Путь королей — страница 7 из 15

Озаряющие буриДАЛИНАР · КАЛАДИН · АДОЛИН

Основная карта Расколотых равнин. В восточной части можно без труда заметить Башню, самое большое плато в округе. Военные лагеря видны на западе.

Глифпары и номера плато устранены ради сохранения читабельности этой маленькой репродукции оригинала, находящегося в Галерее карт его величества Элокара.

12Единство

Надеюсь, старый друг, это послание застанет тебя в добром здравии. Впрочем, поскольку ты теперь в каком-то смысле бессмертен, рискну предположить, что хорошее здоровье стало для тебя чем-то само собой разумеющимся.

— Сегодня, — объявил ехавший верхом король Элокар, обозревая ярко-голубое небо, — отличный день, чтобы убить бога. Что вы на это скажете?

— Несомненно, ваше величество, — первым спокойно ответил Садеас, с понимающей улыбкой. — Утверждают, богам стоит остерегаться алетийской знати. По крайней мере, большинства из нас.

Адолин крепче стиснул вожжи; его охватывало волнение каждый раз, когда говорил великий князь Садеас.

— Нам действительно нужно быть в первых рядах? — прошептал Ренарин.

— Я хочу послушать, — негромко пояснил Адолин.

Они с братом ехали почти во главе колонны, вблизи от короля и его великих князей. Позади вилась блестящая процессия: тысяча солдат в синих мундирах семьи Холин, десятки слуг и даже женщины в паланкинах, чтобы вести хронику охоты. Адолин потянулся за флягой и глянул на них.

Юноша облачился в осколочный доспех, и брать флягу приходилось осторожно, чтобы не раздавить. В броне мышцы реагировали быстрее и сильнее; чтобы к ней привыкнуть, требовалась практика. Адолин по-прежнему иной раз попадал впросак, хотя этот наряд — унаследованный по материнской линии — носил с шестнадцатилетия. То есть вот уже целых семь лет.

Он повернулся и сделал большой глоток тепловатой воды. Садеас ехал слева от короля; справа от Элокара возвышалась крепкая фигура в доспехе — Далинар, отец Адолина. Вама, третий из участвовавших в охоте великих князей, не владел осколочным вооружением.

Король блистал в своем золотом осколочном доспехе, — разумеется, доспех любому человеку мог придать царственный облик. Садеас и тот выглядел впечатляюще в красной броне, хотя его толстые и румяные щеки ослабляли эффект. Садеас и король гордились доспехами. И… ну да, Адолин тоже гордился. Свой он велел покрасить в синий цвет и приварить к шлему и наплечникам несколько украшений, чтобы казаться еще более грозным. Разве можно избежать позерства, надевая нечто столь грандиозное, как осколочный доспех?

Адолин сделал еще глоток, прислушиваясь к тому, как король описывает свое возбуждение от предстоящей охоты. Только один рыцарь во всей процессии — и, в общем-то, только один носитель осколочных лат во всех десяти армиях — был в доспехе, на котором отсутствовали краска и узоры. Далинар Холин. Отец Адолина предпочитал носить свою защиту в ее естественном сланцево-сером цвете.

Мрачный Далинар ехал рядом с королем. Шлем великого князя был привязан к седлу, оставляя открытым квадратное лицо и короткие черные волосы, побелевшие на висках. Мало кто из женщин назвал бы Далинара Холина красавцем; неправильной формы нос, прочие черты — скорее грубые, нежели изящные. У отца Адолина было лицо воина.

Далинар Холин ехал верхом на массивном черном ришадиуме, одном из самых громадных коней, каких Адолину когда-либо доводилось видеть. В то время как король и Садеас в своих доспехах выглядели царственно, Далинар каким-то образом умудрялся казаться солдатом. Для него доспех был не украшением, а инструментом. Он как будто никогда не удивлялся силе и скорости, которые даровали эти латы. Создавалось впечатление, что для Далинара Холина носить свой осколочный доспех вполне естественно, а вот оказаться без него — ненормально. Возможно, именно из-за этого он и заработал репутацию одного из величайших воинов и полководцев всех времен.

Адолин вдруг от всей души пожелал, чтобы его отец приложил хоть немного усилий для поддержания этой репутации. Подметив отрешенное лицо Далинара и тревогу во взгляде, юноша подумал: «Он опять размышляет о своих видениях».

— Прошлой ночью все повторилось, — тихо сказал он Ренарину. — Во время Великой бури.

— Знаю, — спокойно произнес тот.

Младший брат Адолина всегда медлил, прежде чем ответить, будто мысленно проговаривал слова. Некоторые знакомые женщины говорили, что Ренарин ведет себя так, словно препарирует их в уме. Дамы вздрагивали, когда заходила о нем речь, хотя сам Адолин никогда не испытывал неловкости в присутствии брата.

— Что они значат, по-твоему? — спросил Адолин очень тихо, чтобы только Ренарин мог его услышать. — Эти отцовские… приступы?

— Не знаю.

— Ренарин, мы больше не можем притворяться, что ничего не происходит. Солдаты уже болтают. Слухи расходятся по всем десяти армиям!

Далинар Холин сходил с ума. Как только начиналась Великая буря, он падал на пол и принимался биться в конвульсиях. Потом бредил, нес какую-то тарабарщину. Часто вставал, сверкая безумными синими глазами, и как будто дрался с кем-то невидимым на мечах или врукопашную. Адолину приходилось его держать, чтобы он не поранился сам или не поранил кого-то.

— Это галлюцинации, — сказал Адолин. — Так, по крайней мере, отец сам считает.

Их дед страдал от навязчивых видений. Постарев, он вообразил, что снова оказался на войне. Неужели с Далинаром происходит то же самое? Он переживает заново битвы своей юности, те дни, когда заработал свою славу? Или снова и снова видит ту ужасную ночь, когда его брат погиб от руки Убийцы в Белом? И почему с началом этих приступов он так часто говорит о Сияющих рыцарях?

Адолину от всего этого становилось не по себе. Далинар был Черным Шипом, военным гением и живой легендой. Они с братом воссоздали Алеткар, погрязший в многовековых сварах, которые устраивали воинственные великие князья. Он победил в бесчисленных дуэлях, выиграл десятки сражений. Целое королевство считалось с ним. И теперь это…

Что должен сделать Адолин как сын, если его возлюбленный отец — величайший из живущих — начал терять разум?

Садеас рассказывал о недавней победе. Прошло уже два дня, как он выиграл еще одно светсердце, но король, похоже, только сейчас об этом узнал. Адолин напрягся, слушая хвастливые речи.

— Надо бы нам сдвинуться назад, — проговорил Ренарин.

— Мы достаточно высокого положения, чтобы оставаться здесь, — возразил старший брат.

— Мне не нравится, каким ты становишься, когда Садеас близко. «Ренарин, нельзя спускать с него глаз, — подумал Адолин. — Он знает, что отец слабеет. И попытается нанести удар». Юноша ничего не сказал и вынудил себя улыбнуться. Ради Ренарина следует попытаться выглядеть спокойным и уверенным. В общем-то, это нетрудно. Адолин бы с радостью проводил день за днем, сражаясь на дуэлях, в праздности или ухаживая за очередной симпатичной девушкой. Увы, сейчас жизнь стала скупа на простые удовольствия.

— …в последнее время просто образец храбрости, — говорил король. — Садеас, ты прекрасно справляешься с захватом светсердец. Это похвально.

— Благодарю, ваше величество. Хотя, должен признаться, соревнование уже не так захватывает, поскольку кое-кого оно, похоже, вообще не интересует. Думаю, даже лучшие мечи в конечном счете теряют остроту.

Далинар, который в прошлом не преминул бы ответить на завуалированное оскорбление, промолчал. Адолин стиснул зубы. Со стороны Садеаса было вопиющим бесстыдством подвергать Далинара нападкам в его нынешнем состоянии. Возможно, стоит бросить напыщенному подонку вызов. Великих князей не принято вызывать на дуэль — подобный шаг сулил большую бурю. Но возможно, он готов. Возможно…

— Адолин… — предостерег Ренарин.

Адолин глянул на брата и понял, что поднял руку словно для призыва клинка. Он переложил вожжи в эту руку и подумал: «Забери тебя буря, Садеас. Оставил бы ты моего отца в покое».

— Почему бы нам не поговорить об охоте? — спросил Ренарин. Младший Холин носил очки, в седле держался, как всегда, безупречно, выпрямив спину, словно образец благопристойности и церемонности. — Ты совсем не волнуешься?

— Фи! — отозвался Адолин. — Я никогда не понимал, что такого люди находят в охоте. Какая разница, насколько зверь велик, — в конечном счете это ведь просто бойня.

А вот дуэли — совершенно другое дело. Ощущать в руке осколочный клинок, противостоять кому-то умелому, опытному и внимательному… Мужчина против мужчины, сила против силы, разум против разума. Погоня за тупым чудовищем не шла ни в какое сравнение с этим.

— Может, тебе бы стоило все-таки пригласить Йаналу, — сказал Ренарин.

— Она бы не поехала. Только не после… ну, ты в курсе. Вчера из-за Риллы мне пришлось уйти.

— Ты и впрямь вел себя с ней не очень-то умно, — неодобрительно заметил Ренарин.

Адолин пробормотал что-то уклончивое. Он не виноват в том, что отношения так часто заканчивались громким скандалом. Хотя в данном случае доля его вины была. Но обычно происходило иначе. Тут просто так совпало.

Король начал на что-то жаловаться. Братья отстали и ничего не услышали.

— Давай догоним, — предложил Адолин, подстегивая своего скакуна.

Ренарин закатил глаза, но последовал за братом.

«Объедини их», — прошептал голос в голове Далинара.

Он никак не мог отделаться от этих слов. Они поглотили его, пока Храбрец рысью шел по скалистому, усеянному валунами плато, одному из многих на Расколотых равнинах.

— Разве мы не должны были уже добраться? — спросил король.

— Ваше величество, мы примерно в двух-трех плато от места охоты, — сказал Далинар, размышляя о своем. — Думаю, если все пойдет согласно планам, будем там через час. Если бы мы могли забраться на возвышенность, то, возможно, увидели бы шатер…

— Возвышенность? Вон та скала впереди подойдет?

— Думаю, да. — Далинар изучал скалу, похожую на высокую башню. — Можно послать разведчиков, пусть проверят.

— Разведчиков? Вот еще. Дядя, мне надо размяться. Ставлю пять полных броумов, что окажусь на вершине быстрее тебя. — И король умчался галопом под грохот копыт, бросив потрясенную компанию светлоглазых, секретарей и гвардейцев.

— Буря! — выругался Далинар и пришпорил коня. — Адолин, прими командование! Проверьте следующее плато на всякий случай.

Сын, до сих пор тащившийся позади, резко кивнул. Далинар галопом поскакал следом за королем, фигурой в золотых латах и длинном синем плаще. Копыта громко стучали по камню, мимо проносились скалы. Впереди на краю плато круто вздымалась скала, похожая на шпиль. Такие на Расколотых равнинах встречались постоянно.

«Мальчишка, забери тебя буря…»

Далинар все еще думал об Элокаре как о мальчике, хотя королю пошел двадцать седьмой год. Но иногда он вел себя по-детски. Разве так трудно предупредить, прежде чем устроить очередной трюк?

И все же, мчась вперед, Далинар вынужден был признать, что ощущение свободной погони — без шлема, подставив лицо ветру, — ему нравится. Сердце забилось чаще, и он простил порыв, ставший причиной этой гонки. На миг он даже позволил себе забыть все тревоги и даже слова, что эхом звучали в голове.

Королю захотелось гонки? Что ж, Далинар ее устроит.

Он обогнал короля. Жеребец Элокара был породистым, но он не мог сравниться с Храбрецом, чистокровным ришадиумом, на две ладони выше и намного сильнее обычных коней. Эти животные сами выбирали своих седоков, и только десятку людей во всех военных лагерях так повезло. Далинар был одним из них, Адолин — другим.

Через несколько секунд Далинар оказался у основания скалы. Он на ходу выпрыгнул из седла. Удар был жестким, но осколочный доспех его смягчил, и камень под металлическими ботинками великого князя обратился в крошку. Тот, кто ни разу в жизни не надевал осколочных лат, — в особенности тот, кто привык к их несовершенным подобиям, обычному доспеху и кольчуге, — ни за что бы не понял этого ощущения. Осколочный доспех был не простым оружием, а чем-то намного большим.

Далинар побежал к основанию скалы, а Элокар галопом несся позади. Великий князь прыгнул — доспех подбросил его футов на восемь — и схватился за каменный выступ. Поднатужившись, подтянулся; доспех даровал ему силу нескольких человек. Внутри его проснулся состязательный азарт — далеко не такой отчетливый, как азарт битвы, но вполне достойная замена.

Внизу заскрежетал камень. Элокар тоже начал подниматься. Далинар на него не смотрел. Он не сводил глаз с маленькой естественной платформы на вершине сорокафутовой скалы и шарил закованными в сталь пальцами в поисках очередной опоры. Древняя броня совершенно не препятствовала чувствительности пальцев, — казалось, он был не в латных, а тонких кожаных перчатках.

Справа что-то заскрежетало и раздались тихие ругательства. Элокар выбрал другой путь в надежде обогнать Далинара, но оказался в той части скалы, где не за что было ухватиться. Его продвижение застопорилось.

Золотой осколочный доспех короля заблестел, когда он посмотрел на дядю. Элокар стиснул зубы и мощным рывком подбросил себя вверх, к уступу.

«Глупый мальчишка», — подумал Далинар, глядя, как король словно завис в воздухе на миг, а потом схватился за выступающий камень. Затем Элокар подтянулся и продолжил взбираться.

Великий князь двигался яростно, камни скрежетали под его металлическими пальцами, осколки так и сыпались. Ветер развевал его плащ. Далинар поднимался, напрягался и вынуждал себя продвигаться дальше, держась чуть впереди короля. До вершины оставалось несколько футов. Азарт пел внутри. Он потянулся к цели, готовый победить. Проиграть нельзя. Необходимо…

«Объедини их».

Он замешкался, сам не понимая почему, и позволил племяннику себя обогнать.

Элокар с трудом поднялся на ноги на вершине скалы и триумфально рассмеялся. Он повернулся к Далинару и протянул руку:

— Буря и ветер, дядя, ты вынудил меня попотеть! Я уж было решил, что мне за тобой не угнаться.

Триумф и радость на лице Элокара заставили Далинара улыбнуться. Молодому человеку сейчас нужны победы. Даже от маленьких завоеваний есть прок. Спрены славы — крошечные золотые полупрозрачные пузырьки света — один за другим начали появляться вокруг него, привлеченные ощущением успеха. Великий князь похвалил себя за медлительность. Племянник втянул его на платформу. На вершине естественной башни как раз хватало места для двоих.

Тяжело дыша, Далинар похлопал короля по спине — металл звякнул о металл.

— Ваше величество, и впрямь хорошее соревнование получилось. И вы сыграли отлично.

Король просиял. Его золотой осколочный доспех блистал в свете полуденного солнца; забрало было поднято, открывая светло-желтые глаза, прямой нос и чисто выбритое лицо, которое могло считаться даже слишком красивым — с полными губами, широким лбом и волевой челюстью. Гавилар выглядел так же — до того, как обзавелся сломанным носом и ужасным шрамом на подбородке.

Внизу показались солдаты из Кобальтовой гвардии и несколько адъютантов Элокара, включая Садеаса. Его латы светились красным, однако он не был полным рыцарем Осколков — владел лишь доспехом, но не мечом.

Далинар поднял взгляд. С такой высоты можно было увидеть бо́льшую часть Расколотых равнин, и его охватило до странности знакомое чувство. Ему показалось, что он уже стоял так высоко, рассматривая странный ландшафт.

Миг спустя это ощущение исчезло.

— Вон там. — Элокар указал рукой в золотой перчатке. — Я вижу наш конечный пункт.

Далинар прикрыл рукой глаза от солнца и разглядел в трех плато от них большой шатер под флагом короля. Туда вели широкие постоянные мосты; они находились относительно близко к алетийской части Расколотых равнин, на плато, которые сторожил сам Далинар. Это он должен был охотиться на обитавшего здесь ущельного демона и предъявить права на драгоценность в сердце твари.

— Дядя, и опять ты был прав, — сказал Элокар.

— Постараюсь, чтобы это вошло в привычку.

— Полагаю, я не должен тебя винить. Хотя могу снова и снова побеждать тебя в гонке.

Далинар улыбнулся:

— Я словно помолодел — вспомнил те дни, когда гонялся за твоим отцом из-за какой-нибудь ерунды.

Губы Элокара сжались в тонкую нитку, и спрены славы исчезли. Упоминания о Гавиларе портили ему настроение; он подозревал, что сравнения с прежним королем нелестны. К несчастью, нередко так оно и было.

Далинар поспешно продолжил:

— Мы, должно быть, выглядели как десять дурней, когда вот так сорвались с места. Лучше бы вы предупреждали меня заранее, чтобы личная гвардия успела отреагировать. Мы все-таки на войне.

— Фи! Ты слишком много волнуешься. Паршенди уже несколько лет не осмеливаются так близко подходить к нашей части Равнин.

— Ну, мне показалось, что две ночи назад вы были озабочены своей безопасностью.

Элокар тяжело вздохнул:

— Дядя, сколько раз нужно объяснять? Я могу встретиться лицом к лицу с противником, держа клинок в руке. Ты должен защищать меня от того, что враги могут предпринять, когда никто не видит, когда вокруг темно и тихо.

Далинар не ответил. Тревога Элокара — скорее, тревожная одержимость — по поводу наемных убийц была сильна. Но разве можно его винить, учитывая, что случилось с его отцом?

«Брат, прости», — подумал он, как делал каждый раз, вспоминая о ночи, когда погиб Гавилар. И рядом с ним не было брата, чтобы защитить.

— Я проверил то, о чем вы меня просили. — Далинар отогнал дурные воспоминания.

— В самом деле? И что обнаружил?

— Боюсь, немногое. На вашем балконе не было следов посторонних, и ни один слуга не сообщил, что видел кого-то поблизости.

— Но кто-то следил за мной из темноты той ночью.

— Ваше величество, если и так, этот кто-то не вернулся. И не оставил следов.

Элокар выглядел недовольным, и затянувшаяся пауза в разговоре сделалась неприятной. Внизу Адолин встретился с разведчиками и готовил отряд к переходу на соседнее плато. Элокар возражал против того, чтобы Далинар брал с собой столько людей. Большинство из них на охоте не нужны — убить чудовище предстояло рыцарям, вооруженным осколочными доспехами или мечами, а не солдатам. Но Далинар предпочел обеспечить племяннику защиту. Налеты паршенди сделались не такими дерзкими за годы войны — алетийские письмоводительницы предполагали, что их количество составляет четверть от первоначального, хотя и не могли утверждать с уверенностью, — но присутствие короля вполне способно спровоцировать врагов на безрассудную атаку.

Подул ветер, и Далинар ощутил то же, что и несколько минут назад. Как будто он уже стоял на вершине скалы и смотрел на раскинувшуюся вокруг пустошь. Жуткий, потрясающий до глубины души простор…

«Вот оно, — подумал он. — Я и впрямь стоял на похожей скале. Это было…»

Это было в одном из его видений. В самом первом.

«Ты должен их объединить, — сказал ему странный гулкий голос. — Ты должен подготовиться. Обрати свой народ в крепость силы и мира, в стену, чтобы противостоять ветрам. Прекрати свары и объедини их. Грядет Буря бурь».

— Ваше величество, — начал Далинар, — я…

Он умолк, так ничего и не сказав.

Да и что он мог сказать? Что его посещают видения? Что — вопреки религии и здравому смыслу — он думает, будто эти видения насылает Всемогущий? Что он думает, будто им следует покинуть поле боя и вернуться в Алеткар?

Ну что за глупости.

— Дядя? — спросил король. — Тебе что-то нужно?

— Ничего. Давайте-ка лучше вернемся к остальным.

Адолин, сидя верхом и поджидая новых донесений разведчиков, накручивал на палец вожжи из свиной кожи. Он сумел отвлечься от отца и Садеаса и теперь предавался размышлениям о том, как бы объяснить свое расставание с Риллой, чтобы Йанала проявила к нему больше симпатии.

Йанала любила древние эпические поэмы, — может, стоит поведать о расставании в драматическом ключе? Юноша улыбнулся, подумав о ее роскошных черных волосах и лукавой улыбке. Дерзкая красавица дразнила его, хоть и знала, что он ухаживает за другой. Это тоже можно использовать. А вдруг Ренарин прав, и ему и впрямь стоило пригласить ее на охоту? Перспектива сражения с большепанцирником прельщала бы куда сильней, наблюдай за ним красивая длинноволосая девушка…

— Светлорд Адолин, поступили новые донесения разведчиков, — сообщил подбежавший Тарилар.

Мысли Адолина вернулись к насущным делам. Вместе с несколькими членами Кобальтовой гвардии он занял позицию у основания высокой скалы, на вершине которой все еще беседовали его отец и король. У Тарилара, командира разведчиков, было узкое лицо, широкая грудь и такие же плечи. С некоторых ракурсов его голова казалась маленькой по сравнению с телом, как будто ее сплющили.

— Докладывайте, — распорядился Адолин.

— Разведчики из авангарда встретились со старшим егерем и вернулись. На ближайших плато паршенди никто не видел. Роты Восемнадцать и Двадцать один на позициях, хотя еще восемь рот в пути.

Адолин кивнул:

— Пусть Двадцать первая рота вышлет нескольких верховых, чтобы они патрулировали четырнадцатое и шестнадцатое плато. И еще по двое дозорных отправьте на плато шесть и восемь.

— Шесть и восемь? Те, что позади?

— Если бы я хотел устроить засаду на охотников, — пояснил Адолин, — я бы сделал крюк и отрезал им путь к отступлению. Выполняйте.

— Да, светлорд.

Тарилар отсалютовал ему и побежал выполнять указания.

— Думаешь, что это необходимо? — спросил Ренарин, подъезжая к Адолину.

— Нет. Но отец все равно прикажет это сделать. Ты же знаешь, что он так поступит.

Наверху что-то задвигалось. Адолин поднял голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как король прыгает с вершины скалы и пролетает где-то сорок футов с развевающимся за спиной плащом. Отец стоял на краю, и Адолин мог представить себе, какие ругательства тот произносит про себя, глядя на такой безрассудный поступок. Осколочный доспех мог выдержать подобное падение, но скала довольно высокая, чтобы оно стало опасным.

Элокар приземлился с весьма громким треском, взметнув тучу каменной крошки и облако буресвета. Он сумел удержаться на ногах. Далинар спустился более безопасным путем, добравшись до выступа пониже, и лишь оттуда спрыгнул.

«В последнее время он все чаще и чаще выбирает безопасный путь, — рассеянно отметил Адолин. — И он все время находит причины передать мне командование». Все еще погруженный в раздумья, юноша пустил коня рысью прочь из тени скалы. Нужно получить донесение стражников из арьергарда — отец захочет его выслушать.

По пути он миновал компанию светлоглазых из свиты Садеаса. За королем, Садеасом и Вамой следовали вереницы прислужников, помощников и подхалимов. Глядя, как они едут, одетые в удобные шелка, в открытых спереди жакетах, в паланкинах, укрывающих от солнца, Адолин особенно остро ощутил, как сам потеет в громоздких латах. Осколочный доспех был прекрасен и наделял значительной силой, но под палящим солнцем любой пожелал бы чего-то менее тесного.

Но конечно, он не мог носить обычную одежду, как остальные. Адолину приходилось быть в мундире, даже на охоте. Военные Заповеди алети требовали этого. Какая разница, что никто уже много веков не следовал Заповедям. По крайней мере, никто, кроме Далинара Холина и, соответственно, его сыновей.

Адолин миновал пару праздных светлоглазых, Вартиана и Ломарда, лишь недавно ставших постоянными спутниками Садеаса. Они переговаривались достаточно громко, чтобы Адолин услышал. Вероятно, с умыслом.

— Опять гонится за королем. — Вартиан покачал головой. — Прям как рубигончая, которая семенит следом за пятками хозяина.

— Какой позор, — отозвался Ломард. — Как давно Далинар выигрывал светсердце? Он их получает, только когда король позволяет охотиться без соревнования.

Адолин стиснул зубы и поехал дальше. Он не мог вызывать кого-нибудь на дуэль, пока находится при исполнении или командует отрядом, — так интерпретировал Заповеди отец. Сын роптал из-за ненужных ограничений, но мнение Далинара было мнением вышестоящего офицера. Это означало, что спорить нельзя. Нужно придумать способ вызывать двух льстивых идиотов на дуэль при каких-то иных обстоятельствах. К несчастью, он не мог драться с каждым, кто задевал его отца.

Проблема в том, что они правы. Алетийские княжества сами по себе словно королевства со значительной автономией, несмотря на то что они признали Гавилара королем. Элокар унаследовал трон, и Далинар по праву вступил во владение княжеством Холин.

Тем не менее большинство великих князей лишь символически принимали верховную власть короля. Это означало, что Элокар остался без страны, которую мог бы назвать своей собственной. Временами он вел себя как правитель княжества Холин, проявляя интерес к каждодневным проблемам. Вследствие этого Далинар, хоть и должен был править самостоятельно, склонялся перед капризами Элокара и тратил силы на защиту племянника. С точки зрения окружающих, это было проявлением слабости — ведь великий князь Холин превратился в обычного телохранителя, пусть даже обладающего славной репутацией.

Раньше, когда Далинара боялись, люди и шептаться не смели о подобных вещах. А что теперь? Он все реже и реже принимал участие в вылазках на плато, и его войско отставало по числу добытых светсердец. В то время как другие сражались и побеждали, Далинар и его сыновья тратили время на бюрократию.

Адолин хотел сражаться и убивать паршенди. Какой толк следовать Военным Заповедям, если так редко удается воевать по-настоящему? «Во всем виноваты эти видения». Далинар не был слабым, и он точно не был трусом, что бы там ни болтали люди. Отец просто все время тревожился.

Капитаны арьергарда еще не прибыли, и Адолин решил отчитаться перед королем. Он рысью подъехал к Элокару — и повстречался с Садеасом, который сделал то же самое. Садеас предсказуемо нахмурился, увидев его. Великий князь гневался из-за того, что у Адолина был осколочный клинок, а у него — нет; он страстно желал получить такое оружие вот уже много лет.

Адолин посмотрел великому князю в глаза и улыбнулся. «Садеас, в любой момент, когда захочешь вызвать меня на дуэль ради клинка, я в твоем распоряжении». Адолин был готов на все, чтобы выманить этого угря в человеческом обличье на дуэльный ринг.

Когда подъехали Далинар и король, Адолин тотчас же заговорил, не дав Садеасу и рта раскрыть:

— Ваше величество, получены донесения разведчиков.

Король вздохнул:

— Опять какая-нибудь чепуха, скорее всего. Дядя, нам в самом деле требуется донесение по каждому пустяку?

— Ваше величество, мы на войне, — сказал Далинар.

Элокар страдальчески вздохнул.

«Странный ты человек, кузен», — подумал Адолин. Элокар видел убийц в каждой тени, но нередко пренебрегал угрозой со стороны паршенди. Он мог метнуться куда-нибудь, как сегодня, без личной гвардии и прыгнуть с сорокафутовой скалы. Но по ночам не спал, опасаясь, что его прикончат.

— Сын, рапортуй, — велел Далинар.

Адолин помедлил — теперь он чувствовал себя глупо из-за того, что в донесении не было особого смысла.

— Разведчики не видели признаков паршенди. Они встретили старшего егеря. Две роты обеспечивают безопасность следующего плато, и еще восьми требуется время, чтобы пересечь расщелину. Но мы уже близко.

— Да, мы видели сверху, — ответил Элокар. — Возможно, кто-то мог бы поскакать туда…

— Ваше величество, — вмешался Далинар, — если вы отправитесь вперед самостоятельно, это некоторым образом сделает бессмысленным то, что я взял с собой войско.

Элокар закатил глаза. Великий князь не поддался, выражение его лица оставалось таким же суровым, как окружающие скалы. Увидев отца крепким, не пасующим перед вызовом, Адолин с гордостью улыбнулся. Ну почему он не мог так себя вести все время? Почему столь часто отвечал молчанием на оскорбления или провокации?

— Очень хорошо, — сказал король. — Сделаем перерыв и подождем, пока все войско не перейдет через расщелину.

Королевская свита не заставила себя ждать — мужчины спешились, женщины приказали носильщикам опустить паланкины. Адолин отправился за донесением арьергарда. К моменту, когда он вернулся, Элокар уже был в центре всеобщего внимания. Слуги установили небольшой навес, чтобы устроить для него тень, а другие подавали вино, охлажденное при помощи одного из новых фабриалей, который мог делать вещи холодными.

Адолин снял шлем и вытер лоб тряпкой, вновь подумав о том, как хорошо было бы присоединиться к остальным и немного выпить. Вместо этого он спешился и принялся искать отца. Далинар стоял позади навеса, сцепив за спиной руки в латных перчатках, и смотрел на восток, в сторону Изначалья — дальнего, невидимого места, где начинались Великие бури. Рядом с ним стоял Ренарин и тоже вглядывался в даль, словно пытаясь понять, что же такого интересного там увидел отец.

Адолин положил руку брату на плечо, и Ренарин ему улыбнулся. Адолин знал, что его брат, которому уже исполнилось девятнадцать, был не таким, как все. Он носил на поясе меч, но едва ли знал, как им пользоваться. Таившаяся в крови болезнь не позволяла ему тратить на тренировки столько времени, сколько требовалось.

— Отец, — заговорил Адолин, — возможно, король прав. Может быть, нам следует поскорей отправиться дальше. Я вообще хотел бы побыстрей завершить эту охоту.

Далинар посмотрел на него:

— Когда я был в твоем возрасте, то с нетерпением ждал такой охоты. Убив большепанцирника, молодой человек мог бы похваляться этим целый год.

«Только не начинай опять», — подумал Адолин. Ну почему всех так возмущало, что он не любит охотиться?

— Отец, это же просто чулл-переросток.

— Эти «чуллы-переростки» достигают пятидесяти футов в высоту и могут сокрушить даже человека в осколочном доспехе.

— Да, и потому мы будем выманивать его часами, жарясь на палящем солнце. Если он решит показаться, мы утыкаем его стрелами, а приблизимся только после того, как он достаточно ослабеет, и до смерти изрубим осколочными клинками. Очень честная схватка.

— Это не дуэль, — заметил Далинар, — это охота. Великая традиция.

Адолин в ответ вскинул бровь.

— И да, — признал отец, — она может быть утомительной. Но король настаивал.

— Адолин, ты просто страдаешь из-за проблем с Риллой, — вмешался Ренарин. — Неделю назад ты был воодушевлен. Тебе и в самом деле стоило пригласить Йаналу.

— Йанала ненавидит охоту. Считает ее варварством.

Далинар нахмурился:

— Йанала? Какая еще Йанала?

— Дочь светлорда Люстоу, — пояснил Адолин.

— И ты за ней ухаживаешь?

— Еще нет, но прилагаю большие усилия.

— Что случилось с другой девушкой? Той низенькой, что любила серебряные ленты для волос?

— Дили? — уточнил Адолин. — Отец, мы расстались больше двух месяцев назад!

— В самом деле?

— Ну да.

Далинар потер подбородок.

— Между нею и Йаналой были еще две, отец, — заметил Адолин. — Тебе бы стоило быть повнимательней.

— Да поможет Всемогущий тому, кто попытается разобраться в твоих запутанных связях, сын.

— Рилла была последней, — сказал Ренарин.

Далинар нахмурился:

— И вы двое…

— Повздорили вчера. — Адолин кашлянул, намереваясь сменить тему. — Как бы то ни было, тебе не кажется странным, что король настоял на собственном участии в охоте?

— Не особенно. Не так уж часто сюда выбирается по-настоящему большой зверь, а мой племянник редко участвует в вылазках на плато. Он не может сражаться по-другому.

— Но ведь он повсюду видит убийц! С чего вдруг ему вздумалось отправиться на Равнины на охоту, тем самым подставляясь под удар?

Далинар посмотрел в сторону королевского навеса:

— Я знаю, что это кажется странным, сын. Но Элокар куда сложнее, чем принято считать. И переживает из-за того, что подданные видят в нем труса, поскольку он так сильно боится убийц, и ищет другие способы показать свою храбрость. Иногда это глупые способы… но Элокар не первый, которого я знаю, выходящий на битву без страха, но съеживающийся от ужаса при мысли о ножах среди теней. Напускная храбрость — признак неуверенности в себе. Король учится править. Ему нужно охотиться. Ему нужно доказать самому себе и остальным, что он по-прежнему достаточно силен, чтобы руководить воюющим королевством. Поэтому я поддержал его. Успешная охота в контролируемых обстоятельствах может улучшить его репутацию и уверенность в своих силах.

Адолин медленно закрыл рот: слова отца зарубили его возражения на корню. Странное дело — теперь, после объяснений, действия короля казались вполне осмысленными. Адолин посмотрел на отца. «Как могут они шептаться, что он трус? Разве не видят его мудрость?»

— Да, — проговорил Далинар, и его взгляд сделался отрешенным. — Твой кузен куда лучше, чем думают многие, и куда более сильный король. По крайней мере, он может им быть. Мне лишь надо придумать, как убедить его покинуть Расколотые равнины.

Адолин обомлел:

— Что?!

— Я сначала не понимал, — продолжил Далинар. — Объединить их. Я должен объединить их. Но разве они уже не объединены? Мы сражаемся вместе здесь, на Расколотых равнинах. У нас общий враг — паршенди. Я начинаю понимать, что мы объединились лишь на словах. Великие князья не жалеют пустых слов для Элокара, но эта война — это противостояние — для них игра. Соревнование друг с другом. Здесь мы их не объединим. Нам надо вернуться в Алеткар и обеспечить безопасность родной страны, научиться трудиться бок о бок, как единый народ. Расколотые равнины нас разделяют. Все слишком сильно переживают из-за возможности заполучить богатство и славу.

— Отец, богатство и слава — сама суть существования народа алети! — возразил Адолин. Неужели ему это не померещилось? — А как быть с Договором Отмщения? Великие князья поклялись свершить возмездие и наказать паршенди!

— И мы попытались исполнить клятву. — Далинар посмотрел на Адолина. — Я понимаю, что это звучит ужасно, сын, но есть вещи поважнее отмщения. Я любил Гавилара. Я отчаянно по нему скучаю и ненавижу паршенди за то, что они сделали. Но Гавилар положил жизнь на то, чтобы объединить Алеткар, и я скорее отправлюсь в Преисподнюю, чем позволю его снова разломать на части.

— Отец, — с болью проговорил Адолин, — если что и происходит неправильно, так это то, что мы не прилагаем достаточных усилий. Ты думаешь, великие князья играют в игры? Ну так покажи им, как это делается! Вместо того чтобы рассуждать об отступлении, мы должны говорить о продвижении, о нанесении удара паршенди, а не о продлении осады.

— Возможно.

— Так или иначе, нельзя даже упоминать об отводе войск, — продолжил Адолин. — Люди уже болтают, дескать, Далинар потерял хребет. Что они скажут, если узнают о таком?.. Ты ведь с королем еще ничего не обсуждал, верно?

— Нет. Не нашел правильных слов.

— Прошу тебя, не говори с ним об этом.

— Посмотрим.

Далинар повернулся к Расколотым равнинам, и его взгляд опять стал отрешенным.

— Отец…

— Сын, ты высказал свое мнение, и я тебе ответил. Не усугубляй ситуацию. Ты получил донесение арьергарда?

— Да.

— А что с авангардом?

— Только что проверил и… — Он умолк. Проклятье. Прошло уже достаточно времени, — вероятно, пора королю со свитой двигаться дальше. Остаток армии не мог покинуть это плато, пока король не окажется в безопасности на другой стороне.

Адолин вздохнул и отправился за донесением. Вскоре они все пересекли расщелину и направились к следующему плато. Ренарин рысью подъехал к Адолину и попытался увлечь его беседой, но брат едва отвечал.

Его охватила странная тоска. Большинство людей в армии — даже те, кто был всего на несколько лет старше Адолина, — бились рядом с его отцом в те славные дни. Юноша понял, что завидует тем, кто знал его отца и видел, как он сражался, до того как Заповеди подчинили его себе.

Изменения начались, когда погиб король Гавилар. В тот ужасный день все пошло наперекосяк. Потеря брата чуть не сокрушила великого князя, и Адолин знал, что никогда не простит паршенди причиненной отцу боли. Никогда. Люди сражались на Равнинах по иным причинам, но Адолин пришел сюда из-за этого. Может быть, если они одержат победу над паршенди, отец снова станет прежним. Может быть, те призрачные видения, что мучают его, исчезнут.

Впереди Далинар негромко разговаривал с Садеасом. Оба хмурились. Они едва выносили друг друга, хотя когда-то были друзьями. Это также изменилось в ночь смерти Гавилара. Что же между ними произошло?

День шел своим чередом, и в конце концов они прибыли на место охоты — два плато, на одно из которых должны выманить чудовище для атаки, и другое — для тех, кто собирался наблюдать. Как у большинства, у этих плато была неровная поверхность, покрытая стойкими растениями, привыкшими к постоянным бурям. Уступы, углубления и неровный ландшафт превращали сражения на них в весьма опасное дело.

Адолин присоединился к отцу, который ждал у последнего моста, в то время как король в сопровождении отряда солдат перешел на наблюдательное плато. За ним должна была последовать свита.

— Сын, ты хорошо справляешься с командованием. — Далинар кивнул группе солдат, которые отсалютовали ему, проходя по мосту.

— Они опытные воины. Им едва ли нужен командир во время перехода с одного плато на другое.

— Да, но тебе требуется опыт руководства, а им нужно увидеть в тебе командира.

Подъехал Ренарин, — похоже, пришло время им перейти на наблюдательное плато. Далинар кивком велел сыновьям отправляться первыми.

Юноша развернул коня, но замешкался, увидев, как со стороны военных лагерей быстро приближается всадник, нагоняя охотников.

— Отец! — Адолин указал на всадника.

Далинар тотчас же повернулся, следуя его жесту. Однако Адолин вскоре опознал вновь прибывшего. Это был, вопреки его ожиданиям, не гонец.

— Шут! — крикнул Адолин, взмахнув рукой, и всадник направился к ним.

Королевский шут, высокий и худой, ехал верхом на черном мерине. Он был одет в жесткий черный сюртук и черные штаны, которые гармонировали с его темными ониксовыми волосами. Хотя на поясе у него висел длинный и тонкий меч, это оружие, насколько Адолину было известно, никогда не покидало ножен. Скорее дуэльная рапира, чем боевой клинок, — то есть в значительной степени символическое лезвие.

