Амбини уверяли ее, что нужно всего лишь подождать, со временем ее формы обязательно округлятся.
Стараясь не отставать от Зиты и не опоздать к завтраку, Ахалья быстро натянула желтый чуридар[2] и взяла подходящий по цвету шарф. Надела на ноги и на руки браслеты, застегнула на шее ожерелье и налепила на лоб крошечную блестящую бинди.
— Ты готова, моя дорогая? — по-английски спросила она у Зиты.
В семье Гхаи было принято строгое правило: девочки могли разговаривать на хинди или тамильском, только если к ним так обращались взрослые. Как и все индийцы, сумевшие подняться до верхушки среднего класса, родители мечтали отправить Зиту и Ахалью в университет в Англию и твердо верили, что хорошее знание языка — это практически билет в Кембридж или Оксфорд. В монастырской школе, где учились девочки, преподавали и хинди — государственный язык Индии, и тамильский — местное наречие Тамилнада, но все же монахини предпочитали говорить по-английски, и девочки никогда не нарушали правило.
— Да, — ответила Зита и бросила последний грустный взгляд на свое отражение. — Думаю, да.
— О, Зита, — поддела ее Ахалья. — Вряд ли нахмуренные брови сделают тебя привлекательнее для Викрама Пиллаи.
Замечание достигло цели — лицо Зиты прояснилось. Пиллаи был ее самым любимым скрипачом.
— Как ты думаешь, мы сможем встретиться с ним лично? — спросила она. — Очередь за автографами после выступления всегда такая длинная.
— Спроси баба[3], — сказала Ахалья и подумала о сюрпризе, который ожидает Зиту. Отец попросил ее ничего не рассказывать сестре, и она с удовольствием сохранила секрет. — Все может быть, у него ведь такие связи…
— Спрошу за завтраком, — решила Зита и вышла из комнаты.
Усмехаясь про себя, Ахалья последовала за ней. Они прошли в гостиную и вместе совершили пуджу, утреннюю молитву, перед изваяниями Ганеши, божеством удачи с головой слона, и Рамы, воплощением Вишну, стоявшими на возвышении в углу комнаты. Как и большинство принадлежащих к касте торговцев, члены семьи Гхаи вели в основном светский образ жизни и посещали храм лишь изредка, в случае если требовалось попросить помощи в каком-либо деле. Но когда в гости приезжала бабушка, все менялось. В доме ежедневно курились благовония, совершалась пуджа, и все, и взрослые и дети, участвовали в обряде.
Бабушка, мать и отец, Нареш, уже собрались к завтраку в столовой. Пред тем как сесть за стол, Зита и Ахалья коснулись ладонями ног отца — традиционный знак уважения. Нареш улыбнулся и поцеловал дочерей в щеки.
— Доброе утро, баба, — поздоровались они.
— Доброе утро, мои красавицы.
— Баба, вы знаете кого-нибудь, кто знаком с Викрамом Пиллаи? — спросила Зита.
Нареш взглянул на Ахалью и подмигнул младшей дочери:
— После сегодняшнего вечера буду знать.
Зита подняла брови:
— Как это?
Нареш сунул руку в карман.
— Я хотел подождать до концерта, но раз уж ты спросила… — Он вытащил ВИП-пропуск и положил его на стол. — Мы встретимся с Пиллаи перед выступлением.
Зита посмотрела на пропуск, и лицо ее расцвело улыбкой. Она медленно опустилась на колени и коснулась ног отца еще раз.
— Спасибо, баба. А Ахалья сможет пройти?
— Конечно сможет. — Нареш вынул еще три пропуска. — И ваша мать, и бабушка тоже.
— Мы сможем спросить его о чем угодно, ты представляешь? — не выдержала Ахалья.
Зита посмотрела на отца и сестру. В ее глазах светилось безграничное счастье.
Девочки сели за стол. Джайя сновала по комнате, расставляя миски с рисом, кокосовым чатни, масала доса — хрустящими блинчиками с начинкой из пряного картофеля — и лепешками чапати. Столовых приборов не было, ели руками, и к концу трапезы пальцы у всех замаслились. На десерт Джайя подала свежие чику — фрукты, похожие на киви, и майсор пак, сладость из нутовой муки и гхи, топленого масла. Разрезая чику, Ахалья вспомнила об утренних подземных толчках.
— Баба, вы чувствовали сегодня утром землетрясение? — спросила она.
— Какое землетрясение? — поинтересовалась бабушка.
Нареш усмехнулся.
— Вам повезло, что у вас такой крепкий сон, Наани. — Он повернулся к дочери и ободряюще улыбнулся. — Оно было сильным, но разрушений не вызвало.
— Землетрясение — это дурной знак, — проворчала бабушка и взяла салфетку.
— Это природное явление, — мягко поправил Нареш. — А сегодняшнее землетрясение оказалось вполне безобидным. Нам не о чем беспокоиться. — Он снова обратился к Ахалье: — Расскажи нам о сестре Наоми. Когда я видел ее в последний раз, она не очень хорошо себя чувствовала.
Пока Ахалья рассказывала о директрисе школы Святой Марии, семья закончила с десертом. В открытые окна дул свежий бриз. Зите явно не сиделось на месте, и она попросила позволения выйти из-за стола. Получив разрешение Нареша, она взяла кусочек майсор пак, положила в карман и вышла из дома. В окно было видно, что она направилась к пляжу. Ахалья улыбнулась.
— Можно я тоже пойду? — спросила она отца.
Он кивнул.
— Я думаю, наш рождественский сюрприз удался, как ты считаешь?
— Согласна. — Ахалья поднялась, надела сандалии и вслед за сестрой выбежала на залитый солнцем двор.
В двадцать минут девятого вся семья, кроме бабушки и Джайи, была уже на пляже. Скромное бунгало семейства Гхаи было расположено на небольшом куске земли, граничащем с пляжем, в пятнадцати милях к югу от Ченнаи и в миле от одной из многочисленных прибрежных рыбацких деревушек Тамилнада. По индийским меркам местность считалась сельской и казалась Амбини, выросшей в окрестностях шумного Милапура, уединенной. Но она решила, что удаленность от города — небольшая цена за то, чтобы ее дети росли в тех же краях, что росла и она сама.
Ахалья неторопливо прогуливалась по пляжу. Зита бегала вдоль берега, собирая ракушки. Нареш и Амбини шли немного позади. Семья направлялась на север, в сторону рыбацкой деревни. Они миновали пожилую супружескую пару, сидящую на песке, потом двоих мальчишек, швырявших камни в птиц. Больше на пляже не было ни души.
Без нескольких минут девять Ахалья заметила, что с морем творится что-то странное. Волны, накатывавшие на берег, почему-то перестали достигать того места, где они были всего несколько минут назад. Линия прибоя как будто отодвинулась. Вода отступила почти на пятьдесят футов; открылась полоса мокрого, ноздреватого песка. Мальчишки с восхищенными криками принялись гоняться друг за другом, увязая в нем ногами. Ахалья слегка встревожилась, но Зита, кажется, совсем не испугалась.
— Idhar kya ho raha hai? — с любопытством спросила она, переходя на родной хинди. — Что происходит?
— Пока не знаю, — по-английски ответила Ахалья.
Ахалья увидела волну первой. Она показала на тонкую белую линию, появившуюся у горизонта. Меньше чем за десять секунд линия расширилась, и стало видно, что это гигантская стена мутной воды. Волна приближалась так быстро, что они не успели отреагировать. Нареш закричал и замахал руками, но его слова утонули в нарастающем грохоте.
Ахалья схватила Зиту за руку, и они кинулись к пальмовой роще. Бежать по мягкому песку было практически невозможно. Через мгновение вода достигла ног Ахальи, волна накрыла ее с головой, перевернула и потащила за собой. Нос, уши, рот наполнились соленой водой, глаза невероятно жгло. Она захлебнулась, отчаянно забилась, стремясь наверх, к свету, вынырнула на поверхность и глотнула наконец воздуха.
Сбоку мелькнуло цветное пятно — бирюзовый чуридар Зиты. Ахалья сумела ухватить ее руку, но тут же выпустила снова — вода растащила их в стороны. Ее пальцы наткнулись на гладкий ствол пальмы. Она метнулась к нему, бешено работая руками и ногами, но пальцы снова соскользнули. Чувствуя, что ее увлекает дальше, Ахалья из последних сил крикнула:
— Плыви! Зита! Хватайся за пальму!
За доли секунды до того, как удариться о него, Ахалья успела увидеть перед собой еще один ствол. Боль расколола ее лоб пополам. Она обхватила пальму руками и ногами, приказала себе ни за что не отпускать ствол и в тот же миг потеряла сознание.
Когда Ахалья снова открыла глаза, первым, что она увидела, было голубое небо, проглядывающее сквозь истрепанные пальмовые листья. Вокруг стояла пугающая тишина. Сердце стучало как молот, голова невыносимо болела. Спустя несколько минут вода как будто бы начала отступать. Море уходило назад.
— Ахалья! Помоги! — услышала она крик Зиты.
Она попыталась ответить, но во рту было полно соленой воды.
— Подожди, — просипела Ахалья. Потом откашлялась и попробовала еще раз: — Подожди, Зита! Жди, пока сойдет вода!
И в конце концов вода действительно опустилась.
Ахалья сползла вниз по стволу. Ее ноги коснулись раскисшей земли. Ее чуридар был изорван в клочья, лицо заливала кровь. Шатаясь, она подошла к Зите и отцепила ее руки и ноги от пальмы, которая спасла ей жизнь. Прижав младшую сестру к себе, Ахалья взглянула в сторону пляжа. Ужасное зрелище не сразу дошло до ее сознания. Сквозь пальмы виднелся берег. Волна сорвала все листья с колючих кустов, отделявших пляж от рощи. Возле них в мутной воде плавало что-то темное. Какие-то… фигуры.
Ахалья уставилась на них. И вдруг все поняла.
— Idhar aawo, — скомандовала она Зите на хинди. — Пошли.
Взявшись за руки, сестры стали пробираться сквозь рощу. Вода достигала колен. Первой, кого они обнаружили, была их мать, Амбини. Она была вся в грязи; лицо и все открытые части тела были утыканы колючками., Широко раскрытые глаза смотрели в небо. На ее лице застыло выражение ужаса.
Глядя на то, что случилось с их любимой мамой, Зита буквально окаменела. Она с такой силой сжала руку Ахальи, что та вскрикнула. Ахалья упала на колени и зарыдала, но Зита просто стояла и смотрела. Лишь через несколько долгих минут ее губы задрожали и она всхлипнула. Потом еще раз и еще. Наконец она закрыла лицо руками, ее тело сотрясала дрожь.
Ахалья обняла сестру и крепко прижала к себе. Потом взяла за руку, и они побрели прочь. И, уже сделав несколько шагов, увидели другое тело — одного из местных мальчишек. Зита едва держалась на ногах, и Ахалье приходилось чуть ли не нести ее, тем более что пляж превратился в топкое болото. Она знала, что нужно во что бы то ни стало найти отца. Это была их единственная надежда.
Если бы Зита не споткнулась, они бы, наверное, так и не заметили останков Нареша. Наклонившись, чтобы помочь сестре встать, Ахалья случайно взглянула в другую сторону. Возле пальмовой рощи, в образовавшейся лагуне с соленой морской водой плавало еще одно тело. Волна протащила Нареша сквозь рощу, и его тело застряло между двумя большими валунами.
Ахалья потянула сестру к нему. Не в силах полностью осознать произошедшее, первые несколько секунд она только молча смотрела на отца, но тут невыносимое чувство утраты вдруг стиснуло сердце, и Ахалья безудержно разрыдалась. Она была любимицей отца, в то время как Зита считалась «маминой дочкой». Нет, он не мог умереть! Никак не мог! Он обещал найти ей хорошего мужа и устроить пышную свадьбу. Он обещал так много…
— Смотри, — прошептала Зита и показала на юг.
Ахалья вытерла слезы. Пейзаж вокруг казался совершенно другим, настолько изменило его цунами. Совсем рядом стояло их бунгало, и его знакомые очертания почему-то изумили Ахалью до глубины души. Зита тоже застыла на месте. Она уже не плакала — просто стояла, обхватив себя руками, словно пытаясь согреться. Ее глаза, полные боли и отчаяния, вдруг придали Ахалье сил. Может быть, Джайя жива. Или бабушка. Мысль о том, что они с Зитой остались одни во всем мире, была невыносима.
Ахалья глубоко вздохнула и сжала руку сестры. Увязая в песке, они поплелись к дому. Дому, в котором жили уже больше десяти лет. Который стал им родным. До того, как пришла волна, бунгало окружали цветы и фруктовые деревья. Вскоре после того, как семья переехала сюда из Дели, Нареш посадил во дворе вечнозеленое дерево ашоки в честь Зиты. В детстве она любила играть под ним и представлять себя героиней Рамаяны, прекрасной Зитой, которую Хануман, благородный обезьяний бог, освобождает из плена на острове Ланка. Сейчас и ашока, и все его зеленые собратья напоминали скелеты — волна ободрала с них листья и цветы, поломала ветки.
Зита задержалась перед останками своего любимого дерева, но Ахалья потянула ее вперед. Все окна на первом этаже были выбиты; ковры, шторы и отдельные предметы мебели плавали во дворе. И тем не менее дом, казалось, пострадал не слишком сильно. Они подошли к парадному входу. Двери были распахнуты настежь. Ахалья с надеждой прислушалась, но в доме было тихо как в склепе.
Они вошли внутрь, и Ахалья невольно поморщилась — в прихожей неприятно пахло сыростью. Заглянув в гостиную, сестры увидели бабушку. Лицом вниз она лежала в мутной жиже возле дивана, покрытого слоем грязи. На глазах Ахальи снова выступили слезы, но плакать она уже не могла. Не было сил. То, что бабушка тоже умерла, не стало для нее потрясением. После того как она увидела мертвого отца, Ахалья в глубине души была почти уверена, что и бабушке выжить не удалось.
Собрав остатки решимости, она стала пробираться из гостиной в кухню, молясь, чтобы Джайя оказалась жива. Зита, прихрамывая, ковыляла за ней. Джайя начала работать у Гхаи еще до рождения Ахальи. Она давно стала для них членом семьи, единственной и незаменимой.
В кухне царил хаос. В воде плавали перевернутые корзины, размокшие коробки с моющими средствами, банки с конфетами, манго, кокосы и папайи. Под водой, словно останки кораблекрушения, валялись кастрюли, сковороды, миски и серебряная посуда. Джайи нигде не было.
Ахалья уже собиралась пойти поискать ее в столовой, как вдруг заметила, что деревянная дверь в кладовую приоткрыта. Она отодвинула Зиту в сторону и рванула дверь на себя. У порога, втиснутая потоком между разоренных полок с провизией, лежала Джайя. В отличие от всех остальных погибших родных у нее было странно умиротворенное выражение лица. Глаза ее были закрыты, и казалось, что она просто спит. Но ее кожа была холодной и липкой на ощупь.
Внезапно Ахалью накрыла волна дурноты — она едва не потеряла сознание. До нее вдруг дошел весь ужас их положения. Они с Зитой сироты. Из родных у них остались только тетки и двоюродные братья и сестры где-то в Дели, с которыми они не виделись уже много лет.
Именно в эту секунду, когда надежда совсем оставила Ахалью, Зита протянула руку и сжала ее ладонь. Прикосновение как будто разбудило ее. Ахалья вспомнила, что она старшая, что ответственность теперь лежит на ней, и потащила Зиту вверх по лестнице, в спальню.
Вода выломала ступеньки и нанесла внутрь грязи, но окна на втором этаже остались целыми, и мебель сохранилась. Единственное, что занимало сейчас мысли Ахальи, было найти свою сумку и мобильный. Если она сумеет дозвониться сестре Наоми и придумать, как им с Зитой добраться до школы Святой Марии в Тируваллуре, они будут в безопасности.
Сумка лежала на столике возле кровати. Ахалья вытащила телефон и набрала номер сестры Наоми. В трубке раздались гудки, и в то же время снаружи послышался странный шум, как будто далекий гул, идущий с востока. Она подошла к окну, взглянула на покрытое илом побережье Бенгальского залива и не поверила своим глазам. Со стороны пляжа приближалась еще одна гигантская волна. За считаные секунды отдаленный рокот превратился в страшный рев, который совсем заглушил голос на том конце телефонного провода.
— Алло? Алло? Ахалья? Зита?
Ахалья уже не помнила, что позвонила сестре Наоми. Весь мир в это мгновение сузился до размеров булавочной головки. В нем осталась только младшая сестра и вторая смертельная волна.
Бурлящий поток достиг бунгало и затопил первый этаж. Дом содрогнулся и, казалось, застонал, когда в него ударила волна. Ахалья захлопнула дверь в спальню и толкнула Зиту на кровать. Обнимая трясущуюся сестру, она мельком подумала, уж не избрал ли бог Шива воду вместо огня, чтобы окончить дни этого мира.
Ужас ожидания длился целую вечность. Соленая вода просочилась в щель под дверью и залила пол спальни. Ахалья и Зита, прижавшись друг к другу, скорчились на смятом покрывале кровати. Уровень воды быстро поднимался. Дом вдруг шевельнулся, как живой, пол поднялся под утлом, дверь распахнулась, и в комнату хлынул мутный коричневый поток. Ахалья вскрикнула. Зита уткнулась в ее насквозь промокший чуридар. Ахалья принялась читать молитву Лакшми, чтобы та отпустила сестрам их грехи и помогла быстро и безболезненно перейти в следующую жизнь.
Она даже не заметила, что шум стал постепенно стихать и наконец совсем прекратился. Дом по-прежнему стоял на своем месте. Поток повернул в другую сторону, и волна ушла обратно в море. Ахалья и Зита не двигаясь сидели на кровати. Мир вокруг казался странно, неестественно тихим, как будто все звуки вдруг умерли.
— Ахалья? — наконец прошептала Зита. — Что нам теперь делать?
Ахалья моргнула и снова вернулась в реальность. Она отпустила сестру и почувствовала, что сжимает что-то в ладони. Телефон. Она машинально набрала знакомые цифры.
— Нам нужно добраться до школы, — сказала она. — Сестра Наоми что-нибудь придумает. Она скажет, что нам делать.
— Но как? — Зита обхватила себя руками. — Нас некому отвезти.
Ахалья закрыла глаза и принялась считать гудки в телефоне. В конце концов сестра Наоми взяла трубку. Она засыпала Ахалью вопросами. Что случилось? Они в опасности? Где они? Спокойно и отстраненно, словно робот, Ахалья рассказала, что произошло. Пришла волна. Вся семья погибла, им с Зитой удалось выжить, но дом разрушен. У них нет денег, только мобильный.
Связь прервалась, и ей пришлось подождать несколько бесконечных секунд, прежде чем в трубке снова послышался голос сестры Наоми. Она велела Ахалье выйти на шоссе, дождаться попутной машины до Ченнаи и попросить подвезти их, если это будет кто-то знакомый.
— Садитесь только к тому, кому доверяете, — сказала сестра Наоми. — Мы будем вас ждать.
Ахалья нажала отбой и повернулась к сестре, стараясь выглядеть как можно более уверенно.
— Мы поймаем попутную машину. Давай, вставай. Нужно переодеться в сухое.
Она подошла к комоду, достала сухой чуридар и помогла Зите стащить с себя ее промокшую насквозь одежду. Потом переоделась сама. Она открутила кран в раковине, надеясь умыться, но воды конечно же не было. Придется потерпеть до школы Святой Марии.
Зита двинулась к двери, готовая отправиться в путь, но Ахалья на секунду задержалась у туалетного столика, чтобы взять фотографию. На снимке, сделанном в прошлое Рождество, была изображена вся семья Гхаи. Ахалья вынула фото из рамки и сунула его за пояс чуридара. Потом взяла со столика шкатулку и вместе с мобильным положила ее в полотняную сумку. В шкатулке лежали золотые украшения, подарки родителей за все эти годы, — их общее богатство. Затем обвела комнату взглядом и кивнула, прощаясь с ней. Все остальное она оставит здесь.
Ахалья и Зита спустились по лестнице и через холл выбрались во двор. Солнце припекало довольно сильно, и застоявшаяся вода, оставленная второй волной, уже начинала попахивать тухлой рыбой. Они обошли разрушенное бунгало — Ахалья вела Зиту за руку — и вышли на подъездную дорожку. Обе машины, принадлежащие семье, отсутствовали. До цунами они стояли возле дома. Ахалья хотела бросить еще один, последний взгляд на дом, но сдержалась. Это не их дом. Того мира, того дома, той семьи, в которой они жили, больше не существовало. Теперь они будут жить только в их памяти.
Шоссе было завалено ветками и листьями, сорванными волной с пальмовой рощи. Сердце Ахалье упало. Кто осмелится проехать по дороге в таких условиях? Но тут же в голову пришла другая мысль. Возможно, им удастся найти машину до Ченнаи в рыбацкой деревне. Шансы были, конечно, мизерные. Большинство рыбаков жило на берегу в хижинах, которые, скорее всего, смыло волной. Но если кто-то сумел выжить, то им понадобится помощь, пропитание и все такое. Значит, кто-нибудь из деревни рано или поздно должен будет отправиться в Ченнаи.
Молча, держась за руки, сестры пошли вдоль шоссе по направлению к деревне. Они прошли почти милю и не заметили никаких признаков жизни. Вся растительность была ободрана, и земля по обеим сторонам дороги выглядела голой и мертвой. К тому времени, как они добрались до окраины деревни, и с Ахальи, и с Зиты уже градом валил пот; горло у обеих пересохло от жажды. Даже зимой солнце в Южной Индии палило немилосердно.
Они вошли в деревню. Вдоль береговой линии шел мужчина в запачканном белом лунги[4] с ребенком на руках. Он двигался в их сторону. За ним, в некотором отдалении, тянулась вереница рыбаков с плетеными корзинами на головах и холщовыми мешками.
Поравнявшись с Ахальей, мужчина остановился.
— Vanakkam, — поздоровалась она. — Куда вы идете?
Мужчина был так возбужден, что, кажется, даже не услышал ее вопроса. Размахивая руками и почти крича, он рассказал ей про волну.
— Я был в лодке. Ничего не заметил. Потом вернулся, вышел на берег — и ничего. Ничего нет. Моя жена, дети — я не знаю, что с ними случилось. — Он оглянулся и поправил полоску ткани, на которой держался ребенок. — Мы — единственные, кто остались.
Ахалья почувствовала его горе, как свое собственное, но раскиснуть себе не разрешила. Вместо этого она сосредоточилась на практических вещах.
— У вашего старосты был фургон, — сказала она. — Где он?
Мужчина покачал головой:
— Он разбит.
— А питьевая вода? Вы же наполнили баллоны во время муссонов?
— Их смыло волной.
— Куда вы идете? — снова спросила Ахалья.
— В Махабалипурам, — ответил он. — У нас там родня.
Ахалья постаралась скрыть разочарование. Махабалипурам был в пяти милях отсюда, в противоположном направлении.
— Нам нужно в Ченнаи.
Мужчина уставился на нее как на безумную:
— Вам туда не добраться. Ни за что.
Ахалья сжала руку Зиты.
— Нет, мы доберемся, — возразила она. — Обязательно доберемся.
Вместе с рыбаками они опять выбрались на шоссе и разошлись в разные стороны.
— Надо дойти до Коваллама, — подала голос Зита. До этого она все время молчала. — Может быть, там еще ходит автобус.
Ахалья кивнула. Коваллам тоже был рыбацким поселком, более крупным, в двух милях к северу. Даже если автобус не ходит, им наверняка удастся раздобыть на рынке питьевую воду, подумала она. Сейчас вода — это проблема номер один. Дальше можно будет решить, как попасть в Ченнаи.
Путь тянулся бесконечно долго. Тропическое солнце изнуряло. Легкий бриз, налетавший с океана, слегка облегчал нестерпимую жару, но Ахалья и Зита уже начинали выбиваться из сил. В размокшие сандалии набился песок; вытряхнуть его было невозможно, и очень скоро ноги обеих покрылись волдырями.
Когда они добрались наконец до Коваллама, с лица Зиты уже не сходила гримаса боли, а у Ахальи заплетались ноги. Судя по солнцу, было уже почти одиннадцать часов дня. Теперь они вряд ли сумеют попасть в монастырь до полуночи, подумала Ахалья. Ну разве что им очень-очень повезет.
В Ковалламе кипела бурная деятельность. Узкие, раскисшие от воды улицы были запружены повозками, запряженными быками, фургонами, машинами и пешеходами. Ахалья остановила какую-то женщину в заляпанном грязью сари и попыталась узнать у нее, ходит ли еще автобус до Ченнаи. Но та была вне себя от горя и, кажется, едва соображала.
— Мой сын, — зарыдала она. — Он был на пляже. Вы его не видели?
Ахалья грустно покачала головой и отвернулась. Потом она решила обратиться к мужчине, который нес на голове корзину со спелыми бананами. Он только молча посмотрел на нее, будто не понял ни слова. Еще один мужчина, с тележкой, груженной виноградом, в ответ на ее вопрос помотал головой.
— Вы разве не знаете, что случилось? — спросил он. — Никто понятия не имеет, ходят автобусы или нет.
Ахалья поборола очередной приступ отчаяния. Во что бы то ни стало надо сохранять спокойствие. Иначе она совершит какой-нибудь опрометчивый поступок и подвергнет их опасности.
Она повела Зиту на рынок. Как и ожидала Ахалья, было открыто всего несколько лавочек. Они подошли к торговцу тростниковым соком. Ахалья, нацепив на лицо свою самую обаятельную улыбку, объяснила, что волна унесла ее сумку, и у нее нет денег, и спросила, не мог бы он дать им бутылку воды. Торговец недружелюбно взглянул на нее.
— Надо платить, — мрачно буркнул он. — Здесь нет ничего бесплатного.
Ахалья взяла Зиту за руку и двинулась дальше. Поборов робость, она обратилась к мужчине, торговавшему овощами. Он отнесся к ее рассказу с сочувствием, дал сестрам две бутылки воды и предложил им посидеть немного в тени, под навесом.
— Nandri, — поблагодарила Ахалья, передавая одну бутылку Зите. — Спасибо.
Они спрятались под навесом и жадно осушили бутылки. Напившись, Зита опустила голову на плечо Ахальи и задремала. Ахалья же, борясь с желанием уснуть, принялась обводить глазами рынок в поисках знакомых. Отец знал многих в Коваллане, но она не могла вспомнить ни одного имени.
Так никого знакомого и не приметив, она стала мысленно прикидывать, сколько могут дать за украшения, лежавшие в ее сумке. Сколько будет стоить нанять машину, чтобы доехать до Ченнаи? Интуиция подсказывала Ахалье, что к таксистам лучше не обращаться, но за все время, пока они здесь сидели, через рынок не проехал ни один автобус. И вряд ли они появятся сегодня днем, решила Ахалья. Пешком они с Зитой идти не смогут, по крайней мере сегодня. А безопасного места, где можно переночевать, она тоже не знала.
Девочки просидели под зонтиком больше часа. Зита не шевелилась, и Ахалью в конце концов тоже сморил сон. Когда она проснулась, солнце уже миновало зенит. Пора принимать решение, что делать дальше.
Ахалья повернулась к торговцу, чтобы расспросить его насчет водителя с машиной, но тут в толпе вдруг мелькнуло знакомое лицо. Она напрягла память. Прием в Милапуре, в этом году. Этот человек еще поздоровался с отцом, очень тепло, и отец ему ответил, так же сердечно. Ахалья не могла вспомнить имя мужчины, но лицо она помнила прекрасно.
Она разбудила Зиту, велела ей сидеть на месте и никуда не уходить и бросилась к знакомому отца, огибая коров, автомобили и повозки рикш.
— Сэр. — Ахалья обратилась к нему по-английски. — Я Ахалья Гхаи. Моего отца зовут Нареш Гхаи. Вы меня помните?
Мужчина обернулся, и лицо его расплылось в улыбке.
— Конечно. — По-английски он говорил очень хорошо, почти без акцента. — Я Рамеш Нараянан. Мы встречались прошлой весной, на обеде, который устраивало Тамильское историческое общество. — Он посмотрел на нее слегка удивленно. — Что вы здесь делаете? Вы с отцом?
Ахалья отвернулась, собираясь с духом. Вопрос отозвался в ней острой болью. Спотыкаясь и то и дело останавливаясь, она рассказала о том, что случилось с семьей.
Рамеш сильно побледнел. Было видно, что он пытается подыскать какие-то слова утешения и не находит их.
— Где ваша сестра? — наконец выговорил он.
Ахалья кивнула в сторону овощной лавки.
— Нам нужно попасть в нашу школу при монастыре, в Тируваллуре, — сказала она. — Сестры о нас позаботятся.
Рамеш бросил взгляд на Зиту, потом снова посмотрел на Ахалью.
— В Тируваллур пешком не добраться. Кто-то должен вас отвезти.
Ахалья снова кивнула:
— Да. Сюда мы дойти сумели, но Зита очень устала.
Рамеш нахмурился:
— Мы с вами в одинаковом положении. Я приехал сюда на автобусе, но он больше не ходит. Я как раз пытался найти машину, чтобы попасть в Ченнаи. — Он помолчал и слегка улыбнулся. — Не волнуйтесь. Я позабочусь о том, чтобы до ночи вы добрались до Тируваллура. Это самое меньшее, что я могу сделать для дочерей Нареша Гхаи.
От облегчения Ахалья едва не потеряла сознание.
— Идите к сестре и немного подождите, — сказал Рамеш. — Я вернусь за вами, как только смогу.
Через некоторое время Рамеш действительно вернулся в сопровождении худощавого, жилистого мужчины, одетого в курту[5] и штаны цвета хаки. У него были острые скулы, неприятные холодные глаза и шрам на подбородке. Ахалья сразу почувствовала к нему неприязнь, какое-то инстинктивное недоверие, но у нее не было иного выхода, кроме как принять помощь Рамеша.
— Куда мы едем? — дрожащим голосом поинтересовалась Зита.
— У этого человека — его зовут Канан — есть грузовик, — объяснил Рамеш. — С полным приводом. Он единственный из всего Коваллама может рискнуть выехать на шоссе после потопа. И он запросил вполне справедливую цену. Нам очень повезло, что мы его нашли.
Ахалья взяла сестру за руку.
— Все в порядке, — сказала она.
Держась поближе к Рамешу, они двинулись вслед за Кананом через рынок, к узкому проходу между домами, увешанному яркими тканями. Грузовик — пыльная голубая «тойота», стоявшая рядом с аптекой, — явно знавал лучшие времена. Он был сильно помят и кое-где покрыт ржавчиной. Ахалья, которой вдруг овладел приступ клаустрофобии, вежливо отклонила предложение Рамеша сесть вместе с Зитой в кабину, и махнула сестре, чтобы та лезла в кузов. Ее пугала мысль провести несколько часов бок о бок с мужчиной со шрамом.
Канан завел мотор и дернул рычаг переключения скоростей. Грузовичок вздрогнул и рванулся вперед. Попетляв немного по извилистым улицам Коваллама, они выбрались на шоссе и направились к Ченнаи.
Волна превратила живописный пейзаж в топкое илистое болото. Дорога была покрыта коркой грязи и песка. Грузовик двигался очень медленно. Хотя других машин на шоссе не было, путь до Ниланкараи, самой южной окраины Ченнаи, занял больше часа. Еще час ушел на то, чтобы добраться до Тируванмиюра, в двух милях от реки Адьяр. Цунами разрушило большинство домов на берегу, затопило дороги, перевернуло сотни машин и вынесло на берег множество рыбацких лодок. Шоссе вдоль Восточного побережья было забито людьми, идущими пешком, и машины продвигались с черепашьей скоростью.
