телефону сообщили об этом на "Цесаревич" и просили разрешения открыть огонь, то из штаба командующего был получен ответ, что… "адмирал спит, и его будить они не будут"…
Перед сдачей П.-Артура матросы и младшие морские офицеры сражались на сухопутных позициях, и все о них отзывались с большой похвалой; адмиралы же сидели на берегу в блиндажах; суда стояли в бассейне, как бы приготовленные к расстрелу их неприятелем; уголь у них был, много его было… Адмиралы в крепости никому подчинены не были; их начальство (Скрыдлов) сидело за 1000 миль от Артура; на совете адмиралов еще 6 дек. 1904 г. был подписан ими протокол, что флот из Артура не выйдет…
За три дня до сдачи П.-Артура в военном совете из всех генералов, адмиралов и начальников отдельных частей было выяснено, что крепость имеет еще в своем распоряжении[38]:
7.000 крупных снарядов (по 100 штук на каждое орудие),
70.000 мелких снарядов противоштурмовых (полуторадюймовых и трехдюймовых),
провизии — на месяц (60.000 пуд. муки, около 3000 лошадей и проч.),
более 11.000 штыков, причем больных и раненых около 13.000 человек, из которых около половины было цынготных.
А в день собрания этого военного совета генерал Стессель послал Государю телеграмму, что крепость находится в критическом положении и более пяти дней не продержится.
Послав эту телеграмму, генерал Стессель единолично решил сдать П.-Артур Японцам, не предупредив об этом начальников отдельных частей. О сдаче крепости никто еще тогда и не думал, к ней не готовились, и самое известие о сдаче застало всех врасплох. Начали рвать броненосцы, но… мины не взрывались[39]: проводники, долго лежавшие в воде, испортились; а их считали исправными. В таких случаях пробовали рвать суда снаружи, пуская в них метательные мины, но и эта работа вышла неудачной. Поэтому-то впоследствии Японцы так легко и справились с подъемом из воды большинства наших судов в П.-Артуре, полузатопленных перед сдачей. Еще неудачнее обстояло дело на береговых батареях и в фортах. Там и на другой день совсем еще ничего не знали о совершившейся сдаче крепости. Об этом узнали там в одно время с получением приказа генерала Стесселя о том, что "виновные в уничтожении боевого материала будут преданы суду"… Поэтому все приморские батареи были сданы неприятелю с неповрежденными установками пушек[40]. Ещё прискорбнее был самый финал сдачи. В комиссию для выработки условий капитуляции крепости были посланы с нашей стороны такие лица, большинство которых было незнакомо с японским языком и поголовно все не знакомы с международным правом: без возражений наша комиссия приняла все то, что ей было предложено с японской стороны в ущерб нашим интересам и вопреки постановлениям Гаагской конференции. Солдатское имущество, принадлежавшее по праву военнопленным, благодаря неумелым действиям этой комиссии, досталось Японцам почти целиком; а наши нижние чины, доблестные защитники П.-Артура, были выпущены из крепости только с ручным багажом… Пока их водворили в Японию, прошло от 2 до 3 недель. Изнуренные и наголодавшиеся в крепости по чужой вине, они продолжали страдать и тут, лишенные защиты от холодных ночных ветров: у морского экипажа походных палаток не было; но их не оказалось и у сухопутного войска…
Давно уже призрак войны на Д. Востоке носился в воздухе, a у нас еще совсем не было достаточного комплекта настоящего боевого флота, отвечавшего современным требованиям. До войны с Японией, еще лет за восемь, наше морское министерство выработало успокоительный план постепенного усиления флота с таким расчетом (на бумаге), чтобы наш флот по числу боевых судов всегда был сильнее японского в водах Дальнего Востока. Этот впоследствии забытый нами план состоял в своевременной постройке и затем в своевременной[41] отправке туда известного числа броненосцев, крейсеров и миноносцев в зависимости от числа изготовляемых японских военных судов. Но хитрый и деятельный противник наш, везде и все зорко высматривавший, все вовремя выслеживавший, знавший все наши приказы, все наши промахи и недочеты, заставил нас выступить на бой задолго до окончательного выполнения нами "предначертанной строительной программы".
И нам пришлось выступить на бой решительно во всех отношениях неподготовленными…
В день объявления войны мы заказывали док для П.-Артура, a первые работы по укреплению Владивостока с суши были начаты уже во время разгара войны и были выполнены дорогим, непроизводительным способом…
Цусимская катастрофа — это одна из последних картин последнего акта трагедии, — борьбы — не на жизнь, а на смерть, — борьбы, к которой одна из борющихся сторон относилась все время свысока, несерьезно, — и до начала борьбы, и во время ее.