Приблизившись, голубоглазый Шут поприветствовал их кивком; на его лице играла одна из привычных проницательных улыбочек. На самом деле он не был светлоглазым. Да и темноглазым то же. Он был… что ж, он был королевским шутом, единственным и неповторимым.

— О принц Адолин! — воскликнул Шут. — Ты и впрямь умудрился отклеиться от молодых женщин из лагеря на достаточно долгое время, чтобы поучаствовать в охоте? Я впечатлен.

Адолин издал тихий и тревожный смешок:

— О да, все только об этом и говорят…

Шут вскинул бровь.

Адолин вздохнул. Шут все рано или поздно узнает — было немыслимо что-то скрыть от этого человека.

— Я пригласил вчера одну даму на обед, но… э-э-э… на самом деле я приударил за другой. Дама оказалась ревнивицей. Так что теперь со мной не разговаривают обе.

— Адолин, не устаю восхищаться тем, как ты умудряешься ввязываться в подобную неразбериху. Каждый новый случай захватывает сильней, чем предыдущий!

— Э-э-э, да. Захватывает. Именно это и происходит, да.

Королевский шут снова рассмеялся, хотя продолжал держаться с достоинством. Он не был обыкновенным придворным дураком, какие встречаются в иных государствах. Шут был самым настоящим королевским оружием. Оскорблять приближенных ниже королевского достоинства, поэтому Элокар пользовался Шутом — как пользуются перчатками, когда нужно взять в руки что-то мерзкое, — чтобы не приходилось снисходить до грубости или враждебности.

Этот новый шут появился несколько месяцев назад, и было в нем что-то… необычное. Он знал вещи, которых не должен был знать. Важные вещи, полезные вещи.

Шут кивнул Далинару:

— Ваша светлость.

— Шут, — сухо бросил Далинар.

— И принц Ренарин!

Юноша в ответ даже не поднял глаз.

— Ренарин, не поприветствуешь меня? — изумился Шут.

Ренарин молчал.

— Он думает, ты станешь насмехаться над ним, если он заговорит, — объяснил Адолин. — Сегодня утром брат сказал мне, что в твоем присутствии не произнесет ни слова.

— Прелестно! Значит, я могу говорить что хочу и он не станет возражать?

Ренарин забеспокоился.

Шут наклонился к Адолину:

— Я вам рассказывал о том, как позапрошлым вечером мы с принцем Ренарином шли по улице военного лагеря? Нам повстречались две сестрички, ну, знаете, такие голубоглазые, и…

— Это ложь! — воскликнул Ренарин, краснея.

— Ну ладно-ладно, — согласился Шут, и глазом не моргнув, — должен признаться, сестер было три, но принц Ренарин — какая несправедливость! — заполучил двух, в то время как мне пришлось спасать свою репутацию и…

— Шут, — перебил Далинар, посуровев.

Человек в черном посмотрел на него:

— Возможно, тебе стоит одаривать своими насмешками тех, кто их заслуживает.

— Светлорд Далинар, кажется, я именно это и делаю.

Великий князь помрачнел сильнее. Шут ему никогда не нравился и, дразня Ренарина, лишь усиливал недовольство. Адолин мог это понять, хотя Шут обычно ограничивался дружелюбным подтруниванием над его братом.

Насмешник двинулся прочь; проезжая мимо Далинара, он наклонился к великому князю и прошептал так тихо, что Адолин едва сумел расслышать:

— Светлорд Далинар, мои остроты «заслуживают» те, кому они приносят пользу. Твой сын сильнее, чем кажется.

Он подмигнул и, развернув мерина, направился к мосту.

— Буря и ветер, нравится мне этот человек, — усмехнулся Адолин. — Лучший шут из всех!

— А меня этот шут раздражает, — тихо проговорил Ренарин.

— В этом половина удовольствия!

Далинар ничего не сказал. Втроем они пересекли мост и миновали Шута. Тот остановился помучить группу офицеров — светлоглазых достаточно низкого ранга, чтобы им пришлось служить в армии, отрабатывая жалованье. Некоторые из них смеялись, пока Шут издевался над кем-то другим.

Как только они догнали короля, к ним обратился старший егерь — невысокий, с заметным брюшком; Башин носил потрепанный наряд — кожаный плащ и шляпу с широкими полями. Он был темноглазым второго нана, самого высокого и престижного ранга, какой только мог быть у темноглазого. Этот нан предполагал даже право вступать в брак с членом светлоглазой семьи.

Башин поклонился королю:

— Ваше величество! Вы как раз вовремя! Мы только что забросили приманку.

— Отлично. — Элокар спрыгнул с лошади. Адолин и Далинар последовали его примеру. Позвякивая осколочным доспехом, великий князь Холина отвязал от седла шлем. — И как долго это продлится?

— Скорее всего, два-три часа, — ответил Башин, принимая вожжи королевского скакуна. Конюхи забрали двух ришадиумов. — Мы расположились вон там.

Башин указал на охотничье плато — меньшее из двух, где и намечалось настоящее сражение, подальше от свиты и основной массы солдат. Несколько охотников вели неуклюжего чулла вдоль края; за зверем волочилась веревка, другой конец которой закинули в пропасть. К нему и привязали наживку.

— Мы использовали свиные туши, — объяснил Башин. — И вылили свиную кровь в расщелину. Патрули видели здесь ущельного демона не меньше дюжины раз. У него тут рядом гнездо, точно вам говорю — он не собирается окукливаться. Он для этого слишком большой и слишком долго тут ошивается. Так что охота выйдет отличная! Как только он появится, мы выпустим стадо диких свиней для отвлечения, и вы сможете начать разить его стрелами.

Они привезли с собой большелуки: громадные стальные луки, стрелявшие дротиками толщиной в три пальца. Толстые тетивы луков мог натягивать только рыцарь в осколочных доспехах. Это было недавнее изобретение инженеров-алети, основанное на достижениях фабриалевой науки. Каждому большелуку требовался маленький заряженный самосвет, чтобы сила натяжения не деформировала металл. Тетя Адолина, Навани — вдова короля Гавилара, мать Элокара и его сестры Ясны — руководила изысканиями, которые и увенчались созданием этого оружия.

«Как жаль, что она уехала», — рассеянно подумал Адолин. Навани интересная женщина. С ней невозможно заскучать.

Луки уже начали называть «осколочными», но юноше это не нравилось. Осколочные клинки и осколочные доспехи были чем-то особенным. Памятниками другой эпохи — той, когда в Рошаре жили Сияющие. Никакая фабриалевая наука и близко не подошла к созданию чего-то похожего.

Башин повел короля и великих князей в павильон в центре плато, предназначенного зрителям. Адолин присоединился к отцу, намереваясь отчитаться о переходе. Примерно половина солдат стояли на местах, но многие придворные все еще перебирались по широкому постоянному мосту. Знамя короля полоскалось над павильоном, и уже возвели палатку с освежающими напитками. Поодаль солдат устанавливал опоры для четырех большелуков. Они были гладкими, грозными на вид, и рядом с каждым лежали толстые черные дротики в четырех колчанах.

— Думаю, это прекрасный день для охоты, — сказал Башин Далинару. — Судя по донесениям, тварь здоровенная. Больше, чем вам когда-нибудь приходилось убивать, светлорд.

— Гавилар всегда хотел прикончить такого, — с тоской ответил Далинар. — Он любил охотиться на большепанцирников, а вот с ущельными демонами ему не везло. Даже странно, что у меня получилось убить стольких.

В отдалении замычал чулл, тянувший наживку.

— Светлорд, бейте по ногам, — посоветовал Башин. Рекомендации перед охотой были частью его обязанностей, к которым он относился серьезно. — Вы привыкли атаковать ущельных демонов, когда те в виде куколок. Не забывайте, что они очень злобные, если не окукливаются. С громадиной вроде этого надо использовать отвлекающий маневр, а затем… — Он замолчал, потом охнул и негромко выругался. — Буря бы побрала это животное. Ну что за дурак его дрессировал?!

Он смотрел на соседнее плато. Адолин оглянулся. Похожий на краба чулл, который волочил наживку, неуклюже удалялся от расщелины — медленно, но уверенно. Погонщики гнались за ним и вопили.

— Светлорд, прошу прощения, — извинился Башин. — Он это сегодня уже не раз делал.

Чулл издал скрипучее мычание. Адолин вдруг понял: что-то пошло не так.

— Мы можем послать за другим, — предложил Элокар. — Это не займет много…

— Башин? — позвал Далинар с внезапной тревогой в голосе. — Разве на другом конце веревки не должно быть наживки?

Старший егерь застыл. Веревка, которая волочилась за чуллом, оказалась оборвана.

Что-то темное и поразительно огромное появилось из расщелины на толстых хитиновых лапах. Оно забралось на плато — не на маленькое плато, где должна была случиться охота, а на плато для зрителей, где стояли Далинар и Адолин. Плато, заполненное прислужниками, невооруженными гостями, письмоводительницами и неподготовленными солдатами.

— Ох, Преисподняя… — выдохнул Башин.

13Десять ударов сердца

Я понимаю, что ты, скорее всего, продолжаешь злиться. Приятно осознавать, что это так. Я привык считать твое недовольство мною столь же неизменным, как и твое здоровье. Думаю, это одна из великих постоянных космера.

Десять ударов сердца.

Раз.

Столько времени требовалось, чтобы призвать осколочный клинок. Если сердце Далинара нетерпеливо колотилось, оружие возникало быстрее. Если билось размеренно — ждать приходилось дольше.

Два.

На поле боя между ударами проходила вечность. Он надел шлем на бегу.

Три.

Ущельный демон одним взмахом лапы развалил мост, заполненный прислужниками и солдатами. Люди кричали, падая в пропасть. Далинар мчался на усиленных доспехами ногах, следуя за королем.

Четыре.

Ущельный демон возвышался над ними, точно покрытая темно-фиолетовыми пластинами гора. Далинар понимал, отчего паршенди называли этих существ богами. У чудовища была изогнутая клиновидная морда с пастью, полной колючих жвал. Панцирное животное, но совсем непохожее на грузного, покорного чулла. Четыре страшные передние лапы с клешнями росли из широких плеч, каждая клешня — размером с лошадь; десятком лап поменьше тварь цеплялась к стене плато.

Пять.

Хитин скрежетал по камню, когда тварь наконец-то выбралась на плато и быстрым движением клешни схватила чулла, запряженного в телегу.

Шесть.

— К оружию, к оружию! — орал Элокар впереди Далинара. — Лучники, огонь!

Семь.

— Отвлеките его от безоружных! — крикнул Далинар своим солдатам.

Тварь расколола панцирь чулла — куски размером с обеденное блюдо посыпались на плато, — потом сунула животное в пасть и оглядела разбегавшихся письмоводительниц и прислужников. Челюсти монстра сомкнулись, чулл перестал мычать.

Восемь.

Далинар оттолкнулся от уступа и пролетел пять ярдов, прежде чем удариться о землю, взметнув тучи каменных осколков.

Девять.

Ущельный демон издал жуткий скрежещущий вопль. Он трубил на четыре голоса, сливавшихся в один.

Лучники натянули тетивы. Прямо перед Далинаром Элокар выкрикивал приказы и мелькал его синий плащ.

Ладонь великого князя начало покалывать от предчувствия.

Десять!

Его осколочный клинок Клятвенник возник в руке, вырос из тумана, как только в груди в десятый раз стукнуло сердце. В клинке шесть футов от острия до рукояти, и с ним вряд ли справился бы человек, не надевший осколочного доспеха. Далинару он подходил как нельзя лучше. Великий князь Холин владел Клятвенником с юности. Он связался с грозным оружием в двадцать Плачей от роду. Меч длинный, клинок шириной в ладонь, с волнообразными зазубринами у рукояти. Острие изогнутое, точно крючок рыболова, а все лезвие покрывают капли холодной росы.

Этот меч — часть Далинара. Он чувствовал силу, что текла вдоль лезвия и как будто рвалась на волю. Тот, кто ни разу не бросился в битву в осколочном доспехе и с осколочным клинком, вряд ли что-то знал о жизни.

— Разозлите его! — заорал Элокар, и королевский осколочный клинок Восходящий бросился из тумана прямо ему в руку.

Королевский клинок — длинный и тонкий, с широкой крестовиной и выгравированными по бокам десятью основными глифами. Далинар слышал по голосу, что Элокар не позволит монстру уйти. Сам он больше беспокоился за солдат и прислугу; эта охота уже пошла совсем не так, как надо. Возможно, им следует отвлекать чудовище достаточно долго, чтобы все успели сбежать, а потом отступить и позволить ему пировать на остатках чуллов и свиней.

Тварь снова издала многоголосый вопль и ударила клешней по солдатам. Люди закричали; раздался хруст костей.

Лучники выстрелили, целясь в голову. Сотня дротиков взмыла в воздух, но лишь несколько попали в мягкие мышцы в просветах между пластинами панциря. Позади Садеас требовал принести ему большелук. Далинар не мог ждать — опасная тварь была здесь и убивала его людей. Лук слишком медленный. Это работа для клинка.

Мимо промчался Адолин верхом на Чистокровном. Парень предпочел довериться коню, а не атаковать пешим ходом, как Элокар. Сам Далинар был вынужден оставаться с королем. Другие лошади — даже боевые — запаниковали, но белый ришадиум Адолина отличался стойкостью. Через миг прискакал Храбрец и пустился рысью бок о бок с Далинаром. Князь схватил вожжи и, оттолкнувшись ногами, усиленными доспехом, прыгнул в седло. Сила его приземления сломала бы спину обычному коню, но Храбрец был куда более вынослив.

Элокар опустил забрало, и бока шлема окутались туманом.

— Ваше величество, не спешите, — крикнул Далинар, следуя за ним. — Подождите, пока мы с Адолином его не ослабим!

Он опустил забрало. Бока шлема окутались туманом и стали полупрозрачными. Смотровая щель все равно необходима: боковины ведь как грязное стекло — ничего не разглядишь. В любом случае прозрачность — одно из самых замечательных свойств осколочного доспеха.

Далинар въехал в тень монстра. Солдаты бросались на ущельного демона с копьями наперевес. Их не учили сражаться с тридцатифутовыми чудовищами, и то, что они все равно сумели построиться, пытаясь отвлечь внимание от лучников и убегающих прислужников, свидетельствовало об их мужестве.

Стрелы сыпались дождем, отскакивали от панциря и становились более смертоносными для солдат внизу, чем для ущельного демона. Далинар вскинул руку, защищая смотровую щель, когда стрела со звоном отскочила от его шлема.

Адолин отступил, когда чудовище ударило по отряду лучников и сокрушило их одной из своих клешней.

— Я зайду слева, — крикнул юноша, и голос его прозвучал глухо из-за шлема.

Далинар кивнул, резко повернул направо и галопом проскакал мимо группы потрясенных солдат прямо в солнечный свет, а ущельный демон в это время занес клешню для очередного удара. Далинар нырнул под конечность, перекинул Клятвенник в левую руку и, держа меч на отлете, ударил по одной из древоподобных лап демона.

Клинок легко рассек толстый хитин. Как обычно, он не рубил живую плоть, но парализовал лапу столь же верно, как если бы отсек ее напрочь. Большая конечность соскользнула, оцепеневшая и бесполезная.

Из глоток монстра вырвалось многоголосое утробное рычание. Далинар увидел, как Адолин рассек ему другую лапу.

Тварь дернулась и повернулась к Далинару. Две подрубленные лапы безжизненно волочились следом. Монстр был длинный и узкий, как лангуст, со сплющенным хвостом. Он опирался при ходьбе на четырнадцать лап. Сколько нужно подрубить, чтобы он упал?

Далинар развернул Храбреца и встретился с Адолином, чей синий доспех блистал, а плащ плескался за спиной. Они поменялись местами, и каждый двинулся по широкой дуге, направляясь к новой конечности.

— Монстр, повстречайся со своим врагом! — заорал Элокар.

Далинар обернулся. Король разыскал своего скакуна и сумел его успокоить. Мститель не был ришадиумом, но происходил из лучшего шинского стада. Оседлав коня, Элокар бросился в атаку, замахиваясь клинком.

Что ж, убрать его с поля боя не представляется возможным. В доспехе ему не угрожает опасность, если он будет все время двигаться.

— Элокар, ноги! — крикнул великий князь.

Племянник проигнорировал его и ринулся прямиком к груди чудовища. Далинар выругался и пришпорил Храбреца, когда монстр вскинул лапу. Элокар в последний момент повернул, припал к спине коня и ушел от удара. Клешня ущельного демона врезалась в камень с оглушительным скрежетом. Тварь взревела от ярости, и рев эхом раскатился по расщелинам.

Король повернул к Далинару и пронесся мимо него:

— Дурак, я отвлекаю его. Продолжайте атаковать!

— У меня ришадиум! — заорал Далинар в ответ. — Я отвлеку — я быстрее!

Элокар снова не обратил на него внимания. Далинар вздохнул. Типично для короля — его не удержать. Препирательства отняли бы время и новые жизни, потому Далинар сделал что велели. Он поскакал в сторону, чтобы еще раз приблизиться, и копыта Храбреца стучали по каменистой почве. Элокар завладел вниманием монстра, так что Далинар смог подъехать к другой лапе и перерубить ее осколочным клинком.

Чудовище издало четыре вопля в унисон и повернулось к Далинару. Но в этот же момент Адолин приблизился с противоположной стороны и рассек другую лапу ловким ударом. Лапа подогнулась. Полился дождь стрел, которые продолжали выпускать лучники.

Тварь затряслась, сбитая с толку атаками со всех сторон. Она слабела, и Далинар взмахнул рукой. Это был приказ остальным пехотинцам отступать к павильону. Отдав его, князь скользнул вперед и рассек другую лапу. Минус пять. Возможно, пришел момент, когда следует позволить чудовищу уковылять прочь; попытаться убить его сейчас означало бы неоправданно рисковать жизнями.

Он окликнул племянника, который скакал на некотором расстоянии, держа меч на отлете. Король бросил на него взгляд, но явно не услышал. Ущельный демон по-прежнему возвышался над ними, и Элокар мгновенно развернул Мстителя направо, к Далинару.

Вдруг раздался короткий отрывистый щелчок — и король кубарем полетел на землю вместе с седлом. От резкого поворота лопнула подпруга. Человек в осколочном доспехе был тяжелым, и от такого груза нелегко приходилось как скакуну, так и седлу.

Далинар обмер от ужаса, натягивая поводья Храбреца. Элокар рухнул на землю, выронил осколочный клинок. Оружие вновь обратилось в туман и исчезло. Это была защита от того, чтобы клинок не забрали враги; он исчезал, если только усилием воли не приказать ему остаться.

— Элокар! — заорал Далинар.

Король покатился, путаясь в плаще, потом замер. Секунду-другую он лежал не шевелясь; доспех на плече треснул и начал выпускать буресвет. Доспех должен был смягчить падение. С ним все в порядке.

Вот только…

Над королем нависла клешня.

Далинар в панике развернул Храбреца и помчался к племяннику. Он опоздает! Чудовище успеет…

Огромная стрела вонзилась в голову ущельного демона, взломала хитин. Потекла густая пурпурная кровь, и чудовище затрубило от жуткой боли. Далинар повернулся в седле.

Садеас, в красном осколочном доспехе, брал у прислужника другую массивную стрелу. Он натянул тетиву, выстрелил — и в плечо ущельного демона с громким треском вонзился толстый дротик.

Далинар приветственно вскинул Клятвенник. Садеас ответил, подняв лук. Они не были друзьями, даже не нравились друг другу.

Но они защищали короля. Эта связь их объединяла.

— Уходи отсюда! — прокричал Далинар королю, проносясь мимо.

Элокар с трудом поднялся на ноги и кивнул.

Далинар мчался вперед. Ему нужно было отвлекать чудовище достаточно долго, чтобы Элокар смог спастись. Многие из стрел Садеаса попадали в цель, но монстр уже не обращал на них внимания. Его неуклюжесть исчезла, крики стали злыми, дикими, безумными. Существо по-настоящему разозлилось.

Начиналась самая опасная часть; теперь отступать некуда. Оно пойдет за ними и либо убьет всех, либо погибнет само.

Совсем близко от Храбреца обрушилась клешня, взметнув осколки камня. Далинар припал к спине жеребца, не забыв выставить клинок, и рассек еще одну лапу. Адолин с другой стороны проделал то же самое. Минус семь лап, половина конечностей. Как скоро тварь упадет? Обычно на этом этапе из зверя уже торчало несколько десятков стрел. Не стоит и гадать, как пойдет дело без этой предварительной подготовки, — кроме того, Далинар ни разу не сражался с такой большой тварью.

Он развернул Храбреца, пытаясь отвлечь внимание существа. Может, Элокар уже…

— Эй, бог! — заорал Элокар.

Далинар застонал, кинув взгляд через плечо. Король не сбежал.

Он шел к чудовищу, держась за бок.

— Я вызываю тебя, тварь! — крикнул Элокар. — Твоя жизнь будет моей! Они увидят, как их боги падут, и в точности так же их король падет мертвым у моих ног! Я вызываю тебя!

«Дурень, будь ты проклят!» — подумал Далинар, разворачивая Храбреца.

Осколочный клинок вновь возник в руке Элокара, и тот ринулся к груди чудовища; из треснутого наплечника вытекал буресвет. Король подобрался ближе и нанес удар по торсу чудовища, вырезав кусок хитина, — его, как человеческие волосы или ногти, можно было резать клинком. Потом Элокар всадил оружие в грудь монстра, пытаясь добраться до его сердца.

Чудовище взревело и затряслось, стряхивая короля. Тот едва не упустил свой клинок. Чудовище повернулось. К несчастью, это движение привело к тому, что его хвост понесся прямо на Далинара. Князь выругался и резко развернул Храбреца, но хвост надвигался слишком быстро. Он врезался в Храбреца, и через миг Далинар уже катился по земле, а Клятвенник выпал из его пальцев и взрезал каменистую почву, прежде чем превратиться в туман.

— Отец! — раздался далекий крик.

Далинар распластался на камнях, оглушенный. Он поднял голову и увидел, как с трудом встает Храбрец. К счастью, конь ничего себе не сломал, хотя был прокрыт кровоточащими царапинами и осторожно ступал на одну ногу.

— Прочь! — приказал Далинар.

Приказ должен отправить коня в безопасное место. В отличие от Элокара, тот подчинится.

Далинар встал и пошатнулся. Слева раздался скрежет, и, когда князь повернулся, хвост ущельного демона вновь ударил его в грудь и опрокинул.

Мир завертелся, и от падения металл и камень разразились какофонией звуков.

«Нет!» — подумал Далинар и, выставив руку в латной перчатке, использовал энергию скольжения, чтобы подбросить себя. Небо кружилось, но что-то как будто исправилось, словно доспех сам знал, где верх, а где низ. Далинар приземлился — все еще в движении, со скрежетом скользя ногами по камню.

Восстановив равновесие, он бросился к королю, снова призывая осколочный клинок. Десять ударов сердца. Вечность.

Лучники продолжали стрелять, и уже много дротиков торчало из морды ущельного демона. Чудовище не обращало на них внимания, хотя большие стрелы Садеаса, кажется, все еще отвлекали его. Адолин рассек очередную лапу, и теперь тварь неуклюже ползла, волоча за собой бесполезные восемь лап из четырнадцати.

— Отец!

Далинар обернулся и увидел Ренарина — юноша в жестком синем мундире Холинов, в длинном плаще, застегнутом под самую шею, скакал к нему через каменистую пустошь.

— Отец, ты в порядке? Я могу помочь?

— Глупый мальчишка! — заорал Далинар. — Уходи!

— Но…

— Ты без доспеха и без оружия! Убирайся прочь, пока не погиб!

Ренарин натянул поводья и остановил своего чалого коня.

— Уходи!!!

Сын умчался галопом. Далинар повернулся и побежал к Элокару, в его поджидающей руке из тумана возник Клятвенник. Элокар продолжал рубить нижнюю часть тела чудовища, и куски плоти чернели и умирали, когда их рассекал осколочный клинок. Вонзив клинок правильно, он мог бы остановить сердце или легкие, но сделать это было нелегко, пока тварь еще держалась на ногах.

Адолин спешился подле короля. Он пытался остановить клешни, ударяя их, как только они приближались. К несчастью, клешней было четыре, а Адолин — всего один. Две ударили его одновременно, и, хотя юноша сумел отсечь от одной кусок, он не увидел, как другая несется к его спине.

Предупреждающий возглас Далинара опоздал. Клешня подбросила Адолина, и осколочный доспех треснул. Юноша полетел кувырком и ударился о землю. Доспех не разбился, слава Вестникам, но нагрудник и бок покрылись глубокими трещинами, из которых вытекали струи белого дыма.

Адолин вяло зашевелился, его руки двигались. Он жив.

Нет времени думать о нем. Элокар остался один.

Чудовище ударило по земле возле короля и сбило его с ног. Клинок исчез, и монарх упал лицом на камни.

Что-то изменилось внутри Далинара. Все сомнения исчезли. Все прочие заботы стали бессмысленны. Сын его брата в опасности.

Он подвел Гавилара — лежал мертвецки пьяным, пока брат сражался за свою жизнь. Далинар должен был находиться рядом, чтобы защитить его. Только две вещи остались от его любимого брата, две вещи, которые великий князь мог защищать, надеясь хоть как-то искупить вину: королевство Гавилара и сын Гавилара.

Элокар один и в опасности.

Все прочее утратило смысл.

Адолин тряхнул головой, приходя в себя. Он поднял забрало и глотнул свежего воздуха, чтобы прояснилось в голове.

Сражение. Они сражались. Юноша слышал крики, ощущал дрожание камня, чудовищное мычание. Ноздри втягивали запах плесени. Кровь большепанцирника.

«Ущельный демон!» — подумал Адолин. Все еще плохо соображая, он снова призвал свой клинок и с трудом поднялся на четвереньки.

Монстр был темным силуэтом на фоне неба, совсем недалеко. Адолин упал поблизости от его правого бока. Перед глазами у него все плыло, но он видел, что король рухнул и что его доспех покрыт трещинами от полученного удара.

Ущельный демон поднял массивную клешню, готовясь обрушить ее на жертву. Адолин вдруг понял, какая катастрофа вот-вот случится. Король погибнет во время обычной охоты. Государство развалится, великие князья разорвут его на части, когда лопнет то слабое звено, что сковывает их.

«Нет!» — подумал Адолин, потрясенный и все еще оглушенный, и попытался двинуться вперед.

И увидел своего отца.

Далинар рванулся к королю, двигаясь с быстротой и изяществом, на которые, казалось бы, не был способен человек, даже в осколочном доспехе. Он перепрыгнул через уступ, потом пригнулся и проскользнул под клешней, что падала на него. Другие считали себя мастерами осколочных клинков и доспехов, но… рядом с Далинаром Холином они выглядели детьми.

Далинар выпрямился, прыгнул — по-прежнему не останавливаясь — и пролетел в нескольких дюймах над второй клешней, что разбила на куски уступ позади него.

Все случилось мгновенно. За один вздох. Третья клешня падала на короля, и Далинар, взревев, рванулся вперед. Пролетая под клешней, он отбросил клинок, тот упал на землю и испарился. Князь поднял руки и…

И поймал ее. Он согнулся под ударом, опустился на одно колено; раздался оглушительный звон от соприкосновения панциря и доспеха.

Но Далинар ее поймал.

«Буреотец!» — подумал Адолин, глядя, как его великий князь Холин стоит над королем, согнувшись от немыслимого веса монстра, который во много раз превосходил его размером. Лучники замешкались, потрясенные. Садеас опустил большелук. Адолин не мог дышать.

Далинар удерживал клешню — равный по силе монстру человек, закованный в темно-серебристый и как будто светящийся металл. Чудовище затрубило, и рыцарь в осколочных доспехах издал в ответ мощный дерзкий вопль.

В тот момент Адолин понял, что его желание исполнилось. Он увидел Черного Шипа — того самого человека, рядом с которым хотел сражаться. Латные перчатки и наплечники Далинара начали сдавать, по древнему металлу побежала паутина светящихся трещин. Адолин встряхнулся и наконец-то вскочил.

«Я должен помочь!»

В его руке снова возник осколочный клинок, и он, подбежав к боку чудовища, рассек ближайшую лапу. Раздался громкий треск. Лишившись стольких конечностей, тварь больше не могла удерживать свой вес, особенно теперь, когда отчаянно старалась сокрушить Далинара. Оставшиеся лапы с правой стороны подломились с неприятным хрустом, брызнул фиолетовый ихор, и чудовище повалилось набок.

Задрожала земля, Адолин чуть не упал. Далинар отбил ослабевшую клешню; буресвет из множества трещин клубился над ним, точно облако. Поблизости поднялся король — с того момента, как он упал, прошло всего лишь несколько секунд.

Элокар стоял пошатываясь и смотрел на рухнувшее чудовище. Потом повернулся к своему дяде, Черному Шипу.

Далинар бросил благодарный взгляд на сына, посмотрел на короля и резко махнул рукой в сторону того, что заменяло монстру шею. Элокар кивнул, призвал свой клинок и вонзил его глубоко в плоть чудовища. Горящие ровным зеленым светом глаза твари почернели и усохли, выпустив струйки дыма.

Адолин подошел к отцу, наблюдая за тем, как Элокар рубит клинком грудь ущельного демона. Теперь, когда чудовище умерло, клинок мог резать его плоть. Во все стороны летели брызги фиолетового ихора, и вот Элокар отбросил клинок, сунул руки в латных перчатках в рану и что-то там нащупал.

Он вырвал светсердце чудовища — громадный самосвет, что рос внутри каждого ущельного демона. Это был бугорчатый, нешлифованный, но чистейший изумруд размером с человеческую голову. Самое большое светсердце, какое только видел Адолин, а ведь даже маленькие стоили целое состояние.

Элокар высоко поднял свою вызывающую трепет добычу, вокруг него возникли золотые спрены славы, и солдаты разразились триумфальными возгласами.

14День жалованья

Прежде всего позволь тебя заверить, что элемент в сравнительной безопасности. Я подыскал для него хороший дом. Я защищаю его, можно сказать, как собственную шкуру.

На утро после решения, принятого во время Великой бури, Каладин проснулся раньше остальных. Он отбросил одеяло и пробежался по комнате, среди множества скорчившихся под одеялами спящих. Воодушевления в нем не было, но появилась решимость. Каладин вознамерился возобновить борьбу.

И началась эта борьба с того, что он распахнул дверь навстречу солнцу. Позади раздались стоны и проклятия — измотанные мостовики просыпались. Каладин упер руки в бедра и повернулся к ним. В Четвертом мосту на тот момент было тридцать четыре человека. Эта цифра менялась, но для того, чтобы нести мост, требовалось не менее двадцати пяти рабов. Если их оказывалось меньше, мост переворачивался. Иногда такое случалось, даже если их было достаточно.

— Встать и построиться! — рявкнул Каладин своим лучшим командирским голосом и сам удивился, насколько внушительным получился приказ.

На него уставились сонные моргающие глаза.

— Это значит, — заорал Каладин, — выметайтесь из казармы и становитесь в шеренги! Вы это сделаете, клянусь бурей, или я вас вытащу одного за другим собственными руками!

Сил спорхнула откуда-то и опустилась на его плечо, с интересом наблюдая за происходящим. Несколько мостовиков сели, продолжая растерянно пялиться на него. Другие повернулись спиной и поплотнее закутались в одеяла.

Каладин тяжело вздохнул:

— Ну хорошо…

Он вошел в комнату и выбрал худощавого алети по имени Моаш. Это был сильный мостовик; Каладину требовался пример, и кто-нибудь тощий вроде Данни или Нарма не подходил. Кроме того, Моаш был одним из тех, кто перевернулся на другой бок, собираясь и дальше спать.

Каладин схватил Моаша за руку и потянул, напрягая все силы. Мужчина вскочил. Молодой — вероятно, ровесник Каладина, — с ястребиным лицом.

— Иди в бурю! — зарычал он, выдергивая руку.

Каладин ударил Моаша в живот, намеренно лишая возможности дышать. Тот охнул от боли, согнулся пополам, Каладин закинул мостовика на плечо.

И чуть не упал от тяжести. К счастью, бег с мостом был хоть и жесткой, но действенной тренировкой силы. Конечно, слишком мало мостовиков доживали до того момента, когда можно было этим воспользоваться. И все портили непредсказуемые промежутки между вылазками. Они были частью большой проблемы: мостовые расчеты, как правило, либо сидели без дела, либо выполняли черную работу. А потом вновь должны были бежать много миль с мостом на плечах.

Он вынес потрясенного Моаша наружу и свалил на камень. Лагерь вокруг уже проснулся, плотники прибыли на лесной склад, солдаты бежали трусцой на завтрак или тренировку. Другие мостовые расчеты, разумеется, еще спали. Им часто позволяли спать допоздна, если только не приходилось с утра тащить мост.

Каладин оставил Моаша и вошел обратно в казарму с низким потолком:

— Я с каждым сделаю то же самое, если придется.

Не пришлось. Потрясенные мостовики выбрались на свет, моргая. Большинство подставляли солнечному свету голую спину, будучи в одних штанах до колен. Моаш не без труда поднялся, потирая живот и бросая на Каладина сердитые взгляды.

— В Четвертом мосту грядут перемены, — объявил Каладин. — Во-первых, вы больше не будете дрыхнуть так долго.

— И что же мы будем делать вместо этого? — требовательно спросил Сигзил.

У него была темно-коричневая кожа и черные волосы, что свидетельствовало о его принадлежности к макабаки, из юго-западной части Рошара. Единственный мостовик без бороды, и, судя по мягкому выговору, скорее всего, азирец или эмули. Чужестранцы в мостовых расчетах никого не удивляли — те, кому не удалось никуда вписаться, часто попадали в армейскую помойку.

— Отличный вопрос, — сказал Каладин. — Мы станем упражняться. Каждое утро, перед тем как нас отправят на работу, мы будем бегать с мостом, чтобы практиковаться и становиться крепче.

В ответ на это многие лица помрачнели.

— Я знаю, что вы сейчас думаете. Разве наши жизни недостаточно суровы? Разве нам нельзя расслабиться в те краткие моменты, которые иной раз выпадают?

— Ага, — согласился Лейтен, высокий крепыш с курчавыми волосами. — Это точно.

— Нет! — рявкнул Каладин. — Вылазки с мостом выматывают нас, потому что мы бо́льшую часть времени бездельничаем. О, я знаю, нас заставляют работать — осматривать ущелья, чистить нужники, драить полы. Но солдаты не хотят, чтобы мы по-настоящему трудились, — им просто нужно нас занять. Поручая нам какое-нибудь дело, они про нас забывают. Поскольку я теперь ваш старшина, моя задача — сохранить вам жизнь. Стрелы паршенди никуда не исчезнут, поэтому я буду менять вас. Хочу сделать вас сильнее, чтобы на последнем отрезке пути с мостом, когда полетят стрелы, вы смогли бежать быстро. — Он посмотрел в глаза каждому. — Я собираюсь устроить так, чтобы Четвертый мост больше не потерял ни одного человека.

Мужчины недоверчиво уставились на него. Наконец стоявший в заднем ряду широкоплечий здоровяк расхохотался. Загорелая кожа, темно-красные волосы и почти семь футов роста, большие руки и мощный торс. Ункалаки — многие называли их просто рогоедами — народ из Центрального Рошара, из окрестностей Йа-Кеведа. Этот мостовик прошлой ночью назвался Камнем.

— Твоя без ума! — сказал рогоед. — Твоя без ума хотеть быть главный!

Он от души расхохотался. Остальные присоединились, качая головой в ответ на слова Каладина. Несколько спренов смеха — похожие на серебристых мальков духи, что носились в воздухе кругами, — заметались над ними.

— Эй, Газ, — позвал Моаш, приложив ладони рупором ко рту.

Одноглазый коротышка-сержант разговаривал с солдатами неподалеку.

— Чего надо? — Тот скорчил недовольную мину.

— Этот малый хочет, чтобы мы побегали с мостом ради тренировки, — прокричал Моаш. — Мы должны его слушаться?

— Еще чего, — отозвался Газ и махнул рукой. — Старший может командовать лишь на поле боя.

Моаш посмотрел на Каладина:

— Похоже, приятель, ты можешь идти в бурю. Если только не поколотишь нас всех, чтоб мы слушались.

Строй распался — кто-то побрел обратно в казарму, кто-то направился в столовую. Каладин остался в одиночестве на каменистой площадке.

— Не очень-то хорошо получилось, — сказала сидевшая у него на плече Сил.

— Нет. Не получилось.

— Ты выглядишь удивленным.

— Точнее, я расстроен. — Каладин посмотрел на Газа. Мостовой сержант демонстративно от него отвернулся. — В войске Амарама мне поручали неопытных рекрутов, но ни один из них не выражал столь дерзкого неподчинения.

— А почему? — спросила Сил.

До чего невинный вопрос. Ответ был очевиден, однако она растерянно склонила голову набок.

— Солдаты Амарама знали, что их всегда могут отправить туда, где будет хуже. Их можно было наказывать. А эти мостовики знают, что достигли дна. — Вздохнув, он позволил себе немного расслабиться. — Повезло, что я вообще смог вытащить их из барака.

— И что же ты будешь делать?

— Не знаю. — Каладин посмотрел в ту сторону, где Газ все еще болтал с солдатами. — Впрочем, нет, знаю.

Газ заметил приближение Каладина, и на его лице вдруг отразился неподдельный ужас. Он прервал беседу и поспешно скрылся за сложенными в штабель бревнами.

— Сил, ты можешь за ним проследить для меня?

Она улыбнулась и, превратившись в тонкую белую линию, метнулась прочь, оставив после себя медленно исчезающий след. Каладин остановился там, где раньше стоял Газ.

Сил вскоре прилетела обратно и вновь превратилась в девушку.

— Он прячется между теми двумя казармами. — Она махнула рукой. — Присел и ждет, пойдешь ли ты за ним.

Каладин с улыбкой направился длинной дорогой вокруг бараков. В переулке он обнаружил человека, который притаился в тени и смотрел в другую сторону. Каладин подкрался и схватил Газа за плечо. Сержант с воплем повернулся и попытался ударить его. Каладин легко поймал его кулак.

Газ в ужасе уставился на мостовика:

— Я не мог солгать! Забери тебя буря, у старшины нет власти над остальными, кроме как на поле боя. Если ты опять меня побьешь, я тебя…

— Газ, успокойся, — сказал Каладин, отпуская его. — Я тебя не трону. По крайней мере, пока.