Примерно в полумиле к югу от дельты реки транспорт замер вообще. Водители яростно гудели и сыпали проклятиями, но невидимое препятствие, из-за которого образовался затор, никак не исчезало. Простояв в полной неподвижности минут десять, Канан развернулся и направился в противоположную сторону, к горе Святого Фомы. Когда они пересекали реку по мосту в Сайдапете, солнце было уже совсем низко. Вода, похоже, не повредила улицы к северу от реки. Во всяком случае, никаких видимых признаков не было.
Водитель повернул на восток, к Милапуру и побережью. На шоссе царил хаос. Машины, грузовики, автобусы, велосипедисты и рикши… Зрелище не добавляло Ахалье спокойствия. Она сжала руку Зиты.
— Скоро мы будем на месте, — уверенно прошептала она и улыбнулась.
Но глаза Зиты остались серьезными.
— И что с нами будет дальше? — спросила она.
— Я не знаю, — призналась Ахалья.
Все это время она мужественно сражалась с печалью, не давая горю овладеть собой, но в эту минуту боль показалась ей совершенно невыносимой. Глаза обожгло слезами, они покатились по щекам, щекоча подбородок. Ахалья обняла Зиту и поклялась Лакшми могилой своего отца, что никогда, ни за что не допустит, чтобы с Зитой случилось что-нибудь плохое. Она заменит сестре мать. Она пойдет на любые жертвы, чтобы Зита была счастлива. Чтобы ужасы этого дня остались в прошлом. Она в ответе за младшую.
И она не подведет.
Около шести часов грузовик Канана остановился возле высокого многоквартирного дома. На тротуаре лежали длинные тени; солнце уже почти закатилось. Рамеш выбрался из кабины, пригладил измятую рубашку и улыбнулся девочкам.
— Мне жаль, что я не могу проводить вас до Тируваллура сам, — сказал он. — Но сегодня вечером мне обязательно нужно быть в Ченнаи. Я заплатил Канану, чтобы он довез вас.
Он достал из кармана свою визитку и протянул ее Ахалье.
— Я вам очень сочувствую. Очень. Если вам что-нибудь понадобится, звоните в любое время.
Рамеш слегка поклонился и попрощался.
После того как он ушел, Канан не обменялся с девочками ни словом. Он быстро поговорил с кем-то по мобильному, развернул грузовик и направился на северо-запад, к центру города. Они пересекли реку Кувам, свернули налево, на одну из больших оживленных улиц. Канан ловко лавировал в потоке машин, двигаясь к западным окраинам.
Все было хорошо, пока на перекрестке шоссе имени Джавахарлала Неру машина неожиданно не повернула налево, в промышленную зону.
— Neegal enna seigirirgal? — Ахалья забарабанила в стекло, отделяющее кузов от кабины. — Что вы делаете?
В ответ Канан лишь увеличил скорость. Они въехали в бедный, убогий квартал. По улицам слонялись оборванные, грязные дети и шелудивые собаки. Мрачного вида мужчины курили, стоя в дверях. На покосившихся ступеньках молча сидели старики. Этот район был Ахалье незнаком, но в городе были десятки других, похожих на него как две капли воды. Здесь люди влачили самое жалкое существование. Здесь всегда смотрели в сторону и не задавали вопросов. Ахалья знала, что, даже если она сейчас закричит, никто не бросится ей на помощь. Интуиция ее не подвела. Нельзя было доверять Канану.
Она нашарила в сумке телефон. В этот момент Канан нажал на тормоз и грузовик остановился. Ахалья быстро спрятала телефон в складках чуридара и огляделась. Они стояли возле высокой стены, вдоль которой тянулся длинный ряд маленьких грязных домишек. Улица была плохо освещена и совершенно безлюдна, за исключением трех мужчин, которые тут же подошли к грузовику. Самый молодой вскарабкался в кузов.
— Вам нечего бояться, — заявил он, склонившись над девочками. — Если будете делать, что вам скажут, то вам не причинят вреда. — Он заметил сумку Ахальи и протянул руку. — Ну-ка, что тут у нас?
Ахалья прижала сумку к груди. Ни секунды не колеблясь, парень ударил ее по лицу. Боль обожгла Ахалье щеку, и во рту появился соленый вкус крови. Зита заплакала. Насилие было таким грубым и неожиданным, что Ахалья, в полном шоке, отдала ему сумку.
Парень вывалил ее содержимое на пол кузова, подобрал деревянную шкатулку и открыл замок. В свете фонаря блеснули драгоценности.
— Канан, старый хорек! Посмотри-ка, что ты нам принес! — возбужденно проговорил он, вытянув из кучи одно из ожерелий Зиты. — Тебе покровительствует сам Ганеша, не иначе.
— Очень хорошо. — Канан повернулся к толстяку с рябым лицом. — Тогда можешь удвоить мою плату. — Толстяк угрожающе нахмурился, и Канан сразу же сбавил обороты. — Ну ладно, ладно. Удвоить — это слишком. Пусть будет пятьдесят процентов.
— Договорились. — Толстяк отсчитал купюры. — Теперь убирайся отсюда.
Молодой вытащил девочек из кузова. Канан запрыгнул в кабину, завел двигатель и в мгновение ока скрылся из вида, подняв облако пыли.
Молодой взял за руку Зиту, а толстяк ухватил за плечо Ахалью. Третий, мужчина в очках и с серебряными часами, пристроился сзади. Сердце Ахальи билось так сильно, что готово было вырваться из груди. Похитители втолкнули их в темный коридор и повели вверх по лестнице. Дверь в квартиру была открыта. Над входом висел амулет хамса[6], защищающий от дурного глаза.
Девочек впихнули в гостиную. На диване сидела полная женщина в сари и смотрела телевизор. Она мельком взглянула на них и снова прилипла к экрану. Молодой парень и толстяк обменялись рукопожатиями с мужчиной в очках, которого они называли Чако. Толстяк что-то тихо сказал ему, Чако ответил. Ахалья сумела разобрать только, что толстяк обещал вернуться завтра утром.
Чако попрощался со своими напарниками, закрыл дверь на две задвижки и повернулся к девочкам. Лицо его было непроницаемо.
— Хотите есть? — спросил он.
В желудке у Ахальи заурчало. На протяжении всего дня ей не приходила в голову даже мысль о еде. Она посмотрела на Зиту и неуверенно кивнула. Чако коротко приказал что-то толстухе на тамильском, она бросила на Зиту и Ахалью еще один взгляд, на сей раз яростный, и неохотно потащилась на кухню.
Через несколько минут она появилась, держа на подносе две тарелки с дымящимся рисом, нутом и картофельным чатни и кувшин с водой. Девочки жадно набросились на еду. Все было слишком острым, а вода противно теплой и нефильтрованной, но Ахалье было уже все равно. Нужно было как-то протянуть время до тех пор, пока они не останутся одни. Тогда она сможет позвонить сестре Наоми.
После ужина Чако приказал Ахалье и Зите сесть на диван рядом с его женой. Толстуха была поглощена каким-то ток-шоу. Мама никогда не разрешала им смотреть такие программы. Гостем передачи была тамильская кинозвезда, а главной темой — ее последний фильм, слащавая мелодрама, действие которой разворачивалось на фоне гражданской войны в Шри-Ланке.
Ахалья сидела на диване возле Зиты и невидящим взглядом смотрела на экран. Она просто отказывалась верить в происходящее. За один день вся ее семья погибла, а их с Зитой похитили. Чего хотят от них Чако и его жена? Здесь есть и другие пленницы или они первые? Ахалья припомнила, что Канан получил от толстяка плату. Значит, они уже проделывали это раньше. Но для чего? Какова их цель?
Ток-шоу длилось час. После него Чако переключил телевизор на новости. Ахалья и Зита замерли. На экране появились кадры разрушений, причиненных гигантскими волнами на всем побережье Индийского океана. На руках у сотрудников гуманитарных организаций плакали дети, которых цунами сделало сиротами. Причитали и завывали женщины. Целые поселения лежали в развалинах — волна, появившаяся словно из ниоткуда, сровняла их с землей.
По словам ведущего, цунами возникло в результате мощного землетрясения, которое произошло у берегов Индонезии. Череда огромных волн, спровоцированных им, устремилась от эпицентра к берегу со скоростью реактивного самолета. Меньше чем за три часа цунами унесло жизни тысяч людей в Индонезии, Таиланде, Малайзии, Шри-Ланке, Индии, на Андаманских и Никобарских островах. Были названы приблизительные цифры потерь. По некоторым данным, погибло около пятидесяти тысяч человек. По другим — едва ли не в пять раз больше. Масштабы катастрофы были поистине немыслимыми.
Они смотрели телевизор до десяти часов. В конце концов Чако выключил его и провел Ахалью и Зиту в маленькую комнатку, где стояли две кровати и прикроватная тумбочка. Он сказал, что девочки будут спать на одной кровати, а его жена на другой. В дальнем конце комнаты было окно со ржавыми жалюзи, забранное железной решеткой.
Через пару минут в спальню вошла жена Чако в ночной рубашке. В руках она держала стакан с водой и две маленькие круглые таблетки. Чако сказал, что таблетки помогут им уснуть. Ахалья, сообразив, сунула таблетку под язык и проглотила только воду. Телефон был по-прежнему спрятан в складках чуридара, и она собиралась воспользоваться им, как только все уснут. Но жена Чако заставила ее открыть рот, ощупала его пальцем и обнаружила обман.
— Глупая девчонка, — прошипела она и несильно стукнула Ахалью по затылку. — Не понимаешь, что тебе же делают хорошо. — Она снова сунула таблетку ей в рот и заставила проглотить.
Чако вытащил свои блестящие часы и пожелал девочкам спокойной ночи. Потом он закрыл за собой дверь спальни и повернул в замке ключ. Его жена уселась на ту кровать, что была ближе к окну, и пронзила Ахалью злобным взглядом.
— Выхода отсюда нет, — сказала она. — Не пытайтесь сбежать, или Чако возьмет свой нож. Другим пришлось поучиться на своей собственной шкуре. И не смейте меня будить.
Ахалья и Зита легли на кровать. Зита тихонько заплакала и плакала до тех пор, пока ее не сморил сон. Ахалья обвила сестру руками, прикрывая собой, словно щитом. Она будто пыталась заслониться от неведомых злых сил, в мгновение ока превративших их жизнь в кошмар. Таблетка начала действовать. Ахалья старалась не поддаваться, но снотворное туманило мозг, веки стали тяжелыми как свинец.
Сделав над собой последнее усилие, она затолкала телефон еще глубже в чуридар. Потом закрыла глаза и провалилась в сон.
Глава 2
Признайте это открыто — зло ходит по земле, и его тайные законы нам неведомы.
Киава-Айленд, Южная Каролина.
Наутро после Рождества, перед самым рассветом, когда еще было почти совсем темно, Томас Кларк решил прогуляться по пляжу Вандерхорст. Из всех друзей, снявших бунгало на берегу, он был первым, кто поднялся. Вчерашняя вечеринка выдалась особенно бурной, вино и бренди лились рекой, и большинство ребят напились до ступора. Томас старался сдерживаться, но только потому, что его мысли были заняты другим.
Он уже пожалел, что согласился на эту поездку. В любом случае идея была не его. Лучший друг Томаса, с которым они вместе учились на юридическом, узнал о Прийе. И пригласил его провести Рождество с ним и его приятелями. Томас понимал, что Джереми хотел помочь ему отвлечься от тягостных мыслей, но эффект получился противоположный. Томас чувствовал себя одиноко, как никогда.
Он перебрался через дюны и направился к пляжу. Пейзаж, открывавшийся перед ним, был невероятно красивым — чистое, ясное небо, розовое от лучей восходящего солнца, белые гребешки на стального цвета волнах и нанесенные ветром песчаные холмы. Томас засунул руки в карманы и подошел к самой кромке воды. Потом повернулся и пошел на восток, так, чтобы ветер дул ему в лицо. Рост Томаса был шесть футов два дюйма, и весил он при этом сто восемьдесят фунтов — настоящий атлет, словно созданный для спорта. При других обстоятельствах он непременно отправился бы на долгую пробежку, но сегодня на уме у него было совсем другое. Размеренным шагом Томас шел по берегу и будто бы играл в некую игру, тасуя мысли и воспоминания, словно колоду карт, выбирая наименее болезненные. Но в конце концов мозг взбунтовался. Перед глазами Томаса вдруг возникла картинка: его жена возле такси. Произносит какие-то прощальные слова.
Ее звали Прийя. В переводе с санскрита это означало «любимая». В первые дни их знакомства он бесконечно повторял про себя ее имя. Прийя. Сейчас это уже казалось нереальным — то невинное, простое счастье. С тех пор так много всего произошло. Многое изменилось. Они все разрушили. Бесповоротно и окончательно. Не осталось буквально ничего. Глаза Прийи в тот день, когда она уходила, сказали ему все. Этот взгляд… в нем не было ни ненависти, ни горечи, ни отчаяния — вообще никаких эмоций. Никаких чувств. Она смотрела не на Томаса, а словно сквозь него.
В их истории было много страниц. Много этапов. Иные можно было понять и объяснить. Иные нет — это была какая-то невероятная смесь боли и вины. Трагические обстоятельства, предательство, друзья, не уверенные, чью сторону принять, желания и претензии, вовремя не высказанные вслух, культурный барьер, который они так и не сумели до конца преодолеть. Но так часто бывает в жизни. Твердая почва под ногами внезапно превращается в зыбучие пески. Разумный, рациональный мир вокруг вдруг впадает в безумие, хорошие, добрые люди теряют рассудок.
Томас дошел до конца пляжа и огляделся. Холод был пронзительный, но восходящее солнце золотило волны и создавало иллюзию тепла. Он развернулся и, ускоряя шаг, направился обратно, к снятому ими домику. Отец Томаса в свое время был легкоатлетом-чемпионом и служил в морской пехоте. Теперь он являлся главным судьей Федерального окружного суда США в Виргинии. Его честь Рэндольф Трумэн Кларк, несгибаемый законник и приверженец быстрых судебных разбирательств, обожал подниматься спозаранку и сумел привить своим сыновьям, Томасу и его младшему брату Теду, любовь к ледяному утреннему ветру и далеким рассветам. Подойдя к дощатому настилу, проложенному над дюнами, Томас на минуту остановился и снова посмотрел на океан, пытаясь вобрать в себя умиротворяющий шум прибоя. Ему предстоял длинный день. При мысли об этом Томас готов был съежиться, но откладывать неизбежное дальше было уже нельзя.
Все то время, что Томас с Прийей прожили в Вашингтоне, они проводили Рождество с семьей Томаса в Александрии. Это была многолетняя традиция, и в этом году Томас нарушил ее, так ничего толком и не объяснив родителям. Отец, как обычно, выказал сдержанное неудовольствие, но мать расстроилась. Она принялась расспрашивать, что у них за планы, но Томас отделался отговорками. Он так и не смог заставить себя признаться матери, что Прийя ушла.
Однако в конце концов родители все-таки загнали его в угол. Мать настояла — настояла — на том, чтобы они все же приехали на обед. До Рождества или после, не важно. Томас промямлил что-то о загруженности на работе, но тут трубку взял Судья.
— Следующий после Рождества день — воскресенье, — заявил он. — На работу, естественно, никто не собирается. Я уверен, ты можешь позволить себе немного передохнуть.
— Но вечером в офисе будет вечеринка, — возразил Томас.
Ему показалось, что гамбит сработал, но Судья спросил, во сколько начало.
— В восемь тридцать, — признался Томас.
— Значит, сможешь заехать до нее, — подытожил Судья.
Томас вернулся в домик и сложил сумку. Почти все еще спали. По бунгало будто пронесся ураган. Повсюду валялись грязные тарелки и стаканы, а в воздухе все еще стоял слабый запах алкоголя. Он от души посочувствовал Джереми, которому придется устранять весь этот беспорядок.
Джереми встретил его в прихожей. Он был одет в серую футболку и шорты-боксеры.
— Уже уезжаешь? — спросил он. — Я собираюсь испечь блинчики, чуть попозже. Заправишься на дорогу.
Томас взъерошил свои темные волосы.
— Звучит заманчиво, но мне нужно возвращаться. Сегодня в «Клэйтон» вечеринка, а мне еще надо заехать к родителям на обед.
— Да, праздник никогда не кончается, — ухмыльнулся Джереми. — Он всегда с тобой.
— Спасибо, что позвал меня, — сказал Томас.
Джереми сжал его плечо.
— Я знаю, это не то же самое, что провести Рождество вдвоем с Прийей, но был рад тебя видеть. Если тебе что-нибудь понадобится…
— Спасибо. — Томас слегка улыбнулся, подхватил свою сумку и вышел.
К воротам он подъехал словно во сне. Перспектива десятичасовой поездки в Вашингтон не радовала его совершенно. Он выехал за пределы территории курорта и устремился к Чарльстону. Машин на шоссе почти не было, и он добрался до города за сорок минут. Спешить Томасу было особенно некуда, но отсутствие на дороге патрульных машин невольно заставляло увеличить скорость. Он старался не думать ни о пустом таунхаусе из коричневого кирпича в Джорджтауне, ни о простынях на кровати, все еще хранящих жасминово-сиреневый аромат духов Прийи.
Выехав на автостраду I-95, Томас настроил приемник на радиостанцию, передававшую классическую музыку, и с удовольствием вдавил педаль газа в пол. На скорости восемьдесят пять миль в час «ауди» вела себя так же тихо, как и при пятидесяти пяти милях. Около двенадцати он остановился, чтобы подзаправиться, и вспомнил, что так и не позавтракал. По рекомендации служащего заправки он купил сэндвич со свининой в местной забегаловке и решил проехать еще полмили, до Ботанического сада на Кейп-Фир. К полудню достаточно потеплело, чтобы можно было пообедать на свежем воздухе.
Томас оставил машину на стоянке и вошел в сад пешком. Деревья были покрыты пышной зеленой листвой; вокруг царила настоящая идиллия. Несколько парочек прогуливались, прижимаясь друг к другу, старик бросал рис семейству голубей, светловолосая женщина в шляпе фотографировала своего спутника в солнечных очках на фоне раскидистого дуба. Молодая женщина с девочкой лет десяти направлялись в сторону детской площадки. Девочка обогнала мать и побежала вперед по тропинке. Томас проводил их взглядом и почувствовал знакомую боль в сердце. Когда Прийя была беременна, он часто мечтал о том, как будет учить Мохини ходить в парке Рок-Крик. Но этому так и не суждено было осуществиться. Смерть Мохини разрушила все его мечты.
Он подошел к павильону, возвышавшемуся посреди поляны, и присел на ступеньки. Мама с дочкой скрылись в роще из хвойных деревьев. Вскоре женщина с фотоаппаратом потеряла интерес к мужчине и переключила свое внимание на окружающую природу. Беспрерывно щелкая затвором, она медленно двинулась по тропинке, ведущей к детской площадке. Мужчина шел за ней.
Томас развернул свой сэндвич и принялся за еду. Мир, тишина и спокойствие. Он посмотрел на небо, на белый след, оставленный самолетом, потом снова перевел взгляд на лужайку. Старик решил посидеть на скамейке под деревьями. Все остальные куда-то разошлись. Безмятежность, разлитая в воздухе, в эту минуту казалась почти нереальной. Ни одно дуновение ветра не касалось листвы, декабрьское солнце висело в небе, словно фонарь.
Через мгновение тишину пронзил крик.
Томас отложил сэндвич и встал. Еще один крик. Женский голос, откуда-то с той стороны, где детская площадка. Решение он принял инстинктивно. Уже через секунду Томас мчался по тропинке, ведущей в рощу. Он был уверен — крик как-то связан с девочкой.
Он вбежал в лес. Деревья сплетались над головой; было довольно темно, и сначала Томасу показалось, что здесь никого нет. Но, выскочив на небольшую полянку, он увидел мать девочки. Странно скрючившись, прижимая одну руку к животу, а другую к лицу, она повторяла имя, снова и снова:
— Эбби.
Томас огляделся.
Девочки нигде не было.
Он подбежал к женщине и склонился над ней. Ее щека была багровой — там наливался огромный кровоподтек. Она посмотрела на него совершенно безумными глазами.
— Пожалуйста! — прохрипела она. — Они ее украли! Они украли Эбби! Помогите мне!
Сердце Томаса сделало кульбит.
— Кто? — Он снова обвел взглядом деревья.
— Женщина с фотоаппаратом, — выдохнула она, пытаясь подняться. — И двое мужчин. Один из них подкрался ко мне сзади. — Она махнула рукой в направлении парковки. — Они побежали туда. Сделайте что-нибудь! Пожалуйста!
В эту же секунду раздался шум мотора. Томас услышал, как зашуршали шины по гравию. Он колебался всего мгновение, прежде чем броситься в ту сторону, откуда шел звук. Ветки хлестали его по лицу, в какой-то момент Томас споткнулся о поваленный ствол и чуть не упал, но темпа не сбросил. Он мог думать только об одном — девочка.
Он вылетел из леса как раз в ту секунду, когда черный внедорожник на полной скорости выруливал со стоянки. Томас вытащил из кармана мобильный и набрал 911. Диспетчер соединил его мгновенно.
— Совершено похищение, — задыхаясь, выговорил Томас, пытаясь свободной рукой нашарить в кармане ключи от машины. — В Ботаническом саду. Похищена девочка десяти лет. Ее мать находится здесь же, и ей требуется медицинская помощь. Я видел черный джип, но не успел разглядеть номера.
Он отключил телефон, не дожидаясь ответа оператора, рванул на себя дверцу машины и запрыгнул внутрь. Внедорожник направился на север. Томас выжал сцепление и резко вывернул на дорогу. Взвизгнув шинами, он выскочил на Восточный бульвар и погнал к Миддл-Ривер-Луп. Он проехал примерно пол мил и по шоссе, в два раза превышая допустимую скорость, надеясь заметить джип прежде, чем тот свернет на боковую дорогу. Шоссе было почти пустынным, но машины Томас так и не обнаружил.
Он проехал еще милю, двигаясь к I-95, но безуспешно — джип словно провалился сквозь землю. Отчаявшись, он прижался к обочине и без особой надежды посмотрел по сторонам. С каждой секундой шансы догнать похитителей уменьшались. Местность к востоку от Миддл-Ривер-Луп была холмистая, поросшая лесом. Некоторое время Томас напряженно вглядывался в даль, пытаясь разглядеть, не мелькнет ли среди зелени черное пятно, может быть, справа от шоссе или слева. Мимо пролетели несколько машин, но никаких следов черного внедорожника не было.
Томас с силой сжал руль. Наглость преступления, совершенного среди бела дня, приводила его в ярость. У похитителей была фора не более чем в минуту, и по всем законам физики они просто не могли уехать далеко. Но он не знал местность, а они, несомненно, знали.
В конце концов он развернулся и той же дорогой поехал обратно. За то время, пока его не было, к входу в Ботанический сад подъехали четыре патрульные машины и «скорая». На всех сияли мигалки. Двое полицейских стояли возле «скорой», наблюдая за медсестрой, оказывающей медицинскую помощь пострадавшей. Еще один говорил по рации. Четвертый полицейский фотографировал место происшествия.
Томас подошел к тому офицеру, что говорил по рации. Занятый разговором, полицейский поначалу не заметил его. Томас уже собрался назвать свое имя, но почувствовал, что его локоть сжала чья-то рука. Он обернулся. Мать похищенной девочки умоляюще уставилась на него огромными карими глазами.
— Пожалуйста, скажите мне, что вы их видели, — почти простонала она, не обращая внимания на медсестру, которая пыталась вернуть ее обратно в «скорую». — Пожалуйста — вы ведь видели, куда они ее увезли?
Он покачал головой. Расписываться в собственной беспомощности было нелегко.
— О господи. — Она заплакала, словно от боли. — О господи боже мой. Сегодня ей исполнилось одиннадцать. Мы ехали в кино, но она захотела остановиться здесь, прогуляться по саду. — Внезапно женщина кинулась к Томасу и замолотила кулаками по его груди. — Надо было сказать нет! — Она захлебнулась слезами. — Как же это случилось?
Не зная, как вести себя в этой ситуации, Томас бросил растерянный взгляд на полицейского. Тот сделал вялую попытку вмешаться, но было видно, что он и сам не находит нужных слов.
Наконец женщина немного утихла и отпустила Томаса.
— Простите, — пробормотала она, отступая назад. — Я просто… — Она обхватила себя руками. — Эбби — это все, что у меня есть. Я не могу ее потерять. Не знаю, что мне теперь делать. Как жить.
Медсестра снова мягко взяла ее за руку.
— Пойдемте со мной, миссис Дэвис. Полиция сделает все возможное. Давайте-ка позаботимся о вас.
На этот раз женщина подчинилась и дала себя увести.
Томас застыл на месте. Сцена сильно взволновала его. Полицейский задавал ему вопросы о том, что произошло, и Томас машинально отвечал на них, но мысленно он был совсем в другом месте. Возле маленького холмика на кладбище Гленвуд. Перед его внутренним взором стояла картина — он кладет цветы на могилу своей дочери.
Он давал показания минут пятнадцать. Когда он почти закончил, на стоянку въехала еще одна полицейская машина, и из нее вышел высокий мужчина в штатском. Переговорив с одним из полицейских, стоявших возле «скорой», мужчина приблизился к ним.
— Я детектив Морган из департамента полиции Фейетвилла. Я так понимаю, это вы позвонили в 911?
— Да, я, — подтвердил Томас.
— Могу я вас спросить, зачем вы стали преследовать тот автомобиль?
Томас пожал плечами:
— Я не знаю. Хотел помочь.
— Офицер Веласкес сообщил мне, что вы видели преступников?
— Только издалека. Они выглядели совершенно обычно. Такую пару можно встретить в любом торговом центре. Я не обратил на них внимания — сложно было в чем-то их заподозрить.
— Вы могли бы опознать их по фотографии?
— Сомневаюсь. Мужчину — может быть, но женщину вряд ли.
Детектив взглянул на него с любопытством.
— Чем вы занимаетесь — если это не секрет, конечно?
— Я адвокат, работаю в Вашингтоне. А что?
Морган криво усмехнулся:
— Адвокат-альтруист… Редкое явление, ничего не скажешь.
Реплика была глупой и бессмысленно язвительной, и Томас почувствовал прилив раздражения. Он взглянул в сторону «скорой». Медсестра обрабатывала раны на руках матери исчезнувшей девочки. Во всем этом происшествии было нечто непонятное. Не сходились концы с концами, и это не давало Томасу покоя.
— Что здесь все-таки произошло? — спросил он. — Похитителей было несколько, и действовали они среди бела дня. Чем больше я об этом думаю, тем больше мне кажется, что все было спланировано заранее.
Детектив скрестил руки на груди.
— У меня нет ответа на этот вопрос.
— Вы хотите сказать, что такие преступления совершаются сплошь и рядом? Это Северная Каролина, а не Мексика.
Морган нахмурился:
— Я ничего такого не говорил. Но и утверждать обратное я тоже не стану. — Его тон немного смягчился. — Послушайте… если это может хоть немного утешить, конечно. Над этим будут работать множество людей. Может быть, подключатся федералы. Мы сделаем все от нас зависящее.
— Не сомневаюсь. Но… девочку найдут?
Морган отвернулся и бросил взгляд на рощу. На мгновение профессиональная выдержка изменила ему.
— Не буду вам врать. Раскрываемость таких преступлений паршивая.
Томас глубоко вздохнул. Его вдруг пронзила острая боль, словно кто-то воткнул нож ему под ребра. Он поблагодарил Моргана и пожал ему руку. Детектив протянул ему свою визитку.
— Позвоните, если что-нибудь вспомните. И проверяйте электронную почту — возможно, у нас еще будут к вам вопросы.
Томас кивнул и пошел обратно к машине. В голове у него продолжал звучать голос матери девочки. Эбби — это все, что у меня есть. Я не могу ее потерять. Он попытался как-то стряхнуть с себя ее отчаяние, вырваться из его облака, но чужое горе не отпускало его.
Всю оставшуюся дорогу до Вашингтона Томас проехал словно в тумане. Его мысли снова и снова возвращались к похищению. Если бы только он мог предвидеть опасность и предупредил мать Эбби, чтобы они не сворачивали на ту тропинку. Если бы он догадался, что женщина с фотоаппаратом и ее спутник замыслили недоброе. Если бы он бежал чуть быстрее и набрал 911 уже из машины, не теряя драгоценных секунд на звонок. Что похитители собираются сделать с девочкой? Потребуют выкуп? Или ее ожидает куда более страшная судьба?
Томас добрался до округа Колумбия около шести. Некоторое время он ехал вдоль реки Потомак, потом пересек ее по мосту и въехал в Джорджтаун. Отыскав на стоянке перед домом свободное место, припарковался, вытащил из багажника сумку и вошел в дом. Прошло уже три недели с тех пор, как ушла Прийя, но он так и не привык к тишине, которая встречала его теперь. Он включил свет, поднялся на второй этаж, в спальню, и переоделся. Натянув брюки и свитер, Томас машинально глянул на себя в зеркало. Под глазами красовались темные круги. Мама, наверное, скажет, что он совсем о себе не заботится. И будет права.
Старый город Александрии был залит огнями. Томас подъехал к дому родителей, небольшому скромному особнячку в тюдоровском стиле, выключил мотор и некоторое время посидел в тишине. Потом поднялся по ступенькам, взошел на крыльцо и замер перед парадной дверью. Внутри слышалась музыка. Джин Отри. Старый сладкопевец ворковал что-то про Санта-Клауса. На мгновение Томасу показалось, что он спит и видит сон. Год назад он и Прийя стояли здесь, на этом самом крыльце, и держались за руки. Не то чтобы они были безоблачно счастливы, но Прийя была беременна и мечтала стать матерью, и он тоже был вполне удовлетворен своей жизнью. Он был восходящей звездой «Клэйтон-Свифт», работал над делом «Уортон Коул», которое могло обеспечить ему карьеру. С деньгами тоже все было в порядке. Как же это вышло, что все вдруг пошло не так?
Прежде чем открыть дверь, Томас пару раз постучал. Элена Кларк вышла ему навстречу. На ней был фартук, лицо раскраснелось от жара духовки. Увидев, что он один, она чуть заметно нахмурилась. Пару секунд они стояли молча — никто не решался заговорить первым. В конце концов Томас слегка откашлялся.
— Прийя не приедет. Она ушла от меня три недели назад.
Ну вот. Теперь он все сказал. Наконец-то.
Мать широко распахнула глаза от удивления, но быстро овладела собой.
— Ты нам не говорил, — мягко укорила она.
— Я не знал, как об этом сказать.
— Где она теперь?
Томас вздохнул.
— Она уехала домой.
Элена шагнула вперед и обняла его — сначала нерешительно, потом крепче. Он не стал сопротивляться.
— Мы знали, что вам придется непросто, но все же не думали, что дойдет до такого. — Мать чуть отстранилась и заглянула ему в лицо. — Как ты?
Томас пожал плечами:
— Ну… бывало и получше.
Элена кивнула.
— Отец в кабинете. — Она картинно закатила глаза. — Штудирует очередной фолиант о Пелопоннесских войнах.
Томас сумел выдавить из себя улыбку.
— Что еще у вас новенького?