В Высочайшем рескрипте, пожалованном г-ну министру иностранных дел графу Муравьеву, 1 января 1900 г., упоминалось, что он способствовал "осуществлению заветного стремления России — иметь на Крайнем Востоке свободный доступ к открытому, незамерзающему морю", и указывалось на то, что уступка в наше пользование Квантунского полуострова с портами Артур и Дальний "отвечает насущным потребностям России, как великой морской державы, и создает в Тихом океане новый центр для торгово-промышленных предприятий всего мира"…
В соответствии с этим в период 1898–1904 гг. из свободной наличности государственного казначейства было отпущено девяносто миллионов рублей главным образом для усиления нашего Тихо-Океанского флота, независимо от увеличения размера ассигнований на обыкновенные расходы морского ведомства[42].
И действительно, состав нашей тихоокеанской эскадры в П.-Артуре и Владивостоке перед войной все время увеличивался боевыми единицами, но "из кораблей, стоивших многие миллионы каждый, мы умудрились там сделать только гостинницы[43] для приезжавших на цензовые гастроли адмиралов, штаб-офицеров и обер-офицеров"… А затем, к началу войны, у нас оказались налицо вороха исписанной бумаги с надписями "дело" о том и том, а самое дело было или кое-как выполнено, — только "для видимости", или запоздало исполнением, или же и вовсе не сделано, хотя и "проведено" через все стадии рукописной отчетности и фиктивного контроля; так было, напр., во Владивостоке, где… "пропал док", могущий, по доставленным в министерство сведениям о его законченной постройке якобы вмещать в себе суда до 12.000 тонн водоизмещения, а на самом деле вовсе не оказавшийся в наличности ("Рус. Бог.", 1905 года, № 9), когда надо было ввести в него для починки поврежденный Японцами наш крейсер.
Это последнее сообщение не было опровергнуто. Нельзя думать, чтобы оно прошло незамеченным, так как в журнале "Рус. Бог." оно вошло в состав обширной сенсационной заметки, в которой со всеми подробностями и цифровыми данными был обрисован целый ряд колоссальнейших хищений, происшедших в России до войны и во время войны в ведомствах морском, военном, интендантском, путей сообщения и др. Это были поистине образцовые примеры хищений, умело проведенных опытными в этом деле людьми, которые благополучно здравствуют и поныне.
Броненосцы "Суворов", "Бородино", "Александр ІІІ-й" и "Орел", должны были быть в Тихом океане еще в 1903 г. как это предполагалось при их закладке[44], а они не были готовы к отплытию из Балтийского моря даже и в середине 1904 года, несмотря на всю спешку при окончании работ в этом году. А если бы делать приемку как следует, "Бородино" с его неудовлетворительными машинами не могло бы пойти и в 1904 году.
При составлении нашей строительной программы, в одной части ее мы "прозевали[45] переворот, совершившийся на западе в сторону усиления брони, и жили все еще тем самым, что в культурных странах считалось необходимым делать лет двадцать тому назад: все европейские государства, Соединевные Штаты Америки и Япония давно уже строили крейсера, исключительно большие и броненосные, а мы, — только одни мы строили в это время почти исключительно крейсера небронированные и среднего водоизмещения"… Перед самой войной число броненосцев у России и Японии было почти одно и то же (семь и шесть соответственно), но число бронированных крейсеров было много выше на стороне Японии; у нее их было восемь, a у нас только два — "Баян" и "Громобой"; a вся остальная масса (девять новых крейсеров[46]) была выстроена у нас небронированной; и все, что доканчивалось работой в последние годы перед войной (еще шесть новых крейсеров[47]), тоже не было у нас бронировано. Японские бронированные крейсера вошли с состав неприятельского боевого ядра, а наши новые, дорогие[48] крейсера несли в бою сторожевую службу при транспортах и с трудом отбивались от легких японских крейсеров.
При выполнении нашей показной строительной программы мы возлагали надежду и уверенность главным образом на свои внутренние силы и средства; но у нас никогда не было единства плана в выполнении технических работ, никогда не было свободной критики плохо осуществленного, не было и плана таких критических исследований, не было и последовательного совершенствования конструкций; вследствие этого после хорошо выработанных и удачных конструкций мы потом начинали снова осуществлять плохие, считаясь с какими-нибудь совершенно побочными для дела соображениями и капризами… Словом, у нас не было ни настоящего дела, ни ответственного, работающего хозяина в деле. Хозяйничали многие, а никакой серьезной ответственности ни перед кем они у нас никогда не несли…