Коротышка отпрянул, потирая плечо и не спуская с Каладина глаз.

— Сегодня третий день, — напомнил парень. — День жалованья.

— Получишь через час, как все.

— Нет. Деньги при тебе, я видел, как ты разговаривал с курьером. — Он протянул руку.

Газ заворчал, но вытащил кошель и отсчитал сферы. В центре каждой светился робкий огонек. Бриллиантовые марки, все стоимостью в пять бриллиантовых светосколков. На один светосколок можно было купить ломоть хлеба.

Сержант отсчитал четыре марки, хотя в неделе пять дней. Он вручил их Каладину, но тот продолжал держать перед собой вытянутую руку с открытой ладонью.

— Еще одну, Газ.

— Ты же сказал…

— Сейчас же!

Газ дернулся, потом вытащил сферу:

— Странная у тебя манера держать слово, лорденыш. Ты ведь обещал…

Он умолк, когда Каладин взял сферу, которую только что получил, и протянул обратно.

Газ нахмурился.

— Не забывай, откуда это приходит. Я сдержу слово, но ты не будешь забирать часть моего жалованья. Я тебе ее сам отдаю. Ясно?

Сержант выглядел растерянным, но сферу с ладони Каладина все же схватил.

— Если со мной что-то случится, денег больше не будет, — предупредил молодой мостовик, пряча четыре оставшиеся сферы в карман. Потом он шагнул вперед. Каладин был высоким и нависал над коротышкой Газом. — Помни о нашем уговоре. Держись от меня подальше.

Газ не испугался. Он сплюнул, и темный плевок, прилипнув к каменной стене, медленно пополз вниз.

— Не буду я ради тебя лгать. Если думаешь, что одна дерьмовая марка в неделю — это что-то…

— Я жду от тебя только того, о чем сказал. Где и когда сегодня дежурит Четвертый мост?

— В столовой за ужином. Чистка и уборка.

— А мостовое дежурство?

— Послеполуденная смена.

Значит, утром они свободны. Мостовикам это понравится: можно провести день жалованья, тратя сферы на азартные игры или шлюх, и, быть может, ненадолго забыть о том, до чего жалкую жизнь они ведут. К послеполуденному дежурству придется вернуться и ждать возле склада бревен, на случай если произойдет вылазка. После ужина они пойдут мыть горшки.

Еще один потерянный день. Каладин повернулся к лесному складу.

— Ты ничего не изменишь, — сказал ему вслед Газ. — Эти люди стали мостовиками не без причины.

Каладин просто шел вперед. Сил спорхнула с крыши и села ему на плечо.

— У тебя нет власти! — крикнул Газ. — Ты не командир отряда на поле боя. Ты, забери тебя буря, мостовик! Слышишь меня? Нельзя получить власть, не имея звания!

Каладин вышел из переулка.

— Он ошибается. — Молодой мостовик ощупал сферы в кармане. Сил обошла его голову и зависла перед лицом. Выжидающе наклонилась. — Власть дает не звание.

— А что?

— Люди, которые тебя ею наделяют. Таков единственный способ ее получить. — Он бросил взгляд туда, откуда пришел. Газ все еще стоял в переулке. — Сил, ты же не спишь, верно?

— Разве спрены спят? — Ее, похоже, позабавила эта мысль.

— Посторожишь за меня ночью? Чтобы Газ не учудил что-нибудь, пока я сплю. Он может попытаться меня убить.

— Думаешь, он на такое способен?

Каладин на миг задумался.

— Нет, скорее всего. Я знавал с десяток людей вроде него — мелочные задиры, способные только действовать на нервы. Газ — негодяй, но не думаю, что убийца. Кроме того, он полагает, что причинять мне вред и не нужно, надо лишь подождать, пока меня не убьют во время вылазки с мостом. И все-таки лучше поберечься. Разбуди, если он что-то устроит.

— Конечно. Но если он просто пойдет к тем, кто важнее? Скажет, чтобы тебя казнили?

Каладин скривился:

— С этим я ничего не могу поделать. Но сомневаюсь, что он так поступит. Ведь тогда Газ будет выглядеть слабым перед высшими чинами.

Кроме того, обезглавить могли только тех мостовиков, которые отказывались бежать в атаку. Так что, пока он выполняет долг мостовика, его не казнят. В общем-то, командующие войском, похоже, с неохотой наказывали мостовиков. При Каладине один как-то совершил убийство, так дурака просто подвесили во время Великой бури. Но, кроме этого, парень видел лишь то, как несколько человек остались без жалованья из-за драк, да еще двоих высекли за то, что в начале вылазки с мостом они слишком медленно бежали.

Минимальные наказания. Командующие все понимали. Жизни мостовиков были настолько безнадежны, насколько это представлялось возможным; если их еще чуть-чуть подтолкнуть, они могут просто утратить смысл существования и позволят себя убить.

К несчастью, это также означало, что сам Каладин ничего не может предпринять, чтобы наказать собственную команду, даже если бы у него была такая власть. Ему нужно как-то иначе их мотивировать. Он пересек лесной склад, где плотники сооружали новые мосты. Потратив немного времени на поиски, нашел то, что хотел, — толстый брус, который должны были приделать к новому переносному мосту. Сбоку на нем была рукоять для мостовика.

— Могу я это одолжить? — спросил Каладин у проходившего мимо плотника.

Тот почесал присыпанную опилками голову:

— Одолжить?

— Я останусь тут, на складе, — пояснил Каладин, поднимая брус на плечо. Он оказался тяжелее, чем ожидалось, и молодой мостовик порадовался, что на нем кожаный жилет с наплечниками.

— Он же нам потом понадобится… — начал плотник, но не нашел достойных возражений и позволил Каладину уйти вместе с брусом.

Мостовик выбрал каменную полосу прямо напротив входа в казармы. Потом начал рысью носиться с одного конца лесного склада на другой, с брусом на плече, чувствуя тепло восходящего солнца на коже. Он ходил, бегал трусцой и рысью. Носил брус на плече, а потом — над головой, на вытянутых руках.

Каладин полностью вымотался. В общем-то, он несколько раз чуть не рухнул в изнеможении, но постоянно откуда-то находил новые силы. Так что он продолжал двигаться, стиснув зубы, борясь с болью и усталостью, считая шаги, чтобы сосредоточиться. Подмастерье плотника, с которым он разговаривал, привел старшего. Тот поскреб голову под шапкой, наблюдая за Каладином. Потом пожал плечами, и они оба ушли.

Вскоре вокруг собралась небольшая толпа. Рабочие с лесного склада, несколько солдат и много мостовиков. Кое-кто из других мостовых не жалел насмешек, но мостовики из Четвертого моста большей частью помалкивали. Многие не обращали на него внимания. Другие — седеющий Тефт, юный Данни, кое-кто еще — просто стояли рядком и смотрели, словно не веря своим глазам.

Эти взгляды — хоть они и были потрясенными и враждебными — отчасти вынуждали Каладина продолжать. Он бегал и для того, чтобы изгнать свою досаду, угомонить кипевший и бурливший внутри гнев. Гнев на самого себя за то, что подвел Тьена. Гнев на Всемогущего за то, что тот создал мир, в котором кто-то поглощал роскошные обеды, а кто-то погибал, пока нес мост.

Усталость от занятия, которое Каладин сам для себя выбрал, оказалась на удивление приятной. Он уже испытывал подобное в те первые месяцы после смерти Тьена, когда упражнялся с копьем до бесчувствия. Прозвонили полуденные колокола, призывая солдат к обеду. Каладин наконец-то остановился и опустил большой брус на землю. Размял плечо. Он бегал несколько часов. И откуда только силы взялись?

Он пробежался до плотницкого дома, роняя на камни капли пота, и глотнул воды из бочки. Плотники обычно гнали прочь мостовиков, которые пытались это делать, но никто даже слова не сказал, когда Каладин выхлебал два полных ковша дождевой воды с металлическим привкусом. Потом стряхнул ковш, кивнул паре подмастерьев и потрусил обратно к своему брусу.

Камень, смуглокожий громила-рогоед, оценивающе взвешивал брус и хмурился.

Тефт заметил Каладина и кивнул на Камня:

— Он проспорил нескольким из нас по светосколку — думал, ты используешь легкую доску, чтобы произвести впечатление.

Если бы они могли почувствовать его усталость, не были бы такими недоверчивыми. Он заставил себя забрать у Камня брус. Здоровяк отдал его с растерянным видом и наблюдал, пока Каладин относил его туда, где взял. Он благодарно махнул подмастерью, потом побежал к маленькой группке мостовиков. Камень с неохотой отдавал проигранные светосколки.

— Идите обедать, — сказал им Каладин. — Впереди у нас послеполуденное дежурство, так что будьте здесь через час. Соберитесь в столовой, когда прозвонит колокол перед закатом. Наше лагерное дежурство сегодня — вечерняя уборка. Кто придет последним, будет чистить горшки.

Он побежал прочь от лесного склада, и мостовики проводили его изумленными взглядами. Через два квартала Каладин нырнул в переулок и прислонился к стене. Потом, выдохнув со свистом, сполз на землю и растянулся без сил.

Каждая мышца в теле вопила о пощаде. Ноги горели, а когда он попытался сжать кулак, пальцы оказались слишком слабыми и непослушными. Он глубоко дышал и кашлял. Проходивший мимо солдат остановился, но потом заметил наряд мостовика и ушел, не сказав ни слова.

В конце концов Каладин ощутил легкое прикосновение к груди. Открыл глаза и увидел, что Сил лежит на воздухе лицом вниз и смотрит на него. Ее ноги были направлены к стене, но поза и складки платья выглядели так, словно она стояла прямо, а не висела лицом к земле.

— Каладин, я должна тебе кое-что сказать, — заявила спрен.

Он опять закрыл глаза.

— Каладин, это важно!

Он почувствовал легкий удар по веку. Очень странное ощущение. Молодой мостовик заворчал, открыл глаза и вынудил себя сесть. Сил прошлась по воздуху, словно огибая невидимую сферу, пока не приняла нужное положение.

— Я решила, что меня радует то, что ты сдержал данное Газу слово, даже если он мерзкий человек.

Каладин не сразу понял, о чем она:

— Сферы?

Она кивнула:

— Я думала, ты можешь нарушить слово, но рада, что ты этого не сделал.

— Славно. Ну что ж, спасибо, что сказала.

— Каладин, — нетерпеливо проговорила она, сжав кулачки, — это важно!

— Я… — Он замолчал и запрокинул голову, упершись макушкой в стену. — Сил, я даже дышать не могу, а ты хочешь, чтобы я думал. Пожалуйста. Скажи сама, что тебя беспокоит.

— Я знаю, что такое ложь, — сообщила она, приближаясь и усаживаясь на его колено. — Несколько недель назад я понятия не имела о том, что значит врать. Но теперь я рада, что ты не соврал. Разве ты не видишь?

— Нет.

— Я меняюсь. — Спрен вздрогнула, вся ее фигурка на миг затуманилась. — Я знаю вещи, которых не знала всего несколько дней назад. Это так странно.

— Ну, я думаю, это хорошо. В смысле, чем больше ты понимаешь, тем лучше. Разве не так?

Сил опустила глаза и прошептала:

— Когда я нашла тебя возле ущелья вчера, после Великой бури… ты собирался убить себя, верно?

Каладин не ответил. Вчера. Целую вечность назад.

— Я тебе дала лист. Ядовитый лист. Ты мог его использовать, чтобы убить себя или кого-то еще. Там, в фургоне, ты именно это и собирался сделать. — Сил снова посмотрела ему в глаза, и в ее тихом голосе послышался ужас. — Сегодня я знаю, что такое смерть. Почему я знаю, что такое смерть?

Каладин нахмурился:

— Ты всегда была странной для спрена. С самого начала.

— С самого начала?

Он помедлил, вспоминая. Нет, в первые дни Сил вела себя в точности как остальные спрены ветра. Разыгрывала его, приклеивала обувь к полу и пряталась. Даже задержавшись с ним на многие месяцы рабства, она большей частью вела себя обычно. Знай себе порхала вокруг, ни на чем надолго не задерживая внимания.

— Вчера я понятия не имела, что такое смерть. Сегодня знаю. Несколько месяцев назад не понимала, что веду себя странно для спрена, но теперь до меня дошло. Откуда я вообще знаю, как должен вести себя спрен? — Она съежилась, словно уменьшилась в росте. — Что со мной происходит? Что я такое?

— А это имеет значение?

— Разве нет?

— Я ведь тоже не знаю, кто я на самом деле. Мостовик? Лекарь? Солдат? Раб? Это все лишь ярлыки. Внутри — я есть я. Совсем не такой, как много лет назад, но об этом не стоит тревожиться, так что я просто иду вперед и надеюсь, что ноги приведут меня туда, куда мне надо.

— Ты не сердишься, что я принесла тебе тот лист?

— Сил, если бы ты мне не помешала, я бы шагнул в ту пропасть. Лист был мне необходим тогда. Каким-то образом получилось, что ты поступила правильно.

Она улыбнулась и принялась наблюдать, как Каладин разминается. Закончив, он встал и снова вышел на улицу, почти придя в себя после изнеможения. Сил взмыла в воздух и устроилась у него на плече — села, свесив ноги и упираясь руками, точно девчонка на краю утеса.

— Я рада, что ты не сердишься. Хотя и убеждена, что именно тебя следует винить в том, что со мной происходит. До того как мы встретились, я даже не думала про смерть и ложь.

— В этом я весь, — сухо проговорил Каладин. — Куда бы ни пошел, несу с собой смерть и вранье. Прямо как Ночехранительница.

Сил нахмурилась.

— Это был… — начал он.

— Да, — перебила спрен. — Это был сарказм. — Она наклонила голову. — Я знаю, что такое сарказм. — Хитро улыбнулась. — Я знаю, что такое сарказм!

«Буреотец, — подумал Каладин, глядя в ее радостные глазки. — Есть в этом что-то зловещее…»

— Погоди-ка, а раньше с тобой похожего не происходило?

— Не знаю. Не помню ничего, что случилось больше года назад, когда я впервые увидела тебя.

— Правда?

— Неудивительно. — Сил пожала полупрозрачными плечиками. — У большинства спренов короткая память. — Она поколебалась. — Не понимаю, откуда мне это известно.

— Может быть, все правильно. Ты могла уже пережить такое, а потом все забыла.

— Не очень-то утешает. Мне не нравится сама мысль о том, что я могу что-то забыть.

— А мысли о смерти и лжи тебе тоже не нравятся?

— Да. Но если я утрачу эти воспоминания… — Она уставилась на что-то перед собой, и Каладин, проследив за направлением ее взгляда, заметил пару спренов ветра, беззаботно и свободно кувыркавшихся в небе.

— Будущее тебя пугает, — понял молодой мостовик, — но возвращение в прошлое вызывает ужас.

Сил кивнула.

— Эти чувства мне знакомы, — сказал он. — Идем. Мне надо поесть, а после обеда я должен успеть кое-что раздобыть.

15Ловля на живца

Ты не согласен с моей затеей. Я это понимаю, насколько вообще могу понять того, с кем у меня столь глубокие разногласия.

Спустя четыре часа после нападения ущельного демона Адолин все еще руководил уборкой. В ходе битвы монстр уничтожил мост. К счастью, несколько солдат остались на другой стороне и отправились за мостовым расчетом.

Адолин ходил среди воинов, собирал донесения; послеполуденное солнце клонилось к закату. В воздухе пахло плесенью. Так пахла кровь большепанцирника. Само чудовище лежало там же, где погибло, со вскрытой грудной клеткой. Несколько солдат сдирали с него панцирь, а рядом с ними на туше уже вовсю пировали кремлецы. Слева, на неровной поверхности плато, длинными рядами разместили людей, подложивших под голову свернутые плащи или рубашки. О них заботились лекари из армии Далинара. Адолин благословил своего отца за то, что тот всегда брал с собой лекарей, даже в развлекательную поездку, как эта.

Адолин пошел дальше, все еще одетый в осколочный доспех. Войска могли бы попасть в военные лагеря другой дорогой — здесь имелся еще один мост, уводящий вглубь Равнин, — направиться на восток, а потом вернуться кружным путем. Далинар, однако, призвал, к вящему неудовольствию Садеаса, остаться и позаботиться о раненых, отдохнуть несколько часов, пока не прибудет мостовой расчет.

Адолин посмотрел на большой шатер, откуда доносился звонкий смех. Вокруг шатра стояли шесты с зубчатыми наконечниками, в которых были закреплены большие светящиеся рубины. Это фабриали, дававшие тепло без огня. Он не понимал, как работали фабриали, хотя знал, что наиболее сильным требовались большие самосветы.

И опять другие светлоглазые наслаждались отдыхом, пока он трудился. На этот раз Адолин не возражал. Ему бы трудно было веселиться после такой катастрофы. А это именно катастрофа. Подошел младший светлоглазый офицер со списком потерь. Его жена прочитала список, который они передали Адолину и удалились.

Почти пятьдесят убитых, вдвое больше раненых. Многих пострадавших Адолин знал. Когда королю представили первоначальный отчет, тот отмахнулся от смертей, заметив, что за свою доблесть павшие воины получат чины в небесном Войске Вестников. Он как-то слишком легко забыл, что сам мог оказаться в списке потерь, если бы не Далинар.

Адолин поискал взглядом отца; тот стоял на краю плато и опять смотрел на восток. Что он там искал? Это уже не первый раз. Молодой человек и раньше видел, как отец совершал необыкновенные поступки, но ничего столь драматичного еще не случалось. В памяти юноши отпечатался образ: его отец стоит под массивным ущельным демоном, не давая твари убить короля, и его осколочный доспех светится.

Другие светлоглазые теперь осторожнее вели себя рядом с Далинаром, и за последние несколько часов Адолин не услышал ни единого намека на его слабость даже от людей Садеаса. Он боялся, что это не продлится долго. Пройдут недели, и опять люди начнут болтать о том, как редко он участвует в сражениях на плато и как же он ослабел.

Адолин понял, что жаждет повторения. Сегодня, когда Далинар рванулся на помощь Элокару, то вел себя так, как в историях о Черном Шипе. Адолин хотел, чтобы этот человек из прошлого вернулся. Королевство нуждалось в нем.

Юноша тяжело вздохнул. Нужно представить королю окончательную сводку потерь. Скорее всего, это вызовет насмешки, но, возможно, ожидая своей очереди, он сумеет подслушать Садеаса. Адолин по-прежнему чувствовал, что упускает что-то важное об этом человеке. То, что наверняка знает отец.

И потому, изготовившись к колкостям, юноша направился к шатру.

Далинар смотрел на восток, сцепив за спиной руки в латных перчатках. Где-то там, в центре Равнин, паршенди разбили свой главный лагерь.

Алеткар воевал уже почти шесть лет и глубоко увяз в затянувшемся противостоянии. Осадную стратегию предложил сам Далинар — удар по базе паршенди предполагал размещение на Равнинах лагерей, способных вынести Великие бури, и необходимость полагаться на большое количество хрупких мостов. Одна проигранная битва — и алети окажутся в ловушке, окруженные со всех сторон, без возможности вернуться на укрепленные позиции.

Но Расколотые равнины могут также стать ловушкой и для врагов. Восточные и южные края непроходимы — тамошние плато выветрились так, что превратились в узкие шпили, и паршенди не в состоянии перепрыгивать с одного на другое. Равнины со всех сторон окружали горы, а в пространстве между ними обитали стаи ущельных демонов, громадных и опасных.

С алетийской армией, загнавшей их в капкан с запада и севера, и с разведчиками, размещенными на юге и востоке на всякий случай, паршенди не выйдут из окружения. Далинар рассчитывал, что у них закончатся припасы. Они или подставятся под удар в попытке покинуть Равнины, или вынужденно нападут на алети в их укрепленных военных лагерях.

Это был великолепный план. Только вот Далинар не предусмотрел светсердец.

Он отвернулся от расщелины и пересек плато. Ему отчаянно хотелось пойти и проверить, что с его людьми, но надо продемонстрировать веру в Адолина. Сын командовал, и у него хорошо получалось. Кажется, он уже отправился с докладом к Элокару.

Далинар улыбнулся, взглянув на сына. Адолин пониже отца, и волосы у него русые с черным. Русый он унаследовал от матери — так сказали Далинару. Сам князь ее не помнил. Ее изъяли из его памяти, оставив странные дыры и затуманенные места. Иногда он вспоминал какую-нибудь сцену в точности, и все ее участники были ясными и четкими, но она представала расплывчатым пятном. Он даже имя не мог запомнить. Когда кто-то его произносил, оно выскальзывало из его разума, как кусочек масла со слишком горячего ножа.

Далинар дал Адолину возможность сделать донесение и направился к туше ущельного демона. Чудище лежало на боку; его глаза выгорели, пасть распахнулась. Языка не было, только странного вида зубы, как у всех большепанцирников, и замысловато устроенные челюсти. Несколько плоских пластинчатых зубов для того, чтобы грызть и крушить панцири, и жвала поменьше — рвать плоть и засовывать ее поглубже в глотку. Поблизости раскрылись камнепочки, их лозы потянулись лакать кровь монстра. Между человеком и зверем, на которого он охотился, существовала связь, и Далинар всегда испытывал грусть после того, как убивал столь грандиозное чудище, как ущельный демон.

Большинство светсердец добывали иным способом. Иногда странный жизненный цикл ущельных демонов приводил к тому, что они выбирались в западную часть Равнин, где плато были просторнее. Влезали повыше и превращались в похожие на камни куколки, которые ждали наступления Великой бури.

В это время они становились уязвимыми. Нужно было просто добраться до плато, разбить куколку молотами или осколочным клинком, а потом вырезать светсердце. Легкий способ заработать состояние. И чудовища приходили часто — как правило, несколько раз в неделю, если не лишком холодало.

Далинар посмотрел на громоздкую тушу. Из нее выбирались мельчайшие, почти невидимые спрены и, медленно подымаясь в воздух, исчезали. Они выглядели как язычки дыма, которые иной раз появляются над погашенной свечой. Никто не знал, что это за спрены; их видели только возле недавно убитых большепанцирников.

Он покачал головой. Светсердца все изменили в этой войне. Паршенди они тоже были нужны, нужны достаточно сильно, чтобы сражаться, не жалея сил. Борьба с паршенди за светсердца имела смысл, поскольку дикари не могли пополнять запасы благодаря поставкам из дома, как это делали алети. Так что соревнование за большепанцирников было одновременно выгодным и тактически разумным способом длить осаду.

Когда ночная темнота сгустилась, Далинар увидел на Равнинах огоньки. Сторожевые башни, откуда солдаты высматривали ущельных демонов, которые собрались окукливаться. Они следили и в темное время суток, хотя эти твари редко показывались вечером или ночью. Разведчики перепрыгивали расщелины при помощи шестов, легко перемещаясь с одного плато на другое и не нуждаясь в мостах. Заметив ущельного демона, солдаты подавали сигнал, и начиналась гонка — алети против паршенди. Захватить плато и удержать его на срок, достаточный для того, чтобы извлечь светсердце, или атаковать врага, если тот добрался первым.

Каждый великий князь хотел получить светсердца. Платить жалованье тысячам солдат и кормить их весьма затратно, но одно светсердце покрывало расходы за несколько месяцев. Кроме того, чем больше светсердце, которое использовали для работы духозаклинателя, тем меньше вероятность того, что оно треснет. Огромные камни-светсердца даровали почти безграничные возможности. И потому великие князья соревновались друг с другом. Тот, кто первым подбирался к куколке, должен был сразиться с паршенди за светсердце.

Они могли бы чередоваться, но алети подобное несвойственно. Дух соперничества был у них в крови. Воринизм учил, что лучшие воины получат священную привилегию присоединиться к Вестникам после смерти и сражаться за Чертоги Спокойствия с Приносящими пустоту. Великие князья хоть и вступали в союзы, но оставались соперниками. Уступить другому светсердце… исключено. Лучше устроить соревнование. И потому то, что началось как война, превратилось в забаву. Смертельно опасную забаву — но такие ведь ценятся превыше всего.

Далинар обогнул мертвого демона. Он абсолютно точно представлял ситуацию, что сложилась за последние шесть лет. Сам же принимал во многом непосредственное участие. Но теперь его охватило беспокойство. Они и впрямь существенно уменьшили численность врагов, но главная цель — возмездие за убийство Гавилара — забылась. Алети развлекались, играли и бездельничали.

Они убили множество паршенди — предположительно четверть их первоначальных сил, — но на это ушло слишком много времени. Осада продлилась шесть лет и легко может затянуться еще на шесть. Это его тревожило. Паршенди явно предполагали, что окажутся в ловушке. Они подготовили запасы продовольствия и позаботились о том, чтобы переместить весь свой народ на Расколотые равнины, где можно использовать эти про́клятые Вестниками расщелины и плато в качестве сотен рвов и укрепленных стен.

Элокар посылал гонцов, требуя объяснить, почему паршенди убили его отца. Они так и не ответили. Приняли на себя ответственность за убийство, но не объяснили причин. В последнее время Далинару казалось, что лишь ему одному это по-прежнему представляется интересным.

Князь направился в другую сторону; свита Элокара удалилась в павильон наслаждаться вином и закусками. Большой открытый шатер был выкрашен в фиолетовый и желтый, и легкий бриз шевелил ткань. Вероятность новой Великой бури этой ночью невелика, утверждали бурестражи.

Великие бури. Видения.

«Объедини их…»

Неужели он действительно верил в то, что видел? В то, что сам Всемогущий говорил с ним? Он, Далинар Холин, Черный Шип, грозный полководец?

«Объедини их…»

Садеас вышел из шатра в ночь. Густая черная шевелюра курчавилась и падала ему на плечи. В осколочном доспехе великий князь выглядел весьма впечатляюще, уж точно лучше, чем в одном из тех нелепых костюмов из кружев и шелка, что сделались так популярны в последнее время.

Садеас поймал взгляд Далинара и еле заметно кивнул. «Я свое дело сделал», — говорил этот кивок. Садеас прогулялся и вернулся в павильон.

Итак, Садеас помнил, зачем на эту охоту пригласили Ваму. Далинару надо было с ним встретиться. Он направился к павильону. Адолин и Ренарин были рядом с королем, но тот их не замечал. Сумел ли его старший сын сделать свой доклад? Похоже, Адолин пытался в очередной раз подслушать, о чем Садеас говорит с королем. Далинару придется что-то предпринять; личная вражда мальчика с вельможей была хоть и понятной, но пользы делу не приносила.

Великий князь направился к Ваме — тот был в дальней части павильона, — но тут его заметил король.

— Далинар, — позвал он, — иди сюда. Садеас говорит, он добыл три светсердца только за последние несколько недель!

— Так и есть, — подтвердил Далинар, приближаясь.

— А сколько добыл ты?

— Считая сегодняшнее?

— Нет, — сказал король, — до этого.

— Ни одного, ваше величество, — признал Далинар.

— Все дело в мостах Садеаса. От них больше пользы, чем от твоих.

— Я, быть может, ничего не добыл за последние несколько недель, — сухо произнес Далинар, — но мои солдаты и так достаточно навоевались.

«А светсердца пусть идут в Преисподнюю, мне-то что за дело».

— Возможно, — сказал Элокар. — Но чем же ты занимался?

— Другими важными вещами.

Садеас вскинул бровь:

— Более важными, чем война? Более важными, чем возмездие? Разве такое возможно? Или ты просто выдумываешь оправдания?

Далинар бросил на Садеаса резкий взгляд. Тот лишь плечами пожал. Они были союзниками, но не друзьями. Дружба осталась в прошлом.

— Тебе надо обзавестись такими же мостами, как у него, — добавил Элокар.

— Ваше величество, — возразил Далинар, — мосты Садеаса стоят многих жизней.

— Но зато они быстры, — спокойно парировал Садеас. — Полагаться на мосты на колесах глупо, Далинар. Перевозить их по этим неровным плато — медленное и трудное дело.

— Заповеди требуют, чтобы генерал не просил у своих солдат того, чего не стал бы делать сам. Скажи-ка, Садеас, — ты бы побежал в авангарде с одним из мостов, которыми пользуешься?

— Солдатскую кашу я тоже не стал бы есть, — холодно ответил Садеас. — И не копал бы траншеи.

— Но смог бы, случись такая необходимость. Мосты — другое дело. Буреотец, да ты ведь даже не разрешаешь им использовать броню или щиты! Сам пошел бы в бой без своего осколочного доспеха?

— У мостовиков очень важная роль, — огрызнулся Садеас. — Они отвлекают вражеских лучников от моих солдат. Я поначалу пытался давать им щиты. И знаешь что? Паршенди, не обращая внимания на мостовиков, принялись стрелять по моим солдатам и лошадям. Я понял: если удвоить количество мостов на каждую вылазку, сделав при этом их необычайно легкими — никакой брони, никаких щитов, которые могли бы замедлить продвижение, — толку от мостовиков намного больше. Ты ведь понимаешь, Далинар? Беззащитные мостовики — слишком большое искушение для паршенди, чтобы стрелять в кого-то еще! Да, мы теряем во время каждой атаки несколько мостовых расчетов, но очень редко потери оказываются настолько серьезными, чтобы нам помешать. Паршенди лупят и лупят по ним, — кажется, они по какой-то причине считают, что для нас ценен каждый мостовик. Как будто невооруженные люди с мостом на плечах могут быть столь же важными для армии, как верховые рыцари-осколочники.

Садеас от этой мысли сам покачал головой с веселым удивлением.

Далинар нахмурился.

«Брат, — написал Гавилар, — ты должен разыскать самые важные слова, какие только может сказать мужчина…» Это была цитата из древней книги «Путь королей». То, о чем разглагольствовал Садеас, ей совершенно не соответствовало.

— Как бы то ни было, — продолжал Садеас, — ты ведь точно не станешь спорить с тем, что мой метод оказался весьма действенным.

— Иногда, — сказал Далинар, — цель не оправдывает средства. То, каким образом мы добиваемся победы, не менее важно, чем сама победа.

Садеас недоверчиво уставился на Далинара. Даже Адолин и Ренарин, которые подошли ближе, оказались потрясены заявлением. Это был очень «неалетийский» образ мыслей.

Видения и цитата из книги, вертевшиеся в голове Далинара в последнее время, привели к тому, что он теперь чувствовал себя не совсем алети.

— Светлорд Далинар, цель оправдывает любые средства, — возразил Садеас. — Победить в состязании нужно любой ценой, любыми силами.

— Это война. А не состязание.

— Все в этой жизни состязание. — Садеас пренебрежительно махнул рукой. — Все сделки между людьми — состязания, в которых кто-то выигрывает и кто-то проигрывает. А иногда случаются весьма впечатляющие проигрыши.

— Мой отец — один из самых знаменитых воинов Алеткара! — рявкнул Адолин, вмешиваясь в разговор. Король вскинул бровь, но не стал вмешиваться. — Ты видел, что он сделал сегодня, в то время как ты прятался за павильоном со своим луком. Мой отец сдержал чудовище. Ты же стру…

— Адолин! — перебил Далинар. Это уже было слишком. — Держи себя в руках.

Юноша стиснул зубы и чуть приподнял руку, словно собираясь призвать осколочный клинок. Ренарин шагнул вперед и осторожно сжал плечо брата. Адолин неохотно подался назад.

Садеас повернулся к Далинару, ухмыляясь:

— Один сын едва способен владеть собой, другой ни на что не годен. Вот какое наследие ты оставишь, старина?

— Садеас, я горжусь обоими, что бы ты там ни думал.

— Вспыльчивым — да, понимаю. Ты когда-то был таким же импульсивным, как он. Но второй? Ты же видел, как он сегодня выскочил на поле боя. Ни меча, ни лука не прихватил! Он бесполезен!

Ренарин покраснел и потупился. Адолин вскинул голову. Он снова отвел руку в сторону и сделал шаг к Садеасу.

— Адолин! — резко бросил отец. — Я сам разберусь!

Юноша взглянул на него синими глазами, полыхающими от ненависти, но клинок призывать не стал.

Далинар перевел все внимание на Садеаса и очень спокойно и многозначительно проговорил:

— Садеас, безусловно, мне показалось, что ты только что в открытую — и при короле — назвал моего сына бесполезным. Конечно, ты бы такого не сказал, ибо подобное оскорбление потребовало бы от меня призвать свой клинок и пустить тебе кровь. Договор Отмщения разлетелся бы на осколки. Два главнейших союзника короля убили бы друг друга. Безусловно, ты не поступил бы так глупо. Полагаю, я просто ослышался.

Все стихло. Садеас колебался. Он не отступил и смотрел Далинару прямо в глаза. Но все-таки колебался.

— Возможно, — медленно произнес Садеас, — ты и впрямь услышал не те слова. Я бы не оскорбил твоего сына. Это было бы с моей стороны не очень… мудро.

Между двумя великими князьями, вперившими друг в друга взгляды, словно пробежала искра понимания, и Далинар кивнул. Садеас сделал то же самое — коротко дернул головой. Они бы не позволили своей взаимной ненависти превратиться в опасность для короля. Колкости — это одно, а оскорбление, за которым следует дуэль, — совсем другое. Так рисковать нельзя.

— Ну что ж… — проговорил Элокар.

Король позволял своим великим князьям сражаться и отстаивать свое положение и влияние. Он верил, что от этого они лишь крепнут, и мало кто с этим спорил. Таков был общепринятый способ правления. И Далинар все больше и больше считал его неверным.

«Объедини их…»

— Думаю, на этом можно остановиться, — закончил Элокар.

Стоявший чуть в стороне Адолин выглядел недовольным, как будто в самом деле надеялся, что отец призовет свой клинок и вступит в бой с Садеасом. Далинар и сам чувствовал, как бежит по жилам разгоряченная кровь, как искушает его Азарт, но сумел все это подавить. Нет. Не здесь. Не сейчас. Пока они нужны Элокару — нельзя.

— Ваше величество, можно и остановиться, — сказал Садеас. — Хотя я рискну предположить, что этот разговор между Далинаром и мной будет продолжен. По крайней мере, до тех пор, пока он опять не научится вести себя как подобает мужчине.

— Садеас, ни слова больше, — предупредил Элокар.

— Ни слова больше? — уточнил новый голос. — Сдается мне, все бы порадовались, не скажи Садеас больше ни слова.

Шут протолкался через толпу придворных, держа в руках чашу с вином; на поясе у него болтался серебряный меч.

— Шут! — воскликнул Элокар. — Как ты здесь оказался?

— Ваше величество, я догнал отряд непосредственно перед битвой. — Шут поклонился. — Хотел с вами поговорить, но ущельный демон успел первым. Я так понял, ваша с ним беседа получилась весьма бурной.

— Но тогда получается, что ты прибыл много часов назад! Что ты делал до сих пор? Как я мог тебя раньше не заметить?

— У меня были… дела. Но я бы не пропустил охоту — не мог лишить вас себя.

— Я пока что неплохо справляюсь.

— Да, но все же вам не хватает остроты, — заметил Шут.

Далинар присмотрелся к человеку в черном. Что же творилось в голове у Шута? Он, безусловно, был умен. Но все-таки позволял себе слишком вольные речи, как уже продемонстрировал в случае с Ренарином. Что-то странное было в его поведении, и Далинар никак не мог понять, что именно.

— Светлорд Садеас, — проговорил Шут, глотнув вина, — мне ужасно жаль тебя здесь видеть.

— А я-то думал, — сухо ответил князь, — что ты обрадуешься. Я ведь постоянно снабжаю тебя поводами для развлечения.

— Это, к несчастью, правда.

— К несчастью?

— Да. Понимаешь, Садеас, с тобой все слишком просто. Необразованный полоумный мальчик-слуга с похмелья и тот сможет насмехаться над таким, как ты. Мне же и напрягаться не надо, и потому сама твоя природа есть насмешка над моими насмешками. Вот так и получается, что из-за твоей безупречной глупости я выгляжу неумехой.

— Элокар, честное слово, — возмутился Садеас, — нам в самом деле надо терпеть это… существо?

— Он мне нравится, — ответил король с улыбкой. — Он меня веселит.

— За счет ваших верных подданных.

— Какой еще счет? — вмешался Шут. — Садеас, я не припомню, чтобы получал от тебя хоть сферу. Впрочем, нет, и не предлагай. Я не могу взять твои деньги, потому что знаю, скольким тебе приходится платить, чтобы получить от них желаемое.

Садеас вспыхнул, но сдержал гнев:

— Шутка про шлюх? На большее ты не способен?

Шут пожал плечами:

— Светлорд Садеас, я всего лишь говорю правду. У каждого человека свое предназначение. Я нужен, чтобы надругаться над тобой. Ты — чтобы надругаться над шлюхой.

Князь остолбенел, а потом его лицо побагровело.

— Ты дурак.

— Если «шут» и «дурак» теперь означают одно и то же, не завидую я людям. Садеас, вот что я тебе предложу. Если сумеешь открыть рот и сказать что-нибудь несмешное, то я оставлю тебя в покое до конца недели.

— Ну, думаю, это будет нетрудно.

— И ты тут же потерпел неудачу. — Шут вздохнул. — Потому что употребил слово «думаю», а я не могу вообразить ничего более смешного, чем саму мысль о том, что ты способен думать. А что скажет юный принц Ренарин? Твой отец пожелал, чтобы я тебя оставил в покое. Сумеешь открыть рот и сказать что-нибудь несмешное?

Все взгляды обратились на Ренарина. Тот медлил, от смущения широко распахнув глаза. Далинар напрягся.

— Что-нибудь несмешное, — медленно проговорил юноша.

Шут рассмеялся:

— Да, полагаю, этого мне хватит. Очень умно. Если светлорд Садеас потеряет самообладание и наконец-то прикончит меня, возможно, ты мог бы занять место королевского остряка. У тебя, похоже, нужный склад ума.

Ренарин воспрянул духом, а Садеас еще сильнее помрачнел. Далинар наблюдал за великим князем: рука Садеаса потянулась к мечу. Не осколочному клинку, поскольку у него такового не было. Но он все же носил на боку обычный меч светлоглазых. Оружие вполне смертоносное; Далинар неоднократно сражался бок о бок с Садеасом и знал, что тот мастерски фехтует.

Шут шагнул вперед.

— Ну так что, Садеас? — негромко спросил он. — Окажешь Алеткару услугу, избавив его от нас обоих?

Закон позволял убить королевского шута. Но, поступив так, Садеас утратил бы титул и земли. Большинство считало обмен неравноценным. Разумеется, убийство шута, в котором нельзя было никого обвинить, — совсем другое дело.

Садеас медленно выпустил рукоять меча, резко кивнул королю и отошел.

— Шут, — сказал Элокар, — Садеас — мой приближенный. Это само по себе мучительно, честное слово.