По коридору — на стенах висели фотографии из его школьной жизни — он прошел в кабинет отца. Комната служила скорее библиотекой, чем кабинетом. Судья сидел в кожаном кресле. На коленях его покоилась подушка, а в руке он держал чернильную ручку. Книга, лежавшая перед ним, была действительно толстенной и большого формата, почти как словарь. Страницы пестрели заметками — Судья вставлял критические замечания и оценки в любой труд, который читал. Настоящий вершитель судеб. Авторы были его легкой добычей.
Он оторвался от книги и взглянул на сына.
— С Рождеством, Томас.
— С Рождеством, папа. — Томас замолчал, не зная, что еще сказать. Он чувствовал себя неловко.
Судья заговорил сам:
— Я слышал твой разговор с матерью. Почему она решила уйти? Из-за Мохини или из-за дела «Уортон»?
Томас поморщился. Все-таки иногда отец бывал слишком прямолинейным.
— И то и другое, я думаю, — ответил он. В истории их взаимоотношений с Прийей все было не так однозначно. Виноваты были не только обстоятельства — сами они тоже приложили руку к тому, чтобы все сломалось. Но говорить этого вслух Томас не стал.
— Ей никогда не нравилось это чертово дело, — продолжил Судья.
— Неудивительно. Сложно испытывать симпатию к компании, из-за которой погибла чуть не целая школа ребятишек.
Судья кивнул и поднялся со стула.
— Проклятие адвоката, — заметил он, направляясь в столовую. — Ты не можешь выбирать тех клиентов, которые тебе нравятся.
— Прийя бы с тобой не согласилась.
— Да. Она всегда была идеалисткой. — Судья повернулся и положил руку Томасу на плечо. Где-то в глубине дома пробили часы. Семь. — Мне очень жаль, сынок. Правда очень жаль. Тебе пришлось нелегко в последние шесть месяцев.
— Спасибо, папа. — Такое редкое для отца проявление эмоций по-настоящему тронуло Томаса.
Элена встретила их в столовой с корзинкой горячих булочек в руках.
— Фаршированная индейка, картофельное пюре, клюква, брокколи, — провозгласила она. — Тед и Эми накануне Рождества съели всю начинку, но я приготовила новую порцию.
По дому расплывался восхитительный запах, и Томас позволил себе улыбнуться. Его младший брат Тед работал в нью-йоркской финансовой компании, а его жена Эми была моделью и снималась в глянцевых журналах. Несмотря на свою невероятную успешность, и Тед, и Эми были людьми простыми и приятными в общении.
— Уверен, Тед участвовал в этом побольше, чем Эми, — усмехнулся Томас.
Судья усмехнулся в ответ:
— Эта девчонка, по-моему, никогда не ест.
— Мне очень жаль, что меня не было с вами. — Томас улыбнулся и с удивлением почувствовал, что нисколько не покривил душой.
— Ничего, ты прощен, — сказала мать. — А теперь налетай.
За обедом они старались говорить на отвлеченные темы, но настроение, вызванное тяжелыми событиями последнего времени, все же дало о себе знать, когда они заканчивали главное блюдо. Мать спросила Томаса, слышал ли он о разрушительном цунами на побережье Индийского океана.
— Об этом говорили по радио, — ответил он.
— Мать целый день провела у телевизора — следила за новостями, — вставил Судья.
— Уму непостижимо. — Элена покачала головой. — Все эти люди… — Ее голос дрогнул. — Как, ну как подобное вообще может происходить?
— Я не знаю, — заметил Томас. Этот вопрос пришел ему в голову уже во второй раз за день. Он снова подумал о матери Эбби, рыдающей у него на руках, и повернулся к отцу: — Раз уж мы перешли к грустному, папа, я бы хотел узнать твое мнение. Сегодня, когда я ехал к вам, со мной случилась такая история…
Он рассказал Судье о похищении и о своем разговоре с детективом Морганом. Точка зрения отца была ему действительно интересна. Рэндольф Кларк стоял во главе одного из самых влиятельных органов судебной власти США и, несомненно, представлял себе общую картину совершаемых в стране преступлений.
Внимательно выслушав Томаса, Судья потер подбородок.
— Хмм… Около Фейетвилла расположен Форт-Брэгг[7]. — Он секунду помолчал. — Вполне может быть, что это не обычное похищение. За последний год наблюдается резкий скачок преступлений, связанных с торговлей детьми.
Томас нахмурился:
— И как это связано с фортом?
— Очень просто. Форт предоставляет сутенерам постоянную клиентскую базу.
Элена вдруг перекрестилась, порывисто встала и принялась убирать со стола. Переглянувшись с отцом, Томас тоже поднялся, чтобы помочь ей. После того как уборка была закончена, они перешли в гостиную. Томас прихлебывал эггног, а Судья ворошил кочергой угли в камине.
Потом все переместились к елке. Элена взяла с журнального столика старую Библию в кожаном переплете. Она открыла ее на Евангелии от Луки, как обычно в это время года, но казалось, что она смотрит на страницу и не видит, что там написано. В конце концов Элена все же закрыла Библию и отложила ее в сторону.
— Не уверена, что я смогу сейчас читать, — призналась она.
— Я прочитаю, — предложил Судья и взял Библию.
Как и каждый год, Томас вслушивался в древние, давно знакомые слова, но теперь они значили для него совсем немного. Как и любой мальчик из католической семьи, он был крещен и прошел конфирмацию, но идеи христианства изрядно поблекли за годы его пребывания в Йеле. В реальном мире сомнение являлось единственной истиной.
Когда Судья закончил чтение, Элена достала из-под елки маленький сверток, нарядно упакованный в золотую бумагу, и протянула его Томасу. Судя по всему, Священное Писание немного успокоило ее. Она улыбнулась сыну и бросила взгляд на Судью.
— Отец выбирал, — заметила она.
Томас развернул бумагу. Под ней оказалась маленькая коробочка. Он открыл ее. Внутри лежали серебряные запонки с его инициалами: ТРК. «Р» означало «Рэндольф» — его второе имя.
— Прийя всегда пыталась заставить тебя носить эти пижонские рубашки с французскими манжетами, — усмехнулся отец. — Я подумал, что с ними ты быстрее привыкнешь.
— Да. Она много чего старалась заставить меня делать, — сказал Томас.
Элена вытащила еще один сверток.
— Я купила это для нее. — Она вздохнула. — Нашла в букинистическом. Наверное, я могла бы его не доставать, но все же я бы хотела, чтобы ты взял это с собой.
Томас покачал головой:
— Она не вернется, мам. Так что не вижу в этом смысла. — Ему не хотелось быть резким, но и не хотелось, чтобы у родителей оставалась ложная надежда.
Элена снова вздохнула:
— Даже если так. Все равно. Возьми с собой.
Томас неохотно принял сверток.
— Мне развернуть?
Мать кивнула.
На сей раз это оказался сборник стихов Сароджини Найду.
— Прекрасный подарок, — сказал Томас. — Она любила Найду.
— Может быть, прочитаешь нам что-нибудь?
Томас хотел отказаться, но ему стало жаль расстраивать мать. Он открыл книгу на стихотворении, называвшемся «Мимолетность», и прочел его вслух. Стихи были мелодичными и завораживающе красивыми, но не вызвали в его душе никакого отклика.
Нет, не печалься; новые надежды, и лица, и мечты,
И нерастраченная радость тех лет, что не успел еще
прожить,
Твое же сердце обвинят в измене за то, что горю отдается
нынче,
И предадут глаза твои их слезы.
Он закрыл книгу. В комнате воцарилась тишина. Никто не знал, что сказать. Положение спасли часы, пробившие восемь. Томас встал, с трудом скрывая облегчение.
— Я прошу прощения за то, что побыл так мало, но мне еще нужно успеть переодеться перед тем, как я поеду на вечеринку.
— Конечно, конечно, — согласилась Элена. Глаза у нее были грустные.
Родители проводили его до дверей. До начала обеда они старались вести себя как можно жизнерадостнее, теперь же лица обоих, по контрасту, казались ужасно печальными.
— Если что — звони. В любое время, днем или ночью, — сказала Элена.
— Со мной все будет хорошо, — заверил Томас, поцеловал мать в щеку и пожал руку отцу. — Не волнуйтесь за меня.
Но он знал, что не убедил их.
Томас вернулся в город и на минутку заскочил домой, чтобы переодеться в смокинг. Он чувствовал себя абсолютно разбитым. Глупая была идея — отпраздновать Рождество в Южной Каролине. Конечно, праздники — это хорошо, но даже и в лучшие времена Томас жутко уставал от всего этого общения, гостей и вечеринок. Сейчас ему просто необходимо было выпить. Единственное, что в данный момент привлекало его в клэйтоновской корпоративной вечеринке, — это то, что спиртное там всегда лилось рекой.
Он поймал такси до отеля «Мэйфлауэр». Машина остановилась у входа в девять часов. Томас знал, что на его опоздание никто не обратит внимания. Корпоративы в «Клэйтон» обычно продолжались до самого утра.
Старинное здание было построено в стиле боз-ар. Томас вошел в великолепно отделанное лобби, и его сразу же окружил многоголосый гул. В вашингтонском отделении «Клэйтон» — всего их было двадцать, в разных частях света — работало около двухсот адвокатов и человек четыреста прочего персонала. Когда все собирались вместе, шум стоял такой, что приходилось почти кричать, чтобы тебя услышали.
Он прошел дальше, в огромный зал для приемов, и поздоровался с группой знакомых. Они обменялись шутками и традиционными офисными сплетнями, и Томас, извинившись, направился к бару. Он заказал «Манхэттен», постоял минуту, наблюдая за тем, как бармен смешивает виски, вермут и биттер, взял бокал и сделал глоток, глядя на море лиц вокруг, раскрасневшихся от возбуждения и алкоголя.
В этой толпе он всегда ощущал прилив какого-то радостного волнения. «Клэйтон» считалась одной из самых престижных юридических фирм в мире. За последнее десятилетие благодаря все более расширяющемуся внутреннему рынку, ряду слияний с международными компаниями и росту мирового энергетического сектора партнеры фирмы превратились в миллионеров, а рядовые адвокаты и юристы, такие как Томас, почувствовали вкус к деньгам и хорошей жизни.
Прийя ненавидела все, связанное с «Клэйтон». Она была против того, чтобы Томас посылал туда резюме, и до хрипоты доказывала ему, что только работа в какой-нибудь общественной, благотворительной организации может считаться настоящим, правильным делом. Он внимательно слушал ее — Томасу всегда была важна точка зрения Прийи. Но не соглашался. Возможно, труд за копейки в организации по защите прав человека и способен принести моральное удовлетворение, но с точки зрения карьеры это путь в никуда. В один прекрасный день Томас мечтал оказаться там же, где и его отец, — в одном из федеральных судов. Чтобы достичь этого, он должен был играть по-крупному.
— Привет, незнакомец.
Знакомый голос заставил его вздрогнуть. Томас обернулся и утонул в зеленовато-голубых глазах Теры Атвуд.
— Я звонила тебе все выходные, — продолжила Тера, — но ты не отвечал. — Она придвинулась на шаг ближе и положила руку ему на плечо. — Веселился?
Тера закончила Чикагскую юридическую школу и появилась в фирме на год позже, чем Томас. Она была умна, полна жизни и очень хороша собой. Сегодня на ней было расшитое серебряными пайетками платье, которое делало ее похожей скорее на звезду варьете, чем на подающего надежды адвоката в крупной юридической фирме.
— Я ездил к морю с друзьями, — сказал Томас и огляделся по сторонам — вдруг на них кто-нибудь смотрит. — Забыл Black-Berry дома.
Он постарался расслабиться, но получилось плохо. Эффект, который производило на него присутствие Теры, можно было описать двумя словами: желание и вина.
Она игриво улыбнулась:
— Мы могли бы сбежать отсюда и отправиться туда, где никого нет.
Чувство вины усилилось.
— Не думаю, что это хорошая идея.
Тера посмотрела на него слегка обиженно:
— Мой дорогой Томас. Ты, кажется, забыл, что Прийя ушла от тебя. От кого тебе прятаться?
— Они этого не знают. — Он обвел взглядом толпу.
— И как долго ты собираешься держать этот факт в секрете?
— Не знаю. — Разговор выходил неловкий, и Томас от всей души желал быстрее его закончить.
— Ты что, стесняешься меня? — Тон Теры был легким, но вопрос не становился от этого менее колким.
— Конечно нет, — быстро возразил Томас. И почему только он стремится ее успокоить?
Она снова коснулась его плеча:
— Как насчет завтра?
Томас заметил, что один из партнеров смотрит в их сторону, и быстро отвел глаза.
— Да, завтра будет лучше, — сказал он, надеясь, что Тера поймет намек и оставит его в покое.
— Жду не дождусь, — промурлыкала она и отошла, чтобы поприветствовать знакомую.
Томас проводил ее взглядом. Больше всего на свете ему хотелось бы оказаться не здесь, а где-нибудь еще. Связь с Терой являлась как раз одним из необъяснимых этапов в его жизни. Он всегда презирал стиль отношений, царивший в фирме, — все эти офисные интрижки, любовницы на стороне. И был верен Прийе. В течение трех лет Тера работала вместе с ним над делом «Уортон», но Томас считал ее не более чем приятельницей. Потом случилось несчастье с Мохини, и все вдруг изменилось. Она потянулась к нему в тот момент, когда он был наиболее уязвим, — когда горе Прийи трансформировалось в обиду и озлобленность.
Их роман начинался вполне невинно — шуточки, подколы, похлопывания по плечу. Но как-то незаметно, в водовороте подготовки к судебным слушаниям по делу Уортон, на фоне депрессии Прийи, Томас переступил грань, отделявшую симпатию от неодолимого влечения. Он уходил с работы все позже и позже, не желая возвращаться домой, боясь скандалов, которые Прийя устраивала по любому поводу, настоящему или надуманному. Он совсем не мог разговаривать с ней о Мохини — Прийя была не в состоянии даже произносить ее имя. Томас чувствовал себя несчастным и одиноким, а Тера была рядом. Не просто рядом — она завораживала и завлекала.
До того как ушла Прийя, они ни разу не были вместе, но за последние три недели Томас два раза побывал в квартире Теры на Капитолийском холме. На ночь он не оставался — чувство вины было слишком сильным. Но он поддался искушению переспать с ней. Тера была молодой и красивой, а его жена ушла.
Томас взглянул на часы — было уже десять. Он собрался с духом, прошелся по залу, поговорил с парой знакомых, сказал что-то остроумное одному из старших партнеров, заставил рассмеяться другого. Что ж, время, положенное приличиями, он отбыл. Теперь можно уходить. Томас вышел из «Мэйфлауэр» и пошел пешком вниз по Восемнадцатой улице к Кей-стрит. Ночь была холодной и ясной. Сквозь дымку смога виднелись звезды. Томас плотнее закутался в пальто. Он хотел остановить такси, но передумал. Лучше он прогуляется.
Через двадцать пять минут, чувствуя себя немного лучше, Томас добрался до дома. Он отправился прямо на кухню и налил себе стакан скотча. Прихватив бутылку, уселся на диване в гостиной и попытался отключиться от неприятных мыслей. Но чувство вины из-за романа с Терой не проходило.
Он снова вспомнил о похищении в Фейетвилле. Неужели отец прав и дело связано с торговлей детьми? Неужели Эбби Дэвис находится в руках сутенеров? Он представил себе Мохини, как она могла бы выглядеть в одиннадцать лет, и внутренне содрогнулся. Что бы он стал делать, если бы это случилось с его дочерью?
Он огляделся в поисках сборника стихов, который Элена купила для Прийи, и заметил его на журнальном столике, рядом с телефоном. Сам не зная зачем, Томас взял его и вернулся на диван. Он открыл книгу и еще раз перечитал стихотворение «Мимолетность». На сей раз слова достигли прямо его сердца.
О нет, не жалуйся, что жизнь полна невзгод,
Ведь время не замедлит хода, не остановится ни на секунду,
нет,
И день сегодняшний, что кажется так долог, так горек, пуст
и темен, словно ночь,
Далеким прошлым станет очень скоро.
Томас откинулся на спинку дивана и закрыл глаза. Он понимал, насколько темна и глубока та расщелина, в которой он вдруг оказался. И так же ясно он понимал, что есть один-единственный способ выбраться на свет. Что-то должно измениться. Пока еще Томас не знал, что именно. Ему нужны новые горизонты. Нынешнее положение вещей его больше не устраивало.
Ничего не делать — это просто медленно, день за днем, умирать.
Глава 3
Каждое существо содержит в себе весь мыслимый мир.
Ченнаи, Индия.
Ахалья проснулась будто в тумане. От снотворного ее сильно мутило, и она не сразу сообразила, где находится. На какую-то секунду — о, чудесное мгновение — ей показалось, что они с Зитой лежат в своей кровати, в родном доме, а родители ждут внизу. Сейчас они спустятся, мама с папой расцелуют их и расскажут, что нового произошло за утро. Ужасная реальность доходила до нее постепенно.
Зита спала в ее объятиях, повернувшись к ней спиной, как обычно, — в прежней жизни они всегда спали именно так. Но кровать была какой-то странной, жесткой и бугристой, а стены голыми. Куда же подевались коврики, которые они развесили вместе с мамой? Потом в поле ее зрения возникла женщина — и сердце Ахальи упало. Ее лицо скрывалось в тени, но фигура — фигура точно не принадлежала Амбини.
— Пора вставать, — бросила жена Чако. — Поезд ждать не будет.
Зита пошевелилась, просыпаясь. Девочки сели на кровати. Электронный будильник на тумбочке показывал 5.40 утра. Ахалья взяла Зиту за руку.
— Какой поезд? — спросила она.
— Скоро узнаешь.
Жена Чако направилась к двери, но у порога обернулась.
— Кстати, я обнаружила твой маленький секрет. Мобильный телефон. Не пытайся от нас что-нибудь скрыть, или твоей сестре придется за это ответить.
Ахалья машинально ощупала чуридар и похолодела от ужаса. Телефона не было.
— Куда вы хотите нас отвезти? — спросила она как можно более решительно.
— Никаких вопросов, — отрезала толстуха. — Завтрак на столе. У вас есть пятнадцать минут на еду. Пракаш и Ветри будут здесь в шесть часов. Они отвезут вас на вокзал.
Зита и Ахалья подошли к столу. На тарелке лежали два липких пирожка идли[8] и два масала доса. Рядом стояли две чашки с водой. Завтраком это можно было назвать только с большой натяжкой. Они уселись рядом. Ахалья отказалась от еды, сказав, что у нее совсем нет аппетита, и предложила Зите свою порцию, но Зита внимательно посмотрела на сестру и не стала есть второй идли. Ахалья с благодарностью проглотила пирожок.
Пракаш и Ветри появились ровно в шесть. В дверь постучали, и Чако пошел открывать. Вчерашний молодой человек — это его звали Ветри — вошел в комнату и слегка махнул рукой в знак приветствия. Когда Зита и Ахалья выходили из квартиры, ни Чако, ни его жена не сказали им ни слова.
Ветри вывел их на улицу. Небо было еще темным, и квартал казался еще более обшарпанным и грязным, чем накануне. Было совсем тихо и безлюдно, только бродячие собаки спали у дверей. Толстяк, Пракаш, сложив на груди руки, ждал их снаружи, возле серебристого джипа, резко контрастирующего с окружающей нищетой. Он обвел девочек взглядом и коротко скомандовал:
— Caril utkarungal. Залезайте.
Зита забралась в машину первой. Ахалья последовала за ней. Внутри пахло «новым автомобилем», и она тут же вспомнила отцовский «лендровер». Ахалья тряхнула головой и сжала руку Зиты.
— Ты в порядке? — спросила она по-английски, в надежде, что Пракаш и Ветри их не поймут.
— Говори на тамильском! — немедленно рявкнул Пракаш, усаживаясь на водительское место.
— Я в порядке, — тихонько прошептала Зита и склонила голову на плечо Ахальи.
Ветри запрыгнул на пассажирское сиденье, и машина сорвалась с места. Переулок был совершенно пуст. Они выбрались из района и двинулись по направлению к океану. В этот ранний час ни людей, ни машин на улицах не было, и уже через несколько минут они добрались до центрального вокзала Ченнаи. Ветри вылез из джипа и исчез в толпе ожидавших прибытия раннего поезда. Пракаш бросил недобрый взгляд на девочек в зеркало заднего вида и заблокировал двери.
— Куда вы нас везете? — спросила Ахалья.
— Никаких вопросов, — отрезал он.
Ветри вскоре вернулся с какими-то бумагами в руках. Он передал их Пракашу, тот быстро все просмотрел и молча кивнул. Потом обернулся и посмотрел сначала на Ахалью, потом на Зиту.
— Билеты в порядке. Ветри поедет с вами, и Амар тоже. Скоро вы с ним познакомитесь. Вы будете делать все, что вам скажут, не задавая вопросов. Не смейте ни с кем разговаривать, или вам придется плохо. Не пытайтесь обратиться к полицейским — помощник комиссара мой друг.
Девочки вылезли из машины и вслед за двумя мужчинами стали пробираться сквозь толпу. Войдя в здание вокзала, они поднялись по лестнице на мост, пролегавший над рельсами, перешли на четвертый путь и спустились на платформу. Поезд был уже там, длинный, похожий на голубую змею. Вагонов было так много, что последние из них терялись в сумерках. Ахалья не смогла их сосчитать. Она попыталась найти название поезда. «Ченнаи-экспресс» — было написано на табличке. Такого поезда она не знала.
Пракаш велел девочкам встать рядом с Ветри в нишу у подножия лестницы и куда-то ушел. Вернулся он вместе с каким-то невысокого роста мужчиной. У незнакомца были черные волосы, большой подбородок и светлая кожа уроженца Северной Индии. Он с ног до головы осмотрел девочек и улыбнулся Пракашу.
— Хорошая работа, мой друг. — Судя по акценту, он был действительно не из Ченнаи.
— Я так и думал, что они тебе понравятся.
Мужчина передал Пракашу черную сумку.
— Двенадцать тысяч рупий, по шесть за каждую. На две тысячи больше, чем обычно.
Пракаш скривил губы.
— Я просил пятнадцать.
— Тринадцать, не больше, — возразил мужчина. Он полез в карман брюк, достал две купюры по пятьсот рупий и протянул их Пракашу.
Пракаш кивнул, взял деньги и молча ушел.
— Меня зовут Амар, — представился незнакомец. — Ветри — мой помощник. Он поедет с вами. Ехать мы будем долго, а народу в поезде много. Ведите себя естественно, но разговоры старайтесь не поощрять. Если одна из вас не послушается, наказана будет другая.
— Куда вы нас везете? — в который раз спросила Ахалья и сжала ладонь Зиты, чтобы подбодрить сестру. Ей приходилось слышать истории о мужчинах, которые соблазняли женщин, деревенских жительниц, оставить семьи и перебраться в город, а потом заставляли их работать за копейки, а то и вообще бесплатно. При мысли о том, что они будут день и ночь заниматься черной работой в какой-нибудь дыре, Ахалья вздрогнула.
Амар сузил глаза.
— Скоро узнаете, — пообещал он. Они с Ветри переглянулись, потом Амар показал на платформу: — Отведи их на места.
Ветри кивнул и повел девочек в конец поезда. Они забрались в вагон. Большинство мест было уже занято, но Ветри удалось найти свободные в центре вагона. На скамейке напротив сидела пожилая женщина. Она улыбнулась Ахалье, но ничего не сказала. Рядом с ней расположился полный мужчина средних лет. Он дремал. Скамейка прогибалась от его веса; между ног мужчины стоял чемодан.
Хотя на улице было по-утреннему свежо, в вагоне уже начинало становиться жарко от множества разгоряченных тел. В воздухе стоял крепкий запах пота. Где-то в начале вагона плакал ребенок, а в соседнем купе двое мужчин вели громкий спор о тамильской политике. Их голоса буквально заполняли пространство. Ахалья подумала, что им предстоит крайне неприятное путешествие.
Она подтолкнула Зиту на место возле окна и уселась напротив нее.
— Как ты думаешь, куда мы едем? — шепотом спросила Зита по-английски.
Ахалья взглянула на Ветри, но он был поглощен глянцевым журналом о кинозвездах и не обращал на девочек внимания. Она глубоко вздохнула.
— Я не знаю. Я никогда не слышала о таком поезде.
— Я так боюсь, — еле слышно прошептала Зита. Гул вокруг почти заглушал ее голос.
— Ты должна быть сильной, Цветочек, — сказала Ахалья. Цветочек — так называли Зиту домашние. — Если бы мама была тут, она сказала бы тебе то же самое.
К тому времени, когда взошло солнце, поезд уже покинул Ченнаи и теперь пробирался сквозь сельскую местность, мимо деревень, рисовых полей и возделанных пашен, потрескавшихся от жары. Чтобы отвлечься и занять время, Ахалья и Зита затеяли игру в стихи, в которую они часто играли в школе Святой Марии.
— Назови поэта, — сказала Ахалья. — «Свет рассыпается золотом на каждом облаке, любовь моя, и роняет алмазы в изобилии».
— Тагор, — тут же ответила Зита. — Это просто.
— Хорошо. Тогда как насчет этого? «Полнокровной жизнью живет лишь человек, уверенно идущий стезей любви к людям; тело же, лишенное способности любить, есть не более чем кости, обтянутые кожей».
— Тируваллувар, — без запинки выпалила Зита.
Ахалья решила загадать загадку потруднее:
— «Рассветный ветер, что бутоны раскрывает, несет тебе свой теплый поцелуй».
Зита задумалась.
— Не знаю, — наконец призналась она.
— Хафиз, — сказала Ахалья.
— Но это же персидский поэт, а не индийский.
— Для поэзии это не имеет значения, — заявила Ахалья.
Время шло, и народу в вагоне становилось все больше. Было невыносимо жарко и душно. Ахалья видела, что на лбу у Зиты выступили капли пота; ее собственный чуридар был влажным и липким. Вдобавок ко всему они были голодны. На каждой станции к поезду подходили торговцы, предлагавшие еду и напитки, Ветри успел и позавтракать, и пообедать, но девочкам при этом давал только бананы.
Солнце зашло в семь часов, стало немного прохладнее и легче дышать. Зита зевнула и посмотрела на сестру. Ахалья поняла ее немой вопрос. Она думала о том же самом. Поезд был забит под завязку. Люди сидели на скамьях и на полу, некоторые стояли, покачиваясь в такт движению, и Ахалья не понимала, как же все будут спать.
Но каким-то непостижимым образом всем нашлось место. Дети растянулись под скамьями, между мешками и чемоданами. Женщины сбились в кучки — так они чувствовали себя в большей безопасности. А мужчины улеглись где придется, сгибаясь под немыслимыми углами, поджимая под себя руки и ноги.
Ахалья обняла Зиту и прочитала про себя молитву, которой их научила Амбини. Она попросила Лакшми послать им здоровья, удачи и храбрости. Ахалья знала, что им понадобится и то, и другое, и третье — куда бы они ни направлялись.
Ночь была беспокойной. Люди ворочались, дети хныкали и кричали, но и Зите, и Ахалье удалось немного поспать. Под утро усталость все же сморила и их.
Когда Ахалья открыла глаза, она заметила, что поезд замедлил ход. Народу в вагоне стало меньше. Многие из тех, кого она запомнила, уже вышли. Поначалу огней за окнами было совсем мало, но вскоре стали появляться какие-то здания. Страх, который Ахалье удавалось подавлять в течение путешествия, возник с новой силой. Большинство из оставшихся пассажиров еще спали, но некоторые уже потягивались, разминали затекшие ноги, прохаживались по вагону. Было очевидно, что поезд скоро прибудет к месту назначения.
Ахалья обернулась и увидела, что Зита тоже проснулась и вглядывается в проплывающий за окнами пейзаж.
— Это город больше, чем Ченнаи, — тихо заметила она.
— Да, — согласилась Ахалья и прижала сестру к себе.
Поезд замедлил ход, и спустя несколько минут показалась платформа. Над скамьями девочки увидели таблички с названием станции. «Дадар», было написано на них. К сердцу Ахалье подступил холодок. Она знала, где находится станция Дадар.
Они были в Бомбее.
Поезд остановился. Пассажиры подхватили свои чемоданы и принялись протискиваться к выходу, толкая перед собой детей. Амар вошел в вагон и, распихивая людей, приблизился к ним.
— За мной, — скомандовал он, ничего не объясняя.
Станция Дадар в предрассветной дымке напоминала сумасшедший дом. Лампы дневного света над платформой бросали мертвенный голубоватый отблеск на лица людей. Десятки таксистов призывно тянули к ним руки, предлагая Амару воспользоваться их услугами. Все говорили на чужом, незнакомом языке. Ахалья огляделась в поисках полицейского, но не заметила ни одного. Если бы сейчас она кинулась бежать, то, наверное, сумела бы затеряться в толпе. Но она не могла дать знак Зите и не могла оставить ее одну.
Амар полез в карман куртки и вытащил оттуда другие билеты.
— Надо поторопиться, — сказал он и показал на другую платформу. — Местный поезд прибудет с минуты на минуту.
По мосту они перешли на другую платформу. Через несколько секунд с севера подъехала пригородная электричка. Она была набита людьми до отказа. Мужчины висели в открытых дверях, держась за поручни. Казалось, для толпы, собравшейся на платформе, в электричке нет ни единого свободного сантиметра.
— Держитесь ближе к Ветри, — быстро проговорил Амар. — Придется потолкаться, чтобы попасть в вагон.
Поезд остановился, и пассажиры ринулись к дверям. Ахалья крепко взяла Зиту за руку, толпа подхватила их и потащила вперед, так что приходилось почти бежать. Возле дверей напор усилился — войти внутрь было невозможно. В толпе вдруг возник проход, и девочек буквально внесло в вагон. Вслед за Ветри они протиснулись в центр вагона и ухватились за металлические поручни над головой. Тела стиснули их со всех сторон.
Электричка шла довольно быстро, минуя множество станций. Минут через десять Ветри, работая локтями, пробрался ближе к девочкам и сообщил, что они выходят на Мумбаи-Сентрал.
Мумбаи-Сентрал сверкал огнями. Вместе с Ветри они выбрались на платформу. Там их встретил Амар и сквозь двойные двери провел к уже ожидающему такси. Он сказал что-то неразборчивое водителю, и все сели в машину. Путешествие продолжалось.
Город постепенно просыпался под лучами восходящего солнца. Они находились в каком-то густонаселенном районе. Мимо проносились черно-желтые такси, напоминавшие огромных шмелей; пешеходы то и дело норовили броситься под колеса, лавируя в оживленном транспортном потоке. Некоторое время такси ехало по основной магистрали, потом свернуло на небольшую запыленную дорогу, которую пересекали несколько еще более узких улиц. Здесь народу было гораздо меньше. Им встретилась пара-тройка женщин, переругивавшихся с уличными торговцами, но в общем район оказался на удивление тихим.
Такси притормозило у обочины, и Ахалья увидела, что к нему тут же двинулся мужчина в серой рубашке и черных джинсах. Ему было примерно столько же лет, сколько их отцу, но волосы у него были почти совсем седыми. Амар вылез из машины и пожал мужчине руку. Ветри велел девочкам выйти. Седовласый внимательно осмотрел их.
— Неструганая древесина? — непонятно спросил он.
— Да, — ответил Амар.
— Сорок тысяч, — авторитетно заявил седовласый.
— Семьдесят пять, — возразил Амар.
Мужчина нахмурился.
— Шестьдесят тысяч, и не больше.
— Хорошо, — согласился Амар. — Вы быстро их возместите.
Мужчина еще раз взглянул на девочек.