— Не согласен, — возразил Шут. — Расположение короля — пытка для большинства, но не для него.

Король вздохнул и посмотрел на дядю:

— Я должен пойти и успокоить Садеаса. Но я хотел задать тебе вопрос. Ты проверил то, о чем я спрашивал раньше?

Великий князь покачал головой:

— Я был занят нуждами войска. Но собираюсь приступить к этому сейчас, ваше величество.

Король кивнул и поспешил следом за Садеасом.

— Отец, что случилось? — спросил Адолин. — Он опять думает, что кто-то за ним шпионит?

— Нет, это кое-что новенькое. Я скоро тебе покажу.

Далинар посмотрел на Шута. Человек в черном по очереди хрустел всеми костяшками пальцев, задумчиво глядя на Садеаса. Потом заметил, что Далинар на него смотрит, и подмигнул, а потом пошел прочь.

— Он мне нравится, — повторил Адолин.

— Я, возможно, вынужден буду с тобой согласиться, — сказал Далинар, потирая подбородок. — Ренарин, добудь мне отчет о раненых. Адолин, ты со мной. Нам надо разобраться в той проблеме, о которой говорил король.

Братья выглядели растерянными, но подчинились. Далинар направился через плато к туше убитого ущельного демона.

«Что ж, племянник, посмотрим, куда на этот раз заведут нас твои тревоги».

Адолин повертел в руках длинную полосу кожи. Шириной почти в ладонь и толщиной в палец, она заканчивалась неровным обрывом. Это была подпруга королевского седла, полоса, что охватывала брюхо лошади. Та самая, что внезапно лопнула во время битвы.

— Что думаешь? — спросил Далинар.

— Даже не знаю. Она не выглядит такой уж потертой, но, наверное, все же износилась, ведь иначе не лопнула бы, верно?

Далинар забрал ремень; лицо у него было задумчивое. Солдаты с мостовым расчетом все еще не вернулись, хотя уже темнело.

— Отец, зачем Элокару понадобилось, чтобы мы ее изучили? Он ждет, что мы накажем конюхов за то, что те недостаточно хорошо заботились о его седле? Это… — Адолин замолчал и вдруг понял, отчего отец не торопится с ответом. — Король думает, что подпругу перерезали, верно?

Далинар кивнул. Он вертел ремень в пальцах латной перчатки, и Адолин понимал ход его мыслей. Подпруга могла износиться и лопнуть, особенно если в седле находился воин в тяжелых осколочных доспехах. Этот ремень оборвался там, где крепился к самому седлу, так что конюхи легко могли ничего не заметить. Это самое разумное объяснение. Но если прислушиваться не только к доводам рассудка, то можно заподозрить нечто подлое.

— Отец, его одержимость растет. Ты ведь это понимаешь.

Далинар не ответил.

— Он видит наемных убийц в каждом темном углу, — продолжил Адолин. — Подпруги рвутся. Это не значит, что кто-то пытался его убить.

— Если король обеспокоен, нам следует все проверить. Край и в самом деле слишком ровный, как если бы подругу подрезали, чтобы она оборвалась, когда сильно натянется.

Адолин нахмурился:

— Может быть. — Он этого не заметил. — Но ты подумай, зачем кому-то понадобилось подрезать подпругу? Падение с лошади не причинит вреда человеку в осколочных латах. Если это попытка убийства, то неуклюжая.

— Если это попытка убийства, пусть даже неуклюжая, то нам есть о чем беспокоиться. Все случилось во время нашего дежурства, и за лошадью присматривали наши конюхи. Мы должны во всем разобраться.

Адолин тяжело вздохнул, отчасти выказывая недовольство:

— Все уже шепчутся о том, что мы стали телохранителями и ручными зверьками короля. Что случится, если они узнают, что мы проверяем любой его страх, каким бы безумным тот ни был?

— Меня никогда не заботило, что говорят люди.

— Мы тратим все свое время на бюрократию, когда остальные завоевывают богатство и славу. Мы редко делаем вылазки на плато, потому что занимаемся… этим! Нам надо быть там, надо сражаться, если мы хотим опередить Садеаса!

Отец посмотрел на него, мрачнея, и Адолин прикусил язык.

— Вижу, мы уже не о разорванной подпруге говорим.

— Я… я прошу прощения. Сказал, не подумав.

— Возможно. Но в то же время мне следовало это услышать. Я заметил, что тебе не очень-то понравилось, что я удержал тебя от ссоры с Садеасом там, в шатре.

— Я знаю, что ты его тоже ненавидишь.

— Ты знаешь не так много, как кажется. Мы этим вскоре займемся. А пока что… клянусь, эта подпруга действительно выглядит так, словно ее перерезали. Возможно, мы чего-то не замечаем. Это может быть частью большого плана, который сработал не так, как было задумано.

Адолин помедлил. Идея казалась чрезмерно сложной, но если и были те, кому нравятся запутанные замыслы, то к ним следовало отнести светлоглазых алети.

— Думаешь, это дело рук одного из великих князей?

— Возможно, — сказал Далинар. — Но я сомневаюсь, что кто-то из них желает смерти короля. Пока Элокар жив, великие князья могут сражаться в этой войне как хотят и набивать кошельки. Он от них ничего не требует. Им нравится такой король.

— Кто-то мог возжелать трон просто ради того, чтобы выделиться.

— Правда. Когда вернемся, проверим, не переусердствовал ли кто-нибудь в хвастовстве в последнее время. Узнай, по-прежнему ли Ройон злится на Шута за ту выходку на пиру на прошлой неделе, и пусть Талата перечитает договоры, которые великий князь Бетаб предложил королю для использования своих чуллов. В предыдущий раз он попытался вставить в текст оговорку, которая дала бы ему преимущество в вопросах наследования. После отъезда твоей тети Навани он осмелел.

Адолин кивнул.

— Узнай, нельзя ли отследить эту подпругу, — продолжил Далинар. — Покажи ее кожевеннику, и пусть он скажет, что думает о разрыве. Расспроси конюхов, не заметили ли они чего-нибудь, и обрати внимание, не получал ли кто-нибудь подозрительные сферы в последнее время. — Он помедлил. — И удвой охрану короля.

Адолин повернулся, посмотрел на павильон. Оттуда вышел Садеас.

Юноша прищурился:

— А ты не думаешь…

— Нет, — перебил Далинар.

— Садеас — настоящий угорь.

— Сын, прекрати это. Он любит Элокара, чего нельзя сказать о большинстве остальных. Князь один из немногих, кому я бы доверился в вопросах безопасности короля.

— Я бы этого не сделал, отец, вот уж точно.

Далинар ненадолго замолчал.

— Пойдем со мной. — Он вручил сыну подпругу и направился через плато к павильону. — Я хочу тебе показать кое-что, связанное с Садеасом.

Адолин покорно последовал за ним. Они прошли мимо освещенного павильона. Внутри темноглазые подавали еду и напитки, в то время как женщины писали сообщения или описывали сражение. Светлоглазые многословно и возбужденно превозносили смелость короля. Мужчины сплошь в нарядах густых, глубоких цветов: красно-коричневого, темно-синего, темно-зеленого с желтым отливом, темного рыжевато-оранжевого.

Далинар подошел к великому князю Ваме, в сшитом по последней моде длинном коричневом сюртуке с разрезами, сквозь которые виднелась ярко-желтая шелковая подкладка. Этот стиль не был таким показным, как полностью шелковая одежда. Адолину он нравился. Князь стоял рядом с павильоном в окружении своих светлоглазых придворных.

Вама был круглолиц и почти облысел. Остатки волос он коротко стриг, и потому они топорщились. Князь, по своему обыкновению, прищурил светло-серые глаза, когда подошли Далинар и Адолин.

«Что происходит?» — растерянно подумал Адолин.

— Светлорд, — обратился Далинар к Ваме, — я пришел убедиться, что о вас как следует позаботились и вам удобно.

— Мне удобнее всего было бы оказаться сейчас на пути домой, — ответил Вама и бросил сердитый взгляд на заходящее солнце, словно виня его в каком-то проступке. Такое дурное настроение для него редкость.

— Уверен, что мои люди спешат как могут, — сказал Далинар.

— Было бы совсем не так поздно, если бы вы нас не задержали по пути сюда.

— Я предпочитаю быть осторожным. И кстати, об осторожности: есть один вопрос, который следует обсудить. Не могли бы мы с сыном остаться с вами наедине ненадолго?

Вама сердито нахмурился, но позволил Далинару увести себя от придворных. Адолин направился следом, все больше и больше теряясь в догадках.

— Чудовище было здоровенное. — Великий князь кивнул, указывая Ваме на убитого ущельного демона. — Самое большое из всех, что я видел.

— Похоже на то.

— Я слыхал, в последних вылазках на плато вам сопутствовал успех и вы прикончили нескольких закуклившихся ущельных демонов. Вас следует поздравить.

Вама пожал плечами:

— Нам достались маленькие светсердца. И сравнивать не стоит с тем, которое Элокар добыл сегодня.

— Лучше маленькое светсердце, чем никакое, — любезно проговорил Далинар. — Я слыхал, вы собираетесь подлатать стены своего военного лагеря.

— Хм? Ну да. Заделать несколько брешей, улучшить укрепления.

— Я обязательно сообщу его величеству, что вы хотите приобрести дополнительный доступ к духозаклинателям.

Вама повернулся к нему, хмуря брови:

— Духозаклинателям?

— Вам понадобится древесина, — ровным голосом пояснил Далинар. — Вы же не собираетесь заделывать дыры в стенах, не используя леса? Здесь, на этих отдаленных равнинах, нам остается только радоваться, что для вещей вроде древесины существуют духозаклинатели, верно?

— Э-э-э, да. — Вама еще сильнее помрачнел.

Адолин переводил взгляд с него на отца. В этом разговоре имелся какой-то скрытый смысл. Далинар говорил не только о древесине для стен — духозаклинатели были тем средством, при помощи которого все великие князья кормили своих солдат.

— Король весьма щедро позволяет применять свои духозаклинатели, — сказал Далинар. — Вама, ты согласен со мной?

— Я все понял, — сухо проговорил Вама. — Не надо бить меня камнем по лицу.

— Светлорд, меня никто не может обвинить в избытке деликатности. Я просто человек действия. — И Далинар ушел, взмахом руки велев сыну следовать за собой.

Юноша так и сделал, бросив взгляд на другого великого князя.

— Он громко жаловался на то, как дорого Элокар берет за пользование своими духозаклинателями, — тихо пояснил Далинар.

Плата за духозаклинатели — самый главный налог, который король взимал с великих князей. Сам Элокар не сражался за светсердца, не считая редких выездов на охоту. Как подобает королю, он был превыше личного участия в войне.

— И?.. — спросил Адолин.

— И я напомнил Ваме, как сильно тот зависит от короля.

— Думаю, это важно. Однако какое отношение к этому имеет Садеас?

Отец не ответил. Он продолжал идти через плато, пока не вышел на край расщелины. Адолин присоединился к нему, выжидая. Через несколько секунд кто-то приблизился к ним, бряцая осколочным доспехом; рядом с Далинаром на краю пропасти показался Садеас. Адолин сузил глаза, увидев его, а Садеас приподнял бровь, но ничего не сказал по поводу его присутствия.

— Далинар, — проговорил князь, обратив взгляд на Равнины.

— Садеас, — резковато ответил тот.

— Ты говорил с Вамой?

— Да. Он понял, к чему я веду.

— Еще бы он не понял. — В голосе Садеаса проскользнули веселые нотки. — Я другого и не ждал.

— Ты сообщил ему, что поднимаешь цены на древесину?

Садеас контролировал единственный большой лес в округе.

— Удваиваю, — уточнил он.

Адолин бросил взгляд через плечо. Вама наблюдал за ними, и лицо у него было мрачное, как небо во время Великой бури, а вокруг из земли выбирались спрены гнева, похожие на лужицы кипящей крови. Далинар и Садеас вместе послали ему недвусмысленное сообщение. «Выходит, за этим его и пригласили поохотиться, — понял Адолин. — Чтобы обыграть».

— Это сработает? — спросил Далинар.

— Уверен, что да, — ответил Садеас. — Если на Ваму слегка надавить, он становится довольно сговорчивым… Князь поймет, что лучше использовать духозаклинатели, чем тратить целое состояние на устройство линии снабжения, что потянется до самого Алеткара.

— Возможно, нам следует рассказывать королю о таких вещах. — Далинар посмотрел на короля, который стоял посреди павильона, понятия не имея о том, что произошло.

Садеас вздохнул:

— Я пытался, но его разум не приспособлен для такой работы. Пусть мальчик занимается своими делами. Он ведь только и думает что о великих идеалах справедливости и о том, как держать меч повыше, когда скачешь на врагов отца.

— В последнее время его меньше заботят паршенди, чем убийцы, подкрадывающиеся в ночи. То, как он ими одержим, меня тревожит. Я не понимаю, откуда это берется.

Садеас рассмеялся:

— Далинар, ты серьезно?!

— Я всегда серьезен.

— Знаю, знаю. Но ты ведь не можешь не понимать, что порождает его одержимость?

— То, как убили его отца?

— То, как с ним обращается его собственный дядя! Тысяча солдат? Остановки на каждом плато, чтобы солдаты «обезопасили» следующее? Как это называется, Далинар?

— Предпочитаю быть осторожным.

— Другие называют такое одержимостью.

— Заповеди…

— Заповеди — просто идеализированная чушь, — перебил Садеас, — которую сочинили поэты, чтобы описать то, как все должно быть устроено, по их мнению.

— Гавилар в них верил.

— Сам знаешь, что из этого вышло.

— А где был ты, Садеас, когда он сражался за свою жизнь?

Садеас прищурился:

— Опять возьмемся за старое, да? Как бывшие любовники, случайно повстречавшие друг друга на пиру?

Далинар не ответил. Адолин вновь поразился отношениям между отцом и Садеасом. Они обменивались очень злыми колкостями, и достаточно было взглянуть им в глаза, чтобы понять — эти двое едва терпят друг друга.

И все же они только что воплотили в жизнь общий план, в котором другому великому князю была отведена роль марионетки.

— Я защищаю мальчика по-своему, — сказал Садеас, — ты поступай как знаешь. Но не жалуйся мне на то, что он одержим страхами, если сам вынуждаешь его спать в мундире на случай внезапной атаки паршенди. Вот уж действительно — «я не понимаю, откуда это берется»!

— Адолин, пойдем. — Далинар повернулся, чтобы уйти.

Юноша последовал за ним.

— Далинар, — позвал Садеас.

Тот, поколебавшись, обернулся.

— Ты узнал, почему он это сделал? Почему написал те слова?

Далинар покачал головой:

— Ты никогда не найдешь ответа. Мой старый друг, это глупый поиск. Он лишь рвет тебя на части. Я знаю, что с тобой происходит во время бурь. Твой разум слабеет от того, сколько ты на себя взвалил.

Далинар опять двинулся прочь. Адолин поспешил за ним. О чем это они сейчас говорили? Почему «он» написал? Мужчины не пишут. Адолин открыл было рот, чтобы спросить, но почувствовал, в каком настроении отец. Его сейчас не стоило принуждать.

Они подошли к маленькому каменистому холму на плато. Поднялись на вершину и оттуда посмотрели на убитого ущельного демона. Солдаты Далинара продолжали собирать мясо и панцирь.

Пока они там стояли, Адолин до краев переполнился вопросами, но не мог их сформулировать.

В конце концов Далинар проговорил:

— Я тебе рассказывал, о чем были последние слова Гавилара, обращенные ко мне?

— Нет. Я теряюсь в догадках о том, что произошло той ночью.

— «Брат, этой ночью ты должен следовать Заповедям. Ветер предвещает что-то странное». Вот это он мне сказал — таковы были его последние слова перед тем, как начался пир в честь подписания договора.

— Я не знал, что дядя Гавилар следовал Заповедям.

— Он меня с ними и познакомил. Брат нашел их, эту реликвию из прошлого Алеткара, когда мы только объединились. И начал следовать им незадолго до смерти. — Слова Далинару давались с трудом. — Сын, это были странные дни. Мы с Ясной не знали, как следует понимать перемены в Гавиларе. Я тогда считал Заповеди глупостью — даже ту, что требовала от офицера избегать крепкого спиртного во время войны. В особенности ее. — Голос князя звучал все тише. — Когда Гавилара убивали, я был мертвецки пьян. Помню голоса, которые пытались меня разбудить, но мой разум оказался слишком затуманен. Я должен был находиться рядом с ним. — Он посмотрел на Адолина. — Я не могу жить прошлым. Глупо было бы так поступать. Я виню себя в смерти Гавилара, но ничего не в силах изменить.

Адолин кивнул.

— Сын, я продолжаю надеяться, что, если сумею принудить тебя следовать Заповедям достаточно долго, ты поймешь — как понял я — их истинную важность. Надеюсь, тебе не понадобится для этого настолько драматичный пример. Как бы то ни было, ты должен понять. Ты все твердишь о Садеасе, о том, что его надо наказать, его надо победить. Ты знаешь, как связан Садеас со смертью моего брата?

— Он служил приманкой.

Садеас, Гавилар и Далинар дружили до самой смерти короля. Об этом знали все. Они вместе покорили Алеткар.

— Да, он был рядом с королем и услышал, как солдаты кричат о нападении человека с осколочным клинком. Идея с приманкой принадлежала Садеасу — он надел наряд Гавилара и сбежал вместо него. Это был самоубийственный поступок. Вынудить кого-то с осколочным мечом погнаться за тобой, не будучи облаченным в осколочный доспех. Честно говоря, я считаю, что это был один из самых смелых шагов, какие только совершали мои знакомые.

— Но ничего не вышло.

— И часть меня так и не простила Садеаса за этот промах. Я знаю, это неразумно, но он должен был остаться рядом с Гавиларом. Как и я. Мы оба подвели нашего короля и не можем простить друг друга. Но нас по-прежнему кое-что объединяет. Мы дали обет в тот день, что будем защищать сына Гавилара. Не важно, какой ценой, не важно, что думаем друг о друге, но мы будем защищать Элокара. И вот поэтому я здесь, на Равнинах. Не ради богатства или славы. Теперь мне эти вещи безразличны. Я пришел сюда ради брата, которого любил, и ради племянника, которого люблю за нас обоих. И в каком-то смысле это разделяет меня и Садеаса в той же степени, в какой объединяет. Садеас полагает, лучший способ защитить Элокара — убивать паршенди. Он жестоко гонит себя и своих людей на плато, на битву. Я думаю, в глубине души он считает, что я нарушаю обет, раз не делаю то же самое. Но так мы Элокара не защитим. Ему нужны прочный трон и союзники, которые его поддерживают, а не великие князья, которые только и знают, что пререкаться. Создав сильный Алеткар, мы в большей степени защитим его, чем если будем убивать врагов. Такова была цель всей жизни Гавилара — объединить великих князей…

Он замолчал. Адолин ждал продолжения, но оно не последовало.

— Садеас, — наконец заговорил юноша. — Я удивлен, что ты назвал его храбрым.

— Он действительно храбрый. И хитрый. Иногда я совершаю ошибку, недооцениваю его из-за экстравагантных нарядов и манер. Сын, на самом деле он хороший человек. И нам не враг. Мы иной раз ругаемся по мелочам. Но он усердно защищает Элокара, так что я прошу тебя его уважать.

И как ответить на такое? «Ты его ненавидишь, но просишь, чтоб я этого не делал?»

— Хорошо, — согласился Адолин. — Я буду вести себя осмотрительнее рядом с ним. Но, отец, я ему по-прежнему не доверяю. Прошу тебя, хоть поразмысли над тем, что он может оказаться не таким преданным, как ты. Возможно, он ведет свою игру.

— Ладно, подумаю над этим.

Адолин кивнул. Хоть что-то.

— А что он сказал в самом конце? Что-то про письмо?

Далинар помедлил.

— Это тайна, в которую посвящены мы с Садеасом. Кроме нас, о ней знают также Ясна и Элокар. Я много думал о том, стоит ли рассказывать тебе… Но ведь ты займешь мое место, если я погибну. Я передал тебе последние слова моего брата, которые он произнес, обращаясь ко мне. Но это не все. Брат сообщил мне кое-что еще, но не устно. Он это… написал.

— Гавилар умел писать?!

— Когда Садеас обнаружил тело короля, он нашел также слова, написанные на обломке доски его собственной кровью. «Брат, — гласили они, — ты должен отыскать самые важные слова, какие только может сказать мужчина». Садеас спрятал обломок, и позже Ясна нам все прочитала. Если он действительно умел писать — а иное представляется невозможным, — значит хранил этот постыдный секрет от всех. Как я уже упомянул, незадолго до смерти он вел себя очень странно.

— И что же они значат? Эти слова?

— Это цитата. Из древней книги под названием «Путь королей». Гавилар ближе к концу жизни любил, чтобы ему ее читали, и часто мне про нее рассказывал. До недавнего времени я не понимал, что цитата оттуда; Ясна ее нашла и сообщила. Мне уже несколько раз эту книгу читали, но пока что я не понял, почему Гавилар написал то, что написал. — Он помедлил. — Сияющие рыцари использовали книгу в качестве своеобразного руководства, советуясь с нею по всем жизненным вопросам.

Сияющие?

«Буреотец!» — подумал Адолин. Видения его отца были… они как-то связаны с Сияющими. Вот и еще одно доказательство, что галлюцинации проистекали из чувства вины Далинара за смерть брата.

Но как же ему помочь?

Позади раздался скрежет металла по камню. Адолин повернулся и поклонился королю в золотом осколочном доспехе. Элокар был на несколько лет старше двоюродного брата. Говорили, он выглядит царственно, как подобает монарху. Женщины, мнению которых Адолин доверял, признавались, что считают его достаточно красивым, несмотря на излишне выдающийся нос.

Не красивее Адолина, разумеется. Но все же красивым.

У короля уже имелась и супруга, что руководила его делами дома, в Алеткаре.

— Дядя, — сказал Элокар, — не пора ли нам отправиться в путь? Я уверен, что владельцам осколочных доспехов не составит труда перепрыгнуть через расщелины. Мы вместе могли бы побыстрее вернуться в военные лагеря.

— Ваше величество, я не покину своих людей. И сомневаюсь, что вы хотите бежать по плато несколько часов в одиночестве, без защиты и без знающих свое дело гвардейцев.

— Возможно, — согласился король. — Как бы то ни было, я все равно хотел поблагодарить тебя за проявленную сегодня отвагу. Кажется, я в очередной раз обязан тебе жизнью.

— Делать так, чтоб вы были живы, — занятие, которое я усердно стараюсь превратить в привычку, ваше величество.

— Я этому рад. Ты проверил то, о чем я спрашивал? — Он кивнул на подпругу, и Адолин осознал, что до сих пор держит ее в руке, одетой в латную перчатку.

— Проверил, — сказал Далинар.

— И?..

— Ваше величество, мы не смогли принять решение. — Далинар вручил подпругу королю. — Возможно, ее перерезали. Разрыв кажется ровным с одной стороны. Как будто ее ослабили, чтобы она потом порвалась.

— Так я и знал! — воскликнул Элокар и, подняв ремень, принялся его изучать.

— Мы не кожевенники, ваше величество. Надо отдать обе части ремня знатокам, и пусть они выскажут свое мнение. Я поручил Адолину заняться этим делом.

— Ее перерезали, — настойчиво проговорил Элокар. — Я это ясно вижу — вот прямо здесь. Говорю же тебе, дядя. Кто-то пытается убить меня. Они хотят видеть меня мертвым, в точности как и моего отца.

— Ты ведь не думаешь, что это сделали паршенди! — Далинар не скрывал изумления.

— Я не знаю, кто именно это сделал. Возможно, кто-то из участников этой самой охоты.

Адолин нахмурился. На что намекал Элокар? Большинство участников охоты — люди Далинара.

— Ваше величество, — с искренностью в голосе проговорил великий князь, — мы этим займемся. Но вы должны быть готовы к тому, что все окажется простым стечением обстоятельств.

— Ты мне не веришь, — категоричным тоном заявил Элокар. — Ты все время мне не веришь.

Далинар глубоко вздохнул, и Адолин видел, что отцу нелегко себя сдерживать.

— Я этого не говорил. Даже маловероятная угроза вашей жизни меня весьма тревожит. Но я в самом деле предлагаю не спешить с выводами. Адолин уже отметил, что это была бы чрезвычайно неуклюжая попытка убийства. Падение с лошади — несерьезная угроза для человека в осколочном доспехе.

— Да, но во время охоты? — парировал Элокар. — Возможно, кто-то хотел, чтобы меня убил ущельный демон.

— Предполагалось, что на охоте нам ничего не будет угрожать, — возразил Далинар. — Предполагалось, что мы утыкаем большепанцирника стрелами издалека и лишь потом прискачем, чтобы его зарубить.

Элокар посмотрел, прищурившись, сначала на дядю, потом на кузена. Было похоже, что король в чем-то подозревает их самих. Ощущение исчезло через миг. Неужели Адолину и впрямь такое померещилось? «Буреотец!» — подумал он.

Короля позвал Вама. Элокар глянул на него и кивнул.

— Ничего не окончилось, дядя, — сказал он Далинару. — Разберись с подпругой.

— Разберусь.

Король вручил ему ремень и ушел, бряцая доспехом.

— Отец, — тотчас же заговорил Адолин, — ты видел, как…

— Я с ним об этом поговорю, — сказал Далинар. — Позже, когда он не будет таким усталым.

— Но…

— Адолин, я с ним поговорю. А ты займись подпругой. И собери своих людей. — Далинар кивком указал на что-то далеко на западе. — Думаю, к нам приближается мостовой расчет.

«Наконец-то», — подумал юноша, проследив за его взглядом. Плато в отдалении пересекала небольшая группа людей со знаменем Далинара, а за ней бежал один из мостовых расчетов Садеаса. Они послали за ним, поскольку он перемещался быстрее больших мостов Далинара, которые тянули чуллы.

Адолин поспешил отдать приказы, хотя его отвлекали слова отца, последнее послание Гавилара и недоверчивое выражение на лице короля. Кажется, во время долгого пути обратно в лагерь ему будет о чем подумать.

Далинар следил за тем, как сын спешно уходит, чтобы выполнить его указания. Нагрудник юноши все еще был покрыт сетью тонких трещин, хотя буресвет из него уже не вытекал. Со временем доспех сам себя отремонтирует. Он мог восстановиться, даже если был полностью разбит.

У Адолина имелась склонность пререкаться, но он был лучшим сыном, о каком только можно мечтать. Преданным до самозабвения, деятельным, умеющим командовать. Солдаты его любили. Возможно, он слишком с ними дружил, но это простительно. Даже на его горячность можно закрыть глаза, при условии, что сын научится направлять ее в нужное русло.

Далинар предоставил молодому человеку заниматься своим делом, а сам отправился проведать Храбреца. Он нашел ришадиума в окружении конюхов, которые соорудили в южной части плато загон для лошадей. Они перевязали все царапины, и конь уже наступал на копыто.

Далинар похлопал большого жеребца по шее, заглянул в его непроницаемо-черные глаза. Конь казался пристыженным.

— Храбрец, ты не виноват, что сбросил меня, — мягко проговорил Далинар. — Я очень рад, что ты не сильно пострадал. — Великий князь повернулся к ближайшему конюху. — Дайте ему этим вечером побольше еды и две твердодыни.

— Да, светлорд. Но он не станет есть больше, чем следует. Мы пытались, но Храбрец не ест.

— Сегодня съест, — сказал Далинар, снова похлопав ришадиума по шее. — Он ест, только если понимает, что заслужил.

Молодой конюх смутился. Как и большинство остальных, он считал ришадиума просто еще одной породой лошадей. По-настоящему понять, в чем дело, мог только тот, кого такой конь принял в качестве всадника. Это было похоже на ношение осколочного доспеха — совершенно неописуемый опыт.

— Ты съешь обе твердодыни. — Далинар ткнул пальцем в коня. — Ты их заслужил.

Храбрец беспокойно заржал.

— Заслужил, — настойчиво повторил князь. Конь фыркнул, успокаиваясь. Далинар проверил его ногу, потом кивнул конюху. — Сынок, хорошенько позаботься о нем. Я возьму другого, когда поедем назад.

— Да, светлорд.

Ему нашли лошадь — крепкую серую кобылу. Он с особым вниманием забрался в седло. Обычные лошади казались ему очень хрупкими.

Король выехал следом за первой группой войск в сопровождении Шута. Садеас, как подметил Далинар, пристроился позади — там, где Шут не смог бы его достать.

Мостовой расчет молча ждал, отдыхая, пока король и его свита не пересекут пропасть. Как и большинство мостовых расчетов Садеаса, этот состоял из разнообразного отребья. Чужаки, дезертиры, воры, убийцы и рабы. Многие, возможно, заслужили наказание, но то, каким жутким образом Садеас с ними расправлялся, выводило Далинара из себя. Сколько времени пройдет, прежде чем у него закончатся подходящие для мостовых расчетов ничтожества? И заслужил ли такую судьбу хоть один человек, пусть даже убийца?

В памяти Далинара против воли всплыл отрывок из «Пути королей». Ему читали эту книгу чаще, чем князь сказал Адолину.

«Я однажды увидел, как тощий человек несет на спине камень больше собственной головы. Незнакомец спотыкался от тяжести и был в одной лишь набедренной повязке, так что солнце жгло его кожу. Он продвигался по оживленной улице. Люди расступались перед ним. Не потому, что уважали, а потому, что боялись, как бы он на них не налетел. Когда видишь такого человека, сразу хочется уйти с дороги.

Монарх на него похож — он бредет по дороге, спотыкаясь, и несет свое королевство на плечах. Многие перед ним расступаются, но мало кто по доброй воле подходит и предлагает помощь. Они не хотят связываться с такой работой, поскольку понимают, что тогда обрекут себя на жизнь, полную лишних забот.

В тот день я выбрался из своей кареты и, забрав камень у этого человека, понес. Думаю, моих охранников это расстроило. Можно не обращать внимания на полуголого беднягу, занятого таким трудом, но никто не может не заметить короля, который взвалил на себя подобную ношу. Возможно, нам следует чаще меняться местами. Если станет ясно, что король готов разделить с беднейшими их груз, то, вероятно, кто-то захочет помочь ему с его собственным грузом, невидимым, но внушающим страх».

Далинар был потрясен тем, что вспомнил историю полностью, хотя удивляться нечему. Пытаясь разузнать смысл последнего послания Гавилара, он требовал, чтобы ему читали эту книгу почти каждый день на протяжении нескольких месяцев.

Он был разочарован, когда понял, что ясного смысла у оставленной Гавиларом цитаты нет. И все равно продолжал слушать, хотя и старался скрывать интерес. Репутация у книги неважная, и не только потому, что ее история связана с Сияющими отступниками. Рассказы о монархе, который трудится вместо чернорабочего, были не самой неудобной ее частью. Кое-где в ней напрямую говорилось, что светлоглазые по своему положению находятся ниже темноглазых. Это противоречило воринским доктринам.

Да, лучше о таком не распространяться. Далинар был искренен, когда сказал Адолину, что его не заботят пересуды. Но если слухи мешают защищать Элокара, значит они опасны. Следовало соблюдать осторожность.

Он развернул лошадь и направил ее на мост, а потом в знак благодарности кивнул мостовикам. В войске они занимали самое низкое положение, но при этом носили королей на своих плечах.

16Коконы

Семь с половиной лет назад

— Он хочет послать меня в Харбрант, — сказал Кэл, сидя на высоком камне. — Чтобы я там выучился на лекаря.

— Серьезно? — Лараль прохаживалась по валуну прямо перед ним.

Она балансировала, раскинув руки, и ветер играл ее черными распущенными волосами, в которых блистали золотые прядки.

Необычные волосы. Но разумеется, еще более необычными были ее глаза — бледно-зеленые, яркие. Совсем не такие, как карие и черные глаза горожан. Все-таки светлоглазые сильно отличаются от простолюдинов.

— Да, серьезно. — Кэл тяжело вздохнул. — Он об этом говорит вот уже пару лет.

— И ты мне не сказал?

Кэл пожал плечами. Они с Лараль устроились на вершине груды валунов на востоке от Пода. Тьен, его младший брат, перебирал камни у подножия. Справа от Кэла, к западу, виднелся ряд невысоких холмов. По склонам протянулись лависовые поля с наполовину созревшими полипами.

Он чувствовал странную печаль, когда глядел на эти склоны со множеством погруженных в работу крестьян. Темно-коричневые полипы, вырастая, превращались в дыни, заполненные зерном. Подсушенное, это зерно кормило целый город и войска их великого князя. Ревнители, что посещали их края, старательно объясняли: Призвание фермера — благородное, одно из высших, не считая Призвания солдата. Отец Кэла бормотал себе под нос, что, по его мнению, больше чести в том, чтобы кормить королевство, чем в том, чтобы сражаться и умирать в бесполезных войнах.

— Кэл? — настойчиво спросила Лараль. — Почему же ты мне не сказал?

— Прости, я сомневался, что отец настроен серьезно. И решил промолчать.

Это была ложь. Он знал, что отец не передумает. Кэл просто не хотел говорить о том, что ему придется уехать и сделаться лекарем, — особенно обсуждать это с Лараль.

Она уперла руки в боки:

— Я думала, ты собираешься стать солдатом.

Кэл пожал плечами.

Девочка закатила глаза и перепрыгнула со своего валуна на тот, где сидел он.

— Ты разве не хочешь стать светлоглазым? Добыть осколочный клинок?

— Отец говорит, такое случается нечасто.

Она присела рядом с ним:

— Уверена, ты мог бы этого добиться.

До чего же у нее яркие глаза, мерцающие зеленым, цветом самой жизни…

Кэл все сильнее понимал, что ему нравится смотреть на Лараль. Он знал, в чем причина. Отец объяснил ему, что такое взросление, с хирургической точностью. Но оказалось, что в этом деле весьма важную роль играют чувства и эмоции, по поводу которых стерильные описания отца ничего не проясняли. Некоторые эмоции касались Лараль и других девушек из города. Иные возникали, когда его без предупреждения окутывала тоска, словно укрывая причудливым одеялом.

— Я… — начал Кэл.

— Погляди-ка. — Лараль вновь забралась на свой валун. Ее красивое желтое платье трепетало на ветру. Еще год, и она начнет носить перчатку на левой руке — так принято было указывать, что девочка превратилась в девушку. — Ну же, вставай. Посмотри туда.

Кэл заставил себя подняться и повернулся к востоку. Там у корней крепких маркеловых деревьев темнели густые заросли лохматника.

— Что ты видишь? — требовательно спросила Лараль.

— Коричневый лохматник. Кажется, мертвый.

— Там Изначалье, — сказала она, тыкая пальцем. — Это буреземли. Отец говорит, мы тут словно ветролом, что защищает более нежные края на западе. — Лараль повернулась к нему. — У нас благородная миссия, Кэл, и у темноглазых, и у светлоглазых. Поэтому в Алеткаре всегда рождались лучшие воители. Великий князь Садеас, генерал Амарам… да и сам король Гавилар.

— Наверное.

Она преувеличенно вздохнула:

— Чтоб ты знал — ненавижу с тобой разговаривать, когда ты такой.

— Какой?

— Вот такой. Хандришь, вздыхаешь.

— Это ты сейчас вздыхала.

— Ты знаешь, о чем я.

Она спрыгнула с валуна и пошла прочь, надув губы. Иногда подруга устраивала такие сцены. Кэл остался стоять на валуне, глядя на восток. Мальчик сам не знал, что чувствует. Его отец действительно хотел, чтобы он стал лекарем, но Кэл колебался. Не только из-за историй, которые восхищали и удивляли. Он чувствовал, что если сделается солдатом, то сможет что-то изменить. На самом деле изменить. Часть его мечтала о том, как отправится на войну, будет защищать Алеткар, сражаться рядом со светлоглазыми героями. Делать что-то хорошее в другом месте, а не в городишке, куда важные люди даже не заглядывали.

Он сел. Иногда ему о таком мечталось. А в другие дни было на все наплевать. Внутри его черным угрем извивалось уныние. Лохматник внизу выживал в бурю, потому что его кусты росли очень плотно и близко друг к другу у стволов могучих маркеловых деревьев с каменной корой и ветками толщиной с мужскую ногу. Но теперь лохматник умер. Он не выжил. Сплочения оказалось недостаточно.

— Каладин? — раздалось позади.

Он повернулся и увидел младшего брата, который сложил ладони ковшиком. Тьену исполнилось десять — на два года меньше, чем Кэлу, — хотя мальчишка казался совсем маленьким. Другие дети дразнили его карликом, но Лирин объяснил, что Тьен просто еще не начал по-настоящему расти. Но хрупкий, круглолицый и румяный Тьен в самом деле выглядел так, словно ему было в два раза меньше лет.

— Каладин, — сказал он взволнованно, — на что ты смотришь?

— На мертвые сорняки.

— А-а. Погляди-ка теперь на это.

— На что?

Тьен раскрыл ладони, демонстрируя маленький камень, обточенный ветром; по одной стороне змеилась трещина. Кэл рассмотрел камешек. Не увидел ничего особенного. Обычная галька.

— Просто камень.

— Не просто камень!

Тьен взял его флягу. Намочил большой палец, потер плоскую часть камня. От влаги тот потемнел и покрылся россыпью белых узоров.

— Видишь? — спросил Тьен, протягивая камень обратно.

В камне чередовались белые, коричневые и черные слои. Переплетаясь, они образовывали удивительный рисунок. Конечно, штуковина, которую Кэл держал в руках, оставалась простым камнем, но он почему-то улыбнулся.

— Тьен, это здорово!

Он протянул камень брату. Тьен покачал головой:

— Я для тебя его нашел. Чтобы у тебя поднялось настроение.

— Я… — Это ведь был просто глупый камень. Но Кэл необъяснимым образом и впрямь почувствовал себя лучше. — Спасибо. Эй, знаешь что? Готов поспорить, где-то в этих камнях прячется парочка лургов. Давай посмотрим, сумеем ли мы найти хоть одного?

— Да-да-да! — воскликнул брат.

Тьен засмеялся и начал спускаться с груды валунов. Кэл последовал было за ним, но остановился, вспомнив, что сказал отец.

Он вылил немного воды из фляги на ладонь и обрызгал коричневый лохматник. Куст мгновенно зазеленел, словно на него угодили капли краски. Растение не умерло; оно просто пересохло и ждало, когда придет буря. Кэл следил, как зеленые пятна медленно превращаются в коричневые, по мере впитывания воды.

— Каладин! — прокричал Тьен. Он часто называл Кэла полным именем, хотя тот просил этого не делать. — Это они?

Каладин сунул в карман подаренный камень и стал спускаться, пробираясь сквозь валуны. Он прошел мимо Лараль. Она смотрела на запад, на особняк своей семьи. Ее отец был градоначальником Пода. Кэл опять с трудом отвел от нее взгляд. До чего красивы эти двухцветные волосы…

Она повернулась к Кэлу и нахмурилась.

— Мы собираемся поохотиться на лургов, — объяснил он с улыбкой и махнул в сторону Тьена. — Идем с нами.

— Что-то ты вдруг повеселел.

— Сам не ожидал. Мне лучше.

— Как он это делает? Просто чудо.

— Делает — кто?

— Твой брат. — Лараль бросила взгляд на Тьена. — Он тебя меняет.

Голова Тьена то появлялась, то исчезала за камнями, и он нетерпеливо махал, подпрыгивая от возбуждения.

— Просто рядом с ним тяжело быть угрюмым, — пояснил Кэл. — Пошли. Ты хочешь поймать лурга или нет?

— Думаю, да. — Лараль вздохнула и протянула ему руку.

— Это еще зачем? — удивился Кэл.

— Помоги мне спуститься.

— Лараль, ты карабкаешься по скалам лучше, чем я или Тьен. Тебе не нужна помощь.

— Тупица, это называется «вежливость».

Кэл протянул ей руку, а потом девочка спрыгнула, не опираясь и ничуть не нуждаясь в его помощи.

«В последнее время, — подумал Кэл, — она ведет себя очень странно».

Они вдвоем присоединились к Тьену, который спрыгнул в ложбину между несколькими валунами и на что-то нетерпеливо указал пальцем. Из трещины в камне выглядывал ком белых шелковистых нитей размером с кулак мальчишки.

— Я прав, да? — спросил Тьен. — Это он?

Кэл поднял флягу и налил воды на камень чуть повыше белого кома. Нити растворились в нежданном дожде, кокон растаял, открыв маленькое существо с гладкой коричнево-зеленой шкурой. У лурга было шесть лапок, которыми тот цеплялся к камням, а глаза располагались в центре спины. Он спрыгнул с валуна в поисках насекомых. Тьен весело смеялся, наблюдая, как существо носится туда-сюда, прилипая к камням. Оно везде оставляло после себя пятна слизи.

Кэл прислонился к валуну, глядя на брата и вспоминая те дни, когда выслеживать лургов было куда интереснее.

— Итак, — заговорила Лараль, скрестив руки на груди, — что ты собираешься делать? Если отец решит послать тебя в Харбрант?

— Не знаю. Лекари никого не принимают до шестнадцатого Плача, так что у меня еще есть время подумать.

В Харбранте обучались лучшие лекари и целители. Все об этом знали. Болтали, там больше госпиталей, чем таверн.

— Похоже, отец вынуждает тебя сделать то, что хочется ему, а не тебе, — заметила Лараль.

— Но так у всех! — Кэл почесал в затылке. — Другие мальчики станут фермерами, ведь их родители фермеры, а Рал только что сделался новым городским плотником. Он не возражал, потому что этим занимался его отец. Почему я не должен становиться лекарем?

— Я просто… — Похоже, Лараль рассердилась. — Кэл, если ты пойдешь воевать и добудешь осколочный клинок, то станешь светлоглазым… И тогда… Ох, это все бесполезно.

Она ушла в себя и еще плотнее скрестила руки.

Кэл почесал в затылке. Она и в самом деле вела себя очень странно.

— Можно и на войну отправиться ради чести и всего прочего. Но особенно мне бы хотелось путешествовать. Повидать другие края.

Он слыхал об экзотических животных — громадных панцирниках, поющих угрях. О Ралл-Элориме, городе теней, и о Курте, городе молний.

Кэл потратил немало времени на учебу в последние годы. Мать все твердила, что не надо лишать его детства, уделяя так много внимания будущему. Отец возражал — испытания для желающих обучаться у харбрантских лекарей очень суровы. Если Кэл хочет не упустить свой шанс, нужно обучиться всему заранее.

И все же, стать солдатом… Другие мальчики мечтали, как вступят в армию и будут сражаться за короля Гавилара. Также говорили, будто наконец-то начнется война с Йа-Кеведом. Что бы он почувствовал, увидев тех, о ком рассказывали столько историй? Сражаясь бок о бок с великим князем Садеасом или Далинаром Черным Шипом?

В конце концов лург понял, что его обманули. Он устроился на камне, чтобы снова сплести себе кокон. Кэл подобрал с земли маленький гладкий камень и положил Тьену руку на плечо, не давая мальчику опять ткнуть усталую амфибию. Кэл шагнул вперед и двумя пальцами аккуратно подтолкнул лурга, заставив его перепрыгнуть с валуна на свой камень. И вручил Тьену, который широко распахнутыми глазами смотрел, как лург плетет кокон, выплевывая влажный шелк и обматывая лапками вокруг себя. Кокон изнутри был водонепроницаемым, запечатанным сухой слизью, но дождевая вода его растворяла.

Кэл улыбнулся и отхлебнул из фляги. Вода была прохладная и чистая, отстоявшаяся, без крема. Крем — похожая на ил коричневая субстанция, растворенная в дожде, — мог сделать человека больным. Об этом знали все, не только лекари. Вода должна отстаиваться день, потом ее сливали, а из осадка гончары делали посуду.

Лург наконец-то закончил кокон. Тьен тотчас же потянулся за флягой.

Кэл высоко поднял ее:

— Тьен, он устал и больше не будет скакать туда-сюда.

— Ой.

Кэл опустил флягу и похлопал брата по плечу:

— Я посадил его на камень, чтобы ты смог забрать его с собой. Потом выпустишь. — Он улыбнулся. — Или бросишь отцу в ванну через окно.

Тьен многообещающе ухмыльнулся. Кэл взъерошил темные волосы мальчика.

— Поищи-ка еще кокон. Если поймаем двоих, у тебя будет один, чтобы играть, а другой — чтобы бросить в ванну.

Тьен аккуратно положил добычу на камень, а потом умчался куда-то за валуны. Склон холма в этом месте осы пался во время Великой бури, случившейся несколько месяцев назад. Развалился на части, словно какой-нибудь гигант ударил по нему кулаком. Люди говорили, что так же могло уничтожить и целый дом! Они возжигали благодарственные молитвы Всемогущему и одновременно шептались об опасных тварях, что приходили вместе с тьмой во время настоящей бури. Кого следовало винить в разрушениях — Приносящих пустоту или призраков Сияющих отступников?

Лараль снова смотрела на особняк. Она нервно разгладила платье — в последнее время девочка стала больше заботиться об одежде и уже не возвращалась домой грязная, как раньше.

— Ты все еще думаешь о войне? — спросил Кэл.

— Э-э-э… ну да.

— Я так и понял. — Пару недель назад в городе побывали армейские вербовщики и забрали нескольких парней постарше, но лишь после того, как градоначальник Уистиоу дал свое разрешение. — Как по-твоему, что разбило эти скалы во время Великой бури?

— Понятия не имею.

Кэл посмотрел на восток. Кто насылал бури? Его отец говорил, ни один корабль, отплывший к Изначалью, не вернулся обратно. Не многим удалось просто даже отойти от берега. Оказаться застигнутым бурей в открытом море означало, по слухам, верную смерть.

Он сделал еще глоток и закрыл флягу, приберегая остаток на случай, если Тьен найдет еще одного лурга. Далеко в полях работали крестьяне в робах, зашнурованных рубахах и крепких ботинках.

Шел сезон червячения. Один-единственный червь мог испортить целый полип. Он устраивался внутри и медленно поедал растущие зерна. Вскрыв полип осенью, можно было обнаружить лишь жирного слизня размером с два мужских кулака. И потому их искали весной, осматривая каждый полип на поле. Заметив червоточину, в нее совали тростник, смоченный в сахаре, к которому цеплялся червь. Вредителя вытаскивали и давили, а дырочку заклеивали кремом.

Чтобы очистить все поле как следует, требовались недели, и фермеры обычно прочесывали холмы три-четыре раза, заодно и удобряя их. Кэл слушал о том, как это делается, уже сотни раз. В городишках вроде Пода и дня не проходило без того, чтобы кто-то не пожаловался на червей.

Вдруг у подножия одного из холмов он заметил группу знакомых мальчишек постарше. Джост и Джест, братья. Морд, Тифт, Нагет, Хав и прочие. У каждого были солидные имена, как и полагается темноглазым алети. Не такие, как имя Каладина.

— Почему они не червячат? — спросил он.

— Не знаю. — Лараль тоже обратила внимание на мальчиков. В ее взгляде было что-то странное. — Пошли узнаем.

Девочка побежала вниз по склону быстрее, чем Кэл успел возразить.

Он почесал в затылке, поискал взглядом Тьена:

— Мы уходим к подножию вон того холма.

Над валуном показалась голова брата. Тьен энергично закивал, потом снова бросился на поиски. Кэл соскользнул с валуна и пошел вниз, следом за Лараль. Она уже подошла к мальчикам, и они смотрели на нее, явно испытывая неловкость. Девочка не проводила с ними столько времени, сколько с Кэлом и Тьеном. Их отцы давно дружили, хоть один из них был светлоглазым, а другой — темноглазым.

Лараль уселась на ближайший высокий камень и принялась молча ждать. Кэл приблизился. Зачем она сюда пришла, если не собиралась ни с кем разговаривать?

— Джост, привет, — поздоровался Кэл.

Джосту исполнилось четырнадцать — самый старший в компании, почти мужчина и по возрасту, и по виду. У него была не по годам широкая грудь, крепкие мускулистые ноги, как у отца. Он держал в руках палку — молодое деревце, с которого обрубили все ветки, соорудив грубое подобие боевого посоха.

— Почему вы не червячите?

Это был неправильный вопрос — Кэл понял, как только спросил. У нескольких мальчишек помрачнело лицо. Ребята недолюбливали Кэла за то, что ему не нужно было работать в холмах. Он мог сколько угодно протестовать, говоря, что часами заучивает мышцы, кости и лекарственные снадобья, но его никто не слушал. Мальчики видели перед собой ровесника, который прохлаждался в тени, пока они мучительно трудились под палящим солнцем.

— Старый Тарн нашел делянку полипов, которые растут неправильно, — наконец сказал Джост, бросив взгляд на Лараль. — Отпустил нас на день, пока все решают, посадить ли там что-то другое или оставить как есть и поглядеть, что из них получится.

Кэл кивнул, и перед девятью мальчиками ему сделалось не по себе. Они были в поту, колени их штанов выпачкались в креме, а сами штаны износились, вытираясь о камни. А Кэл чистенький, в хороших брюках, которые мать купила для него всего-то несколько недель назад. Отец отпустил его и Тьена на день, пока сам был чем-то занят в особняке градоначальника. Кэлу предстояло расплатиться за передышку учебой допоздна, при свете буресветной лампы, но объяснять это другим мальчикам не было никакого смысла.

— Ну, это… — заговорил Кэл. — И о чем вы тут болтали?

Вместо ответа Нагет — светловолосый и тощий, самый высокий в компании — сказал:

— Кэл, ты много знаешь. Да? Про мир и все такое?

— Ага, — согласился Кэл, почесав в затылке. — Вроде того.

— Ты слышал о том, чтобы темноглазый становился светлоглазым? — спросил Нагет.

— Конечно, такое бывает, мне отец говорил. Богатые темноглазые женятся на низкорожденных светлоглазых и становятся частью семьи. Потом у них рождаются светлоглазые дети. Ну как-то так.

— Нет, не так, — возразил Хав. У него были низкие брови, и он как будто все время мрачно ухмылялся. — Ты знаешь, о чем я. Настоящие темноглазые. Как мы.

«Не как ты», — намекал его тон. Семья Кэла была единственной семьей второго нана в городе. Все остальные были четвертого или пятого, и положение Кэла заставляло их чувствовать себя неуютно в его присутствии. Странная профессия его отца делу не помогала.

Из-за этого Кэлу все время было не по себе.

— Вы же знаете, как это бывает. Спросите Лараль. Она только что об этом говорила. Если человек добудет на поле битвы осколочный клинок, его глаза сделаются светлыми.

— Это правда, — подтвердила Лараль. — Это все знают. Даже раб может стать светлоглазым, если добудет осколочный клинок.

Мальчики закивали; у них у всех глаза были карие, черные или другого темного цвета. Добыть осколочный клинок — вот одна из главных причин, что влекла простолюдинов на войну. В воринских королевствах у всех есть шанс возвыситься. На этом, как выразился бы отец Кэла, зиждилось их общество.

— Ага, — нетерпеливо проговорил Нагет. — Но вы слышали о том, чтобы это когда-нибудь происходило? Ну, не в байках. Такое взаправду бывало?

— Конечно, — ответил Кэл. — Я уверен. Иначе зачем столько мужчин шли бы на войну?

— Затем, — сказал Джест, — что надо готовить людей, которые будут сражаться за Чертоги Спокойствия. Мы должны посылать Вестникам солдат. Ревнители все время об этом говорят.

— Ага, а потом они говорят нам, что быть фермером хорошо, — насмешливо заметил Хав. — Вроде как фермер — чуть ли не второй после солдата, и прочая чушь.

— Эй! — вскинулся Тифт. — Мой папаша фермер, и всем доволен. Это благородное Призвание! И у всех вас отцы тем же занимаются.

— Ладно-ладно, — согласился Джост. — Мы же не об этом. Речь про рыцарей-осколочников. Кто пойдет на войну и добудет осколочный клинок, станет светлоглазым. Мой папаша, чтоб вы знали, должен был получить этот самый клинок. Но мужик, который был с ним рядом, забрал добычу, пока папаша был в отключке. Сказал офицеру, что это он убил владельца осколочного меча, и получил клинок в награду, а мой папаша…

Его перебил звонкий смех Лараль. Кэл нахмурился. Он впервые слышал, чтобы подруга смеялась так неестественно и раздражающе.

— Джост, ты хочешь сказать, что твой отец добыл осколочный клинок?! — спросила она.

— Нет. Его забрали, — ответил парнишка.

— Разве твой отец сражался не в ерундовых стычках на севере? Каладин, скажи ему.

— Джост, она права. Там не было воинов с осколочным оружием… только реши-бандиты, которые думали, что можно воспользоваться сумятицей после восхождения на престол нового короля. У них не было осколочных клинков. Твой отец, наверное, перепутал.

— Перепутал? — процедил Джост.

— Э-э-э, ну да, — поспешно сказал Кэл. — Я не говорю, что он врет. У него, возможно, были галлюцинации после травмы, что-то в этом роде.

Мальчики притихли, глядя на Кэла. Один почесал голову.

Джост сплюнул. Он как будто наблюдал за Лараль краем глаза. Она смотрела только на Кэла и улыбалась ему.

— Вечно ты делаешь так, что все вокруг чувствуют себя идиотами, да, Кэл? — спросил Джост.

— Что? Нет, я…

— Ты хотел выставить моего папашу идиотом, — перебил Джост, и лицо его побагровело. — Как и меня. Что ж, кое-кому из нас не так повезло, чтобы целыми днями поедать фрукты и валяться без дела. Мы должны работать.

— Я не…

Джост бросил Кэлу посох. Тот неуклюже его поймал. Потом Джост взял у брата второй посох:

— Ты оскорбил моего папашу, теперь дерись. Это называется честь. У тебя есть честь, лорденыш?

— Я не лорденыш. — Кэл сплюнул. — Буреотец, Джост, я лишь на пару нанов выше тебя.

От упоминания нанов глаза Джоста сделались злее. Он поднял посох:

— Ты будешь драться или нет?

У его ног появились ярко-красные лужицы — спрены гнева.

Кэл знал, что делает Джост. Мальчики не в первый раз искали способы показать, что они лучше его. Отец Кэла говорил, что дело в их неуверенности. Он бы велел Кэлу просто бросить посох и уйти.

Но там сидела Лараль и улыбалась. И ведь мужчины не становятся героями, уходя.

— Ну хорошо. Ладно.

Кэл поднял посох.

Джост тотчас же ударил — быстрее, чем Кэл мог бы предположить. Другие мальчики наблюдали со смесью радости, потрясения и удивления. Кэл едва успел поднять посох. Деревянные орудия с треском сомкнулись, и по рукам пробежала дрожь.

Он потерял равновесие. Джост проворно шагнул в сторону и ударил посохом снизу, прямо по ступне Кэла. Мальчик закричал, когда сильная боль пронзила его ногу, и одной рукой потянулся вниз, другой продолжая держать посох.

Джост замахнулся и ударил Кэла в бок. Кэл охнул, выпустил посох и, схватившись за живот, упал на колени. Он едва мог дышать от боли. Из камня вокруг него выбирались маленькие и тощие спрены боли — мерцающие бледно-оранжевые существа, похожие на растянутые сухожилия или мышцы.

Кэл уперся одной рукой в камни и наклонился, продолжая прижимать другую руку к боку. «Надеюсь, ты не сломал мне ребра, кремлец…» — подумал он.

Краем глаза он увидел, как Лараль поджала губы, и ощутил внезапный всепоглощающий стыд.

Джост со смущенным видом опустил посох.

— Ну вот, — сказал он. — Теперь ты видишь, что мой папаша обучал меня как следует. Может, после этого до тебя дойдет. Он говорит правду и…

Кэл зарычал от ярости и боли, схватил с земли посох и прыгнул на Джоста. Парнишка выругался, отпрянул и вскинул оружие. Кэл заорал и нанес удар.

В этот миг что-то переменилось. Сжимая посох, Кэл чувствовал некую силу, а от возбуждения его боль исчезла. Он повернулся и ударил Джоста по руке.

Джост разжал пальцы, вскрикнув. Кэл крутанул посохом и ударил парня в бок. Он никогда раньше не держал в руках оружия, никогда не участвовал в более опасной драке, чем потасовка с Тьеном. Но деревяшка в его пальцах казалась… правильной. Он был потрясен тем чудесным ощущением, что подарил ему этот миг.

Джост охнул, опять подался назад, и Кэл занес оружие, готовясь ударить Джоста по лицу. Поднял посох, а потом застыл. Из раны на руке Джоста текла кровь. Совсем немного, но все-таки текла.

Он причинил боль.

Джост взревел и рванулся вперед. Кэл не успел даже вскрикнуть, как высокий и крупный парень сбил его с ног и отправил на землю бездыханным. От этого ушибленный бок вспыхнул, и спрены боли резво побежали отовсюду, цепляясь к его боку, где и замерли, точно оранжевый шрам, питаясь его мучениями.

Джост отступил на шаг. Кэл лежал на спине, еле дыша. Он не понимал, что произошло. Тот момент, когда руки сжимали посох, был чудесным. Невероятным. В то же самое время он видел Лараль. Она встала и вместо того, чтобы броситься к нему и помочь, повернулась и ушла, направляясь к особняку градоначальника.

Глаза Кэла наполнились слезами. Мальчик с криком перекатился и опять схватил посох. Он не сдастся!

— Довольно, — сказал позади Джост. Кэл почувствовал что-то жесткое на спине — ботинок, который придавил его к камням. Джест забрал посох из пальцев Кэла.

«Ничего не вышло. Я… проиграл».

Он ненавидел это чувство, ненавидел куда сильней, чем боль.

— А ты неплохо дрался, — ворчливо признался Джост. — Но все, отвали. Я не хочу по-настоящему тебя отделать.

Кэл опустил голову, упершись лбом в теплый, нагретый солнцем камень. Джост убрал ногу, и мальчики двинулись прочь, о чем-то переговариваясь, их ботинки заскрипели по камням. Кэл вынудил себя сначала подняться на четвереньки, потом — встать.

— Научи меня, — сказал Кэл.

Джост опасливо повернулся, сжимая одной рукой посох, и, удивленно моргая, посмотрел на сына лекаря.

— Научи, — взмолился Кэл, шагнув вперед. — Я буду за тебя червячить. Отец дает мне два часа на отдых каждый день. Я буду делать твою работу, если ты по вечерам станешь учить меня обращаться с посохом, как тебя учит твой отец.

Он должен был узнать. Должен был снова почувствовать в руках оружие. Должен был понять, не случайно ли то мгновение. Джост поразмыслил, потом покачал головой:

— Не могу. Твой папаша меня прибьет. Покрыть твои лекарские ручки мозолями? Это будет неправильно. — Он повернулся спиной. — Кэл, ты оставайся тем, кто ты есть. Я буду тем, кто я есть.

Кэл долго стоял и смотрел, как они уходят. Потом сел на камни. Лараль ушла уже совсем далеко. По склону холма ей навстречу направлялись слуги. Может, стоит побежать за ней? Бок у него все еще болел, и он злился на нее, потому что это ведь она привела его сюда. И, кроме того, он по-прежнему хандрил.

Кэл лег на спину. Внутри бурлили чувства, в которых невозможно было разобраться.

— Каладин?

Он повернулся, со стыдом понимая, что плачет, и увидел Тьена, который восседал неподалеку.

— Давно ты тут? — резко спросил Кэл.

Тьен улыбнулся, потом положил на землю какой-то камень.

Вскочил и убежал, не остановившись, когда Кэл его позвал. Ворча, мальчик поднялся и подошел взять камень.

И снова совершенно обычная галька. У Тьена была привычка собирать такие, думая, что они невероятно ценные. Дома он хранил целую коллекцию. Брат помнил, где нашел каждый, и мог сказать, что в нем особенного.

Со вздохом Кэл зашагал домой.

«Ты оставайся тем, кто ты есть. Я буду тем, кто я есть».

Бок терзала жгучая боль. Почему он не ударил Джоста, когда был шанс? Можно ли научиться не замирать вот так в бою? Он сможет понять, как причинять боль. Ведь поймет же?

Ему это нужно, так?

«Ты оставайся тем, кто ты есть».

А что, если он не знает, кто он есть? Или даже кем хочет стать?

В конце концов мальчик добрался до Пода. Около сотни городских домов располагались рядами, каждый имел форму клина, чья заостренная сторона указывала туда, откуда приходили бури. Крыши из крепкого дерева, просмоленные, чтобы не пропускать дождь. На северных и южных стенах домов редко встречались окна, но фасады, обращенные прочь от бурь, оставались открытыми. Как и жизнь растений на буреземлях, жизнь людей во всем подчинялась Великим бурям.

Дом лекаря был выстроен почти на самой окраине. Больше многих и шире, чтобы вместить хирургическую комнату с отдельным входом. Дверь оказалась распахнута, и Кэл заглянул внутрь. Он думал, что застанет мать за уборкой, но обнаружил, что отец уже вернулся из особняка светлорда Уистиоу. Лирин сидел на краю операционного стола, сложив руки на коленях и склонив лысую голову. Очки он держал в руке и выглядел измотанным.

— Отец? — позвал Кэл. — Почему ты сидишь в темноте?

Лирин поднял голову. Лицо у него было мрачное и холодное.

— Отец? — Кэл забеспокоился.

— Светлорда Уистиоу унесли ветра.

— Он умер?! — Мальчика так потрясла эта новость, что он забыл про свой бок. Уистиоу всегда был где-то рядом и просто не мог исчезнуть. А что же будет с Лараль? — С ним же все было в порядке на той неделе!

— Он всегда был хрупкого здоровья, — объяснил Лирин. — Всемогущий в конце концов призывает всех людей в Духовную сферу.

— И ты ничего не сделал? — выпалил Кэл, тотчас же пожалев о своих словах.

— Я сделал все, что мог. — Отец поднялся. — Возможно, кто-нибудь более умелый, чем я… Что ж, сожаления бессмысленны.

Он снял черный чехол с лампы-кубка, заполненной бриллиантовыми сферами. Она тотчас же осветила всю комнату, сияя, как маленькое солнце.

— Теперь у нас нет градоначальника, — проговорил Кэл, прикрывая глаза ладонью. — У него не было сына…

— В Холинаре назначат нового. Пусть Всемогущий позаботится о том, чтобы там сделали мудрый выбор.

Кэл посмотрел на лампу. Это были сферы градоначальника. Небольшое состояние.

Отец Кэла опять накинул чехол на кубок, словно и не снимал его только что. Комната снова погрузилась во тьму, и Кэл заморгал, привыкая.

— Это он оставил нам, — сказал Лирин.

Кэл вздрогнул:

— Что?!

— Тебя следует отправить в Харбрант после шестнадцатого Плача. Эти сферы оплатят твое путешествие… Светлорд Уистиоу об этом попросил, таков был его последний поступок в знак заботы о своих подданных. Ты отправишься туда и станешь настоящим лекарем, а потом вернешься в Под.

В этот миг Кэл понял, что его судьба решена. Если светлорд Уистиоу этого потребовал, Кэл отправится в Харбрант. Он повернулся и вышел из хирургической комнаты на солнечный свет, не сказав отцу больше ни слова.

Сел на ступеньки крыльца. Чего же он хочет? Непонятно. В этом и состоит проблема. Слава, честь, то, о чем говорила Лараль… они на самом деле ничего для него не значат. Но что-то случилось, когда он держал посох. И теперь его вдруг лишили возможности выбирать.

Камешки, которые дал ему Тьен, все еще оттягивали карман. Он их вытащил и омыл водой из фляги. На первом камне проступили белые завитки и слои. На другом тоже обнаружился рисунок.

Это походило на улыбающееся лицо — лицо из белых полос в камне. Кэл против собственной воли улыбнулся, хотя все быстро исчезло. Камень не мог подсказать, как быть.

К несчастью, хоть Кэл много времени потратил на размышления, проблема осталась нерешенной. Он не был уверен, что хочет быть лекарем, и внезапно ощутил, как жизнь давит на него, вынуждая подчиниться.

Но ведь в тот миг, когда Кэл держал посох, внутри его звучала песня! И только это воспоминание было сейчас четким и ясным в этом запутанном мире.

17Кроваво-красный закат

Могу ли я быть откровенным? Ты однажды спросил, отчего я такой встревоженный. Вот в чем причина.

— Какой же он старый, — потрясенно сказала Сил, порхая вокруг аптекаря. — Очень-очень старый. Я и не знала, что люди могут быть такими старыми. Уверен, что он не спрен разложения в человеческом обличье?

Каладин улыбнулся, а аптекарь в темной мантии заковылял к нему, опираясь на трость и даже не догадываясь о присутствии невидимого спрена ветра. На кончике его носа сидели толстые очки, а морщин было не меньше, чем расщелин на Расколотых равнинах, и они как будто сплетались в узоры вокруг его глубоко посаженных глаз.

Отец Каладина рассказывал ему про аптекарей — людей, что были кем-то средним между травниками и лекарями. Простолюдины относились к целительским искусствам с суеверным страхом, и аптекари напускали на себя таинственный вид. Деревянные стены лавки были задрапированы тканями с охранными глифами, превращенными в загадочные узоры, а за прилавком высились полки с рядами банок. В дальнем углу висел полный человеческий скелет, скрепленный проволокой. Комнату без окон освещали связки гранатовых сфер по углам.

И все же местечко выглядело чистым и аккуратным. Здесь пахло стерильностью, как в хирургической комнате отца Каладина.

— О юный мостовик. — Коротышка-аптекарь поправил очки и шагнул вперед, приглаживая бороду, похожую на белый дымок. — Пришел за амулетом от опасности, видимо? Или твое внимание привлекла молодая прачка? У меня есть зелье, которое можно добавить ей в питье, и тогда она посмотрит на тебя с симпатией.

Каладин вскинул бровь.

Сил, однако, потрясенно открыла рот:

— Каладин, надо дать такое Газу. Вот бы он стал к тебе получше относиться.

«Сомневаюсь, что речь об этом», — подумал юноша с улыбкой.

— Ну что, юный мостовик? — спросил аптекарь. — Может, желаешь амулет от зла?

Отец Каладина рассказывал об этом. Многие аптекари продавали так называемые любовные амулеты или зелья, что якобы излечивают любые недуги. В них не было ничего, кроме сахара и щепотки обычных трав, способных вызвать легкую тревогу или сонливость, в зависимости от требуемого эффекта. Полная чушь. Впрочем, мать Каладина изрядно тратилась на охранные глифы. Его отец часто выражал недовольство тем, как упрямо она следует этим суевериям.

— Мне нужны бинты, — сказал Каладин. — И фляжка листерового масла или сока шишкотравника. Также игла и жилы для шитья, если у вас есть.

Аптекарь удивленно воззрился на него.

— Я сын лекаря, — признался Каладин. — Отец сам меня учил. А его наставником был человек, который обучался в Великом собрании Харбранта.

— А-а, понятно. — Аптекарь выпрямился, отложил трость и отряхнул мантию. — Бинты, значит? И что-нибудь для обеззараживания? Давай-ка посмотрим… — Он скрылся за прилавком.

Каладин моргнул. Возраст этого человека не изменился, но он вдруг перестал казаться таким хрупким. Ступал тверже, а говорил обычным голосом, не хриплым шепотом. Аптекарь что-то искал среди бутылок, бормоча себе под нос названия на ярлыках.

— Ты бы мог просто пойти в зал лекарей. Там намного дешевле.

— Не для мостовика. — Каладин скривился: его уже оттуда прогнали — хранившиеся там запасы предназначались для настоящих солдат.

— Понятно, — сказал аптекарь и, поставив бутылочку на прилавок, наклонился и начал что-то искать в одном из выдвижных ящиков.

Сил подлетела к Каладину:

— Каждый раз, когда он сгибается, я пугаюсь — не сломался бы, точно щепка.

Она и впрямь привыкала к отвлеченным понятиям, причем с потрясающей скоростью.

«Я знаю, что такое смерть…»

Каладин все еще не определился, стоит ли ее из-за этого жалеть.

Он взял бутылочку, вытащил пробку, принюхался и скривился от вони:

— Лармиковая слизь? Она и близко не сравнится с теми двумя средствами, о которых я спрашивал.

— Зато намного дешевле, — возразил аптекарь, поставив на прилавок большой ящик. Он поднял крышку — внутри лежали стерильные белые бинты. — А ты, как нам уже известно, мостовик.

— И сколько же стоит слизь?

Его это тревожило; отец никогда не говорил, столько стоят расходные материалы.

— Две кровьмарки за бутылку.

— Это называется «дешевле»?!

— Листеровое масло стоит две сапфировые марки.

— А сок шишкотравника? — спросил Каладин. — Я видел его стебли у самой границы лагеря! Его уж точно не назовешь слишком редким.

— А знаешь ли ты, сколько сока можно добыть из одного растения? — парировал аптекарь, ткнув в него пальцем.

Каладин поколебался. На самом деле это был не сок, но молочная субстанция, которую надо было выжимать из стеблей. Так рассказывал отец.

— Нет, — признался парень.

— Одну-единственную каплю, — сказал старик. — Если повезет. Он, конечно, дешевле листерового масла, но дороже слизи. Пусть даже слизь и воняет, как задница Ночехранительницы.

— У меня столько нет.

Гранатовая марка стоила пять бриллиантовых. Жалованья за десять дней хватало лишь на маленькую баночку обеззараживающего средства. Буреотец!

Аптекарь фыркнул:

— Игла и кишки стоят две светмарки. Ну хоть это ты можешь себе позволить?

— С трудом. А сколько за бинты? Два полных изумруда?

— Это просто старые лохмотья, которые я вычистил и прокипятил. Два светосколка за локоть.

— Даю марку за весь ящик.

— Очень хорошо.

Каладин сунул руку в карман за сферами, а старый аптекарь продолжил:

— Вы, лекари, все одинаковые. И не почешетесь, чтобы подумать, откуда берутся расходные материалы. Просто используете, словно им конца и края не будет.

— Человеческая жизнь бесценна, — изрек Каладин.

Так говорил его отец. Потому Лирин и не брал за свои услуги денег.

Каладин достал свои четыре марки — и застыл, когда увидел их. Лишь одна все еще излучала мягкий белый свет. Три другие потускнели, в центре стеклянных капель едва теплились бриллиантовые огоньки.

— Вот тебе раз, — сказал аптекарь, прищурившись. — Пытаешься подсунуть мне пустышки? — Он схватил одну быстрее, чем Каладин успел возразить, а потом принялся шарить за прилавком. Вытащил ювелирную лупу, снял очки и поднял сферу, разглядывая ее на свету. — Ага. Нет, это настоящий самосвет. Мостовик, тебе надо зарядить сферы. Не все такие доверчивые, как я.

— Они светились этим утром, — запротестовал Каладин. — Газ, видимо, заплатил мне истощенными сферами.

Аптекарь отложил лупу и снова надел очки. Он выбрал три марки, включая ту, что светилась.

— Могу я ее взять? — спросил парень.

Старик нахмурился.

— Всегда держи в кармане заряженную сферу, — пояснил Каладин. — На удачу.

— Любовное зелье точно не хочешь?

— Если окажешься во тьме, у тебя будет свет, — твердым голосом продолжил Каладин. — И, как ты сам сказал, большинство людей не столь доверчивы, как ты.

Аптекарь с неохотой обменял заряженную сферу на мертвую, не забыв поглядеть на нее через лупу. Тусклая сфера стоила столько же, сколько заряженная; ее просто надо было оставить снаружи на время Великой бури, и она, снова наполнившись буресветом, светила где-то неделю.

Каладин сунул в карман заряженную сферу и забрал свои покупки. Кивнул аптекарю на прощание, и они с Сил вышли на лагерную улицу.

Юноша провел часть дня, прислушиваясь к разговорам солдат в столовой, и кое-что узнал о военном лагере. То, что должен был узнать много недель назад, если бы не был таким безучастным. Например, про куколок на плато, про светсердца и про соперничество между великими князьями. Он понимал, отчего Садеас был столь требователен к своим людям, и начал также догадываться, почему тот разворачивался, если они добирались до плато позднее другого войска. Подобное случалось нечасто. Обычно Садеас прибывал первым, а другие алетийские армии, добравшиеся позже, вынуждены были разворачиваться и уходить.

Военные лагеря были огромными. По слухам, во всех алетийских лагерях жило больше ста тысяч солдат — это во много раз превышало население Пода. И это не считая гражданских. Передвижной военный лагерь привлекал множество разнообразных искателей приключений; постоянный, вроде этих, на Расколотых равнинах, манил их еще больше.

Каждый из десяти военных лагерей располагался в отдельном кратере и состоял из разнородной смеси духозаклятых зданий, хибар и шатров. Некоторым торговцам, вроде аптекаря, хватало денег на дом из дерева. Живущие в шатрах разбирали их на время бурь и платили кому-нибудь за убежище. Даже внутри кратеров Великие бури ощущались весьма сильно, особенно там, где наружная стена была низкой или осыпалась. Некоторые места — вроде лесного склада — оставались полностью беззащитны.

На улицах было полным-полно народа. Женщины в юбках и блузах — жены, сестры или дочери солдат, торговцев или ремесленников. Рабочие в штанах или робах. Множество воинов в кожаных доспехах, с копьями и щитами. Все — люди Садеаса. Солдаты из одного лагеря не смешивались с другими, и следовало держаться подальше от кратера другого светлорда, если у тебя там не было особых дел.

Расстроенный Каладин покачал головой.

— Что? — спросила Сил, опускаясь ему на плечо.

— Я не ожидал увидеть здесь такой разлад. Я думал, королевская армия будет единой.

— Где люди, там и разлад, — сказала Сил.

— В каком смысле?

— Вы действуете по-разному и думаете по-разному. Никто другой так не поступает — животные действуют одинаково, а все спрены, если можно так выразиться, представляют собой одно и то же существо. Это и есть гармония. Но в вас ее нет… такое ощущение, что вы даже вдвоем не можете ни о чем договориться. Весь мир делает то, для чего предназначен, кроме людей. Может, поэтому вы так часто убиваете друг друга.

— Но не все спрены ветра одинаковые, — заметил Каладин, открывая ящик и запихивая часть бинтов в карман, который пришил изнутри своего кожаного жилета. — Ты этому доказательство.

— Знаю, — тихонько проговорила она. — Может, теперь ты поймешь, отчего это меня так беспокоит.

Каладин не знал, что ответить. В конце концов он дошел до лесного склада. Несколько человек из Четвертого моста лежали в тени с восточной стороны казармы. Интересно бы посмотреть, как делают такие казармы, — духозаклинатели преобразовывали воздух в камень. К сожалению, духозаклятие совершалось по ночам и под строгой охраной, чтобы священный ритуал не видел никто, кроме ревнителей или светлоглазых очень высокого ранга.

Первый послеполуденный колокол прозвучал сразу же, как Каладин достиг барака. Он даже перехватил суровый взгляд Газа за то, что чуть не опоздал на мостовое дежурство. Бо́льшая часть «дежурства» проходила в безделье, ожидая, пока не зазвучат горны. Что ж, Каладин не собирался тратить время зря. Нельзя рисковать, утомляя себя ношением бруса, — не сейчас, когда могла случиться вылазка с мостом, но, возможно, будет шанс размяться или…

Горн запел чистым и четким голосом. Словно тот самый мифический горн, что должен был направлять души храбрецов на небесное поле битвы. Каладин застыл. Как обычно, он ждал второго сигнала, словно какая-то его неразумная часть нуждалась в подтверждении. И сигнал прозвучал, передавая сведения о том месте, где находился закуклившийся ущельный демон.

Солдаты бросились к площадке для построения рядом с лесным складом; кто-то побежал в лагерь за оружием.

— Построиться! — закричал Каладин, рванувшись к мостовикам. — Забери вас буря! Всем встать в строй!

Они не обратили на него внимания. Те, кто был без жилетов, побежали за ними в казарму, в итоге в дверях образовалась куча-мала. Одетые помчались к мосту. Расстроенный Каладин последовал туда же. Там они заняли места заранее предусмотренным образом. У каждого был шанс оказаться в лучшем положении: бежать в первом ряду до ущелья, а перед сближением с врагом перейти назад, где было относительно безопасно.

Существовало строгое чередование, ошибки были недопустимы и карались нещадно. В мостовых командах имелась жестокая система самоуправления: если кто-то пытался мошенничать, остальные вынуждали его во время сближения бежать впереди. Такое, вообще-то, запрещали, но Газ поворачивался к мошенникам слепым глазом. Он также не брал взяток за изменение мест. Возможно, знал, что стабильность — единственная надежда мостовиков — заключалась в чередовании. Жизнь несправедлива, быть мостовиком — несправедливо, но, по крайней мере, если ты бежал в ряду смертников и выжил, в следующий раз побежишь позади.

И только старшина перед штурмом плато всегда уходил назад. Самое выгодное положение в расчете. Хотя ни один мостовик не мог считать себя по-настоящему в безопасности. Каладин был заплесневелой едой на тарелке голодного человека — сразу такое не съешь, но пощады все равно ждать не приходится.