— Пошли, — бросил он.
Ветри и Амар остались стоять возле такси, а Ахалья и Зита вслед за седовласым вошли в дом. За дверью оказалась узкая и крутая лестница. Дверь на верхней площадке была открыта. Рядом с ней стоял молодой человек в темной рубашке и джинсах.
— Отведи их в верхнюю комнату, — сказал седовласый.
Молодой человек кивнул.
— Сюда, — показал он.
Комната, нечто вроде прихожей, но с окном, занавешенным шторой, была выкрашена в желтый цвет. В ней не было ничего, кроме углового дивана и зеркала на противоположной от входа стене. Там же находилась еще одна дверь. Молодой человек повел их туда. Они очутились в коридоре футов двадцати длиной, с множеством дверей. Все они были закрыты. Ахалья слышала, как за ними ходят и переговариваются вполголоса люди, но никто не вышел поздороваться.
В конце коридора стоял большой деревянный книжный шкаф. Их провожатый нащупал что-то на его левой стенке и потянул на себя. Шкаф неслышно отодвинулся в сторону — петли были щедро смазаны маслом; за ним была еще одна лестница. Молодой человек скользнул внутрь и махнул девочкам, чтобы они следовали за ним.
Ахалья вцепилась в дрожащую руку Зиты и не сдвинулась с места.
— Я никуда не пойду до тех пор, пока вы не скажете, где мы находимся, — сказала она на хинди, стараясь, чтобы ее слова прозвучали как можно более твердо.
Молодой человек нахмурился:
— Ты не в том положении, чтобы выдвигать требования.
Сердце Ахальи бешено заколотилось, но она взяла себя в руки и язвительно произнесла:
— Вы не можете делать с нами все, что вам заблагорассудится. Мы ваши гости. Как вы себя ведете?
— Kutti! Сука! — прошипел он.
Грубое слово шокировало Ахалью. Молодой человек сделал шаг назад, в коридор, размахнулся и ударил ее по лицу. Ахалья отлетела к стене; из разбитой губы потекла кровь.
— Будете выступать — мало не покажется, — пообещал он. — Вы теперь наши. Сухир заплатил за вас шестьдесят тысяч рупий. Вы будете делать то, что вам скажут, и отрабатывать свой долг.
Зита умоляюще посмотрела на Ахалью:
— Пожалуйста, не спорь с ним. Делай, что он скажет.
Ахалья прижала ладонь к пылающей щеке. Потом взяла Зиту за руку и ступила на лестницу. Стены здесь были почти черными от сажи и плесени. Молодой человек проводил их в маленькую комнатку, где стояли кровать, комод с зеркалом, туалет и раковина. Он покрутил лампочку, свисавшую с деревянного потолка. Загорелся свет.
— Будете жить здесь, если только Сухир не решит перевести вас в другое место. Еду будут приносить сюда. Если что-то срочно понадобится, постучите в пол. Кто-нибудь вас услышит.
— Как мы будем выплачивать наш долг? — тихо спросила Ахалья.
Молодой человек ухмыльнулся.
— Bajaana. Будете спать с мужчинами, конечно. — Он расхохотался. — Ты же не думала, что это отель, а? Это Каматипура[9].
Он еще раз рассмеялся, вышел и запер за собой дверь.
Зита упала на пол и тихо разрыдалась. Ахалья опустилась на колени рядом и обняла сестру. Голова у нее кружилась. Неужели после всего, что им пришлось пережить, человек с седыми волосами, Сухир, собирается ими торговать? Заставлять заниматься сексом за деньги? Это просто не укладывалось у нее в голове. Зита была еще совсем девочкой. Да и она никогда не была с мужчиной. Одна мысль об этом наполняла Ахалью нестерпимым ужасом.
В дверь постучали. Ахалья подняла голову. В комнату вошла женщина средних лет в фиолетовом сари. Ее волосы были убраны в аккуратный узел. В одной руке женщина держала кувшин с водой, а в другой гирлянды нежно пахнущих цветов малати.
— Вы говорите на хинди? — спросила женщина.
Ахалья кивнула.
— Хорошо. Меня зовут Сумира, но другие девочки называют меня бади-ма.
Сумира села напротив и вынула из кувшина мокрую полотняную салфетку. Выжав ее, она протянула салфетку Ахалье.
— Наверное, вы устали в пути.
Ахалья, недоверчиво глядя на женщину, взяла салфетку и передала ее Зите. Зита вытерла лицо и приложила салфетку ко лбу.
— Я принесла гирлянды для волос, — продолжила Сумира — Заплести вас?
Ахалья ничего не ответила. Целое море разных чувств вдруг нахлынуло на нее. Каждый год, в день ее рождения, мама вплетала ей в волосы гирлянды цветов жасмина и бархатцев. То же самое она делала в день рождения Зиты. Цветы в волосах — символ радости и праздника. Здесь дом греха. Как эта странная женщина может предлагать им сделать такое?
Сумира кивнула и посмотрела на нее понимающе.
— Когда-то я была такой же, как и ты, — сказала она. — Незнакомые люди увезли меня из дома, и я оказалась здесь. Жизнь в adda тяжела, но вы должны научиться принимать ее. Нет смысла бороться с кармой. Подчинитесь воле Бога, и, может быть, в следующей раз вы родитесь в лучшем месте.
Положив гирлянды на край кувшина, Сумира тяжело поднялась и вышла из комнаты.
Зита еще раз намочила салфетку и дала ее Ахалье.
— Как ты думаешь, это правда? — шепотом спросила она. — Это наша карма?
Ахалья взяла салфетку и уставилась в пол. На глазах у нее закипали слезы.
— Я не знаю, — сказала она.
И она действительно не знала.
Глава 4
Главный нравственный закон состоит в том, чтобы неустанно трудиться во благо человечества.
Вашингтон, округ Колумбия.
Томас Кларк сидел в конференц-зале на десятом этаже «Клэйтон-Свифт» и смотрел в окно, на здание расположенной прямо напротив юридической фирмы «Маркиз и Леклер». Черный деревянный стол был рассчитан на двадцать четыре человека. На совещании присутствовало шестнадцать — двенадцать адвокатов, два помощника юриста и два интерна. Для дела «Уортон груп» была созвана самая большая в истории фирмы команда.
Темой сегодняшнего собрания была апелляция «Уортон». Из двенадцати адвокатов говорили в основном пятеро. Остальные, включая Томаса, молчали. Часы отсчитывали секунду за секундой. Каждая минута будет учтена хитрой компьютерной программой, которую фирма использовала для выставления счетов. Встреча была решающей. Руководство угольной компании, возмущенное вердиктом жюри, рвало и метало.
Никто не хотел верить, что это все-таки случилось. Три года юристы «Клэйтон» вели игры с судебной системой, пытаясь не допустить, чтобы дело о преступной небрежности, повлекшей за собой смерть людей, дошло до слушания, сражаясь за каждое пенни, — обвинитель требовал взыскать с «Уортон груп» миллиард долларов. Все доказательства были не в пользу «Уортон». Активисты экологической организации не раз старались привлечь внимание общественности к состоянию одной из угольных шахт в Западной Виргинии, принадлежавшей компании, предсказывая взрыв. Против подрядчика, объявившего, что трубопровод вполне надежен и с гидросмесью ничего не случится, было возбуждено уголовное дело. Кроме того, пострадавшими были дети. Погиб девяносто один ребенок. Их затопило прямо во время обеда, когда пятьдесят миллионов галлонов грязной воды, смешанной с частицами горной породы, из прорвавшегося трубопровода хлынули в столовую начальной школы, расположенной поблизости. Единственным способом одержать победу над семьями погибших для «Уортон груп» было не дать им изложить свои истории перед жюри.
И эта стратегия едва не сработала. Угольная компания с практически неисчерпаемыми средствами и «Клэйтон» так сильно давили на истцов, что те оказались на грани гражданской войны, едва не перессорившись между собой, и почти согласились на мировую с «Уортон». Но потом все же отказались от примирения, и дело было передано в суд. Таким образом, вопрос теперь заключался в том, насколько суровым будет приговор.
После трех жутких недель слушаний жюри удалилось для принятия решения. Они вернулись спустя час с вердиктом, который поразил даже самых толстокожих, видавших виды адвокатов-ветеранов: 300 миллионов долларов в качестве компенсации ущерба и 600 миллионов штрафа. Девять десятых миллиарда долларов. Это был не просто прецедент. Это была разорвавшаяся бомба.
Эффект оказался немедленным и ужасным. За одну ночь акции «Уортон груп» упали наполовину. Но в «Клэйтон» считали, что последнее слово еще не сказано. Давая интервью у входа в здание суда, глава корпорации «Уортон» заявил, что его компания отрицает свою вину и готова оспаривать дело дальше в Верховном суде США. В действительности он собирался просто потянуть время. Даже если вердикт будет признан окончательным, истцам придется ждать своих денег пять лет, и никто не знал, что еще может произойти до этого.
Несмотря на то что обсуждались важные вопросы, Томас с трудом заставлял себя сосредоточиться на предмете совещания. Его мысли возвращались то к похищению в Фейетвилле, то к Тере Атвуд, сидящей напротив, то к школьным фотографиям, которые адвокаты истцов предъявили жюри. То, что он сказал вчера отцу, являлось чистой правдой: трудно испытывать симпатию к компании, из-за которой погибла целая школа ребятишек. С другой стороны, личная симпатия или антипатия к «Уортон» не имела никакого значения для дела. Задачей адвоката было защищать своего клиента, и пусть другие решают, прав он или не прав.
Томас внутренне встряхнулся и вернулся к обсуждению. Слово взял Максимиллиан Юнгер, управляющий партнер «Клэйтон-Свифт», глава группы по делу «Уортон» и по совместительству старый приятель отца Томаса.
— Над апелляцией будет работать команда под началом Марка Блейка, — заявил Юнгер. У него был глубокий, красивого тона голос — в течение тридцати лет Юнгер очаровывал с его помощью членов жюри. — Помощником назначается Ханс Кристоф.
Он нажал кнопку на пульте, и на жидкокристаллическом экране, укрепленном между двумя раздвижными деревянными панелями, появились фамилии адвокатов, задействованных в вопросе апелляции. Томас немного расстроился — его имени в списке не было. Он взглянул на Теру, которую, в отличие от него, отобрали в команду. Она улыбнулась в ответ, но глаза у нее были грустные. Больше им не придется работать бок о бок.
Он перевел взгляд на Юнгера.
— Всех остальных хочу от лица фирмы поблагодарить за отличную работу в течение последних сорока месяцев, — продолжил тот. — Несмотря на то что жюри вынесло вердикт не в нашу пользу, у нас есть немало поводов для подачи апелляции. Если вас нет в списке, обратитесь к партнеру, который вас курирует, — у нас множество дел, требующих вашего неотложного участия.
Юнгер посмотрел на часы на стене. Тридцать минут, отведенных на встречу, истекли.
— Спасибо за внимание, — завершил он. — Совещание окончено.
Томас быстро встал и устремился к двери, надеясь избежать разговоров с коллегами, и особенно с Терой. Однако в коридоре его догнал Макс Юнгер, и они пошли к лифту вместе. В кабине Макс нажал на кнопку двенадцатого этажа; Томас потянулся к седьмой, но Юнгер остановил его.
— Давно ты ко мне не заглядывал. Может, пойдем поговорим у меня в кабинете?
Томас кивнул, но сердце его учащенно забилось. Разговор с Юнгером наедине не сулил ему ничего хорошего. Хорошие новости, как правило, объявляются прилюдно.
— Как там отец? — начал Юнгер.
— Прекрасно. — Томас постарался успокоить нервы. — Все время вас вспоминает.
— И использует меня в качестве мишени для своих шуточек, я полагаю, — сокрушенно улыбнулся Макс. — Он еще в университете так делал.
До того как получить судейскую мантию, отец Томаса являлся одним из самых успешных адвокатов «Клэйтон» и коллегой Юнгера, а еще раньше они вместе изучали юриспруденцию в университете Виргинии.
Двери лифта открылись. Вслед за Юнгером Томас прошел через элегантный холл двенадцатого этажа в его кабинет. В комнате могло спокойно уместиться не меньше пятнадцати кабинок, таких, как те, где сидели рядовые адвокаты и помощники вроде Томаса. Стены кабинета были обшиты панелями из вишневого дерева и увешаны книжными полками и дорогими картинами. Даже в лучшие времена Томас находил обстановку кабинета слегка устрашающей. Теперь же ему казалось, что он вот-вот задохнется.
— Устраивайся поудобнее. — Юнгер показал на мягкий, слишком пухлый диван и несколько кресел.
Томас уселся в кресло; сам Макс сел на диван, закинул ногу на ногу, сложил пальцы домиком и бросил на Томаса пронизывающий взгляд. Глаза у него были карие, орехового оттенка.
— Как твои дела? — спросил Юнгер. — Как ты вообще? Вы ведь потеряли дочку в сентябре, так?
Томас глубоко вздохнул и кивнул.
— По-разному. Бывают хорошие дни, бывают плохие. Все примерно так, как обычно при таких обстоятельствах.
— Хмм… — Юнгер помолчал. — Когда мы с Марджи потеряли Морган, я чувствовал себя так, будто нахожусь под водой. И понятия не имею, в какой стороне воздух и как мне вынырнуть.
Томас слышал эту историю от своего отца. Шестнадцатилетняя дочка Юнгера, Морган, десять лет назад погибла в автокатастрофе — столкнулась лоб в лоб с грузовиком, который вез бревна.
— Подходящее сравнение, — согласился Томас.
— И знаешь, что вернуло меня к жизни? Что открыло мне новые горизонты?
Томас покачал головой.
— Это была идея Марджи. Она сказала, что мне нужен перерыв. Что я должен отдохнуть от фирмы. Помню, я еще засмеялся. Когда сам станешь партнером, ты поймешь — подходящего времени для отдыха не бывает никогда. Но она продолжала настаивать на своем, и в конце концов я согласился. Она просто не оставила мне выбора. Я позвонил Бобби Паттерсону — он тогда был деканом в Виргинском университете — и спросил, не пригодится ли ему старый боевой конь в качестве преподавателя. И это оказалось самым лучшим решением из всех возможных. Преподавательская деятельность действительно подарила мне новую жизнь.
Юнгер замолчал. Томас ждал, когда же наконец босс опустит топор. Тикали часы на стене. Это был единственный звук в кабинете, если не считать грохота его собственного сердца.
— Я разговаривал с Марком Блейком, — снова заговорил Макс.
Томас напрягся. Его подозрения подтверждались.
— Он рассказал мне о деле Сэмюэлсона.
Томас чуть скривил губы, но промолчал. Нападение в данном случае вряд ли будет являться лучшей защитой.
— Мне кажется, что Марк отреагировал слишком остро. Но ты ведь понимаешь, под каким адским давлением он находится, возглавляя группу по делу «Уортон» в суде. «Уортон Коул» заплатила фирме двадцать миллионов — огромные деньги. Джек Бэрроуз, глава компании, очень надеялся, что мы не допустим, чтобы жюри показали эту воспроизведенную на компьютере модель взрыва. Ужас. Дети пытаются спастись, мечутся, сталкиваются друг с другом. Поток настигает их. Маленькие отметки на тех местах, где лежали тела, — красные для мальчиков, синие для девочек. В высшей степени провокационное, подстрекательское видео, к тому же основанное на недоказуемых предположениях. Ну, кому, как не тебе, знать суть дела. Ведь это ты писал бриф.
Томас кивнул.
— От дела Сэмюэлсона зависело практически все. Марк возлагал на твой бриф большие надежды. Как можно его винить? Судья, который написал мнение, — друг судьи Хиршела. В брифе все было изложено очень красиво. Что доказательство не имеет под собой научной базы, что это способ манипулировать жюри, сыграть на их лучших чувствах. Можешь себе представить, как оскорблен был Марк, когда судья Хиршел сообщил ему, что апелляционный суд отменил свое решение. Джека Бэрроуза чуть удар не хватил. Мне кажется, он тоже отреагировал слишком остро. По-моему, судья в любом случае разрешил бы истцу продемонстрировать жюри компьютерную модель. Но Бэрроуз обвинил в неудаче именно Марка.
Юнгер пристально посмотрел на Томаса:
— Полагаю, я не сказал тебе ничего нового, верно?
Томас покачал головой.
— Но есть кое-что еще, и эта информация конфиденциальна. После того как был вынесен вердикт, Бэрроуз пригрозил возбудить против нас иск о ненадлежащем исполнении договора по предоставлению услуг. Жалоба у нас на столе. В фирме мало кто об этом знает. Мы надеемся, что апелляция сможет как-то исправить положение.
Томас побледнел. Он не знал, что угольная компания поставила вопрос подобным образом.
— Как бы там ни было, насколько я понимаю, твой взгляд на то, что произошло, отличается от взгляда Марка. Но все это уже не имеет значения. Марку досталась роль мальчика для битья, а клиента нужно каким-то образом успокоить. Некоторые предлагали принять кардинальные меры, но я решил вмешаться. Я сказал, что это не твоя вина. Это вина фирмы. Мы вместе совершили ошибку. — Юнгер развел руками. — И вместе должны нести за нее ответственность.
Он снова замолчал, а потом резко сменил тему разговора:
— Томас, знаешь, за что я так люблю твоего отца?
— Нет, сэр.
— Он прекрасный человек, да, и верный друг, и великолепный адвокат и судья. Но что восхищает меня в нем больше всего, так это то, что он никогда не останавливается. Не успокаивается до тех пор, пока не выполнит свою работу идеально. В тебе я вижу то же качество. Я знаю, как много ты отдал делу «Уортон». Я восхищаюсь твоим упорством и трудолюбием. Но будем честны: твои личные обстоятельства отразились на результатах не лучшим образом. Ты со мной согласен?
Томас был с этим категорически не согласен. Он говорил Марку Блейку, что по делу Сэмюэлсона была подана апелляция. Что апелляционный суд скоро вынесет решение. Он советовал Марку сообщить об этом судье Хиршелу. В конце концов, Марк сам себя посадил в лужу, потому что был слишком упрям, чтобы прислушиваться к чужому мнению. Но ничего этого Томас сказать не мог. Во всяком случае, не управляющему партнеру, когда жюри вынесло вердикт выплатить девятьсот миллионов, а над фирмой висит иск о недобросовестной практике.
Он постарался проглотить горечь и раздражение.
— Полагаю, вы правы.
Юнгер кивнул.
— Я не виню тебя в этом. Но итог таков: тебе необходимо сделать паузу. Поэтому предлагаю два возможных варианта. Первый — это отпуск. Я проверил, у тебя накопилось восемь недель неиспользованных выходных. Поезжай на Бермуды или на Бали. Проведи время с Прийей в спальне. Вернись к самому себе.
Внутри у Томаса все кипело, но он придержал язык.
— А второй вариант? — спросил он. Пусть наказание, но не исчезновение же с лица земли!
Юнгер улыбнулся:
— Второй вариант может подойти тебе больше. Невозможно полностью оправиться от потери ребенка. Но можно продолжать жить дальше. Есть такой способ. Нужно переключиться на что-нибудь стоящее.
Юнгер сцепил руки на колене.
— Как тебе известно, каждый год «Клэйтон» предоставляет одному из адвокатов возможность потрудиться на благо общества. Мы полностью оплачиваем расходы на поездку и проживание в любой точке мира. Наши сотрудники взаимодействуют с ООН, с Евросоюзом и другими крупнейшими общественными организациями. Кандидат на этот год уже выбран, но мы обсудили это с другими партнерами, и они согласились выделить грант для тебя. Если ты хочешь, разумеется.
Томас был поражен. Он почти воочию увидел язвительную улыбку Прийи. Годовое благотворительное сотрудничество с общественной организацией? Он почувствовал себя прокаженным.
— Я ценю вашу искренность, сэр, — выговорил наконец Томас, — но все это напоминает мне ссылку в Сибирь.
Юнгер пожал плечами:
— Называй как хочешь. Выбор за тобой.
Томас сделал глубокий вздох.
— Ну хорошо, — решился он. — Предположим, я последую вашему совету и на время куда-нибудь уеду. Как воспримут это в фирме? Люди будут задавать вопросы.
Еще только произнося эти слова, Томас заранее знал ответ.
— Мы скажем всем, что ты взял отпуск по причинам личного характера, — заявил Юнгер. — Все знают о несчастье с твоей дочкой.
Все было спланировано заранее. Шах и мат.
— Что будет, когда я вернусь? — устало спросил Томас.
— Я лично прослежу за тем, чтобы тебя тут же включили в работу над лучшим текущим делом. Очень скоро никто и не вспомнит, что ты отсутствовал.
Томас посмотрел в окно, пытаясь успокоить свое уязвленное самолюбие.
— Я все обдумаю и сообщу вам свое решение.
Выражение лица Юнгера не изменилось, но его поза стала гораздо более расслабленной.
— Именно об этом я тебя и прошу.
В шесть часов вечера Томас покинул офис «Клэйтон-Свифт», зная, что вернется туда очень не скоро. С неба сыпался мелкий, страшно холодный дождик, и тротуары были покрыты ледяной коркой. Он быстро обогнул группу адвокатов, спешивших в «Хадсон» на счастливые часы, и спустился в метро на «Макферсон-сквер». На «Фогги-Боттом» Томас вынырнул наружу и поймал такси до Джорджтауна. Когда он вышел из такси у порога собственного дома, в воздухе закружились первые снежинки.
В прихожей Томас стащил с ног промокшие ботинки и поднялся наверх, чтобы переодеться. Он уже собирался спуститься в кухню и приготовить себе поесть, когда пискнул Black-Berry, сообщая о том, что пришел новый имейл. Письмо было от Эндрю Портера, с которым Томас учился в юридической школе. Теперь Эндрю работал в Министерстве юстиции.
«Эй, друг, как насчет тенниса сегодня? Ничего не отменяется? В семь в теннисном центре?»
Томас чертыхнулся. Они договаривались о матче почти месяц назад, и запись об этом была в ежедневнике, но тем не менее он умудрился забыть. В голове мелькнула соблазнительная мысль все отменить, но Томас быстро отбросил ее прочь. Куда полезнее будет поиграть в теннис, чем киснуть в одиночестве.
Быстро запихнув в себя сэндвич с тунцом и яблоко, он выскочил из дома, запер парадную дверь и пошел к своей «ауди», припаркованной на тротуаре напротив.
Благодаря непогоде путь до парка «Ист-Потомак» занял больше времени, чем предполагалось. Портер уже ждал его в раздевалке. Он был меньше ростом и плотнее, чем Томас, но при этом его тело было словно выточено из куска мрамора — Паркер являлся фанатом спортзала.
Они пожали друг другу руки.
— Готовь саван, — дружелюбно предложил Паркер. — Сейчас тебе придет конец. Я отработал новую подачу.
— Я тоже рад тебя видеть, — заметил Томас. — Но до того, как ты размажешь меня по стенке, дай мне хотя бы стряхнуть с себя плесень. Сколько мы уже не играли? Два месяца?
— Ты — два месяца. А я неделю. «Клэйтон» не дает тебе жить, дружище.
— Даже не представляешь себе, насколько ты прав.
Томас переоделся в форму, и, прихватив снаряжение, они вышли на корт. В теннисном центре «Ист-Потомак» было девятнадцать уличных кортов и пять крытых. Последние помещались в огромной надувной палатке, которую завсегдатаи любовно называли «пузырь». Хотя снаружи шел снег, температура внутри «пузыря» была вполне комфортной.
Томас и Эндрю немного попрыгали, разминаясь, и сделали пару упражнений на растяжку.
— Итак, как поживают наследники Ларри Флинта? — поинтересовался Томас.
Портер усмехнулся.
— Флинт — это просто мальчик из церковного хора. По сравнению с низшими формами жизни, с которыми мне приходится иметь дело.
Паркер начал свою карьеру в министерстве юстиции как государственный обвинитель по делам о мошенничестве с ценными бумагами. Работа, однако, вскоре показалась ему невероятно скучной и отупляющей, и наверху быстро поняли, что, если они хотят удержать ценного сотрудника в структуре, ему нужно предоставить дела поинтереснее. Эндрю перевели в CEOC[10] — Отдел борьбы с эксплуатацией и надругательством над детьми — и доверили ему самые мрачные дела — о детской порнографии. Большинство «благородных» юристов к такому даже не притронулись бы, но Портер, напротив, взялся за работу с большим энтузиазмом.
— Начали! — Подхватив ракетку, Портер двинулся к задней линии. Чтобы разогреться, он сделал несколько легких подач, а потом мощно послал мяч прямо в угол.
Томас одобрительно присвистнул:
— Неплохо.
Он тоже сделал несколько пробных ударов и подошел к задней линии.
— Ну давай, покажи мне, на что ты способен.
Сейчас, когда он стоял на корте с ракеткой в руках, можно было представить себе, что жизнь снова нормальна. Почти.
Почти.
Они сыграли два сета, и Портеру удалось взять всего несколько геймов. Томас знал наверняка, что проигрыш невероятно разозлил его, но Портер ничем не выдал своего раздражения. Он вообще обладал прекрасным характером. Закончив игру, они подошли к сетке, чтобы пожать друг другу руки.
— А ты хорош. — Эндрю стиснул ладонь Томаса. — Ты уверен, что дело не в стероидах?
Томас засмеялся:
— Мне просто нужно было сбросить напряжение. Агрессии поднакопилось.
Лицо Портера посерьезнело.
— Как Прийя? Справляется?
Томас решил, что проще будет сказать правду. Он рассказал, что Прийя ушла, и передал Эндрю краткое содержание своей беседы с Максом Юнгером.
Портер покачал головой.
— Мне очень жаль, что все так получилось с Прийей. Мне всегда казалось, что между вами есть что-то особенное. Что-то настоящее. Может, вы еще помиритесь?
— Вряд ли, — честно ответил Томас.
— А от всей этой истории с «Клэйтон» меня просто тошнит. — Портер сменил тему. — Поверить не могу, что они взяли и вот так тебя выставили. Вердикт по делу «Уортон» был вполне заслуженным. По-моему, так еще и недостаточно жестким. И при этом они обвиняют фирму в недобросовестной практике! Дурная шутка.
— Может быть. Но того, что они нам заплатили, хватило, чтобы выплатить годовые зарплаты половине адвокатов.
— Так что ты собираешься делать?
Томас пожал плечами:
— Понятия не имею. А ты что посоветуешь?
— На твоем месте я бы свалил отсюда. Округ Колумбия — жуткое место в это время года. И я бы подумал о годичном отпуске. «Клэйтон» выжал из тебя все соки. По глазам видно.
Портер был прав на сто процентов, и возразить на это было абсолютно нечего. Они зачехлили ракетки и направились в раздевалку.
— Ты когда-нибудь слышал об объединении под на званием CASE?[11] — спросил Томас. — Думаю, они имеют отношение к министерству юстиции.
Паркер кивнул:
— Конечно. Они занимаются делами о торговле людьми и сексуальном насилии в странах третьего мира. Парень, который основал объединение, раньше был большой шишкой в Организации по защите прав человека. А что?
— Они были в списке организаций, с которыми «Клэйтон» сотрудничает на благотворительной основе.
Паркер поднял бровь.
— Хочешь поработать там?
Томас пожал плечами:
— А это тебя удивляет?
Портер открыл дверь в раздевалку.
— Ну, скажем так… бордели Камбоджи находятся далековато от Кей-стрит.
Томас прекрасно понимал, что Эндрю имеет в виду. Еще неделю назад он не обратил бы внимания на существование CASE. Торговля людьми являлась страшным злом, с этим никто не спорил, но, как и эпидемия СПИДа, и, скажем, детский труд, находилась где-то очень далеко от его мира. Случай в Фейетвилле все изменил. Дело Эбби Дэвис коснулось лично Томаса.
Он присел на скамейку.
— Вчера со мной кое-что случилось, — объяснил он. — На моих глазах украли девочку.
Портер бросил расшнуровывать туфли и поднял голову:
— Ты не шутишь?
Томас покачал головой.
— Ей было одиннадцать лет.
Он вкратце описал Портеру похищение и свой разговор с Судьей за обедом.
Портер немного помолчал.
— Наверное, твой отец прав насчет организованной торговли детьми. Это самое вероятное. И я почти уверен, что ее продадут.
— Детектив в Фейетвилле говорил, что к делу могут привлечь федералов, — сказал Томас.
Портер прищурился:
— Вполне возможно.
— Твой отдел будет иметь к этому отношение?
Портер немного помялся:
— Может быть. У нас в разработке находится сеть, покрывающая юго-восток. — Он остановился. — И это конфиденциальная информация.
Томас кивнул. Позиция Портера была ему совершенно ясна, и он был полностью с ней согласен.
— Не надо деталей. Но пожалуйста, окажи мне услугу. Если девочка выплывет, дай мне знать, хорошо?
— Конечно, — согласился Портер. — Но не хочу тебя обнадеживать. Как правило, в тех делах, которыми я занимаюсь, счастливых концовок не бывает.
Томас попрощался с Паркером на стоянке у теннисного центра, сел в машину и поехал обратно в Джорджтаун. Припарковавшись на тротуаре, он заметил, что в доме горит свет. Он уезжал в такой спешке, что забыл его погасить. Теперь снег падал крупными хлопьями. За то время, пока Томаса не было, выпало не меньше дюйма.
Он закрыл машину и двинулся к крыльцу. Он не слышал, как она подошла, — заметил ее только тогда, когда она дотронулась до его локтя.
— Эй.
Тера застала его врасплох. Не зная, как реагировать, он довольно долго просто смотрел на нее. Слова не шли с языка. На ней были черные кожаные сапоги и приталенное пальто до колен в черно-белую клетку. Шею закрывал малиновый шелковый шарф. В ушах сверкали маленькие бриллиантовые сережки. Тера, без сомнения, была самой элегантной женщиной из всех, кого он знал.
— Что ты тут делаешь? — наконец выговорил Томас.
— Я тебе звонила, но никто не брал трубку. Я хотела тебя видеть. — Ее голос был мягким и обволакивающим. Не сводя с Томаса глаз, Тера взяла его за руку. — Я соскучилась.
Томас вспомнил о гостеприимстве:
— Ты конечно, зайдешь? Выпьем чего-нибудь.
Они вошли в прихожую. Тера сняла пальто. Под ним оказалась облегающая красная водолазка и темно-серая юбка. Она была в темных колготках; на шее красовалась нитка крупного жемчуга.
Она прошла на кухню и осмотрелась. Раньше ей не приходилось бывать у Томаса дома.
— Мне нравятся такие старые дома, из коричневого кирпича, — заметила она. — Все очень красиво. Здорово получилось.
Томас вытащил из холодильника для вина бутылку бургундского, достал из ящика штопор и откупорил ее. Он действовал механически, думая при этом совсем о другом. Несмотря на то что он не хотел этого, его неодолимо влекло к Тере.
Он налил вино в два бокала и передал один ей. Они уселись на диване у окна в гостиной. На улице неслышно сыпал снег.
— Ты как будто далеко, — сказала Тера. — С тобой все в порядке?
Томас сделал глоток вина. Вкус был глубокий, терпкий, насыщенный, и он немедленно ощутил приятное тепло внутри.
— Да, в порядке.
— Мне жаль, что тебя не назначили в группу по работе над апелляцией.
Томас подумал, не сказать ли ей про Юнгера, решил, что не стоит, и пожал плечами:
— Партнеры вольны поступать так, как считают нужным. C’est la vie.
Она бросила на него острый взгляд:
— Что-то случилось. Я чувствую.