Он занял свое место. Как только все собрались, Каладин приказал поднимать. Он слегка удивился тому, что его послушались, но во время вылазки всегда был кто-то, отдающий команды. Голос менялся, однако сами простые приказы оставались прежними. Поднимай, беги, опускай.

С лесного склада к Расколотым равнинам понесли двадцать мостов. Каладин заметил, как за ними с облегчением следят несколько мостовиков из седьмого расчета. Они были на дежурстве до первых полуденных колоколов и разминулись с этой вылазкой на какие-то секунды.

Мостовики трудились усердно. Не только из-за угрозы побоев — они бежали со всех ног, потому что хотели достичь нужного плато раньше, чем туда прибудут паршенди. Если это удавалось, то не было ни стрел, ни смертей. И потому мостовики только во время вылазок с мостами не проявляли ни медлительности, ни лени. Многие ненавидели свою жизнь, но все равно за нее цеплялись — рьяно, до побелевших костяшек.

Они с грохотом миновали первый из постоянных мостов. Мышцы Каладина протестующе ныли, но он сопротивлялся усталости. После Великой бури, что прошла минувшей ночью, большинство растений еще были открыты, камнепочки выпустили лозы, цветущие бранза тянули из расщелин к небу ветви, похожие на когтистые лапы. Попадались также колючники: игольчатые кустики с каменными ветками, на которые Каладин обратил внимание, когда впервые попал в эти края. В многочисленных трещинах и углублениях на неровной поверхности плато собралась вода.

Газ руководил их продвижением, выкрикивая, в какую сторону поворачивать. На многих ближайших плато стояло по три-четыре моста, в результате чего на Равнинах появлялось множество развилок. Бег сделался механическим. Он выматывал, но был вполне привычным, и бежать впереди, видя дорогу, куда приятнее. Каладин принялся читать обычную мантру, считая шаги, как советовал безымянный мостовик, чьи сандалии он носил до сих пор.

В конце концов они достигли последнего постоянного моста. Пересекли небольшое плато, миновав закопченные остатки моста, который паршенди уничтожили ночью. Как им удалось это сделать во время Великой бури? Ранее, прислушиваясь к разговорам солдат, Каладин понял, что те испытывали к врагам ненависть, гнев, но вместе с тем и уважение. Эти паршенди ничуть не напоминали медлительных, почти немых паршунов, что трудились по всему Рошару. Они были умелыми воинами. Каладин по-прежнему удивлялся такой несообразности. Паршуны — и вдруг воюют? Очень, очень странно.

Четвертый и остальные расчеты опустили свою ношу в самой узкой части расщелины. Его люди рухнули на землю рядом с мостом, отдыхая, пока армия переходила с одного плато на другое. Каладин едва не присоединился к ним — у него колени подгибались от изнеможения.

«Нет, — подумал он. — Нет. Я выстою».

Это было глупо. Другие мостовики едва ли обратили на него внимание. Один, Моаш, даже выругался. Но теперь, когда решение принято, Каладин упрямо за него держался и, сцепив руки за спиной, стоял по-парадному, пока войско переходило через расщелину.

— Эй, мостовик! — крикнул солдат, поджидавший своей очереди. — Захотелось поглядеть на настоящих воинов?

Каладин повернулся к говорившему — им оказался кареглазый крепыш, у которого руки были толще бедер многих стоявших рядом солдат. Командир отделения, судя по узлам на плечах кожаного колета. Каладин когда-то носил такие же.

— Командир, ты хорошо обращаешься с копьем и щитом? — крикнул Каладин в ответ.

Воин нахмурился, но молодой мостовик знал, о чем он думает. Оружие солдата было его жизнью, поэтому о нем заботились, как о собственном ребенке, часто приводя в порядок до того, как поесть или отдохнуть.

Каладин кивнул на мост.

— Это мой мост, — сказал он громко. — Он мое оружие — единственное, которое мне позволили иметь. Береги его.

— А иначе что ты сделаешь? — крикнул другой солдат, и по рядам прокатился смех.

Командир отделения ничего не сказал, но помрачнел.

Слова Каладина были бравадой. На самом деле он ненавидел мост. Но все равно остался стоять.

Через несколько минут по мосту Каладина проехал сам великий князь Садеас. Светлорд Амарам, благородный генерал, всегда выглядел героически и безупречно. Садеас казался сделанным совсем из другого теста — круглолицый, кудрявый, высокомерный. Он ехал словно на параде, одной рукой придерживая вожжи, другой прижимая к боку шлем. Его доспех был красного цвета, а на шлеме болтались легкомысленные ленты. Чудесный древний артефакт терялся из-за избытка бессмысленной показной роскоши.

Каладин позабыл об усталости, его кулаки сжались. Вот перед ним светлоглазый, которого стоит ненавидеть больше всех, — человек до такой степени черствый, что легко отправляет на смерть сотни мостовиков каждый месяц. Человек, который по непонятным причинам запретил давать мостовикам щиты.

Садеас и его личная гвардия вскоре перешли на другую сторону, и Каладин понял, что должен был, видимо, поклониться. Князь не заметил, но если бы заметил, это могло плохо закончиться. Качая головой, Каладин поднял свой мостовой расчет, хотя с Камнем — громилой-рогоедом — пришлось повозиться, поскольку он не хотел вставать. Перейдя расщелину, они подхватили мост и побежали к следующей пропасти.

Все повторилось достаточно много раз, чтобы Каладин потерял счет. Во время каждого перехода через расщелину он отказывался ложиться. Он стоял, заведя руки за спину, и смотрел, как войско перебегает на следующее плато. Все больше солдат замечали его и глумились. Каладин не обращал на них внимания, и к пятому или шестому переходу насмешки прекратились. Увидев Садеаса вновь, молодой мостовик поклонился, хотя от этого у него свело желудок. Он не служил этому человеку, не давал присяги. Но служил тем, кто входил в Четвертый мост, и спасет их. А значит, ему следует избегать наказаний за дерзость.

— Меняемся местами! — крикнул Газ. — Переходим и меняемся местами!

Каладин резко повернулся. После следующей расщелины начнется штурм. Он прищурился, вглядываясь в даль, и едва сумел различить шеренгу темных силуэтов на отдаленном плато. Паршенди уже прибыли и строились. За ними было видно, как вскрывают куколку.

Каладин ощутил разочарование. Они оказались недостаточно быстры. И, невзирая на усталость, Садеас поскорее начнет штурм, чтобы не позволить паршенди добыть светсердце.

Мостовики поднялись, молчаливые и испуганные. Знали, что их ждет. Они пересекли расщелину, вытащили мост и заняли места в обратном порядке. Солдаты построились. Все вели себя тихо, словно готовились нести чей-то гроб к погребальному костру.

Мостовики оставили для Каладина место позади, укрытое и защищенное. Сил приземлилась на мост, глядя на это место. Каладин подошел к нему, ощущая страшную усталость, душевную и физическую. Слишком много сил потратил утром и потом, когда стоял, а не отдыхал. Да что на него нашло? Парень едва держался на ногах.

Он посмотрел на мостовиков. Его люди были покорны, унылы, испуганы. Если откажутся бежать, их казнят. Если побегут, то попадут под волны стрел. Они не смотрели на далекую шеренгу лучников-паршенди. Они смотрели себе под ноги.

«Это твои люди, — сказал Каладин самому себе. — Ты должен их вести, даже если они этого не знают. И куда ты их поведешь, если будешь в заднем ряду?»

Он вышел из строя и обогнул мост; двое — Дрехи и Тефт — изумленно уставились на него, когда он прошел мимо. Точку смерти — середину первого ряда — занимал Камень, здоровенный смуглокожий рогоед. Каладин похлопал его по плечу:

— Камень, иди на мое место.

Мостовик вытаращил глаза:

— Но…

— Назад, быстро.

Камень нахмурился. Еще никто не пытался получить место впереди.

— Низинник, воздух ударить тебе в голову, — сказал он с сильным акцентом. — Хочешь смерти? Так почему не прыгнуть в пропасть? Так проще.

— Я старшина. Бежать впереди — моя привилегия. Иди.

Камень пожал плечами, но сделал, как велели. Никто не сказал ни слова. Если кто-то захотел, чтобы его убили, его дело.

Каладин окинул мостовиков взглядом:

— Чем больше времени у нас уйдет на то, чтобы опустить мост, тем больше стрел они смогут в нас выпустить. Будьте крепкими, решительными и быстрыми. Поднять мост!

Мостовики повиновались; внутренние ряды передвинулись под мост и расположились там по пять человек в ширину. Каладин стоял в первом ряду, слева от него был высокий и плотный мостовик по имени Лейтен, а справа — худощавый парень Мурк. Адис и Корл — по краям. Пятеро в ряд. Авангард смерти.

Когда все расчеты подняли свои мосты, Газ приказал:

— На приступ!

Они побежали — рванулись вдоль строя солдат, державших копья и щиты. Некоторые глядели с любопытством, возможно удивленные тем, как несчастные мостовики с такой быстротой бегут навстречу смерти. Другие отворачивались — не исключено, пристыженные тем, скольких жизней будет стоить их переход через эту расщелину.

Каладин смотрел только вперед, стараясь не прислушиваться к внутреннему голосу, который недоверчиво орал, что этот поступок неимоверно глуп. Он со всех ног несся к последней пропасти, сосредоточившись на строе паршенди. На солдатах с черно-красной кожей, сжимавших луки.

Сил летела рядом с головой Каладина уже не в облике человека, а в виде струящейся ленты света.

Луки поднялись. Каладин оказался в точке смерти во время неудачного штурма впервые с того дня, как попал в мостовой расчет. На это место всегда ставили новичков. Если те погибали, можно было не заботиться об их обучении.

Лучники-паршенди натянули тетивы, целясь в пять или шесть мостовых расчетов. Четвертый мост был явно в их поле зрения.

Выстрел.

— Тьен! — заорал Каладин, почти обезумев от усталости и крушения надежд. Он прокричал имя вслух — сам не понимая почему, — в то время как навстречу летела волна стрел, и внезапно ощутил неожиданный и необъяснимый прилив сил.

Стрелы достигли цели.

Мурк упал без звука, в него угодили четыре или пять стрел, и его кровь брызнула на камни. Лейтен также упал, а с ним и Адис, и Корл. Дротики с треском ломались о землю у ног Каладина, и не меньше полудюжины вонзились в дерево вокруг его головы и рук.

Каладин не знал, попали в него или нет. Парень слишком переполнился силой и смятением и продолжал бежать. По какой-то причине несколько лучников-паршенди впереди опустили свои луки. Он видел их мраморную кожу, странные красноватые или оранжевые шлемы и простую коричневую одежду. Враги выглядели смущенными.

Какова бы ни была причина, она подарила Четвертому мосту несколько драгоценных мгновений. К тому времени, когда паршенди опять подняли луки, расчет Каладина уже достиг расщелины. Его люди догнали другие мостовые расчеты — их осталось лишь пятнадцать. Пять не добежали. Мосты один за другим ложились поперек пропасти.

Под возобновившимся ливнем стрел Каладин крикнул мостовикам опускать. Одна стрела полоснула его по ребрам и задела кость. Молодой мостовик почувствовал удар, но не боль. Он пробирался вдоль боковой части моста, помогая толкать. Четвертый расчет с грохотом перекинул мост, пока ответная волна стрел алети отвлекала вражеских лучников.

Отряд верховых ринулся в атаку. Про мостовиков быстро забыли. Каладин упал на колени рядом с мостом, а его товарищи ковыляли прочь, окровавленные и раненые, — они отыграли свои роли в битве.

Прижав ладонь к боку, Каладин почувствовал кровь.

«Прямое рассечение, длиной всего лишь в дюйм, недостаточно широкое, чтобы представлять опасность».

Голос его отца.

Каладин тяжело дышал. Нужно было спрятаться. Над головой проносились стрелы, которые выпускали лучники-алети.

«Одни люди забирают жизни. Другие — спасают жизни».

Это еще не все. Каладин вынудил себя встать и, шатаясь, побрел туда, где кто-то лежал возле моста. Это был Хоббер; стрела попала ему в ногу. Он стонал, сжимая бедро.

Каладин схватил его под мышки и поволок прочь от моста. Раненый почти потерял сознание от боли и лишь невнятно ругался, пока парень затаскивал его в расселину за небольшим выступом в скале, где спрятались Камень и несколько других мостовиков.

Бросив там Хоббера — стрела не задела ни одну большую артерию, и некоторое время с ним все должно было быть хорошо, — Каладин повернулся и попытался ринуться обратно на поле боя. Но поскользнулся, споткнувшись от усталости, и рухнул на землю с тяжелым стоном.

«Кто-то забирает жизни. Кто-то спасает жизни».

Он заставил себя подняться на ноги, истекая потом, и пробраться назад к мосту, а в его ушах в это время звучал голос отца. Следующий найденный мостовик — человек по имени Курм — был мертв. Каладин оставил его тело.

У Гадоля оказалась глубокая рана в боку, стрела прошла насквозь. Его лицо покрывала кровь из пореза на виске, и он сумел немного отползти от моста. Он озирался обезумевшими черными глазами, вокруг него колыхались оранжевые спрены боли. Каладин схватил его под мышки и утащил прочь незадолго до того, как по тому же месту с грохотом промчалась кавалерия.

Каладин оттащил Гадоля к расселине, по пути заметив еще двоих мертвецов. Он быстро подсчитал. Выходило двадцать девять мостовиков, включая трупы. Пятерых не хватало. Каладин, спотыкаясь, заковылял обратно на поле боя.

Солдаты собрались плотной группой у задней части моста, лучники во флангах стреляли по рядам паршенди, а тяжелая кавалерия — во главе с самим великим князем Садеасом, почти неуязвимым в своей осколочной броне, — пыталась отбросить врага назад.

Каладин заколебался — у него кружилась голова; от множества людей, что бежали, кричали, стреляли и бросали копья, он чувствовал себя сбитым с толку. В этой кутерьме затерялись пять мостовиков — они, скорее всего, мертвы…

На краю пропасти скорчился человек, над чьей головой в обе стороны летели стрелы. Даббид, один из мостовиков. Он сжался в комок, и его рука была согнута под неправильным углом.

Каладин бросился на землю и пополз к нему под ливнем стрел, надеясь, что паршенди не обратят внимания на пару невооруженных мостовиков. Даббид и не заметил, когда юноша приблизился. Он был в шоке — что-то беззвучно бормотал и потрясенно озирался. Каладин неуклюже его схватил, но встать в полный рост не решился.

Он полз на четвереньках, одной рукой волоча за собой Даббида прочь от расщелины. Каладин все время поскальзывался на крови, падал, обдирал руки о камни, ударялся о них лицом. Но не сдался и все-таки вытащил парня из-под ливня стрел. Наконец они оказались достаточно далеко, чтобы Каладин смог рискнуть и встать. Попытался поднять Даббида, но понял, что слишком ослабел. Попытался еще раз — и, поскользнувшись, в изнеможении рухнул на камни.

А потом лежал, еле дыша, и боль в боку наконец-то его настигла.

«Как я устал…»

Он поднялся, дрожа, и опять попытался схватить Даббида. Сил не было даже тащить того волоком, и от досады у Каладина на глазах выступили слезы.

— Низинник, воздух тебе в голову, — проворчал кто-то.

Каладин повернулся и увидел Камня. Здоровенный рогоед схватил Даббида под мышки и потащил.

— Без ума! — прорычал он, а потом легко поднял раненого и понес к расселине.

Каладин последовал за ним. Там он упал без сил, привалившись спиной к стене. Перепуганные, но выжившие мостовики сгрудились вокруг него. Камень положил Даббида на землю.

— Еще четыре, — выдавил Каладин, еле дыша. — Мы должны их найти…

— Мурк и Лейтен, — сказал Тефт. Пожилой мостовик был почти в самом конце на этот раз и не пострадал. — И Адис, и Корл. Они бежали в первом ряду.

«Точно, — подумал измученный Каладин. — Как я мог забыть…»

— Мурк мертв. Остальные могут быть живы. — Он попытался встать.

— Идиот, — буркнул Камень. — Тут сиди. Все хорошо. Я сделать сам. — Он помедлил. — Стало быть, я тоже идиот.

Нахмурившись, рогоед вернулся на поле боя. Тефт поколебался, но бросился вдогонку.

Каладин глубоко дышал, держась за бок. Парень не мог понять, какая боль сильнее — от пореза или от удара стрелы о кость.

«Спасать жизни…»

Он подполз к троим раненым. Хоббер со стрелой в ноге мог подождать, а у Даббида просто сломана рука. Гадоль выглядел хуже всех с дырой в боку. Каладин посмотрел на рану. У него не было ни операционного стола, ни обычного антисептика. И что же ему делать?

Он отбросил отчаяние и сказал, обращаясь к мостовикам:

— Кто-нибудь, найдите мне нож. Заберите с тела павшего солдата. Остальные разведите костер!

Мостовики посмотрели друг на друга.

— Данни, отправляйся за ножом, — сказал Каладин, прижимая руку к ране Гадоля, пытаясь остановить кровь. — Нарм, ты можешь развести огонь?

— Чем? — спросил мостовик.

Каладин стянул жилет и рубаху и вручил последнюю Нарму:

— Это используй вместо трута и набери упавших стрел вместо дров. У кого-нибудь есть огниво?

Огниво, к счастью, нашлось у Моаша. Все самое ценное забирали с собой во время вылазки с мостом, потому что многие не гнушались воровать у товарищей по несчастью.

— Шевелитесь! — выкрикнул Каладин. — Кто-нибудь, вскройте камнепочку и достаньте из нее пузырь с водой!

Мостовики застыли на несколько секунд. Потом, к счастью, подчинились. Возможно, были слишком ошеломлены, чтобы возражать. Парень разорвал рубаху Гадоля, открыв рану. Она оказалась плохая, очень плохая. Если задет кишечник или другие органы…

Каладин велел одному из мостовиков прижать повязку ко лбу Гадоля, чтобы остановить малое кровотечение — важна любая мелочь, — и быстро осмотрел раненый бок, как учил отец. Вскоре вернулся Данни с ножом. Но у Нарма не ладилось с огнем. Он ругался, снова и снова ударяя кремнем по кресалу.

У Гадоля начались конвульсии. Каладин прижал повязку к ране, чувствуя себя беспомощным. Нельзя наложить жгут на такую рану.

Гадоль сплюнул кровью, закашлялся и прошипел, бешено вращая глазами:

— Землю разрушают они! Желают ее, но во гневе своем уничтожат. Как завистливый муж, что сжигает богатства, лишь бы не достались врагам! Они идут!

Потом судорожно вздохнул и замер, уставившись мертвыми глазами в небо; по его щеке потекла струйка кровавой слюны. Его последние пугающие слова будто повисли в воздухе. Неподалеку сражались и кричали солдаты, но мостовики хранили молчание.

Каладин отпрянул, оглушенный болью потери. Его отец всегда говорил, что со временем чувствительность притупится.

В этом Лирин ошибся.

Он так устал. Камень и Тефт спешили обратно к расселине, неся кого-то третьего.

«Не принесли бы они труп, — сказал себе Каладин. — Думай о тех, кому можно помочь».

— Поддерживай огонь! — крикнул он, ткнув пальцем в Нарма. — Не дай ему погаснуть! Кто-нибудь, нагрейте нож в пламени.

Нарм подпрыгнул, словно только заметил, что у него все-таки получилось разжечь маленький огонек. Каладин отвернулся от мертвого Гадоля и освободил место для Камня и Тефта. Они положили на землю покрытого кровью Лейтена. Тот едва дышал, в нем торчали две стрелы — одна из плеча, другая из предплечья второй руки. Третья задела живот, и от движения порез расширился. Похоже, на ногу ему наступила лошадь: в глубокой ране виднелась сломанная кость.

— Остальные трое мертвы, — сообщил Тефт. — И этот, считай, мертв. Мы почти ничего не можем сделать. Но ты сказал принести его, так что…

Каладин тотчас же опустился на колени, действуя аккуратно и со знанием дела. Он приложил бинт к боку Лейтена, прижал коленом, потом быстро наложил жгут на ногу, приказав одному из мостовиков поднять ее повыше и держать крепко.

— Дайте нож! — заорал молодой мостовик, спешно накладывая жгут на руку. Сначала надо остановить кровь; о том, как спасти конечность, он подумает после.

Юный Данни кинулся к нему с горячим ножом. Каладин поднял бинт и быстро прижег рану. Лейтен был без сознания и дышал все реже.

— Ты не умрешь, — пробормотал Каладин. — Ты не умрешь!

Парень работал не задумываясь: руки сами знали, что делать. На мгновение он как будто вернулся в хирургическую комнату отца и услышал его вдумчивые инструкции. Вырезал стрелу из предплечья Лейтена, но не тронул ту, что застряла в плече, и велел снова нагреть нож.

Пит наконец-то вернулся с водяным пузырем. Каладин схватил его и использовал воду, чтобы промыть рану на ноге — самую нехорошую, поскольку ее причиной стало сдавление. Когда ему вернули нож, Каладин вытащил стрелу из плеча и прижег рану как смог, после чего наложил повязку, используя быстро иссякающий запас бинтов.

Он соорудил лубки из двух стрел — больше ничего не нашлось. Скривившись, прижег и эту рану. Ему претило оставлять так много шрамов, но нельзя допустить дальнейшей потери крови. Требовался антисептик. Как скоро он сможет достать ту слизь?

— Не смей умирать! — сказал Каладин, едва замечая, что говорит вслух. Он быстро перевязал рану на ноге, потом использовал иглу и нить, чтобы зашить рану на предплечье. Перевязал и ее, затем ослабил жгут.

Наконец он подался назад, глядя на раненого и чувствуя полное изнеможение. Лейтен еще дышал. Надолго ли его хватит? Шансов почти нет.

Мостовики стояли или сидели вокруг Каладина, и от них исходило странное благоговение. Тот же устало передвинулся к Хобберу и осмотрел рану на его ноге. Прижигания не требовалось. Каладин ее промыл, вытащил несколько щепок и зашил. Вокруг раненого было полным-полно спренов боли, похожих на оранжевые ручки, тянущиеся из земли.

Каладин отрезал самую чистую часть бинта, которым он перевязывал Гадоля, и обмотал ногу Хоббера. Отвратительно, что бинт грязный, но другого нет. Потом он вправил Даббиду руку и соорудил лубки из стрел, которые принесли другие мостовики, связав их рубахой самого Даббида. После откинулся на камень и вздохнул тяжело и устало.

Позади раздавался звон металла и крики солдат. Он безумно устал. Даже глаза не мог закрыть от усталости. Хотелось просто сидеть и пялиться в землю целую вечность.

Рядом присел Тефт. Седой мостовик держал водяной пузырь, в котором еще оставалось немного жидкости:

— Пей, парень. Тебе это нужно.

— Надо промыть раны остальных, — отрешенно проговорил Каладин. — У них ссадины… я видел несколько порезов… и они должны…

— Пей, — настойчиво повторил Тефт надтреснутым голосом.

Каладин поколебался, потом выпил воду. Она была очень горькой, как и растение, из которого выдрали водяной пузырь.

— Где ты выучился так лечить? — спросил Тефт.

Несколько ближайших мостовиков навострили уши в ожидании ответа.

— Я не всегда был рабом, — прошептал Каладин.

— То, что твоя сделать, ничего не изменить. — Громила-рогоед приблизился и присел на корточки. — Газ заставить бросить раненых, которые не идти сами. Приказ сверху.

— Я разберусь с Газом. — Каладин опустил голову на камень. — Положите нож на то тело, с которого его взяли. Не хочу, чтобы нас обвинили в воровстве. Потом, когда надо будет уходить, мне нужно, чтобы два человека позаботились о Лейтене и еще два — о Хоббере. Привяжем их к мосту и понесем. У расщелин придется пошевеливаться и отвязать их до того, как войско начнет переход, а после — снова привязать. Также кто-то должен вести Даббида, если он еще не оправился от шока.

— Газ быть недоволен, — сказал Камень.

Каладин закрыл глаза, давая понять, что разговор окончен.

Битва шла долго. К вечеру паршенди наконец-то отступили, перепрыгнув через расщелины на своих неестественно сильных ногах. Солдаты-алети разразились победными криками. Каладин вынудил себя встать и отправился на поиски Газа. Победителям еще предстояло разбить куколку — она была все равно что каменная, — а ему нужно договориться с мостовым сержантом.

Газ обнаружился довольно далеко от линии фронта. Он вытаращил на Каладина свой единственный глаз:

— И сколько на тебе собственной крови?

Каладин окинул себя взглядом, впервые сообразив, что покрыт темной запекшейся кровью, бо́льшая часть которой принадлежала тем, над кем ему пришлось потрудиться. Он оставил вопрос без ответа.

— Мы заберем раненых с собой.

Газ покачал головой:

— Если не могут идти сами, останутся здесь. Приказ сверху. Не мое решение.

— Мы их заберем, — сказал Каладин, не повышая голоса.

— Светлорд Ламарил этого не позволит.

Ламарил был непосредственным начальником Газа.

— Ты пошлешь Четвертый мост последним вместе с ранеными солдатами. Ламарил не станет их ждать; он отправится в числе первых, с главным подразделением, потому что не захочет пропустить пир, который Садеас устроит в честь победы.

Газ открыл рот, но Каладин не позволил ему возразить:

— Мои люди будут действовать быстро и толково. Мы никого не замедлим. — Он вытащил из кармана последнюю сферу и протянул сержанту. — Ты ничего не скажешь.

Газ взял сферу и фыркнул:

— Одна светмарка? Думаешь, этого хватит, чтобы я так сильно рисковал?

— Если не рискнешь, — спокойным голосом сказал Каладин, — я тебя убью, и пусть меня казнят.

Газ удивленно моргнул:

— Ты не посмеешь…

Каладин шагнул вперед. Должно быть, он выглядел ужасно, весь покрытый кровью. Газ побледнел. Потом выругался, сжимая потемневшую сферу:

— Ко всему прочему она тусклая.

Каладин нахмурился. Он был уверен, что перед вылазкой сфера еще сияла.

— Сам виноват. Ты мне ее дал.

— Те сферы только зарядили прошлой ночью, — сказал Газ. — Они прямо из сокровищницы светлорда Садеаса. Что ты с ними сотворил?

Каладин слишком устал, чтобы думать. А когда повернулся и пошел обратно к мостовикам, на его плечо опустилась Сил.

— Кто они тебе? — крикнул ему вслед Газ. — Какое тебе до них дело?

— Они мои люди.

Газ промолчал.

— Я ему не верю. — Сил бросила взгляд через плечо. — Он может просто сообщить, что ты ему угрожал, и послать людей, которые тебя арестуют.

— Не исключено. Наверное, остается лишь надеяться, что он захочет получить от меня новые взятки.

Каладин шел вперед, слушая крики победителей и стоны раненых. Плато усеивали трупы, и больше всего их было у края пропасти, где из-за мостов развернулась самая яростная битва. Паршенди, как обычно, бросили своих мертвых. Даже в случае победы они оставляли трупы. Люди посылали обратно мостовые расчеты и солдат, чтобы сжечь мертвецов и направить их души в загробный мир, где лучшим из лучших предстояло сражаться в армии Вестников.

— Сферы, — сказала Сил, все еще глядя на Газа. — Кажется, это не такой уж сильный довод.

— Возможно. А быть может, и нет. Я видел, как он на них смотрит. Ему нужны деньги, которые я даю. Не исключено, они нужны ему так сильно, что Газ все сделает как надо. — Каладин покачал головой. — То, что ты сказала раньше, правда: люди во многом ненадежны. Но если на что-то и можно рассчитывать, то лишь на человеческую жадность.

Это была горькая мысль. Но и день выдался горьким. Яркое начало, полное надежд, и кроваво-красный закат.

В общем, как всегда.

Карта военных лагерей алети, выполненная Вандонас, которая побывала там однажды и нарисовала, по всей видимости, идеализированную картину.

18Великий князь войны

Ати некогда был добрым и щедрым человеком, и ты сам видел, что с ним стало. А вот Рейз один из самых отталкивающих, коварных и опасных субъектов, с которыми мне когда-либо доводилось встречаться.

— Да, перерезано, — сказал грузный кожевенник, разглядывая ремни, которые ему вручил Адолин. — Йис, согласен?

Другой кожевенник кивнул. Йис — ириали, желтоглазый и золотоволосый. Волосы у него были не русые, а именно золотые, с металлическим отблеском. Он коротко стригся и носил шапку. Явно не хотел привлекать внимание. Многие считали, что локоны ириали приносят удачу.

Его напарник Аваран был темноглазым алети и носил фартук поверх жилета. Если эти двое работали согласно обычным правилам, то один занимался крупными и более грубыми изделиями — например, седлами, — в то время как другой сосредотачивался на деталях. Поодаль усердно резали и сшивали куски свиной кожи подмастерья.

— Разрезано, — подтвердил Йис, взяв ремень у Аварана. — Я того же мнения.

— Чтоб мне провалиться в Преисподнюю, — пробормотал Адолин. — Выходит, Элокар был прав?!

— Адолин, — раздался позади женский голос, — ты сказал, мы отправимся на прогулку.

— Мы на прогулке. — Он с улыбкой развернулся.

Йанала, в узком, безупречно стильном желтом платье с рядами пуговиц по бокам и жестким воротничком вокруг шеи, украшенным кроваво-красной вышивкой, скрестила руки на груди.

— Я предполагала, что прогулка — это когда в основном гуляют.

— Хм. Да. Очень скоро мы так и поступим. Все будет великолепно. Будем прогуливаться, прохаживаться, совершим… э-э-э…

— Променад? — подсказал Йис-кожевенник.

— Разве это не напиток? — удивился Адолин.

— Э-э-э, нет, светлорд. Почти уверен, это то же самое, что и прогулка.

— Ну хорошо, мы этим обязательно займемся. Променадом. Обожаю хороший променад. — Адолин потер подбородок и забрал подпругу. — Насколько вы оба уверены по поводу этого ремня?

— Светлорд, да тут и вопросов быть не может, — сказал Аваран. — Он не просто так порвался. Вам следует быть внимательнее.

— Внимательнее?

— Да, — сказал Аваран. — Убедитесь, что никакие свободные пряжки не царапают кожу, не врезаются в нее. Это, похоже, часть седла. Иногда подпругу оставляют свободно висеть, когда снимают седло на ночь, и она может за что-то зацепиться. Думаю, это «что-то» ее и надрезало.

— А-а, — протянул Адолин. — Что-то, а не кто-то?

— Ну, может быть, и так, — сказал Аваран. — Но зачем кому-то резать эту подпругу?

«И действительно, зачем?» — подумал юноша.

Он попрощался с кожевенниками, сунул ремень в карман и подставил Йанале локоть. Она взялась за него свободной рукой, явно обрадованная тем, что они наконец-то покидают мастерскую. Там не очень-то хорошо пахло, хотя запах и не такой ужасный, как в дубильне. Адолин видел, как она несколько раз тянулась к носовому платку, словно хотела прижать его к носу.

Они вышли в полуденную жару. Тибон и Маркс — два светлоглазых воина Кобальтовой гвардии — ждали снаружи вместе со служанкой Йаналы, Фалкси, молодой темноглазой азиркой. Все трое последовали за Адолином и Йаналой, когда те вышли на лагерную улицу. При этом Фалкси с акцентом бормотала себе под нос, что ее госпоже, вообще-то, нужен достойный паланкин.

Йаналу, похоже, это не беспокоило. Она глубоко вдыхала чистый воздух и крепко держала Адолина за руку. Девушка была достаточно красива, но любила много говорить о себе. Обычно ему нравились говорливые женщины, но на этот раз вникнуть в придворные сплетни в пересказе Йаналы было слишком трудно.

Ремень все-таки перерезан, но оба кожевенника предположили, что это произошло случайно. Значит, они и раньше такое видели. Кожу рассекла болтающаяся пряжка или что-то в этом духе.

Вот только из-за этого король упал с лошади во время битвы. Могло ли такое оказаться стечением обстоятельств?

— …ну так что, Адолин? — спросила Йанала.

— Несомненно, — ответил он, слушая краем уха.

— Так ты с ним поговоришь?

— Хм?

— Со своим отцом. Ты попросишь его, чтобы он разрешил вашим людям хоть изредка надевать что-то другое, кроме этих старомодных мундиров?

— Вообще-то, он достаточно тверд в своем мнении, — сказал Адолин. — Кроме того, не такие уж они старомодные.

Йанала вперила в него взгляд.

— Ну ладно, — уступил он. — Слегка однообразные.

Как и все другие светлоглазые офицеры высокого ранга в армии Далинара, Адолин носил простой длинный мундир темно-синего цвета без вышивки и узкие брюки, в то время как в моде были жилетки, детали из шелка и шарфы. На груди и на спине мундира красовалась эмблема в виде отцовской глифпары Холин, а спереди он застегивался на два ряда серебряных пуговиц. Просто, заметно — и до ужаса банально.

— Люди любят твоего отца, но его требования и впрямь начинают надоедать.

— Знаю. Поверь мне. Но не думаю, что смогу заставить его передумать.

Как ей объяснить? Несмотря на шесть лет на войне, Далинар не изменил своего решения следовать Заповедям. Даже наоборот, его преданность им становилась все сильней.

По крайней мере, Адолин теперь понимал, в чем дело. Такова была последняя просьба любимого брата Далинара: следуй Заповедям. Хоть эта просьба и прозвучала лишь однажды и по конкретному поводу, отец Адолина, как всем было известно, часто ударялся в крайности.

Адолин хотел бы, чтобы он не предъявлял ко всем остальным эти требования. По отдельности Заповеди доставляли незначительные неудобства — всегда быть в мундире на людях, не напиваться, не участвовать в дуэлях. В совокупности, однако, они превращались в тяжкий груз.

Не успел он ответить Йанале, как в лагере затрубили в рога. Адолин встрепенулся и резко повернулся к востоку, в сторону Расколотых равнин. Он посчитал, сколько раз просигналили рога. На плато 1-47 заметили куколку. Это было в пределах их досягаемости!

Он затаил дыхание в ожидании третьей последовательности сигналов, которая призвала бы войска Далинара к битве. Такое могло случиться только по приказу отца.

В глубине души он знал, что сигналов не будет. Один — сорок семь достаточно близко к военному лагерю Садеаса, чтобы великий князь тоже ринулся в бой.

«Отец, ну давай же, — подумал Адолин. — Мы можем его обогнать!»

Сигналы не прозвучали.

Адолин посмотрел на Йаналу. Она избрала своим Призванием музыку и уделяла войне мало внимания, хотя ее отец был одним из офицеров в кавалерии Далинара. Судя по выражению лица, даже она понимала, что означает отсутствие третьего сигнала.

Далинар Холин снова решил не участвовать в битве.

— Пойдем. — Адолин повернулся в другую сторону и почти насильно увлек Йаналу за собой. — Я хочу кое-что еще проверить.

Далинар стоял, сцепив руки за спиной, и смотрел на Расколотые равнины. Он был на одной из нижних террас при дворце Элокара, расположенном на возвышенности, — король жил не в одном из десяти военных лагерей, но в маленькой крепости, которую возвели на холме поблизости. Далинар как раз поднимался во дворец, когда затрубили рога.

Он стоял достаточно долго, чтобы увидеть, как в лагере Садеаса собирается войско. Далинар мог бы послать солдата с приказом готовить своих людей.

— Светлорд? — раздался голос неподалеку. — Желаете идти дальше?

«Садеас, ты защищаешь его по-своему, — подумал Далинар. — А я буду защищать по-своему».

— Да, Тешав, — ответил он и продолжил путь по взгорью.

Тешав присоединилась к нему. Ее черные алетийские волосы с русыми прядями были забраны в высокую прическу из замысловатого переплетения кос. В ее фиолетовых глазах застыло беспокойство. Она всегда находила, из-за чего переживать.

Тешав и ее помощница были женами его офицеров. Далинар им доверял. Почти во всем. Полностью кому-то довериться почти невозможно. «Прекрати, — подумал он. — Ты становишься таким же одержимым, как король».

Хорошо бы вернулась Ясна. Но захочет ли она когда-нибудь вернуться?

Некоторые из его высших офицеров намекали, что ему следует опять жениться, хотя бы для того, чтобы жена стала его главной письмоводительницей. Они думали, он отвергает такие предложения, потому что все еще любит первую жену. Никто не знал, что она исчезла, пропала из его воспоминаний, превратилась в облачко дыма в его памяти. Хотя в каком-то смысле офицеры правы. Он медлил с новой женитьбой, потому что сама мысль о том, что кто-то ее заменит, была ему ненавистна. Все, что было связано с его женой, у него забрали. Осталась лишь дыра, и заполнить ее ради того, чтобы получить письмоводительницу, казалось бессердечным.

Далинар продолжал свой путь. Помимо двух женщин, его сопровождали Ренарин и три воина Кобальтовой гвардии, в синих шерстяных плащах с капюшонами поверх серебряных нагрудников и темно-синих штанах. Светлоглазые низкого ранга, наделенные правом носить мечи для ближнего боя.

— Ну так вот, светлорд, — заговорила Тешав. — Светлорд Адолин попросил меня сообщить вам о ходе расследования по поводу подпруги. Он как раз сейчас должен беседовать с кожевенниками, но пока что сведений мало. Никто не видел, чтобы седло или коня его величества трогали те, кому не следовало этого делать. Наши шпионы говорят, что в других военных лагерях никто не похваляется содеянным, и никто в нашем лагере не получал внезапно больших денежных сумм, насколько мы смогли установить.

— Конюхи?

— Сказали, что проверили седло. Но когда на них надавили, то признались, что не помнят, проверял ли кто-то подпругу. — Она покачала головой. — Человек в осколочных доспехах — тяжкий груз и для лошади, и для седла. Если бы можно было приручить побольше ришадиумов…

— Думаю, светлость, быстрее мы научимся приручать Великие бури. Что ж, я полагаю, это хорошие новости. Нам же лучше, если вся эта история с подпругой обернется полной ерундой. А теперь я хочу, чтобы вы занялись кое-чем другим.

— Рада услужить, светлорд.

— Великий князь Аладар заговорил о том, что надо бы взять паузу и ненадолго съездить в Алеткар. Я хочу узнать, серьезно ли он рассматривает такую возможность.

Тешав кивнула:

— Да, светлорд. А это может стать проблемой?

— Если честно, я не знаю.

Он не доверял великим князьям, но, по крайней мере, пока все они находились здесь, за ними можно было наблюдать. Если же один из них вернется в Алеткар, то Далинар не сможет быть в курсе его интриг. Но, с другой стороны, визиты князей на родину также важны!

Что важнее? Стабильность или возможность наблюдать за остальными? «Кровь отцов моих, — подумал он. — Я не создан для политики и интриг. Я создан размахивать мечом и скакать на врага».