«Что-то — это мягко сказано», — подумал Томас.
— Да все нормально, — ответил он. Лучше уж грубо соврать, чем пускаться в объяснения.
— Не хочешь поговорить об этом?
— Не особенно.
Она замолчала, прихлебывая вино. Разговор не клеился. Ее сережки поблескивали в свете уличного фонаря.
— Зачем ты это делаешь? — вдруг спросила Тера.
— Делаю что?
— Почему ты здесь со мной?
Ответ был очевиден: потому что она пришла сама и дожидалась его возле крыльца. Но Томас понял, что на самом деле вопрос гораздо глубже.
— Не знаю, — ответил он. — Мне нравится твое общество.
Ее глаза сверкнули, но он не понял, от гнева или от слез.
— Хочешь, чтобы я ушла? — тихо проговорила она.
Ну вот. Наконец. Главный вопрос этого часа. Вопрос, ответа на который Томас не знал. Да, он хотел бы, чтобы она ушла. Нет, он не хотел, чтобы она уходила. Он хотел, чтобы его жизнь вернулась обратно, но это было невозможно. Он хотел бы, чтобы его перестали преследовать призраки прошлого. Ему просто необходимо было тепло, прикосновение тела к телу, единение, близость, которая рождает страсть. Но перед его мысленным взором стояло совсем другое лицо. Не Теры, а Прийи — то, каким оно было раньше. Лицо девочки, навсегда покорившей его сердце в аудитории в Кембридже, в то время как ее отец, профессор, читал студентам лекцию о квантовой физике. Лицо женщины, зачавшей и родившей от него дитя.
Тера поставила бокал на стол и придвинулась ближе. Потом села к нему на колени. Ее губы оказались в паре дюймов от него.
— Я не хочу уходить, — прошептала она.
Она поцеловала его, и он не мог не откликнуться. Он забыл об ультиматуме Юнгера. О своей бывшей жене и умершем ребенке. В голове не осталось ни единой мысли. Боль перестала терзать сердце, отступив под натиском отчаянного желания. Сейчас могло действовать только тело.
Но в данную секунду этого было достаточно.
Он проснулся. Вокруг было темно. Тера спала рядом. Под потолком лениво крутился вентилятор. Лопасти едва шевелились. Он вспомнил, что случайно нажал на выключатель, когда Тера втолкнула его в спальню. Тут же явились воспоминания обо всем, что последовало за этим, необыкновенно яркие и отчетливые, но Томас не мог думать об этом сейчас. Сознание вновь вернулось к нему, чувство вины подняло голову.
Обзывая себя вполне заслуженными словами, он выскользнул из-под одеяла, натянул свитер и брюки и спустился вниз. В гостиной и в кухне по-прежнему горел свет. Одну за другой он выключил все лампы. Теперь дом освещал только горевший за окном фонарь. Голубоватый отблеск его света лежал на полированном деревянном полу. Снег прекратился; земля была совершенно белой, и Томас подумал, что выпало, должно быть, не меньше трех дюймов. Он взглянул на часы. Светящиеся стрелки показывали за полночь.
Он немного постоял у окна не двигаясь, прислушиваясь к уличным звукам. Потом подошел к двери, ведущей в подвал, и спустился по лестнице. Он знал, где искать коробку. После того как Прийя ушла, Томас сам убрал ее. Взяв ее, он снова вернулся в гостиную и сел в кресло у окна. В воздухе еще витал аромат духов Теры. Томас поставил коробку на колени и открыл крышку. Фотографии лежали как попало, в беспорядке — он просто хотел засунуть их подальше, а не сохранить воспоминания.
Сверху оказалась фотография Прийи в свадебном платье. Она стояла в саду рядом со скамьей, со всех сторон окруженная цветами. Ее поза была непринужденной и какой-то очень свободной, как будто Прийе нравилось быть собой, как будто она чувствовала себя идеально в собственном теле — Томас находил это совершенно неотразимым. Ее огромные карие глаза смотрели куда-то вдаль, кожа казалась особенно смуглой на фоне белоснежного наряда. Она улыбалась. На лужайке неподалеку играли дети, вспомнил Томас. Прийя всегда обожала детей.
Они поженились в Ривер-Фарм, большом поместье, раскинувшемся на берегу Потомака к югу от Александрии. Свадебная церемония получилась смешанной, межэтнической, и не удовлетворила никого, кроме жениха и невесты. После традиционной христианской церемонии они скрепили свой союз ритуалом саптапади, Семи Шагов, семь раз обойдя вокруг священного огня. Прийя прочитала молитвы на хинди и вступила в свою новую жизнь. Она вышла замуж за Томаса, невзирая на неодобрение своего отца. Томас вдруг подумал, уж не навлекло ли это несчастье на их брак.
Он отложил фотографию в сторону и взял следующую. Горе нахлынуло на него снова, так, будто все произошло только вчера. На снимке была изображена Прийя, держащая на руках трехмесячную Мохини, в парке Рок-Крик. Мать и дочь улыбались друг другу. Эта фотография девочки нравилась Томасу и Прийе больше остальных. Личико, покрытое сыпью первые два месяца, очистилось, кожа напоминала шелк. Огромные шоколадные глаза были широко распахнуты. Мохини выглядела такой живой, такой радостной…
По щекам Томаса потекли слезы, но он не стал вытирать их. В который раз он вспомнил то ужасное сентябрьское утро, когда они обнаружили девочку мертвой. Вспомнил леденящий душу крик Прийи, вспомнил, как он бежал наверх по лестнице, как пытался вырвать Мохини из рук обезумевшей Прийи. Кожа Мохини была холодной и влажной. Он попытался сделать ей искусственное дыхание, но это было бесполезно. В ушах Томаса еще выли сирены «скорой помощи», подъезжающей к дому; он словно наяву чувствовал запах отделения экстренной медицинской помощи — неживой и стерильный. Врачей, которые с профессиональной невозмутимостью ощупывали и осматривали маленькое тельце его дочери, Томас просто возненавидел. Объяснение так и не было найдено. Отчет коронера гласил: СВДС — синдром внезапной детской смерти. Мохини по неизвестной причине умерла, пока они спали.
Дежурный врач разрешил им провести наедине с дочерью пятнадцать минут — перед тем, как ее тело будет отправлено в морг. Комната была абсолютно голой. Прийя взяла Мохини на руки, прижала ее к груди и принялась петь мантры на хинди. Слушая ее голос, Томас ощутил потерю еще острее, если только это было возможно. В конце концов Прийя положила Мохини на белую простыню и в последний раз поцеловала ее. После этого она отвернулась и больше дочь не видела.
Томас закрыл коробку. Посидев немного, он встал и поднялся наверх, в детскую. Колыбелька по-прежнему стояла возле стены, над ней чуть шевелились яркие мобили. Все выглядело в точности так же, как в тот вечер, когда они в последний раз уложили Мохини спать.
Томас подошел к колыбели и потрогал полированные деревянные прутья. Он сделал кроватку сам. Не потому, что хотел сэкономить деньги, конечно. Ради Прийи. Он хотел доказать ей, что может сделать это, что — еще важнее — хочет сделать это, что, несмотря на постоянную занятость и долгие часы, проводимые на работе, будущий ребенок важен для него. Он помнил, как улыбнулась Прийя, когда показал ей готовую колыбель. В ту ночь, впервые за долгое время, они занялись любовью. Ее огромный живот очень мешал им, но они справились. Разрядка оказалась ошеломляющей — настоящее высвобождение. С Терой все было совсем по-другому. Каждый раз, когда Томас прикасался к ней, он словно чувствовал, как вокруг его шеи затягивается петля.
Он опустился перед кроваткой на колени, уткнулся лицом в ее прутья, как будто хотел помолиться, и тихонько пропел припев из «Ты мое солнышко». Каждый вечер перед сном он пел это Мохини. Только теперь, повторяя знакомые слова, Томас осознал, что это и была молитва, молитва божеству, охраняющему детей, просьба защитить и оградить от всего дурного. Наверное, в случае с Мохини молитва не была услышана. На его глаза опять навернулись слезы.
— Прости меня, малышка. Прости. Я не сумел прийти к тебе на помощь. Я не знал, — прошептал он. Эта мысль не оставляла его со дня смерти Мохини.
Томас вышел из детской и прошел в свой кабинет. Он разбудил спящий лэптоп, открыл веб-браузер и снова подумал о двух опциях, предложенных Юнгером. Найдя в Google информацию об одном из Багамских островов, о котором он прочитал в каком-то журнале, Томас принялся разглядывать фотографии. Картинка была действительно потрясающей. Пляж, окруженный пальмами, белоснежный песок, лазурная вода. Он представил, как сидит на этом пляже вечером, любуется закатом и потягивает пинаколаду. Но что же делать в остальное время? Он будет один. Провести весь день за чтением он не сможет. Томас знал, что быстро устанет от курортного безделья. Как бы это ни было ему неприятно, но приходилось признать, что Юнгер, пожалуй, прав. Отпуск может оказаться сплошной пыткой. Ему нужен повод, чтобы вставать с постели каждое утро.
Томас закрыл сайт и заметил, что на почту пришли два новых сообщения. Первое было от матери. Строка «тема» была пустой, но он не удивился — Элена так до конца и не освоилась с электронной почтой.
«Томас, я весь день думала про тебя и твою ситуацию. И вот что пришло мне в голову. Ты сказал, что Прийя не вернется, но я заметила, что ты не упомянул о разводе. Если это вышло случайно, тогда не обращай на мое письмо внимания. Но если нет, тогда подумай вот о чем: почему бы тебе не поехать за ней в Индию? Может, стоит дать вашему браку последний шанс? Я знаю, это безумная идея. Она может тебя отвергнуть. И ты вернешься домой ни с чем. Но тогда все будет действительно кончено — как хочешь, а такой уверенности в твоем голосе я все же не услышала. Возможно, станет легче. У тебя еще будет время, чтобы сделать карьеру. Любовь — это гораздо более редкая вещь. Твой отец со мной, скорее всего, не согласился бы, но все равно. Рада была повидаться с тобой вчера».
Томас поразился. Мысль о том, чтобы последовать за Прийей, ни разу не пришла ему в голову. Подумав немного, он решил, что это обернулось бы катастрофой. Иначе и быть не может. Действительно, Прийя не говорила о разводе, но то, как она ушла, ее взгляд, холодный, полностью лишенный каких бы то ни было чувств, не оставлял ни малейших сомнений в ее дальнейших намерениях. Именно это ощущение окончательности и привело его в объятия Теры. И в этом заключалась другая проблема. Даже если Прийя на самом деле намеренно не подняла вопрос о разводе, невозможно было отменить то, что произошло после ее ухода. Он изменил ей. Тера спала сейчас в их общей кровати. Томас нарушил супружескую верность, и против этого обвинения возразить ему было нечего.
Он закрыл письмо от матери и открыл следующее сообщение. Оно оказалось от Эндрю Портера.
«Эй, приятель, я до сих пор не могу забыть, как ты сровнял меня с землей, но ладно, я это заслужил. Я каждый раз знаю, что ты выиграешь, но все равно предлагаю тебе поиграть. Слушай, надеюсь, ты не будешь против — я позвонил одной знакомой, которая работает в CASE (она заместитель директора), и спросил, нет ли у них вакансии для адвоката. И знаешь, что она ответила? Только что открылась одна, и угадай где? В их представительстве в Бомбее[12]. Вот совпадение, да? Не знаю, как ты к этому отнесешься, в конце концов, в Бомбее же Прийя, но я решил, что на всякий случай скажу тебе. Дай мне знать, если предложение тебе интересно».
Томас откинулся на спинку кресла и уставился в окно. Несмотря на ночь, небо было почти светлым от множества огней. Бомбей! Сама идея показалась ему абсурдной. В программе «Клэйтон» по благотворительному сотрудничеству участвовали страны всего мира. Европа, Южная Америка, Китай, Африка — его выбор был практически неограниченным. И даже если ему захочется поработать именно с CASE, у них есть представительства в четырнадцати странах. Может быть, интересных предложений придется немного подождать, но рано или поздно подходящая вакансия обязательно появится. Бомбей! Если он ищет успокоения, то это последнее место на земле, где его можно найти.
Не закрыв лэптопа, Томас встал и принялся бесцельно бродить по дому. Он порылся в холодильнике — без особой причины, ничего интересного там все равно не было; по-другому разложил бутылки в холодильнике для вина, организовав их по странам и регионам; немного посмотрел телевизор — показывали какой-то старый фильм с Джоном Уэйном. Так и не найдя себе места, он в конце концов рухнул в кресло возле окна и снова взял в руки коробку с фотографиями.
Он быстро просмотрел их. Та, которую он искал, оказалась на самом дне. В свое время он обрезал ее, чтобы она влезала в бумажник. Снимок изображал Прийю у входа в парк Феллоуз-Гарден. Они встречались там много раз в то лето, что он провел в Кембридже. Всегда тайно, так, чтобы не узнал ее отец. Через все эти годы Прийя вдруг снова улыбнулась ему. Ее озорные глаза блестели от восторга. Они влюбились друг в друга как-то сразу, неожиданно, и сила этого чувства поразила обоих. Неужели правда есть шанс вернуть ту любовь, что владела ими когда-то?
Ближе к утру Томас наконец сдался. Он перестал расхаживать по дому и решительно направился к лестнице, все еще не понимая, что за наваждение овладело им. Он снова сел за компьютер и написал два письма.
Первое он отправил Портеру:
«Организуй встречу. Я свободен в любое время».
Второй имейл предназначался Максу Юнгеру:
«Я решил последовать вашему совету. Подумываю о том, чтобы отправиться в Индию и поработать с CASE. Надеюсь, Марк Блейк и „Уортон“ будут удовлетворены таким исходом».
Он вошел в спальню и посмотрел на Теру, спавшую на той половине кровати, которую обычно занимала Прийя. Она лежала на боку, спиной к нему; волосы падали ей на лицо. Это был последний раз, подумал Томас. Дело не в Тере; она не сделала ему ничего плохого и вела себя правильно. Но вся эта путаница продолжалась слишком долго. Утром он скажет ей все напрямую. Она, конечно, разозлится, но ничего — Тера совершенно точно это переживет. А вот он, похоже, как раз приносит себя в жертву. Индия? Крестовый поход против рабства в современном мире? Встреча с Прийей?
И как, ради всего святого, он собирается объяснить все это отцу?
Глава 5
Ко мне подступил разукрашенный
Мрак, черный, сверкающий (звездами).
О Ушас, искупи (его), как (искупают) долги!
Мумбай, Индия.
После нескольких дней, проведенных в борделе Сухира, Ахалья и Зита начали терять чувство времени. Каждые сутки были похожи на другие; они четко разделялись на две части — светлую и темную. День был добрым, его наполняли знакомые, не сулящие опасности звуки: болтовня девушек внизу, крики торговцев, доносящиеся с улицы. Ночь же, напротив, таила в себе зло и угрозу: тяжелый топот ног, пьяные вопли, стоны, крики наслаждения и протеста.
В эти дни в комнату почти никто не заходил. Сумира приходила их проведать и приносила еду. Ахалья старалась ненавидеть ее, но ей было трудно поддерживать в себе враждебные чувства. Сумира говорила тихо и ласково, в ее тоне не было ничего приказного, и она обращалась с девочками, словно со своими дочерьми.
Однажды утром она привела врача-гинеколога, чтобы он осмотрел их. Ахалья попыталась воспротивиться, но Сумира сказала, что осмотр — дело обычное. Все девушки в Бомбее проходят его регулярно. Ахалья подумала о Сухире и решила согласиться, чтобы лишний раз не навлечь на себя его гнев. Зита, видя, что сестра подчинилась, тоже не стала сопротивляться, хотя было видно, что ей и больно, и стыдно.
После того как врач ощупал девочек и потыкал в них своими инструментами, он тихо переговорил о чем-то с Сумирой.
— Вы обе здоровы, — сообщила Сумира и сцепила пальцы. — Мы хотим, чтобы вы и дальше были здоровы. Доктор будет осматривать вас каждый месяц. Будьте с ним вежливы.
Когда Сумира ушла, девочки в миллионный раз облазили комнату в поисках выхода. Комната была расположена на чердаке, под самой крышей, и имела размеры примерно тринадцать на четырнадцать футов. Окон в комнате не было, только два крошечных вентиляционных отверстия. Единственная дверь запиралась снаружи. За дверью располагалась лестница, с которой можно было выйти только к той самой потайной двери, скрытой за книжным шкафом. Ахалья не сомневалась, что и ее можно было открыть лишь снаружи.
После очередной неудачи Ахалья опустилась на пол рядом с Зитой и погладила сестру по волосам.
— Должен быть какой-то выход отсюда, — уверенно сказала она.
— Но куда мы пойдем? — прошептала Зита. — Мы никого не знаем в Бомбее.
На это у Ахальи ответа не было. Каждую ночь она лежала без сна, прислушиваясь к звукам внизу. Воображение рисовало ей до того ужасные картинки, что она совсем не могла спать. Она думала о девушках и о мужчинах, что к ним приходили. Ахалья была девственницей, но вполне представляла себе, чего хотят мужчины от женщин, что происходит между ними во время секса. Чего она не могла понять, так это почему мужчины платят за это проституткам, вешья?[13]
Часы текли удивительно медленно. Ахалья задумалась, почему Сухир не посылает за ними. Была пятница, прошло уже три дня с тех пор, как их тут поселили, но ни один мужчина, не считая врача, не заходил в эту комнату. Единственным возможным объяснением было то, что у Сухира на них особые планы, и одна мысль об этом наполняла Ахалью удушливым ужасом. Иногда, когда она слышала его голос внизу, на нее нападал приступ тошноты и головокружения. Она ложилась на спину, и тогда становилось немного легче. Зита переживала за нее, но Ахалья успокаивала сестру, говоря, что все дело в жаре. При этом сердце ее сжималось от страха.
Момент, которого она так боялась, настал, когда она меньше всего ожидала. Это случилось в разгар новогодней ночи. Ахалья то проваливалась в сон, то снова просыпалась. На улице шумно праздновали, а стоны внизу казались громче, чем обычно. Неслышно повернулась дверная ручка, скрипнули петли, и этот звук разбудил Ахалью. С бьющимся сердцем она села в постели. Внезапно зажегся свет. В изножье кровати стояла Сумира; в руках у нее был мешок.
— Вставайте, девочки, — немного нервно сказала она. — Пора одеваться.
Сердце Ахальи заколотилось еще сильнее, но она знала, что вопросов лучше не задавать. Ее лицо еще горело от пощечины, которую влепил ей молодой человек, их сопровождающий, в то утро, когда их привезли в бордель. Сумира вытащила из мешка великолепный малиново-золотой чуридар и велела Ахалье надеть его. Зите она дала роскошное сари цвета павлиньих перьев. За одеждой последовали ручные и ножные браслеты. Сумира расчесала им обеим волосы и вплела в них цветочные гирлянды. Потом нанесла на лица девочек тонкий слой тонального крема и подвела глаза черной подводкой. Закончив, она отступила на шаг, оценивая свою работу.
Через несколько секунд в дверях появился Сухир. Взглянув на Зиту и Ахалью, он одобрительно хмыкнул.
— Пошли. Шанкар ждет.
Вслед за Сумирой и Сухиром девочки спустились по лестнице и вышли в коридор. На этот раз он был заполнен девушками — их было не меньше двадцати. Некоторые стояли, прислонившись к стенам; другие сидели на полу возле открытых дверей в комнаты. Увидев Зиту и Ахалью, пара-тройка из них хихикнули, но большинство молча провожали их глазами. К удивлению Ахальи, почти все вешья оказались некрасивыми. Только двух или трех можно было назвать хорошенькими, и лишь одна была действительно красавицей.
— Пятьдесят тысяч, — сказала высокая девушка, когда они проходили мимо.
— Больше, — возразила та, что стояла рядом.
Сухир бросил на них яростный взгляд, и они тут же замолчали.
Перед дверью, ведущей в холл борделя, Сухир приказал Зите ждать снаружи, а Ахалью и Сумиру подтолкнул внутрь. На одном из диванов, стоявших напротив зеркала, сидел мужчина лет сорока пяти с кудрявыми черными волосами. На запястье у него болтались золотые часы. Он оценивающе оглядел Ахалью с ног до головы. Сухир опустил жалюзи; Сумира села на другой диван и склонила голову.
Сухир щелкнул выключателем. Вспыхнули яркие лампочки, обрамлявшие зеркало. Ласковым голосом Сухир велел Ахалье встать перед зеркалом так, чтобы на нее падал свет, и посмотреть мужчине в лицо. Она на секунду подняла глаза, но тут же снова уставилась в пол.
— Шанкар, друг мой, — заявил хозяин борделя. — Сегодня я приготовил тебе нечто восхитительное. Две девочки. Обе — девственницы. Это старшая.
Шанкар что-то пробормотал, поднялся с дивана и подошел к Ахалье. Он погладил ее по щеке, по волосам и тыльной стороной ладони коснулся груди.
— Ravas, — вздохнул он. — Изумительно. Вторую смотреть не обязательно. Прибережем ее на другой раз. Сколько за эту? Без презерватива.
— Презервативы обязательны, — возразил Сухир. — Ты знаешь правила.
Шанкар пожал плечами:
— Правила ничего не стоят. Сколько ты хочешь?
Сухир секунду поколебался.
— За такую девочку, как эта… Шестьдесят тысяч. И только на этот раз.
— Да… сурово. Ты много просишь, Сухир, — заметил Шанкар. — У меня в кармане всего пятьдесят тысяч наличными.
— Можешь сходить к банкомату, — предложил Сухир. — Эта девочка стоит каждой рупии, поверь мне.
Шанкар сделал шаг назад.
— Хорошо. Шестьдесят тысяч. Остальное заплачу позже. — Он протянул Сухиру пачку банкнот в тысячу рупий.
Сухир посмотрел на Сумиру.
— Отведи их наверх, — скомандовал он. — И пусть вторая подождет на лестнице. Послушает. Это будет для нее хорошим уроком.
Пока происходили эти переговоры, Ахалья находилась в состоянии, близком к параличу. Она едва держалась на ногах. Сердце бухало в груди, словно тяжелый молот; по спине бежали мурашки. В ярком свете огней все казалось нереальным. Ей почудилось, что Шанкар — не человек, а дух, привидение, пришелец из мира теней. Привидение не может лишить ее девственности. И в то же время она знала, что воображение просто играет с ней в глупые игры. Он человек. Такой же мужчина, как все остальные.
Услышав распоряжение Сухира насчет Зиты, она похолодела и вскинула на него взгляд, но ничего не сказала. Страх испарился вместе с остатками сопротивления. Она позволит Шанкару овладеть ею, чтобы показать Зите, что сопротивляться бессмысленно. Любое противодействие, как она поняла теперь, означает боль, а боль сделает это жалкое существование невыносимым. После сегодняшней ночи она станет awara, падшей женщиной. И у этой дороги есть только один конец.
— Bolo na, turn tayor ho? — спросила Сумира. — Скажи мне, ты готова?
Ахалья кивнула. Она безропотно подала Шанкару руку, и тот вывел ее в коридор. На Зиту она даже не взглянула — не смогла. Поднимаясь вслед за Шанкаром по ступенькам, Ахалья вдруг подумала об отце. Он всегда говорил ей, что она сильная, что может все, что талантам ее нет числа и она станет тем, кем пожелает. Прекрасная мечта, которой не суждено осуществиться. Сумира взбила подушки и зажгла свечу. Ахалья вспомнила мать. Амбини была нежной и гордой, настоящий образец для подражания. Теперь они оба мертвы, и отец, и мать. Их тела валяются на некогда прекрасном пляже, словно обломки дерева, вынесенного волнами на берег. Ничего не осталось. Только мир лжи и обмана.
Сумира оставила их с Шанкаром наедине и закрыла за собой дверь. Ахалья молча смотрела на какое-то пятнышко на полу, не в силах поднять глаза на мужчину, который купил ее. Ее била сильная дрожь. Шанкар подошел ближе и взял ее за подбородок. Расстегивая одной рукой штаны, он улыбнулся.
— Сегодня твоя первая брачная ночь, — сказал он и толкнул ее на кровать.
Зита стояла в темном коридоре и тихонько всхлипывала, слушая, как незнакомец за дверью насилует ее сестру. За пятнадцать лет своей жизни она мало что успела узнать о плотском желании, но что такое изнасилование, вполне понимала. Когда Шанкар закончил кряхтеть и стонать, Ахалья заплакала. Через минуту он распахнул дверь и прошмыгнул мимо Зиты. Его одежда была в беспорядке, глаза казались остекленевшими. Он не сказал ни слова, просто исчез, словно тень.
Зита скользнула внутрь. Ахалья лежала на кровати, среди сбившихся простыней; ее чуридар валялся на полу. Пламя свечи отбрасывало на стены колеблющиеся тени. Глаза Ахальи были закрыты, ее лоб оказался горячим на ощупь. Зита поцеловала ее в щеку и опустилась на колени рядом с изголовьем. Вскоре появилась Сумира. Она подняла Ахалью, вымыла ее и одела в свободную ночную рубашку. Потом снова уложила в постель.
— То, через что ты прошла, — трудно, — мягко сказала она. — Стыд — это естественно. В первый раз все его испытывают. Но ничего, ты переживешь это. Привыкнешь со временем.
Она вышла. Девочки остались вдвоем.
Зита разделась, улеглась в кровать рядом с Ахальей и крепко обняла ее. Старшая сестра всегда была ее защитой и опорой. Даже в самые одинокие, грустные ночи в школе Святой Марии Ахалье удавалось утешить и развеселить ее. Во время цунами она своим телом заслонила Зиту от волн. Теперь пришла очередь Зиты защищать и успокаивать. Тихо, вполголоса она стала напевать песню, которую всегда пела им мать. Зита знала ее наизусть, и слова песни казались ей словами молитвы.
В новогоднее утро Ахалья проснулась поздно. Она напоминала птицу с перебитым крылом. Она разговаривала, отвечала на вопросы, но в ее голосе не было обычной жизнерадостности. Она съела завтрак, никак не высказав свое мнение о нем. Визиты Сумиры Ахалья словно не замечала. Вокруг продолжалась обычная дневная жизнь; кричали торговцы на улице, предлагая свой товар, болтали девушки-вешья внизу. Ахалья молча лежала на кровати, уставившись в никуда. Иногда она переворачивалась на другой бок, но почти не вставала.
Все звуки и образы как будто отдалились, потеряли четкость. Одна только Зита оставалась в фокусе. Ахалья удивлялась ее выдержке — казалось, за пару дней Зита повзрослела сразу на несколько лет. Она смачивала водой полотенце и клала его на пылающий лоб Ахалье, пела песни, которым научили их Амбини и Джайя, и читала наизусть любимые стихи сестры. Когда она начала читать стихотворение Сароджини Найду, Ахалья стала неслышно повторять слова вместе с ней.
Сожжем, о сердце, мертвые мечты,
Костер в лесу разложим погребальный,
Из белых лепестков и красных листьев,
Дневного света факел поднесем к ним.
Остаток выходных прошел более или менее спокойно. Сухир наверх не поднимался. Сумира смазала кожу Ахальи в тех местах, где Шанкар ободрал ее, целебной мазью. Снова и снова она повторяла свою обычное заклинание — Ахалья должна принять то, что с ней случилось. Иначе из этого туннеля стыда никак не выбраться. С каждым днем Ахалья становилась немного живее, но глаза ее были по-прежнему очень печальны.
В начале следующей недели Сухир опять явился за ней. Сумира принесла тот же самый малиново-золотой чуридар, но Зите одеваться не велела. Ахалья закрыла глаза и молча вытерпела все необходимые процедуры. Другие девушки, как и в новогоднюю ночь, слонялись по коридору, но на сей раз они вели себя менее тихо. Ахалья услышала, как они обсуждают, за сколько Сухир продаст ее сегодня.
— Двадцать тысяч, — предположила одна.
— Десять, — сказала другая. — Ее уже использовали. Дхор[14] не увидит крови.
Стараясь не обращать внимания на их слова, Ахалья прошла мимо. Она не отрывала взгляда от пола. Сухир открыл перед ней дверь, подтолкнул внутрь, и она снова встала под яркими огнями у зеркала, словно уродец, которого показывают в цирке. На диване, соседнем с тем, где устроилась Сумира, сидели двое клиентов. Один средних лет мужчина, а другой — мальчик примерно тех же лет, что и сама Ахалья. Они оживленно беседовали между собой, и она поняла, что юноша — сын пожилого. Сегодня был день его рождения. Ахалья являлась подарком.
Юноша встал и нерешительно приблизился к Ахалье. Отец ободряюще кивнул ему. Юноша кончиками пальцев дотронулся до ее губ, провел по подбородку и коснулся груди. Ахалья вздрогнула. Что сделает с ней этот мальчик?
Отец немного поторговался с Сухиром, и в конце концов они сошлись на пятнадцати тысячах. Юноша взял Ахалью за руку и вслед за Сухиром прошел в самую первую комнату для сексуальных утех, расположенную чуть дальше по коридору. Толстая девушка, старше, чем Ахалья, отошла в сторону и злобно посмотрела на нее. Комната была совсем крошечной; в ней умещались только кровать, раковина и туалет. Обстановка была чисто функциональной. Такова доля всех блудниц, подумала Ахалья. Ее судьба — жить в постоянном позоре.
Сухир закрыл дверь. Юноша стоял неподвижно, явно не зная, что делать дальше. В его глазах читалась смесь суеверного ужаса и восхищения. Он сделал шаг к ней и поцеловал в губы. Увидев, что Ахалья не сопротивляется, он заметно осмелел и потянул ее к кровати. Лежа на спине, Ахалья подчинилась всем его желаниям. Он оказался не таким грубым, как Шанкар, но ей все равно было больно.
Когда он ушел, Ахалья еще немного полежала на тощем матрасе, глядя в потолок. Она чувствовала себя невероятно грязной. Потом она встала, подошла к раковине и вымылась. Потом присела на унитаз. Ее вдруг, словно молния, пронзило осознание: отныне ее существование будет мало чем отличаться от животного. Чего может ожидать от жизни вешья? Воздуха в легких, пищи и воды в животе, крыши над головой и, если повезет, симпатии себе подобных. Чтобы выжить в этом мире, нужно отделить душу от тела. Другого выбора нет. Ахалья подумала о Зите, которая ждет ее сейчас наверху. Напуганной, несчастной, но даже после полутора недель, проведенных в борделе Сухира, каким-то чудом не тронутой Зите. Ей понадобится крепкое плечо, на которое можно будет опереться во всем этом кошмаре.
Ахалья не могла себе позволить предаваться отчаянию.
Глава 6
Битва за Бомбей — это битва индивидуальности с толпой.
Где-то над Южной Азией.
Проснувшись, Томас не сразу понял, где находится. Он взглянул на часы и осознал, что они по-прежнему показывают вашингтонское время. В салоне «Боинга-777» было темно; большинство пассажиров бизнес-класса спали. Ему хотелось в туалет, но сосед справа спал как убитый, его сиденье было разложено и полностью блокировало доступ к проходу.
Томас поднял штору на иллюминаторе. Солнце садилось за белоснежные горные вершины, окрашивая их в терракотовые и охряные тона. Афганистан, подумал он. Расстилавшаяся внизу, в тридцати пяти тысячах футах земля, истерзанная войной, напомнила ему пейзажи Колорадо. Ее красота, суровая и в то же время безмятежная, поражала.