Он все равно сделает то, что нужно сделать.

— Кажется, Тешав, вы сказали, что у нас есть сведения по финансам короля?

— Совершенно верно, — подтвердила она; их короткая прогулка продолжилась. — Вы были правы, когда велели мне заглянуть в бухгалтерские книги, поскольку выяснилось, что трое великих князей — Танадаль, Хатам и Вама — серьезно просрочили платежи. Помимо вас, только великий князь Садеас заплатил наперед, как того требует военная доктрина.

Далинар кивнул:

— Чем дольше тянется эта война, тем больше вопросов задают великие князья. Зачем платить за духозаклятие по высоким военным ставкам? Отчего бы не переселить сюда фермеров и не начать выращивать собственные припасы?

— Светлорд, прошу прощения, — сказала Тешав, когда они миновали резкий поворот тропы. Ее помощница шла позади, неся в сумке несколько бухгалтерских книг, прикрепленных к доскам для письма. — Но мы и впрямь откажемся от этой идеи? Вторая линия снабжения, возможно, пригодилась бы.

— Торговцы уже снабжают нас провиантом. Это одна из причин, по которым я их не прогнал. Я не стал бы возражать против еще одного источника, но духозаклинатели — единственный рычаг, при помощи которого мы можем воздействовать на великих князей. Они присягнули Гавилару, но его сыну хранят лишь жалкое подобие верности. — Далинар прищурился. — Это жизненно важная вещь. Вы читали те хроники, что я посоветовал?

— Да, светлорд.

— Тогда вы в курсе. Самый хрупкий период в существовании королевства наступает тогда, когда к власти приходит сын его основателя. Во время правления такого человека, как Гавилар, люди хранят ему верность из уважения. Когда несколько поколений сменяют друг друга, все уже считают себя частью королевства, единой силой, которую объединяет традиция. А вот правление сына… о, это опасное время. Гавилара уже нет, чтобы удерживать всех рядом друг с другом, но еще не возникла традиция воспринимать Алеткар как единое королевство. Нам необходимо продержаться достаточно долго, чтобы великие князья научились считать самих себя частью чего-то более великого.

— Да, светлорд.

Она не усомнилась в том, что он сказал. Тешав отличалась беззаветной преданностью, как и большинство офицеров. Они не спрашивали, почему он считает таким важным объединение княжеств в общее государство. Возможно, считали, что все дело в Гавиларе. Безусловно, мечта его брата о едином Алеткаре — часть этого. Но было кое-что еще.

«Грядет Буря бурь. Истинное опустошение. Ночь скорбей».

Далинар подавил дрожь. Если верить видениям, не стоит рассчитывать, что у него осталось много времени на приготовления.

— Подготовьте официальное письмо от имени короля, — распорядился Далинар, — в котором будет говориться, что стоимость духозаклинания уменьшается для тех, кто платит вовремя. Это должно всех взбодрить. Отдайте письмоводительницам Элокара, пусть всё ему объяснят. Надеюсь, он согласится, что так надо.

— Да, светлорд, — сказала Тешав. — Если позволите заметить, я была весьма удивлена тем, что вы предложили мне прочитать те хроники. В прошлом интерес к подобным вещам был вам несвойствен.

— Я в последнее время делаю многое, что кажется не сообразным ни с моими интересами, ни с моими талантами. — Далинар скривился. — То, что я в чем-то не разбираюсь, никак не влияет на нужды королевства. Вы собрали данные о том, как в округе обстоят дела с бандитизмом?

— Да, светлорд. — Она помедлила. — Темпы роста весьма тревожные.

— Скажите супругу, я отдаю под его командование Четвертый батальон. Я хочу, чтобы вы двое придумали наилучший способ патрулировать Ничейные холмы. Пока здесь присутствуют члены алетийской королевской семьи, я не позволю, чтобы эти края превращались в вотчину беззакония.

— Да, светлорд, — проговорила Тешав чуть-чуть нерешительно. — Вы понимаете, что отправляете в дозор целых два батальона?

— Да, — сказал Далинар.

Он просил других великих князей о помощи. Их отклики варьировались от возмущения до веселого удивления. Никто так и не дал ему солдат.

— Добавим это к батальону, которому вы поручили охранять спокойствие на территории между военными лагерями и внешними рынками, — продолжила Тешав. — В общем получается больше четверти вашего войска, светлорд.

— Тешав, я отдал приказ. Займись им. Но сначала мне нужно с тобой кое-что обсудить по поводу бухгалтерских книг. Отправляйся в архив и жди нас там.

Она поклонилась в знак уважения:

— Разумеется, светлорд.

Они с помощницей удалились.

К Далинару подошел Ренарин:

— Отец, ей это не понравилось.

— Она хочет, чтобы ее муж сражался, — пояснил Далинар. — Все надеются, что если я добуду еще один осколочный клинок, то он достанется кому-то из них.

У паршенди было осколочное вооружение. Немного, но даже один уже удивительная вещь. Никто не мог объяснить, откуда они их взяли. Далинар добыл паршендийские осколочные доспех и клинок в первый год войны. Он отдал и то и другое Элокару, чтобы ими наградили того, кто, по мнению короля, окажется наиболее полезным для Алеткара, в том числе во время этой войны.

Далинар повернулся и вошел во дворец. Стражи у дверей отсалютовали ему и Ренарину. Юноша устремил перед собой невидящий взгляд. Некоторые считали его бесчувственным, но Далинар знал, что он просто поглощен своими мыслями.

— Сын, я хотел поговорить с тобой, — сказал Далинар. — О том, что случилось на охоте на той неделе.

Взгляд Ренарина от стыда метнулся вниз, уголки рта опустились в гримасе. Да, он точно был способен чувствовать. Просто не показывал свои чувства так часто, как все остальные.

— Ты ведь понимаешь, что не должен был так бросаться в битву, — сурово проговорил Далинар. — Ущельный демон мог тебя убить.

— Что бы ты сделал, отец, если бы опасность угрожала мне?

— Я упрекаю тебя не за отсутствие храбрости, а за отсутствие мудрости. А если бы у тебя случился припадок?

— Тогда, вероятно, чудовище бы просто смахнуло меня в пропасть, — с горечью сказал Ренарин, — и я перестал бы быть такой обузой для всех остальных.

— Не смей такое говорить! Даже в шутку.

— Да разве это шутка? Отец, я же не могу сражаться.

— Битва — не единственное достижение, на которое способен человек.

Ревнители по этому поводу были весьма точны. Да, наивысшим Призванием для любого было присоединиться в посмертии к сражению за Чертоги Спокойствия, но Всемогущий ценил мастерство любого мужчины или женщины, чем бы они ни занимались.

Просто надо стараться изо всех сил, избрав профессию и тот атрибут Всемогущего, коему стоило подражать. Они назывались Призвание и Слава. Нужно совершенствоваться в профессии и прожить жизнь сообразно определенному идеалу. Всемогущий должен это принять, особенно если речь шла о светлоглазом — чем чище кровь светлоглазого, тем больше врожденной Славы.

Призвание Далинара — быть вождем, а его избранной Славой стала целеустремленность. Он выбрал и то и другое в юности, хотя теперь относился к ним иначе, чем когда-то.

— Отец, ты, конечно, прав. Я не первый сын героя, который родился без таланта к военному делу. Другие как-то справились. Справлюсь и я. Скорее всего, стану градоначальником в каком-нибудь городишке. Если не запрусь в какой-нибудь обители.

Взгляд мальчика устремился вперед.

«Я все еще считаю его мальчиком, — подумал Далинар, — хотя ему уже пошел двадцатый год». Шут был прав. Далинар недооценивал Ренарина. «Как бы я себя повел, если бы мне запретили сражаться? Лишили возможности общаться с женщинами и торговцами?»

Далинар был бы зол, особенно на брата. В общем-то, Далинар в детстве и в самом деле часто злился на Гавилара. Ренарин, однако, был самым пылким сторонником Адолина. Он чуть ли не боготворил старшего брата. Да и отваги ему хватило, чтобы очертя голову кинуться в самую гущу сражения, где чудовище из ночного кошмара давило копейщиков и расшвыривало осколочников.

Далинар кашлянул:

— Возможно, пришло время опять попытаться научить тебя владеть мечом.

— Мое малокровие…

— …не будет иметь никакого значения, если мы добудем для тебя осколочный доспех и дадим тебе осколочный клинок. Эти латы любого делают сильным, а клинок почти ничего не весит.

— Отец, — ровным голосом сказал Ренарин, — я никогда не стану владельцем осколочного вооружения. Ты же сам говорил, что доспехи и клинки, которые мы добудем у паршенди, достанутся самым искусным воинам.

— Ни один другой великий князь не отдает свои трофеи королю, — возразил Далинар. — И кто осудит меня, если я всего один раз сделаю подарок своему сыну?

Ренарин остановился посреди коридора, непривычно разволновавшись: глаза широко распахнуты, лицо напряжено.

— Ты серьезно?

— Я клянусь. Если я сумею добыть еще один клинок и доспех, они достанутся тебе. — Он улыбнулся. — По правде говоря, я это сделаю просто ради того, чтобы увидеть выражение лица Садеаса, когда ты станешь полным рыцарем Осколков. Кроме того, если ты сравняешься по силе с остальными, думаю, природные способности позволят тебе блистать.

Ренарин улыбнулся. Осколочный доспех не решал всех проблем, но теперь появится шанс. Далинар об этом позаботится. «Я ведь понимал, что такое быть вторым сыном, — думал Далинар, пока они направлялись к покоям короля, — в тени старшего брата, которого ты любишь и которому одновременно завидуешь.

Буреотец свидетель, понимал.

И сейчас понимаю».

— О милейший светлорд Адолин! — воскликнул ревнитель, идя навстречу с раскинутыми руками.

Кадаш был высоким пожилым человеком и, сообразно Призванию, брил голову и носил широкую бороду. Его макушку огибал шрам — напоминание о давнем времени, когда он служил армейским офицером.

Светлоглазый с военным прошлым — весьма необычно для ревнительства. В общем-то, смена Призвания как таковая считалась странным поступком. Но ее не запрещали, и Кадаш, учитывая позднее начало, сумел высоко подняться в ордене. Далинар говорил, это был признак веры или настойчивости. Возможно, и того и другого.

Лагерный храм начинался как большой духозаклятый купол, потом Далинар выделил деньги и каменщиков, чтобы превратить его в более приличную обитель для религиозных целей. Теперь стены изнутри украшали резные изображения Вестников, с подветренной стороны для освещения вставили широкие стеклянные окна, к высокому потолку подвесили связки бриллиантовых сфер и установили помосты для обучения, совершенствования и проверки разнообразных искусств.

В настоящий момент множество женщин получали наставления от ревнителей. Мужчин оказалось меньше. На войне в мужских искусствах проще было совершенствоваться на поле боя.

Йанала, стоявшая рядом с Адолином, скрестила руки на груди и окинула храм недовольным взглядом:

— Сначала вонючая лавка кожевенника, теперь храм? Я думала, мы отправимся куда-то, где будет хоть чуточку романтики.

— Религия романтична, — возразил Адолин, почесав в затылке. — Вечная любовь и все такое, верно?

Девушка сурово посмотрела на него:

— Я подожду снаружи. — Она вышла вместе со своей служанкой. — Кто-нибудь, достаньте мне паланкин, забери его буря.

Адолин вздохнул, наблюдая за ее уходом:

— Похоже, мне придется купить ей что-то весьма дорогое, чтобы извиниться.

— Не понимаю, в чем проблема, — удивился Кадаш. — Как по мне, религия романтична.

— Вы ревнитель, — уныло протянул Адолин. — Кроме того, из-за шрама, полагаю, вы стали менее привлекательным. — Он вздохнул. — Ее взбесил не столько храм, сколько недостаток моего внимания. Сегодня из меня вышел никудышный кавалер.

— Светлорд, вы чем-то озабочены? Это связано с Призванием? В последнее время вы мало чего достигли.

Адолин скривился. Его избранным Призванием были дуэли. Трудясь вместе с ревнителями над личными целями и их исполнением, он мог бы зарекомендовать себя перед Всемогущим. К несчастью, согласно Заповедям, во время войны Адолину следовало ограничивать себя в дуэлях, поскольку легкомысленные забавы могли навредить офицерам, в которых возникает нужда в бою.

Но отец Адолина все сильней и сильней избегал битв. Так в чем же смысл отказа от дуэлей?

— Святейший, мне надо поговорить с вами там, где нас не смогут подслушать.

Кадаш вскинул бровь и повел Адолина вокруг центрального возвышения. Воринские храмы всегда были круглыми, с небольшим холмиком в середине — согласно обычаю, в нем ровно десять футов высоты. Здание было посвящено Всемогущему и содержалось Далинаром и его ревнителями. Все обители имели право его использовать, хотя у большинства были дома для собраний в военных лагерях.

— Светлорд, что же могло вам понадобиться от меня? — спросил ревнитель, когда они достигли более уединенной части огромного помещения. Кадаш держался почтительно, хотя знал Адолина с юных лет, поскольку был его наставником и учителем.

— Мой отец сходит с ума? — спросил Адолин. — Или он прав, считая — как мне кажется, — что видения посылает Всемогущий?

— Довольно прямолинейный вопрос.

— Кадаш, вы знакомы с ним дольше многих, и я уверен, что вы ему преданы. Я также знаю, что вы из тех, кто держит уши открытыми и многое подмечает, так что, полагаю, вы слышали, что болтают люди. — Адолин пожал плечами. — Кажется, настало подходящее время для прямолинейности.

— Выходит, слухи не беспочвенны.

— К несчастью, нет. Это происходит во время каждой Великой бури. Он бредит и бьется в припадках, а потом заверяет, что видел разные вещи.

— Какие именно?

— Я не уверен, что могу в точности это повторить. — Адолин скривился. — О Сияющих. И возможно… о том, что должно случиться.

Кадаш забеспокоился:

— Это опасная территория. То, о чем вы меня спрашиваете, искушает меня нарушить обеты. Я ревнитель, который принадлежит вашему отцу и предан ему.

— Но он не ваш религиозный глава.

— Нет. Но он поставлен Всемогущим хранителем своих людей, поставлен, чтобы следить за мной и не допустить, чтобы я забыл о своем месте. — Кадаш поджал губы. — Светлорд, мы идем по лезвию ножа. Что вам известно об Иерократии, о Войне Расплаты?

— Церковь попыталась захватить власть. — Адолин пожал плечами. — Священники попробовали покорить весь мир — ради его же блага, как они заявляли.

— Это лишь часть того, что произошло. Та часть, о которой мы чаще всего говорим. Но проблема на самом деле намного серьезнее. Церковь тех времен уделяла значительное внимание знаниям. Люди не управляли своими религиозными путями; доктрину контролировали священники, и лишь нескольким членам церкви позволено было заниматься богословием. Людей учили следовать наказу священника. Не Всемогущего и не Вестника, а священника.

Он пошел вперед, ведя Адолина вдоль стены храма. Они миновали статуи Вестников — пять мужских, пять женских. На самом деле Адолин совсем мало знал о том, что рассказывал Кадаш. Он никогда не уделял особого внимания истории, не относившейся напрямую к командованию войсками.

— Проблемой, — продолжал Кадаш, — был мистицизм. Священники заявляли, что люди не в состоянии понять религию или Всемогущего. Там, где все должно было быть открытым, курился дым и говорили только шепотом. Священники твердили, что их посещают пророческие видения, хотя сами Вестники осудили подобное. Связывание пустоты — дело темное и злое, и опирается оно на попытки предсказать будущее.

Адолин застыл:

— Погодите-ка, вы хотите сказать…

— Не спешите, — попросил Кадаш, поворачиваясь к нему. — Когда священников-иерократов свергли, Солнцетворец позаботился о том, чтобы их допросить и сравнить их показания друг с другом. Оказалось, что не было никаких пророчеств. Никаких мистических обещаний Всемогущего. Это все были уловки, предназначенные для того, чтобы священники могли успокоить людей и управлять ими.

Адолин нахмурился:

— Кадаш, к чему вы подводите меня?

— Так близко к правде, как только осмеливаюсь, светлый, — сказал ревнитель. — Поскольку я не могу быть таким же прямолинейным, как вы.

— То есть вы считаете видения моего отца вымыслом.

— Я бы никогда не обвинил моего великого князя во лжи. Или даже в немощи. Но я также не могу потворствовать мистицизму или пророчествам в любой форме. Сделать это означало бы отвергнуть воринизм. Время священников прошло. Время, когда людям лгали, держали их во тьме, прошло. Теперь каждый выбирает собственный путь, и ревнители помогают ему на этом пути приблизиться к Всемогущему. Вместо мутных пророчеств и сил, которыми якобы обладают немногие, у нас есть народ, который понимает, в чем суть его веры и его отношений с Господом.

Он подошел ближе и продолжил очень тихо:

— Над вашим отцом не следует насмехаться или умалять его заслуги. Если его видения правдивы, значит это что-то между ним и Всемогущим. Я могу сказать лишь одно: мне кое-что известно о том, что делают с человеком ужасы войны и разрушения. Я вижу в глазах вашего отца то, что чувствовал сам, только хуже. Мое личное мнение таково: он видит, скорее всего, отголоски собственного прошлого, а не испытывает мистические откровения.

— То есть сходит с ума, — прошептал Адолин.

— Я этого не говорил.

— Вы намекнули, что Всемогущий вряд ли посылал бы такие видения.

— Верно.

— И что они — продукт его собственного разума.

— Скорее всего. — Ревнитель вскинул палец. — Лезвие ножа, как я уже говорил. По нему особенно тяжело идти, беседуя с сыном моего великого князя. — Он взял Адолина за руку. — Если ему кто-то и может помочь, то только вы. Другому рядом с ним места нет, даже мне.

Адолин медленно кивнул:

— Спасибо.

— Сейчас вам бы следовало отправиться за той молодой дамой.

— Да, — сказал Адолин и вздохнул. — Боюсь, даже если подыскать правильный подарок, нам с ней недолго предстоит быть вместе. Ренарин опять станет насмехаться надо мною.

Кадаш улыбнулся:

— Светлорд, не надо так легко сдаваться. Идите же. Но возвращайтесь, чтобы мы смогли обсудить ваши цели относительно Призвания. Вы уже слишком давно не совершенствовались.

Адолин кивнул и поспешил прочь из храма.

Проведя много часов с Тешав за просмотром бухгалтерских книг, Далинар и Ренарин вышли в вестибюль, откуда можно было попасть в покои короля. Они шли молча, подошвы их сапог стучали по мраморному полу, и среди каменных стен гуляло эхо.

Коридоры королевского военного дворца становились роскошнее с каждой неделей. Когда-то этот вестибюль был всего лишь еще одним духозаклятым каменным туннелем. Поселившись во дворце, Элокар велел все улучшить. С подветренной стороны вырезали окна. Пол вымостили мраморными плитами. Стены покрыли рельефами, по углам украшенными мозаикой. Далинар и Ренарин миновали группу резчиков по камню, трудившуюся над изображением Налан’Элина, испускающего солнечный свет, с мечом воздаяния над головой.

Они достигли приемной короля — большой, открытой комнаты, которую охраняли десять королевских гвардейцев в сине-золотых мундирах. Далинар знал каждого в лицо; он лично учредил это подразделение, отобрав его членов.

Великий князь Рутар ждал своей очереди повидаться с королем. У него была короткая черная борода и мускулистые руки, скрещенные на груди. Короткий красный шелковый сюртук не застегивался на пуговицы и напоминал скорее жилет с рукавами, лишь номинально соответствующий традиционному алетийскому мундиру. Под сюртуком белела рубашка с пышным воротником, а синие брюки были свободными, с широкими отворотами.

Рутар посмотрел на Далинара и снизошел до уважительного кивка, после чего о чем-то заговорил с одним из своих придворных. Он замолчал, однако, когда стражники у дверей расступились, пропуская Далинара, раздраженно фыркнул. То, что Далинар мог так просто попасть к королю, вызывало злобу у всех прочих великих князей.

В кабинете короля не оказалось, но широкие балконные двери были открыты. Гвардейцы Далинара остались в комнате, когда сам он вышел на балкон, — Ренарин, поколебавшись, последовал за отцом. Снаружи свет тускнел, солнце клонилось к закату. Устроить дворец так высоко — тактически правильное решение. Но разумеется, его безжалостно трепали бури. Старая военная головоломка: следует ли избрать лучшую позицию, чтобы выдерживать бури, или же предпочтительнее захватить высоту?

Многие избирали первое; их военные лагеря на краю Расколотых равнин вряд ли подверглись бы атаке, так что важность высот там была не настолько очевидна. Но короли предпочитали быть повыше. В этом отношении Далинар на всякий случай поддерживал Элокара.

Балкон представлял собой каменную платформу, вырезанную на вершине небольшого пика и окруженную железными перилами. Покои короля находились внутри духозаклятого купола, стоявшего на естественном основании. Купол прикрывал переходы и лестницы, ведущие на уровни, расположенные ниже по склону. Там размещалась обильная свита короля: гвардейцы, бурестражи, ревнители и дальние родственники. У Далинара был собственный укрепленный купол в его военном лагере. Он отказывался называть это жилище дворцом.

Король облокотился на перила; за ним наблюдали два гвардейца. Далинар, желая поговорить с королем с глазу на глаз, махнул Ренарину, чтобы тот отошел к ним.

Было прохладно — недавно наступила весна, — и воздух наполнился сладкими вечерними ароматами цветущих камнепочек и влажного камня. В военных лагерях внизу появились первые огни — десять блестящих кругов, озаренные кострами дозорных, очагами, лампами и ровным сиянием заряженных сфер. Элокар смотрел куда-то поверх лагерей, на Расколотые равнины. Там было совершенно темно, если не считать случайного мигания сторожевых постов.

— Интересно, они за нами наблюдают? — спросил Элокар, когда Далинар приблизился.

— Мы знаем, что их ударные отряды выезжают по ночам, ваше величество, — сказал Далинар, одной рукой упираясь о железные перила. — Хотел бы я верить, что на нас никто не смотрит, но это не так.

На короле был традиционный длинный мундир с пуговицами по бокам, но достаточно свободного и небрежного кроя, а из-под манжет и из-за воротника выглядывали кружевные оборки. Брюки Элокара были темно-синими и такими же мешковатыми, как брюки Рутара. Далинару все это казалось весьма легкомысленным. Все более очевидным становился тот факт, что их войском руководила группа ленивцев, которые наряжались в кружева и вечер за вечером пировали.

«Гавилар это предвидел, — подумал Далинар. — Вот почему он так настойчиво требовал, чтобы мы следовали Заповедям».

— Дядя, ты выглядишь задумчивым, — заметил Элокар.

— Ваше величество, я просто размышлял о былом.

— Былое бессмысленно. Я смотрю только вперед.

Далинар сомневался, что может согласиться хотя бы с одним из двух утверждений.

— Иногда мне кажется, что я должен видеть паршенди, — продолжил Элокар. — Чувствую, что если смогу достаточно долго и пристально смотреть, то найду их и брошу вызов. Лучше бы они просто сразились со мной, как люди чести.

— Если бы они были людьми чести, — ответил Далинар, сцепив руки за спиной, — то избрали бы другой способ убить вашего отца.

— Как по-твоему, зачем они это сделали?

Далинар покачал головой:

— Этот вопрос все время вертится у меня в голове, словно валун, который катится по склону холма. Неужели, не вполне понимая их традиций, мы случайно оскорбили паршенди?

— Какие традиции могут быть у примитивных дикарей? Кто знает, почему лошадь лягается, а рубигончая кусается? Мне не стоило спрашивать.

Далинар промолчал. Он чувствовал такое же презрение, такой же гнев много месяцев после убийства Гавилара. Он мог понять желание Элокара видеть в странных паршунах из неизведанных краев почти животных.

Но ведь Далинар сам когда-то общался с ними. Может, они и не столь развиты, но вовсе не дикари. Не глупцы. «Мы никогда на самом деле их не понимали, — подумал он. — Наверное, в этом и кроется причина наших проблем».

— Элокар, — негромко проговорил он, — возможно, пришло время задать самим себе несколько трудных вопросов.

— Например?

— Например, как долго еще мы будем воевать.

Элокар вздрогнул. Он развернулся, устремил взгляд на Далинара:

— Мы будем воевать до тех пор, пока Договор Отмщения не будет исполнен и я не свершу возмездие за своего отца!

— Благородные слова. Но мы вот уже шесть лет находимся вдали от Алеткара. Поддерживать два далеко отстоящих друг от друга центра очень опасно для королевства.

— Дядя, короли часто подолгу воюют.

— Но редко делают это так долго, — возразил Далинар, — и редко уводят с собой всех владельцев осколочного вооружения и всех великих князей королевства. Наши ресурсы истощены, и из дома сообщают, что на границе с реши наблюдаются все более дерзкие вылазки противников. Мы по-прежнему разобщены как народ и с трудом верим друг другу, а эта затянувшаяся война без ясной стратегии, война ради богатств, а не территорий все усугубляет.

Элокар фыркнул; над ними засвистел ветер, обдувая скалистые пики.

— Хочешь сказать, у нас нет четкого пути к победе? Но мы же побеждаем! Набеги паршенди становятся все более редкими, и они уже не забираются так далеко на запад, как раньше. Мы убили в бою много тысяч.

— Недостаточно. Они по-прежнему сильны. Осада выматывает нас не меньше, чем их, а то и больше.

— Разве не ты первым предложил такую тактику?

— Я тогда был другим человеком, поддавшимся скорби и гневу.

— А сейчас ты их больше не испытываешь? — недоверчиво спросил Элокар. — Дядя, я ушам своим не верю! Ведь ты же не всерьез предлагаешь мне бросить эту войну, верно? Ты бы хотел, чтобы я побрел домой, как наказанная рубигончая?

— Ваше величество, я сказал, что вопросы трудные, — напомнил Далинар, стараясь не поддаваться гневу. Это было нелегко. — Но их следует обдумать.

Элокар раздраженно вздохнул:

— Садеас и прочие шепчутся не зря. Дядя, ты меняешься. Это как-то связано с теми твоими приступами, да?

— Приступы не имеют никакого значения. Выслушай меня! Что мы готовы отдать ради возмездия?

— Все.

— А если это означает все, ради чего твой отец трудился? Неужели мы почтим его память, разрушив Алеткар его мечты, и все ради того, чтобы отомстить за него?

Король нерешительно молчал.

— Ты преследуешь паршенди, — продолжил Далинар. — Это похвально. Однако ты не можешь допустить, чтобы жажда справедливого возмездия затмила нужды королевства. Договор Отмщения позволил объединить великих князей, но что случится, когда мы победим? Все рухнет? Я думаю, следует сковать их воедино, сделать одним целым. Мы сражаемся в этой войне как десять разных государств, бок о бок друг с другом, но не вместе.

Король ответил не сразу. Он как будто начал понимать. Элокар был хорошим человеком и больше походил на своего отца, чем всем казалось.

Он отвернулся от Далинара и оперся о перила.

— Похоже, я плохой король.

— Что? Конечно нет!

— Ты все время говоришь о том, что я должен делать и где я допускаю ошибки. Дядя, скажи мне правду. Когда ты смотришь на меня, тебе хочется видеть лицо моего отца вместо моего лица?

— Разумеется, — сказал Далинар.

Элокар помрачнел.

Далинар положил ладонь на плечо племянника:

— Я был бы плохим братом, если бы не хотел, чтобы Гавилар остался в живых. Я подвел его… Это был самый серьезный, самый страшный промах всей моей жизни. — Элокар повернулся к нему, их взгляды встретились, и Далинар вскинул палец. — Но лишь потому, что я любил твоего отца, не следует делать вывод, что я считаю тебя недостаточно хорошим. Это также не означает, что я тебя не люблю. Алеткар мог рухнуть после смерти Гавилара, но ты сумел собрать все силы и нанести ответный удар. Ты отличный король.

Элокар медленно кивнул:

— Ты опять слушал ту книгу?

— Да.

— Ты говоришь, как он, знаешь ли, — сказал король, снова устремляя взгляд на восток. — Почти в самом конце. Когда он начал вести себя… непредсказуемо.

— Уверен, со мной все не так плохо.

— Возможно. Но ты очень сильно на него похож. Разговоры о конце войны, зачарованность Сияющими отступниками, настойчивые требования следовать Заповедям…

Далинар помнил те дни и собственные споры с Гавиларом. «Много ли чести в том, что мы сражаемся на поле боя, пока наши люди умирают от голода? — однажды спросил его брат-король. — Много ли чести в том, что наши светлоглазые строят планы и интригуют — скользкие, словно угри в ведре, пытающиеся укусить друг друга за хвост?»

Далинар в тот раз рассердился. В точности как Элокар сейчас.

«Буреотец! Я и впрямь заговорил, как он».

Это его встревожило и одновременно воодушевило. Как бы то ни было, Далинар кое-что понял. Адолин прав. Элокар, а с ним и все великие князья никогда не согласятся отступить. Далинар неправильно начал этот разговор.

«Благословен Всемогущий, что послал мне сына, который говорит то, что думает».

— Ваше величество, возможно, вы правы, — заговорил Далинар. — Завершить войну? Покинуть поле боя, когда враг еще не повержен? Это был бы позор.

Элокар кивнул, соглашаясь:

— Рад, что ты понимаешь.

— Но все же что-то должно измениться. Нам следует подыскать лучший способ сражаться.

— Садеас уже нашел этот лучший способ. Я тебе рассказывал о его мостах. Они очень действенные, и он уже захватил очень много светсердец.

— Светсердца бессмысленны. Все бессмысленно, если мы не поймем, как свершить нужное нам возмездие. Только не говорите, что вам нравится наблюдать, как великие князья грызутся, почти забывая об истинной цели нашего пребывания здесь.

Элокар промолчал, но вид у него был недовольный.

«Объедини их».

Далинар вспомнил, как эти слова гудели в его голове, и у него возникла идея.

— Элокар, ты помнишь, о чем мы с Садеасом говорили с тобой, когда война только началась? О том, что у великих князей могут быть особые задачи?

— Да, — сказал Элокар.

В далеком прошлом у каждого из великих князей Алеткара была собственная роль в управлении королевством. Один был главным по торговым делам, и его войска патрулировали дороги во всех десяти княжествах. Другой управлял судами и городскими чиновниками.

Гавилара это очень увлекло. Он заявил, что это очень умный механизм, позволяющий сплотить великих князей. Когда-то эта система вынуждала их взаимодействовать друг с другом. Так не поступали уже много веков, с самого распада Алеткара на десять независимых княжеств.

— Элокар, что, если ты назовешь меня великим князем войны? — спросил Далинар.

Элокар не рассмеялся; хороший знак.

— Я думал, вы с Садеасом решили, что остальные взбунтуются, если мы попробуем что-то в этом духе.

— Возможно, в этом я тоже ошибся.

Король как будто призадумался. Наконец он покачал головой:

— Нет. Они с трудом принимают мою власть. Если я такое устрою, меня убьют.

— Ты под моей защитой.

— Ну да! Ты и нынешние-то угрозы моей жизни не воспринимаешь всерьез.

Далинар вздохнул:

— Ваше величество, я воспринимаю угрозы вашей жизни очень серьезно. Мои письмоводительницы и помощники занимаются тем ремнем.

— И что же они узнали?

— Ну, пока ничего определенного. Никто не взял на себя ответственность за попытку вас убить, даже в шутку. Никто ничего подозрительного не видел. Но Адолин говорит с кожевенниками. Возможно, он узнает что-то более существенное.

— Дядя, ее перерезали.

— Посмотрим.

— Ты мне не веришь, — сказал Элокар, заливаясь краской. — Тебе бы следовало пытаться узнать, в чем был план убийц, а не досаждать мне дерзкими претензиями на верховенство всей армией!

Далинар стиснул зубы:

— Элокар, для твоего же блага.

Их с королем взгляды на миг встретились, и в синих глазах вновь сверкнуло подозрение, как уже было неделю назад.

«Кровь отцов моих! — подумал Далинар. — Все хуже и хуже».

Спустя миг лицо Элокара смягчилось, и он как будто расслабился. Что бы ни увидел он в глазах Далинара, это его успокоило.

— Я знаю, что ты хочешь как лучше, — проговорил Элокар. — Но тебе придется признать, что в последнее время ты ведешь себя странно. То, как ты реагируешь на бури, твоя одержимость последними словами моего отца…

— Я пытаюсь его понять.

— Он сделался слабым незадолго до смерти. Это всем известно. Я не повторю его ошибок, и тебе бы следовало их избегать… а не слушать книгу, в которой говорится, что светлоглазые должны быть рабами темноглазых.

— Там говорится не это, — возразил Далинар. — Это искажение. В книге большей частью просто собраны истории, которые учат, что вождь должен служить тем, кого ведет.

— Чушь! Ее написали Сияющие отступники!

— Они ее не писали. Они ею вдохновлялись. Нохадон, ее автор, был обычным человеком.

Элокар посмотрел на него, приподняв бровь, словно говоря: «Видишь? Ты все отрицаешь».

— Дядя, ты слабеешь. Я не собираюсь пользоваться твоей слабостью. Но другие поступят иначе.

— Я не слабею! — Далинару снова пришлось постараться, чтобы держать себя в руках. — Наш разговор зашел куда-то не туда. Великим князьям нужен единый глава, чтобы вынудить их сотрудничать. Я клянусь, что, если ты назовешь меня великим князем войны, я позабочусь о твоей безопасности.

— Так же, как позаботился о безопасности моего отца?

Далинар замолчал.

Элокар отвел взгляд:

— Мне не следовало этого говорить. Это тут вообще ни при чем.

— Нет, Элокар, это одна из самых правдивых вещей, которые ты мне когда-либо говорил. Возможно, ты прав — я не могу тебя защитить.

Элокар уставился на него с любопытством:

— Отчего ты ведешь себя так?

— Как?

— Раньше, скажи тебе кто-нибудь что-то подобное, ты бы призвал свой клинок и потребовал дуэли! Теперь ты соглашаешься.

— Я…

— Отец незадолго до смерти стал отказываться от дуэлей. — Элокар начал барабанить пальцами по перилам. — Я понимаю, зачем тебе нужен пост великого князя войны, и, возможно, ты прав. Но остальные предпочли бы оставить все как есть.

— Потому что им удобно. Если мы собираемся победить, придется причинить им неудобства. — Далинар шагнул вперед. — Элокар, возможно, прошло уже достаточно времени. Шесть лет назад назначать кого-то великим князем войны было бы ошибкой. Но теперь? Мы лучше знаем друг друга, и мы вместе сражаемся с паршенди. Возможно, пришло время сделать следующий шаг.

— Возможно. Думаешь, они готовы? Я позволю тебе это доказать. Если сумеешь убедить меня в том, что они согласны тебе подчиняться, тогда я рассмотрю вопрос о назначении тебя великим князем войны. Устраивает?

Это был разумный компромисс.

— Очень хорошо.

— Вот и славно, — сказал король, выпрямляясь. — Тогда давай расстанемся. Уже поздно, и мне еще следует узнать, чего хочет Рутар.

Далинар кивнул на прощание и вышел из покоев короля, а Ренарин последовал за ним.

Чем больше Далинар думал, тем сильней убеждался в том, что так будет правильно. Отступление не сработает с алети, особенно принимая во внимание их нынешний настрой. Но если он сумеет вышибить из них самодовольство, заставит принять более агрессивную стратегию…

Далинар все еще был погружен в раздумья, когда они вышли из королевского дворца и направились вниз по переходам, туда, где поджидали лошади. Он вскочил в седло, кивнув конюху, который заботился о Храбреце. Конь полностью оправился после своего падения во время охоты, его копыто было крепким и здоровым.

До военного лагеря Далинара было недалеко. Отец и сын молчали.

«К кому из великих князей мне следует обратиться в первую очередь? — думал Далинар. — К Садеасу?»

Нет, многие уже заметили, что они с Садеасом часто действуют сообща. Если другие великие князья почуют сильный союз, то обратятся против него. Лучше сперва сблизиться с теми, кто послабее, и посмотреть, можно ли как-то привлечь их на свою сторону. Может, вместе предпринять вылазку на плато?

Потом ему все же придется обратиться к Садеасу. Он думал об этом с досадой. Было куда проще, когда им удавалось держаться на безопасном расстоянии друг от друга. Он…

— Отец, — встревоженно проговорил Ренарин.

Далинар выпрямился, огляделся по сторонам и потянулся к мечу, одновременно готовясь призвать осколочный клинок. Ренарин указывал на восток. В сторону бури.

Горизонт темнел на глазах.

— Сегодня что, должна быть Великая буря? — обеспокоенно спросил Далинар.

— Элтебар сказал, маловероятно. Но ему уже случалось ошибаться.

Все могли ошибаться по поводу Великих бурь: предсказать их очень сложно. Далинар прищурился, сердце его заколотилось. Да, теперь он и сам видел знаки. Пыль взмывала вверх, изменились запахи. Солнце хоть и клонилось к закату, но сейчас должно быть куда светлее! Сам воздух как будто вот-вот должен был взбеситься.

— Может, поедем в лагерь Аладара? — спросил Ренарин, махнув рукой в направлении лагеря великого князя Аладара.

Люди Аладара примут его. Никто не откажет в убежище великому князю во время бури. Но Далинар вздрогнул при мысли о том, что проведет Великую бурю в незнакомом месте, как в ловушке, в окружении прислужников другого великого князя. Они увидят, что с ним происходит во время припадка. Как только это случится, слухи разлетятся, точно стрелы над полем битвы. Нет, нужно отправляться к себе. До лагеря Далинара оставалось не более четверти часа.

— Погнали! — крикнул он и пришпорил Храбреца.

Ренарин и гвардейцы помчались следом, и грохот копыт сделался предвестником грядущего урагана. Далинар прижался к шее коня. В сером небе появились облака пыли и листьев, что шли перед буревой стеной, и воздух наполнился влагой. На горизонте одна за другой вспухали тучи. Далинар и его люди галопом промчались мимо дозорных на краю лагеря Аладара, которые суетливо готовились к буре, и ветер рвал их мундиры и плащи.

— Отец? — позвал Ренарин. — Ты…

— У нас есть время! — крикнул Далинар.

Вскоре они достигли зазубренной стены военного лагеря Холина. Еще остававшиеся на постах солдаты в сине-белых мундирах приветствовали великого князя. Большинство уже спрятались в убежища. Ему пришлось притормозить Храбреца, чтобы пройти через сторожевой пост. Однако он знал, что до своего жилища домчится галопом. Он развернул Храбреца и приготовился.

— Отец! — крикнул Ренарин, указывая на восток.