В сотый раз Томас спросил себя, зачем он делает это. Очевидный ответ — то, что его привели сюда чувство вины и обстоятельства, — уже не казался ему удовлетворительным. Сейчас он мог бы лететь на Бора-Бора, в Амстердам или в Шанхай. Но он находился в двух часах полета от Бомбея, и его дипломат был набит статьями, данными статистических исследований, официальными отчетами, газетными вырезками — всем, что он смог найти по вопросу торговли людьми и принуждению к проституции.
К отъезду Томас подготовился молниеносно; не в его натуре было тянуть время. Ланч на Капитолийском холме с Эшли Тальяферро, одним из директоров CASE, время на который она сумела выкроить между встречами с конгрессменами. Получение визы — с неимоверной быстротой, благодаря Максу Юнгеру. Торговый центр, где Томас приобрел все нужное для поездки. Необходимые прививки. Звонок в «Клэйтон» с просьбой переводить его стипендию на банковский счет. Электронное послание Динешу, его соседу по комнате в Йеле, — ответ на давнее приглашение друга посетить Бомбей. И чтение, чтение, чтение, бесконечное чтение — в метро, в очереди, дома, между поисками информации в Интернете.
Новый мир, темный и мрачный, словно подземное царство, открывался ему. Мир, где обитали сутенеры, торговцы живым товаром, коррумпированные чиновники и адвокаты-крестоносцы. Мир, населенный женщинами и детьми, похищенными, изнасилованными, сломленными, превращенными в рабов. Томас не раз за это время подумал, как Портеру удается справляться со всем этим, — перед ним вставала бесконечная череда лиц, имен, историй, отличавшихся друг от друга лишь степенью жестокости. И теперь он собирался войти в этот мир. Из всех городов, где процветала торговля людьми, Бомбей пользовался едва ли не самой дурной славой.
— Что? Повтори еще раз, что ты собираешься делать? — воскликнула мать, когда Томас наконец нашел в своем графике время, чтобы позвонить домой. — Но, Томас, это же опасно! Тебя могут ранить. Я думала, ты отправишься в Индию за Прийей, а не затем, чтобы сражаться с криминальным миром.
Отец поднял трубку параллельного телефона и спросил, из-за чего весь шум и гам. Томас стал объяснять, но, как только он упомянул об ультиматуме Макса Юнгера, отец перебил его.
— Почему ты не позвонил мне, сын? — спросил Судья. — Я бы все уладил.
— «Клэйтон» нужно было свалить на кого-нибудь вину. — Томас снова почувствовал себя мальчиком. Похоже, отец так до конца и не научился воспринимать его как взрослого человека. — «Уортон» требовал агнца на заклание, а Марк Блейк не горел желанием залезать на алтарь.
— Марк Блейк — эгоманьяк и дурак, — отрезал Судья. — Он и пятилетнего ребенка переубедить не сможет, куда уж там жюри. — Поворчав еще немного, он все же вернулся к предмету разговора: — Я правильно понял маму? Ты собираешься отправиться в Индию и поработать с CASE?
— Именно.
Отец помолчал.
— Многое упустишь. Когда вернешься, придется наверстывать.
— Я знаю, — ответил Томас. В таких вопросах Судья всегда оказывался прав.
Мимо прошла стюардесса, и Томас очнулся от раздумий. Заметив, что он не спит, она шепотом спросила, не захочет ли он перекусить до того, как они приземлятся. От еды Томас отказался, но попросил принести бутылку воды.
Он снова посмотрел в иллюминатор. Темнота накрыла землю, но края облаков еще золотились от последних лучей заходящего солнца. И снова задал себе тот же вопрос: зачем он это делает?
Тера первой спросила его об этом. Наутро после того, как она без предупреждения явилась к нему домой, Томас проснулся на диване в гостиной со страшной головной болью и чувством глубокого раскаяния. Приняв горячий душ, он вышел на кухню. Тера была уже там; она спросила, не приготовить ли ему завтрак. Он странно посмотрел на нее. Раньше они ни разу не оставались вместе до утра. Но вот теперь она стоит как ни в чем не бывало возле плиты, держа в руках венчик для взбивания и коробку с яйцами.
— Я уезжаю, — вдруг сказал Томас.
— Что? — переспросила Тера. Ее рука замерла. — Куда?
— Пока не знаю, — соврал он. Проще сказать неправду, чем отвечать на новые вопросы.
Кажется, его слова задели ее.
— А как же «Клэйтон»?
— Я взял отпуск.
— Надолго?
— Думаю, надолго.
— Это из-за меня? Что я сделала не так? — Она положила венчик на стол.
— Конечно нет! — горячо возразил Томас. Только теперь до него дошло, каким бесчувственным он, должно быть, выглядел в глазах Теры. — Слушай… извини, я знаю, что все это выглядит странно, и мое решение несколько… поспешно, но честное слово, ты не имеешь к этому никакого отношения.
Именно тогда она задала ему тот самый, главный вопрос:
— Зачем ты все это делаешь?
Сразу несколько вариантов ответов пришли ему в голову, но Томас решил остановиться на самом простом:
— Я не знаю.
Несколько секунд она молча смотрела на него. Обида и непонимание явно читались в ее глазах. Потом ее губы чуть дрогнули, как будто она хотела сказать что-то, но раздумала. Так же молча Тера взяла свои вещи и вышла из дома.
— Леди и джентльмены, — произнес невидимый голос, — мы начинаем заходить на посадку в Бомбее. Пожалуйста, приведите ваши кресла в вертикальное положение…
Год ос продолжал вещать, но Томас уже не слушал его. Отвернувшись к окну, он смотрел на большой, блистающий огнями город внизу, возникший словно из ниоткуда. Бомбей немного напомнил ему Лос-Анджелес, но в действительности сравнение было неудачным. В этом городе было в три раза больше жителей, в то время как размером он был в три раза меньше.
Когда шасси самолета коснулись посадочной полосы аэропорта Чхатрапати Шиваджи, нервы Томаса были почти на пределе. За те годы, что они прожили вместе, Прийя много рассказывала ему о менталитете индийцев и их особенностях и даже пыталась без особого успеха научить его хинди. Но они были на Западе. Теперь же перед ним была настоящая Индия, чужой, незнакомый мир, с совершенно иными культурными ценностями. Колониализм и глобализация немного сблизили Запад и Восток, но все равно между ними лежала глубокая пропасть.
Самолет мягко коснулся земли и побежал по полосе. Настоящую Индию Томас увидел еще до того, как сошел с борта «боинга». Практически за стеклом иллюминатора начинались трущобы. Длинная цепь жалких сараюшек, освещенных лишь лампочками, протянутыми от одного дома к другому наподобие елочных гирлянд. На улицах играли дети; в темноте то и дело мелькали тени людей. Томас не мог оторвать взгляда от этих нищих детишек. На западе были и гетто, и баррио, однако ничего похожего ему встречать не приходилось.
Получив багаж, он отправился на стоянку такси, где его ждал Динеш.
— Томас! — воскликнул Динеш и крепко обнял друга. По-английски он говорил с легким акцентом. — Добро пожаловать в Бомбей!
Динеш подхватил второй чемодан Томаса и сквозь густую толпу taxi-walla и размахивающих плакатами шоферов из отелей повел его к своей машине, черному спортивному купе.
— Придется потесниться. Надеюсь, не возражаешь?
— Не проблема. — Томас забросил чемоданы в багажник и забрался внутрь.
Ночной воздух был сухим и прохладным, и Динеш опустил стекло.
— Два месяца в году мы можем прожить без кондиционера, — заметил он. — Остальное время потеем.
Динеш вывел машину со стоянки, влился в плотный транспортный поток и тут же застрял в пробке на повороте. Несколько долгих минут они практически простояли на месте, продвигаясь вперед буквально по дюйму. Со всех сторон их окружали большие и маленькие автомобили; из-за выхлопных газов трудно было дышать. Наконец Динеш, которому все это явно надоело, кое-как перестроился в крайний ряд и, отчаянно сигналя, вывернул на встречную полосу. Увернувшись от авторикши, он каким-то чудом умудрился не столкнуться с автобусом. Томас вцепился в ручку двери — маневр его здорово напугал.
— Привыкнешь, — засмеялся Динеш. — Это в Америке вы управляете машиной с помощью руля. Здесь управляют с помощью гудка.
Следуя развязке, они выехали на широкую автостраду, где движение было более свободным.
— Это Западное шоссе, — пояснил Динеш. Ему приходилось почти кричать. — На улицах было совсем не развернуться, просто безумие какое-то, и город решил построить автостраду над ними.
Через десять минут шоссе завернуло налево. Теперь они ехали параллельно широкому заливу. В ноздри Томасу ударил запах мочи и соленой морской воды.
— Залив Махим, — прокомментировал Динеш. — К вони ты тоже скоро привыкнешь.
— Тут всегда так? — спросил Томас, с трудом сдерживая тошноту.
— Ночью хуже. Утром будет немножко легче. В океан сбрасывают нечистоты, так что в окрестностях Бомбея плавать тебе вряд ли захочется.
Шоссе повернуло на сто восемьдесят градусов, и они оказались в жилом квартале. Здесь асфальт заканчивался. По наклонному въезду, вымощенному камнем, Динеш взобрался наверх по холму; по обеим сторонам улицы возвышались многоквартирные дома. Вокруг было много зелени.
— Это Маунт-Мэри, — сказал Динеш. — Океан в квартале отсюда.
Он резко свернул на стоянку, расположенную возле десятиэтажного дома, отделанного венецианской штукатуркой. По обеим сторонам ворот восседали два сторожа и курили сигареты.
Они оставили машину в подземном гараже и поднялись на самый верхний этаж. Лифт был старинный, его двери складывались наподобие гармошки. Судя по слою глубоко въевшейся грязи, дом не ремонтировался и не чистился с тех самых пор, как его построили, то есть лет сорок.
По контрасту квартира Динеша представляла собой чудо вкуса и современного стиля. Начищенные до блеска медные дверные ручки и краны, кожаные диваны, темное дерево. На полу, вымощенном плиткой, лежали мягкие ковры; стены были украшены гобеленами. Но главным украшением квартиры был вид из окна. Окна выходили на Аравийское море; огромное, от пола до потолка французское окно вело на балкон, окружавший по периметру все здание.
Динеш показал Томасу его спальню и предложил выпить пива на балконе. Они уселись на деревянные шезлонги. Перед ними простиралось поблескивающее в лунном свете море. Цепь огней тянулась вдоль побережья далеко на север и терялась где-то далеко в океане.
— Санта-Круз-Вест, а за ним Джуу-Бич, — сказал Динеш, проследив за направлением взгляда Томаса. — Там живут многие индийские знаменитости. — Он сделал многозначительную паузу. — Итак, скажи мне, что привело тебя в Бомбей? Я узнал от знакомого, что Прийя вернулась, а потом получил твой имейл, где ты писал, что тебе нужна квартира.
— Это длинная история, — неохотно заметил Томас.
— Все настоящие истории, как правило, длинные.
Томас немного помедлил. Он понимал, что без объяснений здесь не обойтись, к тому же Динеш был его другом, но сил рассказывать о своей семейной ситуации у него не было.
— У бабушки Прийи случился инсульт, — наконец проговорил он. — Она приехала, чтобы побыть с ней.
— Я не знал, — сказал Динеш. — Пару месяцев назад я встретил ее брата в Колабе. Он ничего об этом не говорил.
— Это случилось недавно. Никто не ожидал.
Он мысленно вернулся в тот день, когда Прийе сообщили о болезни бабушки. Они были на кухне; Прийя рассказала о звонке брата. Она выглядела грустной и измученной. Это случилось на третий день судебных заседаний по делу «Уортон», и нервы Томаса были напряжены до предела. Когда она показала ему билет «Эйр Индия» в один конец, он дико разозлился и обвинил Прийю в том, что она бросает его в самый трудный момент. Он помнил, какой яростью полыхнули ее глаза при этих словах.
— Как ты можешь это говорить? — бросила Прийя. — Это ты меня бросил.
Динеш отхлебнул пива.
— Ага. Насчет Прийи все понятно. А как насчет тебя?
Томас вздохнул.
— Мне нужен был перерыв. Фирма позволила мне взять что-то вроде отпуска.
Динеш прищурился. Томас практически читал его мысли в данную минуту: «Почему тогда ты не остановился у Прийи?» Он решил разбавить ложь небольшой порцией правды:
— У нас с Прийей сейчас небольшие трудности. Все не очень хорошо. Поэтому я связался с тобой.
Динеш пристально посмотрел на него и пожал плечами:
— Очень жаль. Но я рад тебе — можешь оставаться у меня столько, сколько понадобится. В письме ты упоминал некую группу — CASE. — Динеш решил сменить тему. — Я никогда раньше не слышал о такой.
Томас выдохнул. Кажется, с объяснениями покончено.
— Эта организация предоставляет правовую помощь. Они борются с принуждением к проституции в странах третьего мира.
Динеш допил пиво.
— Да, в Бомбее им есть чем заняться, без сомнения.
Они поболтали еще немного, вспоминая годы, проведенные в Йеле, старых подружек и бесконечные розыгрыши, которые они — обычно с подачи Динеша — устраивали приятелям по университету. Динеш был приятным собеседником, веселым и легким, как всегда, и настроение Томаса заметно поднялось. Он почувствовал, что не зря приехал в Бомбей. В конце концов, встреча со старым другом уже пошла ему на пользу.
Через некоторое время Динеш зевнул и потянулся.
— Думаю, мне пора закругляться, — заметил он и взял пустую бутылку из-под пива. — Здорово все-таки, что ты здесь.
Томас тоже встал.
— Если ты не возражаешь, я еще немного посижу. Мой организм считает, что еще день.
Динеш засмеялся:
— Конечно. Увидимся утром.
Томас достал свой Black-Berry и написал два письма — матери и Эндрю Портеру, сообщая о своем благополучном прибытии. Потом подошел к перилам и облокотился на них, задумчиво глядя на север, в сторону Джуу-Бич. Он подумал о Прийе — интересно, спит ли она сейчас? Или тоже стоит где-нибудь на балконе, глядя на море?
Он вдохнул густой, насыщенный солью воздух и попытался представить себе ее детство. Семья Прийи была очень богата — это всегда казалось Томасу чем-то нереальным. Они обосновались в городе еще в те времена, когда англичане пытались отвоевать свою землю у моря. Деду Прийи принадлежала примерно четверть всей недвижимости в южной части Бомбея, не считая многочисленных владений по всему миру.
Если бы не родители, Прийя могла бы вырасти надменной и заносчивой. Но ее отец предпочел аскетическую жизнь в Кембридже той роскоши, которая принадлежала ему от рождения. Профессор Пател перевез свою семью в Англию, когда Прийя была еще подростком. Самые важные для формирования личности годы она провела среди увитых плющом каменных стен университета.
Она поступила в Кембридж, чтобы изучать историю искусств. Именно там, через три года после экзамена для получения отличия, она и познакомилась с Томасом. Он учился в Йеле и приехал в университет по обмену, на один год. Томас до сих пор помнил лекцию, которую читал профессор Пател в Королевском колледже в тот день, и забытый Прийей зонтик так ясно, словно это было вчера. Зонтик и послужил поводом для знакомства. Разговор они продолжили в кофейне, и он навсегда изменил жизнь обоих.
Томас вытащил фотографию Прийи, ту самую, снятую в парке Феллоуз-Гарден. В самый последний момент перед тем, как отправиться в аэропорт, он сунул ее в бумажник. Он вдруг вспомнил, как она поцеловала его в тот день, под древним, кривым от старости дубом — застенчиво и неумело. Несмотря на моральное табу и возможный гнев отца, она все же сделала это — и поцелуй сказал о ее чувствах больше, чем любые слова.
Он положил фотографию обратно в бумажник и одним глотком осушил оставшееся пиво.
— Намасте, Бомбей, — негромко произнес Томас. Потом он повернулся и пошел обратно в гостиную.
На следующее утро он проснулся по звонку Black-Berry — вчера он заранее выставил будильник. Часы показывали семь тридцать; небо над городом было уже темно-желтым от смога. Томас проверил почту и обнаружил два новых письма. Одно было от Эшли из CASE — там было сказано, что Томас должен представиться Джеффу Грийеру, директору отделения CASE в Мумбай. Второе было от самого Грийера; он предлагал Томасу встретиться в кафе «Леопольд» в десять часов.
Динеш был на кухне; он заваривал чай по-индийски, с молоком и специями. Они решили позавтракать на веранде. За едой Томас рассказал приятелю о встрече с Грийером.
— Отлично, — с энтузиазмом отозвался Динеш. — Мы можем вместе доехать до моей работы, а там ты поймаешь такси. Все taxi-walla знают, как добраться до кафе «Леопольд».
В восемь они вышли из дома. Динеш подозвал авторикшу, и они отправились на вокзал Бандра. Мотоцикл с кабиной напоминал толстого желтого жука на колесах. Мотор был без глушителя и ревел, как бензопила. Когда водитель выехал с Хилл-роуд и присоединился к потоку таких же авторикш, Томас с трудом удержался от желания заткнуть уши.
Дорога до вокзала оказалась сплошным ужасом. Их водитель был либо самым смелым человеком на земле, либо настоящим сумасшедшим. Он бешено нажимал на клаксон, словно гудок мог выставить перед ним стену и защитить от столкновения с другими безумцами.
— Этот человек не в себе! — завопил Томас, пытаясь перекричать мотор.
Динеш засмеялся:
— Если уж на то пошло, как и любой другой авторикша в Бомбее.
На вокзале они купили билеты в первый класс и вслед за толпой пассажиров выбрались на платформу. Подошел поезд. Он был настолько переполнен, что люди висели в дверях, умудряясь цепляться за них самыми кончиками пальцев. Тем не менее толпа смело ринулась на его штурм.
Динеш обхватил Томаса и пропихнул его вперед.
— Давай-давай-давай! — подбодрил он. Его голос потонул в стоявшем вокруг гомоне.
Приблизиться к вагону было практически невозможно; еще менее возможным казалось попасть в него. Сам не зная как, Томас вдруг обнаружил, что он уже внутри и пол под его ногами движется. Люди побежали вдоль платформы, и, попирая все законы физики, еще несколько человек умудрились втиснуться в поезд уже на ходу.
Динеш был в полном восторге.
— Спорим, ты думал, что в первом классе будет удобнее! — крикнул он.
Томас попытался засмеяться, но его так сдавило со всех сторон, что из груди вырвался звук, больше напоминающий стон.
— Единственная разница между первым и вторым классом — это то, что во втором классе пассажиры ругаются на маратхи. В первом классе все оскорбляют друг друга на английском.
Громыхая, поезд двинулся к югу. Черчгейт-стейшн, нужная им остановка, была последней. Через пятнадцать минут они подошли к терминалу, расположенному в самом сердце деловой части города. Еще до того, как поезд окончательно остановился, толпа вынесла Томаса и Динеша на платформу, словно мощный поток опавшие листья. Стараясь не отставать от Динеша, Томас протолкался к выходу. Оказавшись наконец на улице, он с наслаждением вздохнул.
— Как вы выдерживаете это каждое утро? — спросил он.
Динеш пожал плечами и покрутил головой — Томас уже понял, что в Индии этот жест может означать все, что угодно, в зависимости от смысла, который желает придать ему говорящий.
— В Бомбее есть только одно правило, — сказал он. — Ты должен уметь приспосабливаться.
Динеш был финансовым аналитиком в главном отделении «Гонконг энд Шанхай бэнкинг корпорейшн», и его офис находился всего в нескольких минутах ходьбы от станции. Он купил у уличного торговца карту города, вручил ее Томасу, потом подозвал такси и, быстро переговорив с водителем на маратхи, повернулся к Томасу и широко улыбнулся.
— Если вдруг заблудишься, скажи любому человеку на улице, что тебе нужно попасть в «Леопольд». Но ты точно не заблудишься.
Томас залез в машину, и такси медленно поехало вперед. Уже через несколько минут водитель притормозил у красного навеса над входом в кафе «Леопольд». Томас порылся в карманах, нащупал несколько рупий, взглянул на счетчик, расплатился и вышел.
В кафе было светло и просторно. Половина столиков была занята, в основном европейцами. Томас уселся ближе к выходу. Грийер появился через несколько минут — не худой и не толстый мужчина среднего роста, одетый в брюки цвета хаки, хлопковую рубашку с закатанными до локтей рукавами и кожаные туфли, которые он не потрудился начистить до блеска. У него были умные карие глаза и располагающая улыбка. Двигался Грийер легко и неторопливо.
— Томас? — Он протянул руку. — Джефф Грийер. Очень рад знакомству.
— Мне тоже очень приятно.
Грийер сел напротив. Подошел официант; он заказал чашку кофе.
— Что тут вкусно? — спросил Томас, изучая меню с напитками.
— Да практически все. Но если не хотите лишнего кофеина, возьмите ласси.
Томас решил последовать совету. Через несколько минут он уже знал, что Джеффу тридцать пять лет, что он не женат, окончил Гарвардскую школу бизнеса и работает в бомбейском отделении CASE уже два года. Джефф умел слушать, был приятным собеседником, и Томас почти сразу же почувствовал к нему искреннюю симпатию.
— Итак, Бомбей, — сказал Джефф. — Как вам нравится город?
— Напоминает не город, а скорее парк аттракционов.
Джефф засмеялся:
— Да, к нему надо привыкнуть.
Официант принес заказ. Томас сделал глоток ласси; по вкусу напиток напоминал заварной крем, но был гораздо легче.
— Вы прочитали досье, которое прислала вам Эшли?
Томас кивнул:
— Дважды.
— Соответственно, вы поняли, в чем будут заключаться ваши обязанности.
Томас снова кивнул:
— Настоящую работу делают люди, занимающиеся расследованиями. Юристы занимаются бумагами.
Джефф засмеялся:
— Ну, все примерно так и есть. Наши адвокаты не имеют права выступать в суде, но они собирают материалы по делу и подготавливают его к суду от лица потерпевших. Это и будет занимать большую часть вашего времени. Чтение материалов, письменное изложение дел для выступления в суде…
— Адвокаты когда-нибудь работают вне офиса?
— Что вы имеете в виду?
— Случается ли им воочию наблюдать то, чем занимаются следователи?
Грийер немного подумал.
— А какие у вас планы на сегодняшний день?
— Я думал, вы нагрузите меня работой, — улыбнулся Томас.
Грийер улыбнулся в ответ.
— Я думаю, с этим проблем не будет.
Уплатив по счету, Грийер подозвал такси и очень быстро сказал водителю несколько слов на маратхи. Водитель уставился на него, словно не веря своим ушам. Грийер повторил вопрос, на сей раз более нетерпеливо. Водитель удивленно покачал головой, но все же согласился.
— Так куда мы направляемся? — поинтересовался Томас.
— Я хочу дать вам некоторое представление о том, чем вам предстоит заниматься, — ответил Грийер.
Такси выехало из Колабы и двинулось на север, мимо вокзала Виктория Терминус, на Мохаммед-Али-роуд. Томас ожидал, что Грийер скажет еще что-нибудь о месте, куда они едут, но тот, похоже, решил продолжить путь в молчании. Чтобы хоть как-то спастись от жары, Томас опустил стекло. Воздух был насыщен выхлопными газами, пахло дымом и жженой резиной, но ветерок немного разгонял вонь.
Через двадцать минут машина свернула с большого шоссе на запад. Теперь они ехали вдоль какого-то бульвара. Таксист обернулся и оживленно заговорил на маратхи, пытаясь в чем-то убедить Грийера. В ответ тот поднял ладони вверх и очень спокойно и уверенно произнес несколько слов. Потом передал водителю купюру в сто рупий и четко сказал еще пару фраз, как будто объяснял ему, что нужно сделать. Таксист молча сунул деньги в карман и опять отвернулся.
Они свернули на боковое шоссе, а потом еще и еще раз. Каждая дорога была уже и хуже, чем предыдущая. Современный город с огнями, яркими рекламными щитами и забитыми пешеходами улицами постепенно исчез, уступая место трущобам третьего мира с лабиринтами извилистых переулков, ветхими домишками, телегами, запряженными быками, коровами на улицах и нищими ребятишками.
Грийер снова сказал несколько слов водителю и протянул ему еще одну купюру. Такси замедлило ход и повернуло на разбитую грунтовую дорогу, по обеим сторонам которой тянулись бедные хижины и дома высотой в четыре-пять этажей с ненадежными на вид балконами. Здесь не было практически никакого движения, если не считать пары велосипедистов и нескольких торговцев, толкавших перед собой тележки с товаром. Казалось, пешеходы и автомобили избегали этой улицы, отчего она выглядела странно заброшенной и даже немного зловещей.
— Это Каматипура, — сказал Грийер. — Самый большой район красных фонарей в Бомбее.
Томас взглянул на улицу новыми глазами. Внезапно старики, прячущиеся в тени от солнца, оказались не просто стариками, а владельцами борделей, молодые люди, курившие в дверях домов, не обыкновенными бродягами, а сутенерами, а женщины, шустро подметающие пол в кухнях, не домохозяйками, а мадам.
— Где же девушки? — спросил Томас. Действительно, молодых женщин было совсем не видно, и это казалось странным.
— Некоторые спят. Другие работают. Им не разрешается выходить из борделя без сопровождения gharwali — так здесь называют мадам.
Грийер показал на верхние этажи домов, мимо которых они проезжали.
— Несовершеннолетние девочки там. Их прячут на чердаках. Они практически невидимы. Если бы не наши агенты, которые знают все эти переулки вдоль и поперек, мы бы никогда в жизни их не нашли.
Таксист увеличил скорость, но Грийер дотронулся до его плеча и быстро сунул ему еще несколько купюр.
— Он нервничает, потому что мы белые, — объяснил Грийер. — Таксисты получают бакшиш — вознаграждение — от сутенеров, если привозят сюда покупателей. А сутенеры уже знакомы с CASE. Если таксиста заметят с нами, это повредит его бизнесу.
В конце улицы Томас заметил черноглазого юношу, который разговаривал с мужчиной с совершенно седыми волосами. Мужчина стоял спиной к ним, но молодой человек бросил на таксиста такой недобрый взгляд, что тот всерьез перепугался. В мгновение ока он потерял всякий интерес к поездке, дотронулся до амулета хамса, подвешенного к зеркалу заднего вида, и быстро зашептал молитву. Грийер постарался его успокоить, но слова не возымели на мужчину никакого действия. Нажав на газ, он быстро выехал из Каматипуры и высадил Томаса и Джеффа через несколько кварталов.
— Ничего, мы поймаем другое такси, — сказал Грийер и зашагал вперед, обходя торговцев с тележками и разносчиков.
Томас вдруг ощутил страшную неловкость. Они были единственными белыми среди целого моря коричневых лиц. Трое мальчишек-попрошаек совсем близко подошли к нему, показывая жестами, что они хотят есть. Томас никак не отреагировал. Тогда мальчишки принялись хватать его за руки, а один даже попытался залезть в карман. Томас отстранился от них и чуть не наступил на слепого нищего, который сидел на тротуаре рядом с костром, разожженным из мусора.
Грийер оглянулся, заметил смущение Томаса и посоветовал:
— Просто продолжайте идти вперед.
Он поймал еще одно такси и попросил водителя отвезти их на центральный вокзал, Мумбаи-Сентрал. Томас забрался на заднее сиденье и глубоко вздохнул. Он испытывал почти физическое облегчение.
— Итак, — сказал Грийер. — Теперь вы своими собственными глазами видели то, что видят наши агенты. Во всяком случае, видят днем.
— Трудно поверить, что за этими стенами спрятано столько девушек, — сказал Томас. Он снова вспомнил о двух мужчинах — кто они, владельцы борделя или сутенеры? — которые так напугали таксиста.
— Их тысячи, — подтвердил Грийер. — И некоторым не больше двенадцати — тринадцати лет.
На Мумбаи-Сентрал они сели в поезд, направлявшийся на север. Утренний поток пассажиров схлынул; Томас нашел свободное местечко возле двери, рядом с пожилым человеком, и высунул голову наружу, чтобы лицо обдувал ветерок. Поезд миновал Парель, потом спальные районы; после остановки на станции Дадар он обогнул окраины Дхарави — самого большого района трущоб в Бомбее, по словам Грийера, — и, пролетев сквозь заросли мангровых деревьев, наконец притормозил на станции Бандра.
Вслед за Грийером Томас вверх по лестнице поднялся на мост, с которого открывался вид тоже на трущобы, но не такие огромные, как Дхарави. На мосту было полно нищих; они сидели практически под ногами у прохожих и протягивали руки за подаянием. Тут были и старики, и совсем молодые люди с детьми на руках. Многие были калеками; они выставляли напоказ свои шрамы, закованные в гипс конечности, а то и просто культи вместо рук или ног. Никто из пассажиров не обращал на попрошаек ни малейшего внимания. Томас пожалел десятилетнюю девочку с младенцем и дал ей монетку в десять рупий. Потом быстро догнал Грийера, который уже успел спуститься вниз, на улицу.
У лестницы выстроилась целая вереница рикш; они ожидали клиентов. К ним тут же подскочил молодой человек:
— Куда? Бандра? Джуу? Санта-Круз?
— Пали-Хилл, — ответил Грийер и взглянул на Томаса. — Сегодня офис закрывается в полдень, но, полагаю, вы захотите заглянуть и познакомиться с коллегами.
Он забрался в кабину; Томас втиснулся на сиденье рядом. Взревел двигатель, и авторикша устремился вперед, прямо в гущу уличного движения.
Некоторое время они ехали молча, наслаждаясь теплым ветерком. Полуденное солнце здорово припекало, но влажность воздуха была по-зимнему невысокой, и температуру вполне можно было считать комфортной. Небо выглядело более голубым, чем утром; казалось, смог немного развеялся.
Минут через пятнадцать Грийер постучал водителя по плечу и произнес:
— Bas. Bas.
Рикша притормозил у обочины. Грийер заплатил на одну рупию меньше, чем следовало по счетчику. Так принято в Бомбее, загадочно объяснил он. Район оказался смешанным: тут были и жилые дома, и магазины, и офисы. Находился он в нескольких кварталах от большого торгового центра на Линкинг-роуд. Офис CASE располагался в обыкновенном, ничем не примечательном здании; никаких вывесок на двери не было.
Они поднялись по лестнице и остановились у двери — тоже без каких бы то ни было опознавательных знаков, но с кодовым замком. Грийер набрал несколько цифр. За дверью оказался современный, удобно обставленный офис с кондиционером. Грийер сообщил, что в бомбейском отделении CASE работают двадцать девять служащих. Примерно треть из них — стажеры из Соединенных Штатов, Австралии и Британии. Из штатных сотрудников двое тоже были выходцами с Запада, остальные были индийцами и приехали из разных частей страны. Томаса очень впечатлил тот факт, что даже 31 декабря, в канун Нового года, в офисе кипела бурная деятельность.
Грийер представил Томаса Саманте Пендерхук, директору юридического отдела. Саманта, маленькая изящная блондинка родом из Чикаго, очень понравилась Томасу; она казалась воплощением деловитости и работоспособности. Они пожали друг другу руки, и Саманта жестом пригласила Томаса присесть.
— Я уверена, Джефф уже обрисовал вам картину того, чем нам приходится здесь заниматься, — начала она. — Но мои слова, пожалуй, прозвучат более резко. Бомбей — это не округ Колумбия. Здешняя судебная система способна свести с ума кого угодно. Суды забиты до отказа, и дела ведутся настолько странно, что это будет выводить вас из себя, даже когда вы привыкнете к индийской манере. В качестве компенсации мы предлагаем вам две вещи: первое — это возможность действительно изменить к лучшему судьбы реальных людей и второе — чай со специями, который готовит наша Сара. — Саманта сделала паузу и посмотрела на дверь. — Вот это точность!
В комнату вошла молодая индианка с подносом, нагруженным дымящимися чашками. Она улыбнулась и принялась передавать чашки всем присутствующим.
Томас взглянул на Саманту.
— Ну, чай мне нравится. А со всем остальным я справлюсь.
Она слегка улыбнулась.
— Если вы скажете мне то же самое через два месяца, тогда я вам поверю.
Потом Джефф представил Томаса Найджелу Макфи, заведующему отделом расследований. Телосложением Найджел походил на медведя. Он родился в Локерби, в Шотландии, служил в войсках особого назначения, потом был специальным агентом MI5, а потом, по собственному признанию, «прозрел» и начал работать на CASE.
— Бомбей находится далековато от Локерби, — заметил Томас.
— С таким же успехом он мог бы быть на луне, — парировал Найджел. — Большую часть года жить в этом городе так же приятно, как в малярийном болоте. Но я приехал сюда не в отпуск. В Бомбее полно плохих парней. Головорезов, сутенеров, гангстеров, торговцев наркотиками, владельцев борделей. Как раз таких я и люблю. А копы еще лучше. Тут самые некомпетентные и коррумпированные полицейские из всех, каких мне приходилось встречать. За исключением пары-тройки приличных. Так вот, за удовольствие иметь с ними со всеми дело я готов жизнь отдать.
— А почему офис расположен не в Южном Бомбее? — спросил Томас. — Как-то далеко от реального места действия.
— Я показал ему Каматипуру, — пояснил Грийер.
Найджел хохотнул:
— Мальчик мой, Каматипура — это только начало. Есть поэты, которые называют весь Бомбей одним большим борделем. Стоит немного поскрести — и обязательно наткнешься на гадость.
Томас нахмурился.
— Моя жена родилась в Малабар-Хилл. Она никогда не говорила мне ничего подобного.
— Богачи не очень-то любят говорить про такое. — Найджел посмотрел на часы. — Прошу прощения, но мне нужно успеть закончить доклад. Приходите поболтать, если вам нужно будет средство, чтобы не уснуть. Мои истории взбодрят вас получше кофе.
Последней, с кем познакомился Томас, была Рэйчел Пандолькар, директор отдела реабилитации, стройная, лет тридцати пяти индианка с тонкими чертами лица и большими глазами. Когда Джефф постучал к ней в дверь, Рэйчел беседовала с кем-то по телефону, и им пришлось подождать пару минут, пока она закончит разговор.
Наконец Рэйчел повесила трубку.
— Джефф! Рада тебя видеть.
— Я тоже рад, Рэйчел. Познакомься, это Томас, наш новый стажер.
— Добро пожаловать, — отозвалась она. — Что бы вы хотели узнать?
— Расскажи ему о наших текущих делах.
Рэйчел сложила руки на груди.
— Сейчас у нас под опекой находятся двадцать пять девушек. Десять проживают в официальных учреждениях, десять в семьях. Все несовершеннолетние. Наши люди навещают их каждую неделю. Мы тесно сотрудничаем с Комитетом по защите прав детей и заботимся о том, чтобы девочки получили образование, медицинскую помощь и внимание.
— Не хочу показаться циничным, — заметил Томас, — но в этом городе тысячи несовершеннолетних проституток. Разве две дюжины сделают погоду?
Рэйчел сверкнула глазами:
— Справедливо. А у вас есть идея получше?
— Я не это имел в виду, — поправился Томас. — Я хочу сказать, масштаб проблемы представляется мне невероятным.
Рэйчел кивнула.
— Кто-то однажды спросил мать Терезу, как она борется с проблемой нищеты в мире. Знаете, что она ответила? «Нужно просто брать и делать то, что находится перед тобой». Здесь работает тот же закон. Вести статистику — дело ученых. А у нас реальные истории. Как вы думаете, что убеждает больше?
Она посмотрела на часы, стоявшие у нее на столе:
— Уже почти полдень, Джефф. По-моему, пора закругляться?
— Уже? — воскликнул Грийер и встал. — Я совсем потерял счет времени.
Попрощавшись с Рэйчел, они вернулись в общую комнату.
— Ну, вот так мы и работаем, — подытожил Грийер. — То, что пишется в рекламных брошюрах, — только часть целого. — Он бросил на Томаса внимательный взгляд. — Я понимаю, на что вы рассчитывали. Но я должен знать одну вещь — тот ли вы человек, на которого мы сможем рассчитывать? Если есть вероятность, что вы передумаете, самое время сделать это сейчас.
Томас огляделся. Сотрудники приводили в порядок свои рабочие места перед выходными. То, что он увидел в CASE, привлекало и отталкивало его одновременно. Ему нравился царивший здесь дух товарищества и атмосфера настоящего, полезного дела, но в то же время ему недоставало того несколько привилегированного положения, к которому он успел привыкнуть в своей фирме. Большинство адвокатов из «Клэйтон», которых знал Томас, нашли бы предлог отказаться. Но он был тут; он приехал, и впереди у него был целый год, который следовало чем-нибудь занять. Дороги назад не было.
— Я с вами, — уверенно заявил он. — Я буду в офисе в понедельник.
Грийер кивнул:
— Добро пожаловать в команду.
Глава 7
Питают миллионы костер природы.
Мумбай, Индия.
Для Ахальи и Зиты комната на чердаке борделя Сухира стала тюрьмой скуки в не меньшей степени, чем тюрьмой страха. После долгих часов, проведенных в одиночестве, страх почти приносил облегчение, потому что означал хоть какой-то контакт с человеческими существами. Но облегчение длилось недолго. Каждый раз, когда за дверью раздавался скрип ступенек, на лицах девочек появлялось совершенно одинаковое выражение: что они захотят от нас сейчас?
Дни тянулись невероятно медленно. Палило солнце; вешья внизу, как обычно, спали, ели, болтали и переругивались. День за днем Ахалья пыталась поддерживать надежду в Зите. Она рассказывала сестре истории из прошлого — истории об их родителях или древние индийские легенды, воспетые в сагах. Истории были ее единственным оружием против отчаяния, которое грозило им обеим. Рассказы уносили их прочь из Каматипуры — по крайней мере, до тех пор, пока не начинали скрипеть ступеньки лестницы и не поворачивалась дверная ручка.
Больше всего Зита любила слушать про семью, жившую когда-то в бунгало на берегу моря. Они словно наяву слышали голос мамы — как она поправляет их ошибки в английском, напоминает, что пора прибрать в комнате, или просит помочь ей с обедом. Или отца — он рассказывал им о море, о приливах и отливах, о деревьях, что растут на берегу, или читал что-нибудь вслух из Рамаяны.
Каждое утро по просьбе Зиты Ахалья с помощью зерен риса, сэкономленных от ужина, тщательно воспроизводила на полу один из тех узоров колам, что обычно рисовала Джайя. Джайя изображала и цветы, и индуистские амулеты, каждый из которых имел для нее особое значение, но Зите больше нравились цветы, и Ахалья старательно выводила их в изножье кровати.
Каждый вечер Сумира приносила им обычный ужин — дал и чатни. Она конечно же замечала колам, но никогда не ругала девочек за то, что они зря расходуют еду, как наверняка сделали бы Сухир или его молодой помощник — теперь они знали, что его зовут Прасад. Сумира, наоборот, стала чаще задерживаться у Зиты и Ахальи и рассказывала им собственные истории.
Когда Сумира уходила, девочки принимались за еду, всегда оставляя немного риса для колам на следующий день. Ели они руками. Через полчаса Сумира возвращалась, чтобы забрать тарелки. К тому времени небо над Каматипурой уже темнело. Первые клиенты борделя появлялись вскоре после того, как Сумира, пожелав им спокойной ночи, удалялась. Зита и Ахалья узнавали это по звукам, раздававшимся внизу.
После ужина девочки садились на пол, напротив друг друга, и Ахалья начинала очередной рассказ. Когда глаза у Зиты начинали слипаться, Ахалья вела ее к раковине, умывала и умывалась сама. Потом они ложились в постель, прижимаясь друг к другу, как дома. Зита, несмотря на шум в борделе, засыпала легко, но Ахалью мучила бессонница.
Днем ее мысли были заняты Зитой; отвлекая сестру, она отвлекалась сама. Ночью отчаяние и невыносимый стыд возвращались. Она лежала на тонком матрасе, вспоминая Шанкара и юношу, у которого был день рождения, и спрашивала себя, сколько еще сможет вытерпеть. Ахалья была сильной и знала это, но любым силам есть предел. Она не могла сопротивляться бесконечно. Однажды запас ее историй иссякнет.
Почувствовав прикосновение, Ахалья открыла глаза. Вокруг была непроглядная темнота. Она посмотрела на дверь; глаза постепенно привыкали. Возле кровати кто-то стоял. Ахалья подавила готовый вырваться крик. Зита безмятежно спала рядом, появление ночного гостя не разбудило ее.
Тень шевельнулась, и Ахалья почувствовала на своей шее горячее дыхание. Мужской голос прошептал ей в самое ухо на хинди:
— Делай, что я тебе говорю, и веди себя тихо.
Мужчина протянул руку и легко выдернул ее из кровати. Ахалья споткнулась, но он поймал ее и не дал упасть. Потом снова схватил за руку и потащил прочь из комнаты и дальше вниз, по лестнице. Все еще полусонная, Ахалья едва обратила внимание на то, что стоны прекратились и в борделе наконец наступила тишина. Смолкли даже звуки на улице. Казалось, весь город погрузился в сон.
Они прошли сквозь потайную дверь, и мужчина втолкнул ее в одну из комнат. Его рука была шершавой на ощупь, а прикосновения грубыми. Ахалья снова споткнулась и сильно ушибла большой палец ноги о кровать, но даже не вскрикнула — ее охватил ужас.
Он пихнул ее на матрас, запер дверь и быстро освободился от своей одежды. Через секунду он был уже сверху и шарил по ее телу нетерпеливыми руками. Ахалья извивалась под ним, пытаясь сбросить с себя, но он был сильным и сумел удержать ее до тех пор, пока не сделал свое дело. Когда она всхлипнула, он зажал ей рот ладонью. Он пыхтел и сопел точно так же, как все остальные, но Ахалья знала, что это не клиент. Клиенты не оставались в борделе на всю ночь и не имели доступа в комнаты на чердаке. Этот мужчина был молод и невысок. Значит, это не Сухир.
Должно быть, это Прасад.
Закончив, он откатился в сторону и затих, тяжело дыша. Ахалья натянула сари и беззвучно заплакала. Несмотря на то что все произошло крайне быстро и грубо, ей было очень стыдно.
Тогда он заговорил. О том, какая она красивая и как сильно он ее любит. Слова были явно украдены у какого-то поэта и в его устах звучали дико и страшно. Ахалье хотелось броситься на него, впиться ногтями в глаза, вырвать их, чтобы он навсегда остался калекой, но она даже, не пошевелилась. Все равно это ничего не даст. И она, и Зита находились полностью во власти Сухира.
Наконец Прасад замолчал, повернулся к ней и поцеловал в щеку. Потом он снова взял ее за руку и отвел обратно на чердак. Прасад был влюблен в нее, это Ахалья поняла сразу. Но его представления о любви были сформированы Каматипурой. Здесь любовь означала секс, а секс означал насилие. Она подумала, что он не умел выражать свою привязанность иначе.
Она подошла к своей кровати. Зита по-прежнему спала. Невинность сестры была такой хрупкой. Пока ее еще никто не нарушил, но Ахалья знала, что это всего лишь вопрос времени.
Прасад наклонился к ее уху.
— Никому не говори, — прошептал он. — Это наша с тобой тайна.
Ахалья кивнула, не столько своему насильнику, сколько самой себе. Потом скользнула в постель и накрылась простыней. Прасад беззвучно вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Она прислушалась. Звуки на улице стали чуть громче. Бешено засигналил рикша, прошумел мимо автобус. Город понемногу просыпался. Начинался рассвет.
А вместе с ним еще один день.
Прасад пришел за ней на следующую ночь, а потом еще раз. Все вешья в это время уже спали. Днем Ахалья старалась вести себя так, словно ничего не произошло. У нее случилось небольшое кровотечение, но она сумела скрыть его, так что ни Зита, ни Сумира ничего не заметили. Но внутри она чувствовала необъяснимую пустоту. Рассказывая Зите истории, она вдруг умолкала на полуслове, не в силах продолжать, не в силах заставить себя улыбнуться. Колам она тоже рисовала без обычного воодушевления. И не засмеялась, когда Зита повторила одну из маминых шуток.
Должно быть, Сумира обратила внимание на ее грусть, потому что в один из вечеров, принеся поднос с едой, она вдруг уселась на полу рядом с девочками и рассказала им, как однажды в детстве путешествующий брамин преподнес ей самый главный жизненный урок. Его слова помогли ей выжить в борделе.
— Главный враг — это желание, — сказала Сумира. — Нельзя хотеть. Не тосковать по прошлому, не мечтать о будущем, не хотеть любви или семьи. Нельзя хотеть чего бы то ни было. Это бессмысленно и приносит лишнюю боль. Вешья должна отделиться от любых привязанностей и эмоций и принять свою карму. Вы никогда не будете счастливы. Но грустить по этому поводу тоже не следует.
Когда Зита уснула, Ахалья почувствовала, что завидует ей. Мирно спящая сестра напомнила ей одного из ангелов, изображенных на витражах в монастырской школе. Она откинулась на подушку и уставилась в потолок. Ахалья знала, что принесет ей сегодняшняя ночь. Спать она не могла. Она была уверена, что сегодня он придет опять.
Ночь начинала переходить в утро; все звуки в борделе стихли, как это бывало обычно. Ахалья не спускала глаз с двери. Он появился в свое время, как всегда. Как она и ожидала. Во всем доме они были единственными, кто не спал. Он дотронулся до ее руки, и она послушно встала. Сопротивляться и бороться смысла не было.
Комната ждала их. Кровать была узкой, так что они едва помещались там вдвоем. Ахалья делала все, о чем он просил. Это было стыдно и мерзко, но лишний раз доказывало правоту Сумиры. Спастись можно только одним способом. Отстраниться.
Насытившись любовью, Прасад, как обычно, откатился в сторону и заговорил. Ахалья удивилась — на сей раз он решил рассказать ей о своей семье.
— На самом деле Сухир мой отец. Ты это знала? Он наделал много детей, но я его первенец. Моя мать была вешья. Она умерла, когда я был еще маленьким. Я вырос в борделе.
Ахалья узнала, что Сухир решил посвятить Прасада в мужчины в день, когда ему исполнилось тринадцать лет. Девочку звали Манаси, и она была одной из самых юных рабынь Сухира. Прасад считал ее своей первой любовью. Он много раз приходил в ее комнату на чердаке. Манаси жила в борделе, пока ей не исполнилось девятнадцать. Потом выяснилось, что она заразилась какой-то венерической болезнью.
— Не помню, что это было, — сказал Прасад. — Но не ВИЧ.
Когда Сумира сообщила об этом Сухиру, он выгнал Манаси на улицу. Она несколько месяцев слонялась вокруг борделя, выпрашивая еду, пока в конце концов Сухир не заплатил полицейскому, чтобы тот посадил ее в тюрьму. Больше Прасад ее не видел.
Ахалья слушала его признания с изумлением и отвращением. Прасад казался ей демоном в теле мужчины, и его слова, слова живого человека, вызывали в ней смятение и чуть ли не страх. Хуже того — гораздо хуже! — когда Прасад сказал, что не знал иного дома, кроме борделя, в душе ее даже шевельнулось что-то, похожее на жалость. Это был момент слабости, и Ахалья постаралась заглушить в себе неприятное чувство. Боль между ног напомнила ей, что действия Прасада оправдать нельзя. Ужасное детство не уменьшало его вины.
Ничто не могло ее уменьшить.
Закончив свою речь, он некоторое время лежал молча. Потом нашарил в темноте руку Ахальи и сжал ее. От этого нежного прикосновения ее чуть не вырвало. С трудом проглотив подступивший к горлу ком, она вдруг подумала о Зите. Что, если она проснется и не обнаружит сестру рядом? Неожиданно Ахалье в голову пришла идея. Это было рискованно, но ей необходимо было знать. А Прасад мог ответить на ее вопрос. В первый раз за все время Ахалья обратилась к нему сама.
— Что Сухир собирается делать с моей сестрой? — спросила она.
— Зита — такая же, как ты, — сказал Прасад. — Она особенная. Но Сухир продаст и ее.
Ахалья подавила ярость.
— Когда?
— Скоро, — загадочно ответил он.
После этого он отвел ее обратно на чердак.
На следующий день было воскресенье, единственный день, когда Каматипура более или менее отдыхала. После завтрака Сумира принесла Ахалье и Зите коробку с цветными бусинами и моток лески, и сестры провели день, делая себе украшения. Несмотря на жару, Зита казалась веселой и почти счастливой; бусы поглощали ее целиком. Ахалья же, по совету Сумиры, пыталась «отстраниться». Она убеждала себя, что боль внизу живота — это просто часть ее существования, такая же, как окружавшие ее стены и пол под ногами. Она могла проклинать свою карму и оплакивать себя или признать, что боль — это знак того, что жизнь все еще продолжается. Все зависело от угла восприятия.
Подошло время вечерней истории. Ахалья принялась было рассказывать легенду из Махабхараты, древнего эпоса, повествующего о любви и сражениях, но Зите захотелось услышать историю о своей тезке, Сите из Рамаяны. Ахалья вздохнула. Эта легенда была длинной, а ей за эти три ночи почти не удалось поспать.
— Ты точно не хочешь послушать про великую победу Арджуны? — спросила она.
Зита покачала головой:
— Ты рассказывала мне о ней прошлой ночью. Теперь я хочу послушать про принцессу из Митхилы.
Ахалья снова вздохнула. Она не могла устоять перед этим взглядом.
— Сита из Митхилы, — начала она, — обладала великими добродетелями. Но собственная доброта подвела ее. Она поверила Раване, господину подземного царства, и тот похитил ее и силой увез на остров Ланка. Там, в плену, она и жила, ожидая, когда ее освободят Рама и Хануман.
— Расскажи про Ханумана, — попросила Зита. Ее большие карие глаза блестели.
— Доблестный Хануман, обезьяний бог, получил особый дар при рождении, — продолжила Ахалья. — По своему желанию он мог принимать любой размер, становиться большим или маленьким. Когда он узнал, что Равана через море перенес Ситу на Ланку, вырос таким огромным, что перешагнул через море. С собой он принес кольцо Рамы, и когда он отдал его Сите…
Она вдруг замолчала. Заскрипели ступеньки. Кто-то поднимался на чердак. И Зита, и Ахалья уставились на дверную ручку. Ахалья успела подумать, что это, наверное, Сумира с каким-нибудь поручением, о котором она забыла, но тут дверь отворилась. На пороге стоял Сухир. Он молча осмотрел Зиту. Его морщинистое лицо ничего не выражало, но от холодного, оценивающего взгляда спина Ахальи покрылась мурашками. В ушах у нее прозвучали слова Прасада: «Зита особенная. Сухир продаст ее».
Наконец владелец борделя заговорил.
— Пошли, — скомандовал он Зите.
Ахалья встала.
— Возьмите меня! — в отчаянии почти крикнула она. — Не трогайте ее.
Сухир обернулся к ней и нахмурился.
— Ты останешься здесь, — бесстрастно сказал он. Потом взял Зиту за руку и вытащил ее из комнаты. Бросив на Ахалью испуганный взгляд, она скрылась в темном провале лестницы.
Дверь захлопнулась. Ахалья вздрогнула, словно от выстрела, закрыла лицо руками и зарыдала. Кровь бросилась ей в голову, и стены медленно закружились. При мысли о том, как ее младшая сестра будет лежать, распростертая, под мужчиной, бьющимся в судорогах страсти, ей стало плохо, как никогда. Все ее попытки отстраниться, абстрагироваться от действительности разлетелись вдребезги. Почти на грани обморока она подумала, как найти в себе силы, какими словами утешить Зиту после того, что произойдет.
Мимо группы болтающих вешья Зита вслед за Сухиром прошла в холл борделя. По воскресеньям бизнес шел вяло. Мужчины сидели дома, смотрели по телевизору футбол и крикет и ложились в кровать со своими женами.
Повинуясь Сухиру, Зита встала у зеркала, под яркими огнями. Руки она сложила вместе, чтобы унять дрожь. На диване сидел мужчина, молодой, не старше тридцати пяти. Он был одет в дорогой костюм, на запястье у него Зита заметила серебряные часы. Мужчина окинул ее взглядом, но с дивана при этом не встал.
— Сухир говорит, что ты сирота, — произнес он на хинди. — Это правда?
Зита, сбитая с толку, кивнула.
— Он говорит, что ты здорова и что ты не беременна.
Она снова кивнула.
Он обернулся к Сухиру и обменялся с ним несколькими словами; языка Зита не разобрала. В конце концов мужчина кивнул и пожал Сухиру руку. Потом он бросил еще один долгий взгляд на Зиту и вышел. За все это время он даже не сделал попытки подойти к ней ближе.
Зита почувствовала облегчение — такое, что едва могла стоять на ногах, но в то же время смутную тревогу. И Сухир, и мужчина вели себя загадочно. Она вспомнила Новый год, ночь, когда Шанкар лишил Ахалью невинности. В тот раз Сумира одела их в прекрасные, тонкой работы сари, украсила ожерельями и браслетами и вплела в волосы цветы. Все это было сделано для того, чтобы привлечь клиента, выманить из него как можно больше денег. Сегодня же Сухир просто вошел в комнату и привел ее к клиенту без всякой предварительной подготовки.
Они снова поднялись по сырым скрипучим ступенькам в комнату на чердаке. Еще за дверью Зита услышала, как рыдает Ахалья, и сердце ее сжалось. Она бросилась к сестре, вцепилась в ее сари и тоже заплакала, хотя ничего дурного с ней не произошло. Она плакала потому, что их родители умерли. Потому что плакала ее старшая сестра.
Нарыдавшись всласть, сестры чуть отстранились друг от друга. В глазах Ахальи Зита прочитала безмолвный вопрос.
— Ничего не случилось, — прошептала она. — Там был мужчина, но он до меня даже не дотронулся.
— Он тебе что-нибудь говорил?
— Спросил, правда ли я сирота и не беременна ли я.
— А Сухир? Что он сказал?
— Я не знаю. Я не поняла. Они говорили на каком-то другом языке, не на хинди.
Ахалья порывисто прижала ее к груди.
— Сам Рама хранил тебя, Цветочек, — сказала она. — Он не дал этим людям причинить тебе зло.
— Не Рама, — поправила Зита. — Это был баба. Он обещал всегда защищать меня.
Она закрыла глаза и представила себе лицо отца. Сильный, волевой подбородок, волосы с проседью, начинающие редеть на макушке, мудрые, добрые глаза, в которых всегда словно бы играли золотые искорки. Когда Зите было пять лет, он сказал, что всегда защитит ее. И с тех пор она ни разу не усомнилась в том, что так и будет.
— Ты права, — согласилась Ахалья и погладила сестру по волосам. — Конечно, это был баба.
Глава 8
Если ты не видал дьявола, посмотри на самого себя.
Мумбай, Индия.
Первая неделя работы в CASE стала для Томаса своеобразным погружением в дело. Рабочий день начинался в восемь тридцать с общего собрания, которое проводил Джефф Грийер. Главы отделов отчитывались о текущих делах — готовящихся операциях, новых зацепках, сборе документов для передачи того или иного дела в суд, о том, как идут дела у тех девочек, которых удалось спасти. Никто не рисовал радужных перспектив и не представлял обстоятельства в черном свете. Независимо от того, шла речь об удачах или неудачах, все старались сохранять спокойствие и не терять головы.
В первый же день Томас понял, что работа в CASE не имеет ничего общего с тем, как представляли себе работу в общественных организациях он и его коллеги по «Клэйтон». Трудиться приходилось гораздо дольше, требовался гораздо более высокий уровень профессиональной подготовки, чем можно было бы ожидать, а дела были невероятно сложными и запутанными. Кроме того, это было опасно. У CASE было мало друзей в Бомбее, но зато полно врагов, и почти все они были могущественными. Большей части сотрудников уже приходилось сталкиваться с угрозами сутенеров или торговцев живым товаром, а некоторым даже не однажды.
В некоторых отношениях работа в юридическом отделе напоминала Томасу «Клэйтон», но любое сходство заканчивалось, когда начинался собственно закон. Особенности индийской юриспруденции поначалу показались Томасу темным лесом, а профессиональный язык изобиловал странными фразами и давно устаревшими терминами, оставшимися, по всей видимости, еще со времен английского господства в Индии. Он не выпускал из рук карандаш и постоянно делал заметки, но они скорее сбивали его с толку, чем проливали свет.
Заметный прорыв произошел, когда Саманта Пендерхук попросила Томаса просмотреть бриф, написанный одним из индийских адвокатов CASE. В деле фигурировал сутенер, который организовал подпольный публичный дом в трущобах Джогешвари. У него был подельник, поставлявший в бордели девушек и девочек из отдаленных деревень на севере Индии. Он обещал им, что устроит их на работу официантками или нянями в Бомбее. На момент операции, проведенной полицией совместно с CASE, в публичном доме находилось пять девочек. Все пять были несовершеннолетними. Двум едва исполнилось тринадцать. Улик против сутенера было более чем достаточно, и все более чем солидные. Тем не менее дело висело в суде уже четыре года, а сутенер по-прежнему разгуливал на свободе.
Дело Джогешвари служило наглядной иллюстрацией кризиса бомбейской судебной системы. Находясь в полиции, сутенер признал выдвинутые против него обвинения, но признательные показания не были подшиты к делу, потому что полицейские оказались коррумпированными. Осмотр места происшествия был произведен невнимательно и противоречил показаниям одного из понятых, что дало основания адвокату сутенера поставить под сомнение достоверность осмотра и показания полицейских констеблей.
Вдобавок к этому непосредственно судебный процесс являлся просто образцом неэффективности. Пострадавших вызвали для дачи показаний лишь спустя шесть месяцев после произведенного захвата, но государственный обвинитель был вынужден ждать целых два года, прежде чем смог вызвать в суд самого сутенера. К тому времени ни судья, ни обвинитель уже толком не помнили, что говорили потерпевшие. Единственные записи были сделаны судебным секретарем на ее древнем компьютере, причем она использовала свою собственную систему стенографии. К несчастью, «показания» категорически не совпадали с теми записями, что сделал во время слушания дела адвокат CASE.
Кроме всего прочего, возникла проблема языкового барьера. Все девочки были родом из штата Уттар-Прадеш, причем из района, расположенного на самой границе с Непалом, и говорили на диалекте авадхи. Поиски переводчика заняли у CASE два месяца. Когда в конце концов девочек привели к присяге, выяснилось, что переводчик плохо слышит. Несмотря на то что стоял почти вплотную, он постоянно перебивал девочек и заставлял их по нескольку раз повторять одно и то же, что сильно сбивало их с толку.
Дело Джогешвари оказалось сплошной катастрофой. Прочитав бриф, Томас направился прямиком в кабинет Саманты. Она разговаривала по телефону, но махнула ему, приглашая зайти.
Когда Саманта повесила трубку, Томас показал на бриф:
— Это что, шутка?
Она улыбнулась:
— Нет, не шутка. Я говорила, что полицейская и судебная система Бомбея может свести с ума кого угодно.
Томас постарался сдержать ярость.
— Четыре года назад этот сутенер торговал маленькими девочками, продавал их своим приятелям из трущоб, а сегодня его адвокат утверждает, что тот ни в чем не виноват, на основании того, что полицейские не смогли связно изложить на бумаге протокол осмотра места происшествия, секретарь не так расслышал показания потерпевших, а показания сутенера были выбиты из него полицией? И это при том, что в деле фигурируют еще пять свидетелей, а при операции присутствовали двое понятых, утверждающих, что он признался во всем совершенно добровольно! Что же это такое, суд для кенгуру?
— Да, это абсолютный цирк, — согласилась Саманта. — Поэтому нам так редко удается довести дело до обвинительного заключения. Даже если доказательства железные, злоумышленник пускается в бега, или потерпевший отказывается от показаний, или адвокат обвиняемого пудрит мозги судье и затягивает процесс до тех пор, пока папка с делом не начинает покрываться плесенью.
— Если вся система никуда не годится, зачем мы вообще это делаем?
Саманта показала на кресло напротив своего стола.
— Садитесь.
Томас сел.
— Разумеется, вам знакомы слова Бёрка. Единственное, что необходимо для торжества зла, — чтобы добрые люди не делали ничего. Это выражение уже стало штампом, одним из тех, что так любят употреблять политики или митингующие с плакатами. И несмотря на это, Бёрк был прав. Бомбей — настоящий воровской притон только потому, что люди сидят сложа руки и не делают ничего, чтобы изменить ситуацию к лучшему. Когда здесь появилось отделение CASE, все говорили, что мы закроемся максимум через год.
Она помолчала и развела руками:
— Что ж. Мы все еще тут. И, я надеюсь, с божьей помощью нам удалось кое-что сделать. Сутенеры нас боятся. Полицейские теперь думают дважды, прежде чем согласиться принять взятку. Девочки, которых держали едва ли не в клетках и насиловали по пятнадцать раз в день, постепенно приходят в себя. Немного, но все же кое-что. И это только начало. Вам нужно ответить себе на один-единственный вопрос: хотите ли вы быть частью всего этого?
Она откинулась на спинку стула и положила руки на стол.
— Наверное, Джефф сказал вам, что, если уж вы приняли решение, назад пути нет. Он всем так говорит. Но это мой отдел. Как только вы захотите выйти из игры, в любой момент, я свяжусь со штаб-квартирой. Я прекрасно помню о том, что за работу вам не платят.
Саманта хотела всего лишь пошутить, но ее слова задели Томаса. Она не знала, что, если бы не трус Марк Блейк и не угрозы «Уортон Коул», он сидел бы сейчас в Вашингтоне и зарабатывал 325 долларов в час. Работа CASE была достойна всяческого уважения, но его привели сюда отнюдь не высокие моральные принципы. Этим он отличался от прочих сотрудников. Да, торговля людьми возмущала его до глубины души, но у Томаса был свой собственный карьерный план и четкая цель — Федеральный окружной суд. Разумеется, он останется. Но только потому, что это единственный способ заслужить, так сказать, прощение высших сил.
— Насчет меня не беспокойтесь, — сказал Томас и встал. — Я в деле.
— Я так и думала. — Саманта широко улыбнулась. — Тогда вот вам испытание. Доведите бриф по делу Джогешвари до ума. Пусть оно «запоет». Пусть у судьи просто руки начнут чесаться от желания поскорее отправить этого подонка в тюрьму на Артур-роуд.
В субботу вечером Динеш пригласил Томаса поужинать с ним и парой его друзей где-то в Бандре. Все они оказались молодыми неженатыми «белыми воротничками», в свое время получившими образование в Британии. Они поели на террасе «Соул Фрай», популярного заведения, где готовили традиционные индийские блюда, но с некоторым нестандартным подходом.
Друзей Динеша совершенно не заинтересовал тот факт, что Томас работает в CASE. Большую часть ужина они расспрашивали его об американских девушках. Томас старался не упоминать о Прийе на тот случай, если один из молодых людей знает ее семью. Но они не задавали никаких неудобных вопросов, а Динеш обладал достаточным тактом, чтобы избегать щекотливых тем.
После ужина они поймали пару рикш, забрались в кабинки и отправились в любимый клуб Динеша — «Белую орхидею». Поездка заняла минут двадцать. Клуб располагался на третьем этаже офисного здания, где находились еще бутик модной одежды и турагентство.
Еще поднимаясь в лифте, Томас услышал, как грохочет музыка. В фойе их встретили трое охранников, одетых в белые рубашки и черные брюки. Приятель Динеша пожал одному из них руку и прошептал что-то на ухо. Охранник одобрительно кивнул и показал им на следующую дверь.
Как только Томас вошел в клуб, он понял, чем «Белая орхидея», довольно закрытое заведение, привлекала своих посетителей. Это был отнюдь не элитный алкоголь и не избранное общество. Помещение имело круглую форму; по периметру были расставлены мягкие диваны и маленькие квадратные столики. На диванах сидели мужчины всех возрастов и с удовольствием потягивали напитки. В центре располагался деревянный танцпол с двумя медными шестами. Между шестами стояли восемь молодых женщин в изысканных костюмах и сверкающих украшениях. Они напоминали прекрасных принцесс из сказки. В отличие от танцовщиц из американских стрип-клубов, эти девушки были полностью одеты. И тем не менее неприкрытая чувственность в их взглядах, позах и движениях производила потрясающее впечатление.
Одна за другой девушки выходили на помост; пока одна из них танцевала, остальные стояли в стороне, оглядывая посетителей. Если клиенту нравилась девушка, он предлагал ей чаевые. Танцующей походкой девушка подходила к мужчине, с улыбкой брала деньги и возвращалась на место. Время от времени какой-нибудь посетитель брал в руки пачку потолще и подмигивал танцовщице. Тогда девушка, привлеченная щедрой суммой, танцевала лично для него. Однако ни танцовщица, ни ее поклонник не касались друг друга.
Для того чтобы эти правила выполнялись неукоснительно, неподалеку от помоста постоянно находились несколько мускулистых официантов и строго оглядывали зал. Официанты принимали заказы и разносили напитки, но их настоящая обязанность была очевидна. Томас сел рядом с Динешем, стараясь скрыть смущение. Девушки тут же впились в него глазами, ожидая, не выкажет ли новый клиент интерес. Выбора у Томаса практически не было. Он мог либо встать и выйти из клуба, проявив таким образом грубость по отношению к Динешу, либо остаться и смотреть на танцовщиц, как и все остальные.
Он посмотрел на Динеша. Тот выглядел веселым и довольным и нисколько не стеснялся. Он и его приятели уже заказали напитки и теперь грызли арахис. Томас махнул официанту и попросил принести пива. Динеш мог бы и предупредить его о том, в какой клуб они едут. Впрочем, если бы он это сделал, Томас, скорее всего, отказался бы.
На помост вышла девушка в изумрудно-зеленом сальвар камизе. Она была настоящей красавицей, с огромными миндалевидными глазами и чудесным смугло-матовым цветом лица. Девушка закрыла глаза и принялась извиваться в танце, в ее движениях было столько откровенной сексуальности, что внутри у него что-то дрогнуло. Несколько секунд он не мог отвести от танцовщицы взгляд, но все же овладел собой и отвернулся. Чувство вины накрыло его с головой. Он попытался придумать какой-нибудь вежливый предлог, чтобы уйти, но в голову не приходило ничего подходящего. Он был сердит на Динеша и еще больше — на самого себя.
Ближе к полуночи один из друзей Динеша вдруг встал. Весь вечер он осыпал банкнотами по пятьсот рупий одну из девушек. Теперь он посмотрел на нее и кивнул ближайшему официанту. Потом пожал руку Динешу и быстро направился к выходу. Девушка тем временем тоже покинула танцпол и скрылась где-то в глубине клуба.
— Куда он пошел? — крикнул Томас на ухо Динешу.
Тот развел руками, показывая, что понятия не имеет, но Томас догадался мгновенно. Он откинулся на спинку дивана и внимательно посмотрел на друга. Динеш был увлечен высокой девушкой с длинными ресницами. В течение вечера он уже потратил на нее не меньше трех тысяч рупий; несколько раз она исполняла для него приватный танец. Теперь она стояла среди прочих танцовщиц, ожидая своей очереди, и покачивалась под музыку, которая показалась Томасу смутно знакомой. Динеш полез в бумажник, вытащил восемь банкнотов по пятьсот рупий и показал их своей избраннице, словно охотник, приманивающий любимого сокола.
Глаза девушки загорелись. Она проплыла через зал и встала прямо перед Динешем. Не глядя ни на кого, кроме него, не спуская с него глаз, она медленно начала свой танец. Сначала пришли в движение пальцы. Потом руки. Потом плечи. И вот она уже извивается всем телом. Томас смотрел, как разворачивается действо, понимая то, чего он не видел раньше. Это был древнейший ритуал, корни которого уходили в незапамятные времена.
Динеш повернулся к нему.
— Ты знаешь, как добраться домой? — крикнул он.
Томас кивнул. Все было ясно.
— Тогда увидимся завтра утром.
Динеш поднялся. Официант проводил его до дверей, а девушка, как и предыдущая, скрылась в глубине клуба.
Томас проводил их взглядом. Он знал, что случится дальше. Динеш и девушка встретятся на улице, за клубом. Они возьмут такси и поедут в какой-нибудь отель. Там, за запертой дверью, Динеш будет заниматься с ней любовью до тех пор, пока его силы не иссякнут. Потом девушка возьмет у него деньги и уйдет. Еще одна ночь, еще один безымянный мужчина. На эти деньги она купит еды своим детям или, может быть, новый наряд на Линкинг-роуд. Завтра она снова выйдет на помост. И послезавтра. И на следующий день. Ритуал повторится, и Динеш будет забыт.
Если только он снова не заплатит.
Томас допил свое пиво и оставил официанту сто рупий на чай. Потом попрощался с последним из друзей Динеша и вышел из «Белой орхидеи», чувствуя отвращение к самому себе. Интересно, что сказали бы его коллеги из CASE, если бы узнали, что он посещал подобное место? И что сказала бы Прийя? Возможно, теперь это было бы ей безразлично.
Он подозвал рикшу и попросил отвезти его в Банд-стэнд. Чтобы отвлечься от невозможного рева мотора, Томас стал думать об идее, которую подала ему мать. Два раза за прошедшую неделю он чуть не набрал номер Прийи, но в последний момент останавливался. Почему же от одной мысли о том, чтобы снова посмотреть ей в глаза, его сердце проваливается в желудок?
Он вытащил свой Black-Berry и проверил почту. Сегодня утром он послал матери сообщение, что он жив и здоров (она всегда умела найти повод для беспокойства), а также заверил Судью в том, что одна неделя, проведенная в Индии, не повлияла на его жизненные планы.
Элена прислала ответ:
«Томас, я рада слышать, что ты в безопасности и что у тебя все в порядке. У твоего отца появилась новая мания. С тех пор как ты уехал, он не переставая читает все подряд о торговле людьми. Только что почтальон притащил целый ящик книг, которые он заказал через Интернет. Мне бы, конечно, хотелось, чтобы разговоры за ужином были посвящены более мирной теме, но ничего, могло быть и хуже. По крайней мере, он не скучает. Пожалуйста, не пропадай и скорее возвращайся домой».
Томас улыбнулся и стал листать непрочитанную почту дальше. Среди множества спам-сообщений ему попалось сообщение от Эндрю Портера.
«Эй, Томас. Думаю, тебе будет интересно узнать, что мы получили некоторые сведения из полицейского управления Фейетвилла по поводу того дела, о котором ты говорил. Пока ничего конкретного, но мы движемся вперед. Здесь ужасно — слякоть и гололедица. Радуйся, что ты там, где тепло. Дико тебе завидую».
Томас быстро напечатал ответ.
«Спасибо за новости. В данный момент я как раз наслаждаюсь выхлопными газами. Не рай, конечно, но слякоть все-таки еще хуже».
Послав письмо, он прокрутил вниз еще несколько ненужных сообщений и увидел ее имя. Ну почему жизнь — такая сложная штука? Томас закрыл глаза. Он прямо сказал Тере, что между ними все кончено. Сначала он хотел удалить сообщение не читая, но любопытство все же пересилило.
«Томас, знаю, что я дура, но все равно скучаю по тебе. Где ты? Партнеры ничего не говорят — только что ты взял отпуск. Здесь так холодно. Скучаю по твоим теплым рукам».
Он выпрямился и рассеянно посмотрел на сиявший огнями город. Тера добрая и хорошая девушка. Получается, что он сам поощрил ее, а потом разорвал все без объяснений. Да, написав письмо, она поступила глупо. Но и сам он был не меньшим дураком.
Погрузившись в мысли, Томас не заметил, как рикша остановился возле дома Динеша. Водитель обернулся и послал ему красноречивый взгляд, показав на счетчик. Томас заплатил и медленно прошел через ворота. Лифт стоял на первом этаже. Добравшись до квартиры Динеша, Томас налил себе бренди и вышел на веранду. Некоторое время он постоял там, облокотившись на перила, вдыхая насыщенный солью воздух и пытаясь найти ответ на вопрос — в чем же заключается смысл его жизни.
Устав наконец от гнетущих размышлений, он вернулся в спальню и быстро разделся. В открытое окно проникали звуки ночного Бомбея. Томас растянулся на кровати и закрыл глаза. Сон принес ему долгожданное облегчение.
В понедельник после утреннего собрания Томас зашел к Найджелу Макфи. Все выходные, с того момента, как он вышел из «Белой орхидеи», его не покидала одна и та же мысль. К тому моменту, как Динеш, веселый и довольный, вернулся домой в воскресенье днем, этот вопрос уже занимал его не на шутку, и Томас решил, что он обязательно получит на него ответ.
Найджел пригласил его присесть.
— Что я могу для вас сделать?
Томас решил сразу перейти к сути.
— В субботу мой друг пригласил меня в «Белую орхидею».
— Ага, — кивнул Найджел. — А вы не знали, что это за заведение, так?
Томас покачал головой.
— Я уже говорил вам — весь город один большой бордель.
— Как раз об этом я и хотел вас спросить. «Белая орхидея» не показалась мне борделем. А девушки не были похожи на секс-рабынь.
Найджел с интересом взглянул на него.
— А как, по-вашему, выглядят секс-рабыни?
— Понятия не имею. Но похоже было, что эти девушки находились там по своей воле.
— Ну, внешность может быть обманчива.
— Вы хотите сказать, их похитили?
— Не совсем. Все не так просто. Многие из них находятся там чуть ли не с рождения.
— Что вы имеете в виду?
— Они из бедиа. Женщины из этого племени были проститутками на протяжении многих веков. Вы заметили, что все они потрясающе красивы?
Томас кивнул.
— Невероятные гены. Просто загадка. Но их истории одинаковы. Родители целенаправленно готовили их именно к такой жизни. Девочек приводят в клуб, когда они еще подростки, и ставят в очередь у помоста. Да, их не контролируют так, как девушек из публичных домов на юге города. Они живут самостоятельно. Сами тратят свои деньги. Но все же вряд ли их можно назвать свободными. Они просто не знают ничего другого.
— А клиенты — они это осознают? — Томас вспомнил Динеша.
Найджел расхохотался.
— Клиентам все равно. Девушка из клуба — это фантазия. Мечта. Мужчины убеждают себя, что девушки влюбляются в них. Они не покупают проститутку. Они как бы дарят подарок подружке.
Томас задумался. Логика была не совсем очевидной, но это объясняло поведение Динеша.
— Какова позиция CASE по отношению к ночным клубам?
Найджел покачал головой:
— Места типа «Белой орхидеи» нам недоступны. Полиция берет взятки от владельцев таких заведений и закрывает на все глаза, говоря, что девушки занимаются этим по доброй воле. Возможно, они и правы. Единственные клубы, которые мы берем на заметку, — это пивные бары на окраинах, где сутенеры держат девушек взаперти.
— Знаете, — сказал Томас, — моя жена однажды назвала Бомбей городом майя[15]. Кажется, я начинаю понимать, что она имела в виду.
Найджел кивнул:
— Да. В этом городе все иллюзия.
Томас поблагодарил Найджела за разговор и вернулся на свое рабочее место. Прихватив лэптоп, он направился в библиотеку CASE и просмотрел информацию по всем делам по торговле людьми, доведенным до обвинительного заключения. Ему удалось найти несколько прецедентов, на которые можно было бы сослаться в суде по делу Джогешвари, но улов оказался небогатым.
Около полудня он снова уселся за свой рабочий стол, чтобы разработать план нового брифа. Он набросал общие идеи, потом выделил основные пункты и развил их. Через полчаса основа брифа была готова. Томас взглянул на часы и подумал, не пришло ли время пообедать.
Его внимание привлекли взволнованные голоса в отделе расследований. Хотя все три отдела — юридический, отдел расследований и отдел реабилитации — находились в разных концах одной большой общей комнаты, разделенной перегородками, большую часть разговоров разобрать было невозможно из-за шума трех огромных кондиционеров, не смолкавшего с утра до ночи.
Томас встал и увидел трех агентов-индийцев, которые как раз входили в кабинет Найджела.
— Что происходит? — спросил он у Элоизы, уроженки Бронкса.
Она отложила в сторону толстый справочник и заглянула за перегородку, отделявшую юридический отдел от отдела расследований.
— Что за шум, Джон?
Один из сотрудников поднял голову:
— У Рашида появилась наводка. Две несовершеннолетние девочки в Каматипуре. Одна еще девственница. Найджел хочет провести операцию как можно быстрее.
Сердце Томаса учащенно забилось.
— А кто имеет право участвовать в операциях?
Элоиза улыбнулась:
— Спроси Грийера. Может быть, он разрешит тебе поехать с ними.
Через пару минут Найджел со своими подручными вышли из кабинета и зашли к Саманте. Вскоре после этого она созвала команду юридического отдела.
— Прошлой ночью Рашид встретился с девушкой-осведомительницей, которая уже предоставляла ему информацию раньше. Она сообщила, что сутенер из борделя, где она работает, незадолго до Нового года привез двух новых девушек. Мы отправляемся туда сегодня вечером. Дипак сыграет роль подставного клиента; выяснилось, что он знает владельца.
После этого короткого совещания Томас зашел к Грийеру. Директор говорил по телефону.
— События разворачиваются, — заметил он, повесив трубку. — Рашид просто подпрыгивает от нетерпения; хочет проверить полученную информацию.
— Вы не будете возражать, если я тоже поучаствую? — спросил Томас.
Грийер думал не больше секунды.
— Почему бы и нет? Можно и сегодня. Случай подходящий.
В пять часов, после лихорадочных приготовлений, Грийер и Найджел собрали вместе команду тех, кто должен был участвовать в операции. Всего в ней было шесть человек. Дипак, Рашид и Рохит, детективы, знали план борделя. Рави, еще один агент, часто выступал в роли водителя принадлежащего CASE «лендровера». Дев Рамачандра занимался непосредственно расследованиями. Анита Чопра, психолог, специалист из отдела реабилитации, должна была предоставить девочкам моральную поддержку на месте.
Найджел попросил Рашида сообщить им последнюю информацию. Рашид чуть наклонился вперед.
— На улице говорят, что Сухир приобрел девочек примерно две недели назад. Никто не знает, откуда они родом, но мой агент сказал, что на первой он заработал шестьдесят тысяч рупий. Пока неизвестно, лишили невинности вторую девочку или нет.
— Дипак, — сказал Найджел. — Расскажи нам о плане дома.
— Типичный публичный дом, — отозвался агент. — Я знаю лишь про один вход, с фасада. Ходят слухи, что где-то там есть запасной выход, но я его никогда не видел. У Сухира примерно пятнадцать проституток. С ним работает его сын, Прасад. Я знаю, что в доме есть еще и верхнее помещение на чердаке, но не знаю, как туда попасть.
— Чего нам ожидать в плане сопротивления? — спросил Найджел.
Слово взял Рохит:
— Насколько мне известно, Сухир не носит оружие. Его мадам очень тихая и покорная женщина. А вот с Прасадом могут быть проблемы. У него взрывной характер.
Найджел повернулся к Грийеру:
— Дайте об этом знать полицейским.
— Непременно, — заверил тот и сделал пометку в блокноте. — Насколько мы можем доверять полицейским из Нагпады? — спросил он у Дева. — В последний раз мы работали с ними довольно давно.
— Инспектор Кхан — честный человек, — ответил Дев. — Остальные пойдут по пути наименьшего сопротивления. Все констебли получают бакшиш от сутенеров, но они боятся инспектора Кхана и будут следовать его приказам.
— Насколько подозрителен Сухир? — спросил Грийер. — Он будет искать микрофон?
Дипак покачал головой:
— До сих пор полиция его бордель не трогала. Говорят, он отстегивает деньги банде Чотта Райана. И думает, что непобедим.
Летучка продолжалась до шести часов. После этого вся команда отправилась на ужин. К семи они снова вернулись в офис, погрузились в два автомобиля и отправились в полицейский участок Нагпады. На прощание Найджел пожелал им успеха.
До полицейского участка было около сорока пяти минут езды. Уже из машины Грийер позвонил инспектору Кхану и узнал, что в рейде будут участвовать шесть констеблей. Кхан не стал говорить заранее, какой именно бордель они собираются накрыть, чтобы Сухир не смог их подкупить. Он решил сообщить им об этом уже в пути. Кхан сказал, что с ними будут также двое понятых, сотрудники другой общественной организации. Полиция прибудет в двух патрульных автомобилях и трех фургонах. Если девушек окажется много, их нужно будет на чем-то доставить в участок.
— Ну что ж, все вроде складывается, — сказал Грийер, закончив разговор. — Репутация инспектора Кхана себя оправдывает.
Они проехали сквозь сердце Южного Бомбея, трущобы Дхарави. Тут и там мелькали костры — бродяги жгли мусор; вместо фонарей трущобы освещались бесконечными гирляндами голых лампочек. Затем миновали шумные, кишащие такси улицы района Дадар и Лоуэр-Парел и въехали в узкие переулки Нагпады.
Автомобили они припарковали в квартале от полицейского участка и дальше пошли пешком. Инспектор Кхан встретил их в холле и провел в тесную комнатку, заставленную металлическими письменными столами и книжными полками, тянувшимися от стены до стены. Он попросил Дипака показать ему оборудование. Агент открыл рюкзак и продемонстрировал крошечную видеокамеру, замаскированную под шариковую ручку, и аудиопровод, который нужно было приклеить к животу. Кхан одобрительно кивнул, достал из кармана конверт и вручил его Дипаку.
— Двадцать тысяч рупий, — объявил он. — Номера переписаны, информация у меня в ноутбуке.
Дипак передал конверт Джеффу, тот достал свой блокнот и пересчитал купюры.
— Понятые скоро будут здесь, — продолжал инспектор. — Мои люди все еще не знают деталей. Я запру дверь. Выходим без четверти десять.
Дипак прикрепил провод на место и сунул ручку в нагрудный карман. Томас подумал, что все выглядит совершенно естественно.
Понятые прибыли вскоре после девяти. Оба были индийцами, и обоим было около тридцати лет. На ломаном, но вполне внятном английском мужчина представился как Кави. Его спутницу звали Мира. Рашид затараторил на хинди, вводя их в курс дела.
Наконец Грийер взглянул на часы.
— Почти пора, — сказал он. — Обычно перед началом операции я читаю молитву. Вы не возражаете?
— Конечно нет, — заверил Томас. — Я вырос в католической семье.
Закрыв глаза, Грийер быстро помолился, прося удачного исхода операции. В дверях появился инспектор Кхан. Он позвал всех в фойе и представил своим людям. Как он и говорил, в группе захвата было шесть констеблей. Все были вооружены деревянными дубинками, лати; кроме того, у двоих имелись почти антикварные карабины.
— Мы будем ждать на Белласис-роуд, пока Дипак не подаст сигнал — пропущенный звонок, — громко сказал инспектор. — До этого никто не двинется с места. Я поеду в головной машине. Если кто-то сунется вперед меня, сдаст значок. Всем все понятно?
Невнятный ропот был ему ответом. Полицейские, одетые в форму цвета хаки, заметно нервничали. Двое из них то и дело поглядывали на Томаса и Джеффа, не особенно пытаясь скрыть презрение.
Кхан обвел глазами каждого из полицейских:
— Не важно, откуда вы родом, и не важно, как вы относитесь к вешья. Представьте, что девочки, которых вы собираетесь спасать, ваши собственные дочери. И делайте свою работу. Есть вопросы?
Вопросов ни у кого не было.
— Тогда пошли, — сказал инспектор.
Глава 9
Мы переправились на ту сторону
этого мрака,
Зажигающаяся Ушас создает
(свои) знаки.
Мумбай, Индия.
В десять часов вечера дверная ручка комнаты на чердаке снова повернулась. На этот раз Сумира пришла за ней. Ахалья села на кровати. Ее волосы были растрепаны, а лицо опухло от слез. Зиты не было всего двадцать минут, но Ахалье они показались вечностью.
Как и накануне, Сухир появился неожиданно и увел Зиту с собой. Ахалья не удивилась. Весь день сердце ее сжималось от ужаса — она знала, что страшный час скоро настанет. Обещания баба не могли спасти Зиту от борделя.
— Пошли, — сказала Сумира и взяла Ахалью за руку. — Ты нужна для клиента. Тебе не следует выглядеть такой грустной.
«Значит, сегодня меня тоже продадут», — подумала Ахалья. Ей вдруг стало холодно.
Она опять облачилась в свой прекрасный наряд, призванный соблазнять и завлекать, и вслед за Сумирой спустилась по лестнице. По дороге она пыталась как-то подготовить себя к тому, что сейчас ее коснутся руки незнакомого мужчины. Лишь одна вешья, самая старшая и самая некрасивая, стояла в коридоре. Она проводила Ахалью взглядом. Большая часть комнат для утех была занята. Ахалья замирала возле каждой двери, стараясь среди привычных похотливых звуков расслышать голос Зиты. Руки ее невольно сжимались в кулаки. Как они могут делать с ней такое? Ведь она совсем еще ребенок!
Мужчина, сидевший на диване в холле, был молод и бородат. Сухир встал возле противоположной стены и повернул выключатель. Как всегда, яркий свет ослепил Ахалью.
— Настоящее чудо. — Мужчина встал и подошел к ней. — Сухир, у тебя всегда есть чем удивить.
— Она твоя за десять тысяч.
— Так дорого, друг мой? Сколько раз она была с мужчиной?
— Только два раза. Она еще совсем свежая.
«Значит, Прасад сохранил все в секрете, — мрачно подумала Ахалья. — Сухир понятия не имеет, что его сын спал со мной каждую ночь на протяжении всей недели».
Мужчина обошел Ахалью кругом и снова остановился перед ней. Она старалась не смотреть ему в глаза.
— Беру, — наконец заявил он. — Но я хочу пойти в верхнюю комнату. Она удобнее.
— Конечно, — согласился Сухир. Он взглянул на Сумиру, и она неслышно выскользнула из комнаты.
Мужчина передал владельцу борделя пачку рупий и взял Ахалью за руку.
— Пойдем, принцесса, — шепнул он.
Ахалья вздрогнула и молча последовала за ним. Все двери в коридоре, кроме одной, были закрыты. Никаких следов Зиты не было.
Когда они вошли в комнату на чердаке, Сумира как раз поправляла простыни. Она взбила подушки и отошла от кровати. Сухир пожелал бородатому приятно провести время и закрыл дверь снаружи.
Мужчина жестом показал Ахалье, чтобы она села на кровать, и достал мобильный телефон.
— Минутку, — сказал он и нажал на кнопку. Потом поднес телефон к уху, немного послушал и нажал отбой. — Никого нет дома.
Ахалья присела на постель и уставилась на простыню. Сейчас он расстегнет штаны и погладит ее по лицу, как Шанкар. А потом скажет, чтобы она раздевалась. Но бородатый повел себя по-другому.
— Как тебя зовут? — ласково спросил он.
Вопрос пронзил Ахалью как нож. Ее имя. Дар отца. Оно означало «отсутствие несовершенства». Ее тезка была идеалом женской красоты, целомудренной женой великого мудреца, которую соблазнил бог Индра; муж проклял ее за неверность. Сходство между ее судьбой и судьбой Ахальи из Рамаяны было очевидным, но имелось одно существенное различие: обращенная в камень Ахалья в конце концов оказалась спасена.
— Меня зовут Дипак, — сказал он.
Ахалья снова промолчала.
— Я не причиню тебе вреда.
Он спокойно сидел рядом, не пытаясь даже дотронуться до нее. Ахалья, не выдержав, удивленно взглянула на него. Мужчина вел себя странно.
Через несколько секунд снизу донесся странный шум — визги, тяжелый топот и встревоженные голоса мужчин. Ахалья услышала, как Сумира раздает приказания. Кто-то взбежал вверх по лестнице. Дипак быстро встал, подскочил к двери и подпер ее спиной. В ту же секунду ручка повернулась. Когда дверь не поддалась, мужчина снаружи — Ахалье показалось, что это Прасад, — выругался и бросился на нее, пытаясь выбить.
Лицо Дипака исказилось от усилия, но дверь он удержал.
Стоя рядом с Грийером возле дома напротив, Томас видел, как констебли ворвались в бордель. Инспектор Кхан застегнул наручники на Сухире — тот даже не сопротивлялся — и вместе с тремя людьми побежал вверх по лестнице. Усадив Сухира в фургон, остальные полицейские и двое понятых тоже вошли внутрь, чтобы записать имена и показания свидетелей.
Грийер и Дев перебросились парой слов с агентами CASE и велели Рашиду и Рохиту осмотреть близлежащие переулки на случай, если в борделе действительно есть запасной выход. Агенты разделились и смешались с толпой.
Движение на улице практически застопорилось — таксисты и прохожие глазели на захват. Сутенеры и владельцы других борделей держались в стороне, оценивая масштаб опасности. Постепенно в толпе зевак зазвучал недовольный ропот. Многие подозрительно посматривали на Томаса и Грийера. Взгляды становились все более враждебными. Толпа будто сдвинулась; назревал конфликт.
Дев посмотрел на Грийера.
— Нам лучше убраться отсюда, пока все не переросло в потасовку.
Грийер кивнул и сделал знак Томасу следовать за ним: Все направились в здание борделя, Анита замыкала шествие.
В холле было полно людей — полицейские, девушки, клиенты, понятые и Прасад, выкрикивавший ругательства. Увидев американцев, он совсем вышел из себя. Растолкав всех, протиснулся к Грийеру. Его одежда пахла табаком и дешевым одеколоном.
— Bhenchod! — крикнул он и выплюнул сок бетеля прямо Джеффу на рубашку.
Грийер сделал шаг назад. Один из констеблей тут же надел на Прасада наручники и силой усадил его на диван в углу комнаты.
Томас взглянул на него и покачал головой.
— Что такое? — спросил Грийер.
— Я его узнаю. Это его мы видели тогда на улице, когда проезжали мимо. Помните, пару дней назад.
— Вы правы, — согласился Грийер. — Это он. Какое интересное совпадение.
Вместе с Девом они прошли в коридор, куда выходили двери комнат. Инспектор Кхан снимал показания с одной из самых молодых вешья.
— Вы не видели Дипака? — спросил Дев.
Кхан покачал головой.
— Наверное, он где-то наверху. У меня не было времени, чтобы искать проход к лестнице.
— Может, мы поищем? — предложил Дев.
— На здоровье, — разрешил Кхан и снова повернулся к испуганной девушке.
— Я позову понятых, — сказал Грийер и посмотрел на Томаса. — Это очень важно. Ключевой момент. Если мы не сделаем все строго по правилам, Сухир уже завтра выйдет на свободу и снова займется своим бизнесом.
Он вернулся вместе с Мирой. Вслед за Девом они двинулись вперед по коридору, открывая каждую дверь. Все они были одинаковыми; вряд ли какая-либо из них могла вести в тайную комнату. В конце коридора стоял книжный шкаф. Дев попробовал его сдвинуть, но безуспешно. Грийер тоже подошел и ощупал правую стенку шкафа. Дев попробовал левую стенку и обнаружил странную неровность на гладкой деревянной поверхности. Он нажал на нее пальцами и услышал легкий щелчок.
— Есть! — воскликнул он.
Кхан присоединился к ним как раз в тот момент, когда Дев оттолкнул шкаф в сторону. Они заглянули в темный лестничный пролет. Откуда-то доносился приглушенный мужской голос. Дев стал подниматься по лестнице; Мира, Грийер и Томас последовали за ним.
Вверху лестницы находилась еще одна дверь. Дев постучал.
— Дипак? — позвал он.
Дипак отпустил дверь и посмотрел на Ахалью, неподвижно сидевшую на кровати.
— А вот и мои друзья, — сказал он. — Скоро ты будешь свободна.
В комнату вошли сразу несколько человек; некоторые из них были в форме, некоторые в обычной одежде. Ахалья, все еще не понимая, в чем дело, уставилась на них. Какая-то женщина-индианка присела рядом с ней, сообщила, что ее зовут Анита, и сказала, что будет с ней рядом до тех пор, пока ее не отвезут в безопасное место. Ахалья снова посмотрела на одетых в форму полицейских. В первый раз с тех пор, как Сухир увел Зиту, в душе ее затеплилась слабая надежда, что все будет хорошо.
Один из офицеров подошел к Дипаку и сказал ему что-то на незнакомом языке. Дипак покачал головой. Полицейский повернулся к Ахалье и на том же языке обратился к ней. Она непонимающе посмотрела на него, и он перешел на хинди:
— Я инспектор Кхан из полиции Нагпады. Мы получили информацию, что в этом публичном доме находятся две несовершеннолетние девочки. Где вторая?
Ахалья подумала, что полицейские, наверное, что-то перепутали.
— Вторая — это Зита, моя сестра, — сказала девушка. — Она внизу.
Кхан подошел к двери и что-то крикнул. Через пару секунд появился еще один полицейский. Они о чем-то переговорили, и инспектор снова обернулся к Ахалье:
— Внизу пятнадцать девушек, но среди них нет ни одной по имени Зита.
У Ахальи затряслись руки. Несколько секунд она молча смотрела на Кхана, пытаясь осознать смысл его слов, потом резко встала и выбежала из комнаты. Инспектор удивился настолько, что даже не сделал попытки ее остановить. Ахалья сбежала вниз по лестнице и бросилась осматривать комнаты для сексуальных утех, теперь пустые. Зиты нигде не было.
Она кинулась в холл, распихивая людей, обводя лица полубезумным взглядом. Все вешья стайкой сидели в дальнем углу, но Зиты не было и там. Сумира стояла в стороне с отсутствующим видом. Ахалья подбежала к ней.
— Где Зита? — крикнула она. — Что вы с ней сделали?
Сумира посмотрела куда-то поверх ее головы, потом перевела взгляд на Ахалью.
— Ее нет, — просто сказала она. — Она ушла.
Ахалья замотала головой:
— Неправда! Час назад за ней пришел Сухир. Он отвел ее к клиенту.
Сумира молча уставилась в пол.
Неописуемый ужас овладел Ахальей. Она упала на колени и принялась раскачиваться из стороны в сторону. Слезы ручьем хлынули у нее из глаз. Рыдая и размазывая их по лицу, она ухватилась за край сари Сумиры.
— Где Зита? — взмолилась она. Сумира по-прежнему молчала. — Как вы могли? Неужели у вас нет сердца?
Сумира осторожно отцепила ее пальцы от своей одежды, опустилась на пол рядом и заглянула Ахалье в глаза.
— Так происходит в Каматипуре, — тихо сказала она.