Буревая стена, точно громадный занавес, надвигалась на лагерь все быстрей. Массивная полоса дождя была серебристо-серой, тучи над ней — непроницаемо-черными, и лишь изредка в них посверкивали молнии. Дозорные, что приветствовали его, спешили в ближайшее убежище.

— Мы успеем, — проговорил Далинар. — Мы…

— Отец! — Ренарин схватил его за руку. — Прости.

Налетел ветер, и Далинар, стиснув зубы, уставился на сына. Глаза Ренарина за стеклами очков были широко распахнуты от беспокойства.

Далинар снова посмотрел на буревую стену. От нее их отделяли мгновения.

«Сын прав».

Он передал вожжи Храбреца нетерпеливому солдату, который также взял вожжи коня Ренарина, и они оба спешились. Конюх бросился прочь и завел лошадей в каменную конюшню. Далинар последовал было за ним — в конюшне его увидело бы куда меньше народу, — но открылась дверь ближайшей казармы, и ее обитатели в тревоге замахали руками. Там было безопаснее.

Далинар и Ренарин побежали в казарму с каменными стенами. Солдаты уступили им место; внутри оказалась также большая группа слуг. В лагере Далинара никого не принуждали пережидать стихию в бурешатрах или хлипких деревянных лачугах и никто не платил за убежище внутри каменных строений.

Собравшиеся в казарме были потрясены, когда вошел великий князь со своим сыном; некоторые побледнели, когда дверь с грохотом захлопнулась. Несколько гранатовых сфер, закрепленных на стенах, были их единственным источником света. Кто-то закашлялся, а снаружи по стене застучали камни, брошенные ветром. Далинар попытался отрешиться от того, сколько вокруг него было обеспокоенных глаз. Взвыл ветер. Может, ничего не случится. Возможно, на этот раз…

Нагрянула буря.

Пришло видение.

19Звездопады

Ему принадлежит самый пугающий и жуткий из всех осколков. Поразмысли об этом немного, старый ящер, и скажи мне, по-прежнему ли крепко твое желание ни во что не вмешиваться. Потому что, уверяю тебя, Рейзу подобная сдержанность не свойственна.

Далинар моргнул. Набитая битком и плохо освещенная казарма исчезла. Теперь он стоял в темноте. Сильно пахло высушенным зерном. Протянув левую руку, он нащупал деревянную стену. Должно быть, какой-то амбар.

Прохладная ночь была тихой и ясной, ни намека на бурю. Далинар осторожно ощупал бок. Ни меча, ни мундира. На нем подпоясанная домотканая туника и пара сандалий. Такую одежду он видел на древних статуях.

«Буря и ветер, куда меня занесло на этот раз?»

Каждое видение было особенным. Это двенадцатое из тех, что выпали на долю Далинара. «Всего лишь двенадцатое?» Казалось, их было намного больше, но приступы начались всего-то несколько месяцев назад.

Что-то шевельнулось в темноте. Далинар дернулся от неожиданности, когда к нему прижалось нечто живое. Он уже изготовился нанести удар, но замер, услышав всхлипывания. Осторожно опустил руку и нащупал чью-то спину. Узкую и маленькую… детскую. Девочка тряслась от страха.

— Отец. — Ее голос дрожал. — Отец, что происходит?

Как обычно, он перевоплотился в кого-то из этого места и времени. Девочка прижималась к нему и явно была в ужасе. Слишком темно, чтобы увидеть спренов страха, но Далинар подозревал, что те выбираются из земли.

Далинар положил руку ей на спину:

— Тсс. Все будет хорошо.

Ему показалось, что так будет лучше.

— Мама…

— С ней все будет в порядке.

Девочка крепче прижалась к нему во тьме. Он не шевелился.

Что-то не так. Хлипкое строение скрипело на ветру. Доска под ладонью Далинара оказалась не закреплена, и он с трудом сдерживался, чтобы не сдвинуть ее и не выглянуть наружу. Но перепуганный ребенок… В воздухе ощущался какой-то странный гнилостный запах.

За дальней стеной амбара послышался скрежет — тихий, словно ногтем провели по деревянной столешнице.

Девочка всхлипнула, и скрежет затих. Далинар затаил дыхание, его сердце яростно заколотилось. Он инстинктивно отвел руку, чтобы призвать осколочный клинок, но ничего не произошло. Во время видений оружие никогда не появлялось.

Дальняя стена взорвалась.

Щепки полетели во тьму, и в амбар ворвалось что-то большое. Освещаемая лишь лунным и звездным светом черная тварь была больше, чем рубигончая. Детали рассмотреть невозможно, но что-то в ней казалось неправильным, неестественным.

Девочка закричала. Далинар выругался, схватил ее одной рукой и бросился в сторону, когда черная тварь ринулась на них. Она почти достала ребенка, но Далинар успел дернуть девочку к себе. От ужаса у нее перехватило дыхание, крик оборвался.

Далинар толкнул девочку себе за спину. Отходя назад, он задел груду мешков с зерном. В амбаре вновь воцарилась тишина. Снаружи в небе светила фиолетовая Салас, но маленькая луна была недостаточно яркой, чтобы осветить внутреннюю часть амбара, и тварь переместилась в затененный угол. Он ее почти не видел.

Она и сама казалась тенью. Далинар напрягся, сжал кулаки. Послышался тихий свистящий шелест — зловещий, отдаленно напоминающий ритмичный шепот.

«Дышит? — подумал Далинар. — Нет. Вынюхивает нас».

Существо рванулось вперед. Далинар выбросил руку в сторону и, схватив один из мешков с зерном, заслонился им. Чудовище с разбегу впилось зубами в мешок, и Далинар дернул, разорвав жесткую ткань. Взметнулось душистое облако сухих лависовых зерен. Шагнув в сторону, он пнул тварь так сильно, как только мог.

Бок существа был мягким, словно Далинар ударил бурдюк с водой. От удара тварь упала и зашипела. Далинар подбросил мешок, и воздух снова наполнился сухим лависом и пылью.

Чудовище вскочило и развернулось; его гладкая кожа блестела в лунном свете. Оно как будто растерялось. Тварь явно охотилась по запаху, и пыль в воздухе сбивала ее с толку. Далинар схватил девочку, закинул на плечо и ринулся мимо застывшего существа прямиком к дыре, которую то пробило в стене.

Он выбежал в фиолетовый лунный свет и понял, что находится в небольшом лейте — широкой расщелине в скале, достаточно крутой, чтобы в ней не задерживалась вода, и с высоким скалистым выступом, о который разбивались Великие бури. В этом случае восточное скальное образование имело форму огромной волны, что позволяло укрыть в лейте небольшую деревню.

Тут и там по всей низине вспыхивали огоньки. Значит, в поселении несколько десятков домов. Он находился на отшибе. Справа от Далинара был загон для свиней, далеко слева виднелись другие строения, а чуть выше, приютившись у каменного склона, стоял средних размеров фермерский дом. Он был построен устаревшим способом — из кремовых кирпичей.

Принять решение было нетрудно. Существо двигалось быстро, как хищник. Далинару от него не скрыться, так что оставалось лишь броситься к фермерскому дому. Позади из амбара с треском выскочило чудовище, пробив еще одну дыру в стене. Далинар добежал до дома, но дверь оказалась заперта. Громко выругавшись, он принялся колотить в нее.

Когти скрежетали по камню — тварь мчалась к ним. Далинар попытался выбить дверь плечом, но та как раз открылась.

Он ввалился в дом, уронил девочку на пол и сам едва не упал. Там стояла женщина средних лет. В фиолетовом лунном свете Далинар заметил ее густые курчавые волосы и широко распахнутые от ужаса глаза. Она захлопнула дверь у него за спиной и заперла на засов.

— Хвала Вестникам! — воскликнула хозяйка, подхватывая девочку с пола. — Хеб, ты ее нашел, будь благословен!

Далинар украдкой приблизился к незастекленному окну и выглянул наружу. Ставень, похоже, был сломан, и закрыть окно не представлялось возможным.

Не увидев твари, он бросил взгляд через плечо. Пол в этом одноэтажном доме был из простого камня. У одной из стен был погасший очаг, над которым висел грубо сработанный железный горшок. Все выглядело таким примитивным. Какой это год?

«Просто видение, — подумал он. — Просто сон наяву».

Почему же тогда все кажется таким реальным?

Он снова выглянул в окно. Снаружи было тихо. В правой части двора виднелись две грядки камнепочек — курнип или какой-то другой овощ. Лунный свет отражался от гладкой земли. Где же тварь? Может, она…

Что-то гладкокожее и черное обрушилось на окно. Оно разбило раму, и Далинар выругался, когда тварь приземлилась на него. Что-то острое полоснуло его по лицу, рассекло щеку, и по коже потекла кровь.

Девочка снова закричала.

— Свет! — заорал Далинар. — Мне нужен свет!

Он всадил кулак в слишком мягкую голову твари, а другой рукой оттолкнул от себя когтистую лапу. Щеку жгло от боли, и что-то царапало его бок, рвало тунику и резало кожу.

Далинар поднатужился и сбросил с себя тварь. Та с грохотом врезалась в стену, а он вскочил, тяжело дыша. Пока чудовище вставало, Далинар метался по темной комнате; в нем просыпались старые инстинкты, и боль испарилась, когда он ощутил Азарт. Ему нужно было оружие! Табуретка или ножка от стола. Комната была такая…

Замерцал свет: женщина достала зажженную глиняную лампу. Примитивная штуковина использовала масло, а не буресвет, но ее хватило, чтобы осветить искаженное от ужаса лицо женщины и девочку, что цеплялась за ее мешковатое платье. В комнате стоял низкий стол и пара табуреток, но взгляд Далинара привлек маленький очаг.

Там, мерцая, словно Клинок Чести из древних сказаний, стояла обычная железная кочерга. Она была прислонена к каменному очагу, и ее кончик побелел от пепла. Далинар рванулся вперед, схватил ее и крутанул, чтобы почувствовать баланс. Он обучался классической стойке ветра, но избрал вместо нее стойку дыма, поскольку та больше подходила для столь несовершенного оружия. Одна нога вперед, другая назад, меч — или, как в его случае, кочерга — поднят и направлен острием в сердце противника.

Лишь годы обучения позволили ему удержать стойку, когда он увидел, с чем сражается. Гладкая кожа существа, черная, как полночь, отражала свет, точно лужа смолы. Голова сидела на гибкой, бескостной шее; видимых глаз не было, зато черные зубы, похожие на ножи, имелись в изобилии. Шесть тонких лап подгибались, — похоже, они были слишком слабыми, чтобы выдержать вес текучего чернильного тела.

«Это не видение, — подумал Далинар. — Это ночной кошмар».

Тварь вскинула голову, клацнула зубами и издала шипение. Пробовала воздух.

— Баттар, мудрый и милосердный… — выдохнула женщина, заслоняя собой ребенка. Трясущимися руками она подняла лампу, словно та была оружием.

Снаружи что-то заскрипело, и через подоконник разбитого окна перебралась еще одна многолапая тварь. Оказавшись в комнате, она присоединилась к сородичу, который опасливо припал к полу, втягивая запах Далинара. Существо было настороже, как будто чуяло, что перед ним вооруженный — или, по меньшей мере, решительный — противник.

Далинар обозвал себя дураком и прижал одну руку к ране на боку, останавливая кровотечение. Разум подсказывал, что он по-прежнему находится в казарме с Ренарином. Все это происходило в его воображении, и не было никакой нужды сражаться.

Но каждый инстинкт, каждая крупица чести, что была в нем, вынуждали его медленно двигаться в сторону, так чтобы оказаться между женщиной и чудовищами. Видение, воспоминание или галлюцинация — он просто не мог остаться в стороне.

— Хеб, — взволнованно проговорила женщина. Кем он был для нее? Мужем? Батраком? — Не делай глупостей! Ты не знаешь, как…

Чудовища атаковали. Далинар бросился вперед — основой стойки дыма было постоянное движение — и пронесся между тварями, сделав выпад кочергой. Он ударил ту, что была слева, и глубоко рассек ее слишком гладкую кожу.

Из раны потек дым.

Развернувшись позади тварей, Далинар снова ударил, целясь в лапы того чудовища, что не было ранено, чтобы свалить его. Завершая маневр, он обрушил кочергу на морду раненой твари, которая попыталась его цапнуть.

Его поглотил старый добрый Азарт, вкус к битве. Он не разъярился, как случалось с некоторыми, но все вокруг как будто сделалось яснее и четче. Мышцы слушались легко; он дышал глубже. Словно ожил.

Далинар отпрыгнул, когда твари вновь стали наседать. Пинком перевернул стол, опрокинул на одно из чудищ. Сунул кочергу в пасть другому. Как и надеялся, внутренняя часть рта оказалась чувствительной. Тварь зашипела от боли и отпрянула.

Далинар бросился к перевернутому столу и отломал одну из ножек. Схватив деревяшку, принял стойку дыма с мечом и ножом. Он использовал деревянную ножку, чтобы отбиваться от одной твари, одновременно трижды ударив другую по морде; из раны на ее щеке с шипением потек дым.

Снаружи где-то в отдалении раздались крики. «Кровь отцов моих, — подумал он. — Их тут не две». Нужно было с ними покончить, и быстро. Если схватка затянется, они быстрее измотают его, чем он их. Откуда вообще ему знать, способны ли такие твари уставать?

Он с воплем прыгнул вперед. Со лба струился пот, и комната как будто слегка потемнела. Или нет — Далинар просто видел и слышал теперь лишь главное. Он сам и чудовища. Ветер от его взмахов оружием, звук ударов его ног об пол, ритмичная пульсация его сердца.

Внезапный ураган ударов потряс тварей. Он разбил ножку стола об одну из них, вынудив отступить, потом бросился на другую и вонзил ей кочергу в грудь, заработав удар когтистой лапой по руке. Кожа сначала сопротивлялась, но потом порвалась, и кочерга пошла вперед легко.

Из раны вырвалась сильная струя дыма и окутала ладонь Далинара. Он отдернул руку, и тварь отшатнулась — ее лапы становились тоньше, а тело сдувалось, будто дырявый бурдюк для вина.

Далинар знал, что подставился под удар, когда атаковал. Оставалось лишь вскинуть руку, когда вторая тварь бросилась на него, рассекла лоб и предплечье, впилась зубами в плечо. Далинар закричал, снова и снова колотя по голове чудовища ножкой от стола. Тварь оказалась ужасно сильной.

Поэтому Далинар упал на спину, подтянул ноги и ударил ими тварь в живот, а потом перебросил через свою голову. Клыки вырвались из плеча Далинара, брызнула кровь. Чудовище шлепнулось на пол, лапами кверху.

У Далинара кружилась голова, но он вынудил себя встать и принял стойку. «Всегда держи стойку». Тварь почти одновременно с ним оказалась на лапах, и Далинар отрешился от боли, отрешился от крови, позволил Азарту даровать себе сосредоточенность. Он поднял кочергу. Ножка стола, скользкая от крови, выпала из его пальцев.

Чудовище присело, потом кинулось. Далинар позволил текучей природе стойки дыма увлечь себя, шагнул в сторону и ударил кочергой тварь по лапам. Та споткнулась, а Далинар повернулся, занес кочергу, держа обеими руками, и нанес сокрушительный удар прямо по хребту существа.

Кочерга рассекла кожу, прошла сквозь тело твари и ударилась о каменный пол. Существо задергалось, загребло всеми лапами, в то время как из ран на спине и животе с шипением выходил дым. Далинар отступил, вытер кровь со лба, выпустил рукоять кочерги, чей конец все еще пронзал чудовище, и она упала со звоном.

— Хеб, ради трех богов… — прошептала женщина.

Далинар повернулся и увидел, что она смотрит на сдувающиеся трупы и не может прийти в себя от потрясения.

— Я должна была помочь, должна была чем-то их ударить. Но ты двигался так быстро. Всего… всего несколько ударов сердца. Где… как… — Она перевела взгляд на него. — Хеб, я никогда ничего подобного не видела. Ты сражался, как… как один из Сияющих. Где ты этому научился?

Далинар не ответил. Он стянул рубаху, морщась от вернувшейся боли в ранах. Только та, что в плече, была по-настоящему опасной, но в целом дела обстояли неважно; его левая рука немела. Он порвал рубаху пополам и одной частью перевязал рассеченное правое предплечье, а вторую скомкал и прижал к плечу. Подошел к сдувшемуся телу, которое теперь напоминало пустой шелковый мешок, и вытащил кочергу. Потом приблизился к окну. На другие дома тоже напали — там горели огни, и ветер доносил слабые крики.

— Нам надо спрятаться в безопасном месте, — сказал он. — Тут рядом есть погреб?

— Что?

— Пещера в скале, рукотворная или природная.

— Никаких пещер, — сказала женщина, тоже подойдя к окну. — Как вообще человек может сделать дыру в камне?

Клинком-осколком или духозаклинателем. Или просто вырубить киркой… Хотя это и сложно: крем набивается в любую полость, а из-за Великих бурь и ливней вероятность затопления крайне высока. Далинар снова выглянул в окно. В лунном свете двигалось что-то темное; к ним кто-то приближался.

Он качнулся — закружилась голова. Потерял много крови. Стиснув зубы, схватился за оконную раму, чтобы не упасть. Как долго продлится это видение?

— Нам нужна река. Что-то, чтобы смыть наш запах, сбить их со следа. Тут поблизости есть такое?

Хозяйка кивнула и побледнела, заметив тени во тьме.

— Женщина, бери девочку.

— «Девочку»?! Сили наша дочь. И с каких пор ты зовешь меня «женщиной»? Неужели Таффа — такое сложное имя? Ветер и буря, Хеб, да что с тобой случилось?

Он покачал головой, пошел к двери и распахнул ее, не выпуская кочерги:

— Бери лампу. Свет нас не выдаст; не думаю, что они могут видеть.

Женщина подчинилась, поспешно схватив Сили — девочке было лет шесть-семь, — и последовала за Далинаром наружу. Хрупкий огонек глиняной лампы затрепетал в ночи. Он был немного похож на туфельку.

— Река? — спросил Далинар.

— Ты же знаешь…

— Таффа, я ударился головой, — перебил Далинар. — Мне дурно. Даже думать не могу.

Женщина забеспокоилась, но приняла его ответ. Она указала в сторону от деревни.

— Пойдем. — Он направился во тьму. — Такие твари часто нападают?

— Может, во время Опустошений, но я их в жизни не видела! Ветер и буря, Хеб, надо отвести тебя к…

— Нет. Надо убираться отсюда.

Они продолжили идти по тропе, что бежала вверх, к скале, похожей на волну. Далинар все время оглядывался на деревню. Сколько людей там убили эти твари из Преисподней? Где же солдаты их землевладельца?

Возможно, деревня находится в глуши, слишком далеко, чтобы оказаться под защитой какого-нибудь градоначальника. Или, быть может, в эту эпоху и в этом месте все было по-другому.

«Я доведу женщину с ребенком до реки, потом вернусь и попытаюсь организовать отпор. Если кто-то еще останется».

Нелепая мысль. Он опирался на кочергу, чтобы не упасть. Ну какой еще отпор?

Далинар поскользнулся на крутом участке тропы, и Таффа, бросив лампу, взволнованно схватила его за руку. Вокруг простиралась суровая земля, покрытая валунами и камнепочками, чьи лозы и листья выползли, ощутив прохладный и влажный ночной воздух. Они шелестели на ветру. Далинар выпрямился и кивком велел женщине идти дальше.

Что-то тихо скрипнуло в ночи. Далинар повернулся, напрягшись.

— Хеб? — испуганно спросила женщина.

— Держи лампу выше.

Она подняла лампу, и склон холма озарился мерцающим желтым светом. Через камнепочки и валуны к ним пробиралось не меньше шести пятен полуночной тьмы со слишком гладкой шкурой. Даже их зубы и когти были черными.

Сили захныкала, крепче прижимаясь к матери.

— Бегите, — тихо приказал Далинар, поднимая кочергу.

— Хеб, они же…

— Бегите! — рявкнул он.

— Они со всех сторон!

Далинар повернулся и увидел впереди такие же темные пятна.

Выругался, озираясь.

— Туда. — Князь указал на ближайшую высокую и плоскую скалу.

Далинар подтолкнул Таффу, а та потащила Сили, их платья развевались на ветру.

Таффа достигла скалы первой — ему из-за ран бег давался с трудом. Она посмотрела наверх, словно собираясь забраться на вершину. Скала была для этого слишком крутой. Далинар просто хотел, чтобы у него за спиной было что-то плотное. Князь остановился на плоской каменной площадке у самого основания и поднял свое оружие. Черные твари опасливо подползали. Мог ли он их как-то отвлечь, чтобы женщина и ребенок сбежали? Его охватила сильная дурнота.

«Все бы отдал за осколочный доспех…»

Сили всхлипнула. Мать попыталась ее успокоить, но голос у женщины был встревоженный. Она все понимала. Таффа знала, что эти сгустки тьмы, порождения ночи, разорвут их на части. Что за слово она упомянула? Опустошение. В книге о них говорилось. Опустошения происходили в полумифические темные времена, до того, как началась истинная история. До того, как люди победили Приносящих пустоту и война перенеслась на небеса.

Приносящие пустоту. Может, это они и есть? Мифы. Мифы, которые ожили, чтобы убить его.

Несколько тварей бросились вперед, и он почувствовал, как снова просыпается Азарт, дающий силу для удара. Одни опасливо сиганули прочь и принялись выискивать его слабые места. Другие бродили туда-сюда и принюхивались. Они хотели добраться до женщины и ребенка.

Далинар прыгнул на них, вынудил отступить, сам не зная, откуда взялись силы. Одна тварь подобралась ближе, и он ударил, вновь приняв знакомую стойку ветра. Он бил плавно и грациозно.

Он задел чудовищу бок, но две другие твари прыгнули с разных сторон одновременно. Когти полоснули его спину, и от тяжести он упал на камни. С проклятием перекатился, пнул чудовище и отбросил прочь. Другое цапнуло его за запястье, и от внезапной боли Далинар выронил кочергу. Взревел и кулаком врезал твари по челюсти — та непроизвольно разинула пасть и выпустила его руку.

Монстры наседали. Каким-то образом он сумел подняться и отступил к скале. Женщина бросила лампу в тварь, что подобралась слишком близко; масло разлилось по камням и вспыхнуло. Но твари, похоже, не боялись огня.

Бросая лампу, Таффа потеряла равновесие, и один монстр сбил ее с ног, а другие рванулись к девочке, но Далинар успел раньше — схватил, обнял и заслонил собой, повернувшись спиной к тварям. Одна из них прыгнула на него. Когти рассекли кожу.

Сили хныкала от ужаса. Таффа, окруженная со всех сторон чудовищами, кричала.

— Зачем ты мне это показываешь! — заорал Далинар. — Зачем я должен это переживать?! Будь ты проклят!

Когти рвали его спину; он прижимал к себе Сили, корчась от боли. Потом случайно поднял глаза вверх, к ночному небу.

С неба падал яркий синий огонек.

Он походил на звездный камень, летящий с невероятной скоростью. Далинар вскрикнул, когда тот ударился о землю неподалеку с громким треском, взметнув тучу каменной крошки. Земля вздрогнула. Твари замерли.

Князь не чувствовал тела. Он перекатился на бок и с изумлением увидел, как свет поднялся, расправив руки и ноги. Это оказалась совсем не звезда. Это был человек — воин в мерцающем синем осколочном доспехе, с осколочным клинком, и от его тела поднимались струйки буресвета.

Твари яростно зашипели и кинулись на прибывшего, забыв про Далинара и две другие жертвы. Воин поднял клинок и вступил в сражение, с первым ударом показав великолепную подготовку.

Далинар лежал и смотрел, потрясенный. Такого бойца он еще не видел. Доспех излучал ровный синий свет, а от высеченных в металле глифов — как знакомых, так и незнакомых — исходил голубой пар.

Воин плавно двигался и умело сражался с чудовищами. Он без усилий разрубил одну тварь пополам, и два куска, источающие черный дым, улетели в ночь.

Далинар подполз к Таффе. Она была жива, хотя на боку у нее виднелась рваная рана. Рядом плакала Сили.

«Я должен что-то сделать…» — отрешенно подумал князь.

— Успокойтесь, — сказал кто-то.

Далинар резко повернулся и увидел женщину без шлема, но в изящном осколочном доспехе, которая присела рядом с ним, держа в руках что-то яркое. Это были два камня — топаз и гелиодор — в металлической оправе, каждый размером с кулак. Светло-карие глаза незнакомки как будто сияли в ночи. Ее волосы были собраны в пучок. Она протянула руку и коснулась его лба.

По телу прошла ледяная волна. Внезапно боль исчезла.

Женщина протянула руку и коснулась Таффы. Ее плоть восстановилась в мгновение ока; разорванная мышца осталась на своем месте, но там, где были выдраны куски, все просто выросло. Кожа затянулась, не оставив и следа от раны. Воительница вытерла кровь и ошметки плоти белой тряпицей.

Таффа взглянула на нее с благоговением.

— Вы пришли, — прошептала она. — Благословен Всемогущий.

Владелица осколочных лат встала; ее доспех излучал ровное янтарное сияние. Она с улыбкой повернулась, выставив руку, в которой из тумана возник осколочный клинок, и бросилась на помощь товарищу.

«Женщина-осколочник». Далинар никогда не видел подобного.

Он с опаской поднялся. Его тело было сильным и здоровым, как после хорошего ночного сна. Посмотрел на свою руку, сорвал самодельную повязку. Пришлось стереть кровь и куски рваной кожи, но сама рука была совершенно целой. Он несколько раз глубоко вздохнул. Потом пожал плечами, подобрал кочергу и бросился в битву.

— Хеб? — крикнула позади Таффа. — Ты сошел с ума?

Он не ответил. Просто сидеть и смотреть, как два незнакомца сражаются, защищая его, Далинару было не по силам. Черных тварей были десятки. Он увидел, как одна ударила рыцаря в синем. Когти оставили на доспехе глубокие царапины и даже сколы. Этим двум воинам угрожала реальная опасность.

Воительница повернулась к Далинару. Теперь на ней был шлем. Когда она успела его надеть? Ее, похоже, потрясло, что Далинар бросился на одну из черных тварей, размахивая кочергой. Он принял стойку дыма и начал отбивать контратаки. Женщина повернулась к своему товарищу, а потом воины приняли стойку, образовав треугольник, в котором Далинар был ближайшей к скале вершиной.

Рядом с двумя осколочниками битва шла несравнимо лучше, нежели в доме. Хеб — Далинар сумел расправиться только с одним монстром — твари были быстрыми и сильными, — а дальше оборонялся, стараясь отвлечь тварей от защитников в осколочных доспехах и облегчить тем задачу. Чудовища не отступали. Они бросались в атаку до тех пор, пока женщина-воин не разрубила пополам последнее.

Далинар остановился, пыхтя, и опустил кочергу. На деревню с неба падали другие звезды, — вероятно, там приземлились такие же странные бойцы.

— Так-так, — сказал кто-то низким глубоким голосом. — Должен признаться, мне еще не доводилось сражаться бок о бок с человеком, вооруженным столь… необычным образом.

Далинар повернулся и встретил взгляд мужчины в осколочных латах. Куда исчез его шлем? Воин стоял, держа клинок на бронированном плече, и изучал Далинара ярко-синими глазами. Казалось, они мерцают, излучая буресвет? Его кожа была темно-коричневой, как у макабаки; короткие черные волосы курчавились. Доспехи больше не светились, хотя один символ — эмблема, занимавшая почти весь нагрудник, — все еще излучал слабое голубоватое сияние.

Далинар узнал этот знак — стилизованное изображение двойного глаза, восемь сфер, соединенные с двумя в центре. Во времена, когда Сияющие отступники назывались Сияющими рыцарями, то был их символ.

Женщина-воительница наблюдала за деревней.

— Кто учил тебя обращаться с мечом? — спросил рыцарь у Далинара.

Далинар снова посмотрел ему в глаза, понятия не имея, как на это ответить.

— Это мой муж Хеб, славный господин, — вмешалась подбежавшая с ребенком Таффа. — Он в жизни не видел меча, насколько я знаю.

— Твои стойки мне незнакомы, — заметил воин. — Но ты действовал умело и точно. Подобные навыки приходят только после многолетнего опыта. Мне нечасто случалось видеть человека — рыцаря ли, солдата, — который сражался бы так же умело, как ты.

Далинар по-прежнему молчал.

— И опять ни слова, — усмехнулся рыцарь. — Что ж, хорошо. Но если ты решишь найти применение своим загадочным способностям, приходи в Уритиру.

— Уритиру? — переспросил Далинар. Он где-то слышал это название.

— Да. Не могу обещать тебе место в одном из орденов — не мне принимать такие решения, — но если с мечом ты обращаешься столь же умело, как с инструментом для выгребания углей, то уверен, тебя примут в наши ряды. — Он повернулся на восток, к деревне. — Расскажите всем. Подобные знаки имеют важное значение. Приближается Опустошение. — Он обратился к своей напарнице: — Я ухожу. Охраняй этих троих и проводи их к деревне. Мы не можем бросить их наедине с опасностями ночи.

Женщина кивнула. Доспех синего рыцаря начал слабо светиться, а потом рыцарь взлетел, как будто упал в небо. Потрясенный Далинар отшатнулся и увидел, как светящаяся синяя фигура вознеслась и полетела по дуге к деревне.

— Идем, — сказала женщина, и ее голос из-под шлема звучал гулко.

Она поспешила вниз по склону.

— Постой! — Далинар побежал следом.

Таффа схватила дочь и тоже бросилась за ним. Позади догорала масляная лужа.

Воительница замедлила шаг, чтобы спасенные за ней поспевали.

— Я должен знать, — заговорил Далинар, чувствуя себя глупо. — Какой это год?

Женщина в доспехах повернулась к нему. Шлема на ней опять не было. Он моргнул — когда она успела? В отличие от своего товарища, незнакомка была светлокожей — не бледной, как уроженка Шиновара, но слегка загорелой, как алети.

— Восьмая эпоха, триста тридцать седьмой.

«Восьмая эпоха? — подумал Далинар. — Что это значит?» Видение отличалось от всех прочих. Перво-наперво, прежние были намного короче. И с ним говорил голос. Куда же он подевался?

— Где я? — спросил Далинар. — Что это за королевство?

Женщина нахмурилась:

— Разве ты не исцелился?

— Со мной все хорошо. Просто… я должен знать. В каком я королевстве?

— Это Натанатан.

Далинар выдохнул. Натанатан! Расколотые равнины располагаются в краю, который некогда звался Натанатаном. Это королевство пало много веков назад.

— И вы сражаетесь за натанатанского короля? — спросил он.

Она рассмеялась:

— Сияющие рыцари служат не одному королю, но всем сразу.

— И где же вы живете?

— Наши ордена расположены в Уритиру, но мы живем в городах по всей Алетеле.

Далинар остолбенел. Алетела. Так некогда назывался край, ставший потом Алеткаром.

— Вы пересекаете границы королевств, чтобы сражаться?

— Хеб, — опять вмешалась Таффа. Она выглядела очень обеспокоенной. — Это ведь ты пообещал мне, что Сияющие придут и защитят нас, прямо перед тем, как отправился искать Сили. У тебя все еще туман в голове? Госпожа, ты не могла бы его снова исцелить?

— Мои силы понадобятся другим раненым, — сказала женщина, бросив взгляд на деревню. Битва, похоже, приближалась к концу.

— Я в порядке, — вмешался Далинар. — Алетк… Алетела. Вы там живете?

— Наш долг и наша привилегия, — проговорила осколочница, — дожидаться начала нового Опустошения. Одному королевству суждено изучать искусство войны, чтобы другие могли жить в мире. Мы умираем, чтобы вы жили. Так было всегда.

Далинар стоял не шевелясь и пытался осознать услышанное.

— Нам нужны все, кто способен сражаться, — продолжила женщина. — А все, кто желает сражаться, — милости просим в Алетелу. Любая битва меняет человека. Мы обучим тебя, и ты сможешь выстоять. Присоединяйся к нам.

Далинар, сам того не ожидая, кивнул.

— Даже пастбищу нужны три вещи. — Голос воительницы изменился, словно она цитировала по памяти. — Стада, чтобы росли, пастухи, чтобы пасли, и сторожа на границах. Мы, алетельцы, и есть сторожа — воины, которые защищают и сражаются. Мы храним ужасное искусство убивать и передаем его другим, когда приходит Опустошение.

— Опустошение… То есть Приносящие пустоту, да? С ними мы сражались этой ночью?

Женщина снисходительно фыркнула:

— Приносящие пустоту? Эти? Нет, это была Полуночная Сущность, хотя кто ее выпустил — загадка. — Она посмотрела куда-то в сторону, и ее лицо сделалось задумчивым. — Харкейлейн говорит, скоро Опустошение, а он нечасто ошибается. Он…

Внезапно в ночи раздался крик. Осколочница выругалась, повернувшись на звук.

— Ждите здесь. Позовите, если Сущность вернется. Я услышу. — И она бросилась во тьму.

Далинар вскинул руку, разрываясь между желанием побежать следом и желанием остаться, чтобы сторожить Таффу и ее дочь. «Буреотец!» — подумал князь, сообразив, что они остались во тьме, когда осколочница в светящемся доспехе исчезла.

Он повернулся к Таффе. Она стояла рядом с ним на тропе, но ее взгляд почему-то сделался отрешенным.

— Таффа?

— Я скучаю по этим временам, — сказала женщина.

Далинар вздрогнул. Это не ее голос. Это голос мужчины, глубокий и сильный. Голос, который говорил с ним во время каждого видения.

— Кто ты такой? — спросил Далинар.

— Они когда-то были едины, — продолжала Таффа или тот, кто стал ею. — Ордена. Люди. Случались, конечно, проблемы и стычки. Но у них была единая цель.

Далинара пробрал озноб. Что-то в этом голосе казалось ему смутно знакомым. Он ощутил это в первом же видении.

— Прошу, скажи, что происходит, зачем ты мне все это показываешь. Кто ты? Какой-то слуга Всемогущего?

— Хотел бы я помочь. — Таффа смотрела на Далинара, но не обращала внимания на его вопросы. — Ты должен их объединить.

— Ты это уже говорил! Но мне нужна помощь. То, что женщина-воин сказала про Алеткар, — это правда? Мы снова можем стать такими же?

— Говорить о том, что может случиться, запрещено. А все былое — зависит от точки зрения. Но я попытаюсь помочь.

— Тогда хватит расплывчатых ответов!

Таффа устремила на него угрюмый взгляд. Каким-то образом при свете звезд он видел ее карие глаза. В них пряталось что-то глубокое, что-то пугающее.

— По крайней мере, скажи мне вот что. — Далинар ухватился за единственный вопрос, который пришел ему в голову. — Я доверял великому князю Садеасу, но мой сын Адолин считает, что это глупо. Должен ли я по-прежнему доверять Садеасу?

— Да, — сказало существо. — Это важно. Не позволяй мелочным дрязгам поглотить себя. Будь сильным. Поступай с честью, и честь придет тебе на помощь.

«Наконец-то, — подумал Далинар. — Хоть что-то понятное».

Князь услышал голоса. Темный пейзаж вокруг начал расплываться.

— Нет! — Он потянулся к женщине. — Не отсылай меня обратно сейчас! Как мне быть с Элокаром и с войной?

— Я дам тебе то, что смогу, — произнес удаляющийся голос. — Прости, что не даю большего.

— Да что это за ответ?! — взревел Далинар.

Он дергался и рвался. Его держали чьи-то руки. Чьи они? Князь ругался, отбиваясь, извиваясь, пытаясь вырваться на свободу.

Потом замер. Он был в казарме на Расколотых равнинах, и по крыше тихонько стучал дождь. Самая тяжелая часть бури миновала. Несколько солдат прижимали Далинара к полу, а Ренарин обеспокоенно смотрел на него.

Далинар застыл с открытым ртом. Он кричал. Солдаты смущенно поглядывали друг на друга. Как и раньше, он отыгрывал все, что делал в видении, говорил на тарабарском языке и метался из стороны в сторону.

— Я пришел в себя, — произнес Далинар. — Все в порядке. Можете меня отпустить.

Ренарин кивнул, и солдаты с неохотой повиновались. Юноша забормотал какие-то объяснения, что-то про неимоверно сильное желание отца вступить в битву. Звучало не очень убедительно.

Далинар удалился в угол казармы, сел на пол между двумя скатанными матрасами, постарался выровнять дыхание и принялся размышлять. Он доверял видениям, но жизнь на войне в последнее время была достаточно сложной и без того, чтобы его считали сумасшедшим.

«Поступай с честью, и честь придет тебе на помощь».

Видение приказало ему доверять Садеасу. Но он никогда не сможет объяснить это Адолину. Сын не только ненавидел Садеаса, но и считал, что видения — порождения больного ума Далинара. Оставалось лишь продолжать то, что он и так делал.

И каким-то образом заставить великих князей объединиться.

20Алое

Семь лет назад

— Я могу ее спасти, — сказал Каладин, стягивая рубашку.

Девочке было всего пять лет. И она умирала.

— Я могу ее спасти, — снова пробормотал он себе под нос.

Собралась толпа. Прошло два месяца со смерти светлорда Уистиоу; у них все еще не было градоначальника. Все это время он почти не видел Лараль.

Кэлу было всего тринадцать, но его хорошо учили. Первая опасность — потеря крови; нога ребенка сломана, перелом открытый, и там, где кость пробила кожу, пузырилась красная кровь. Кэл прижал пальцы к ране и понял, что они дрожат. Торчащий обломок кости был скользким, влажным от крови. Какие артерии порвались?

— Что ты делаешь с моей дочкой? — Широкоплечий Харл протолкался через толпу зевак. — Ты, кремлец, буревая отрыжка! Не трогай Миасаль! Не…

Харл замолчал, когда несколько мужчин оттащили его. Они знали, что Кэл, который просто проходил мимо, был единственной надеждой девочки. Алима уже послали за отцом Кэла.

— Я могу ее спасти, — повторял Кэл.

Она была бледная и не шевелилась. Эта рана на голове, возможно…

«Нет времени об этом думать».

Одна из артерий голени была рассечена. Мальчик соорудил из своей рубашки жгут, чтобы остановить кровотечение, но ничего не вышло. Продолжая прижимать пальцы к порезу, он крикнул:

— Огонь! Мне нужен огонь! Быстрее! Кто-нибудь, дайте мне рубашку!

Несколько мужчин бросились за огнем, а Кэл приподнял ее ногу. Кто-то поспешно сунул ему свою рубашку. Кэл знал, куда надо нажимать, чтобы перекрыть артерию; жгут соскальзывал, но не его пальцы. Он стискивал эту артерию, прижимая рубашку к остальной части раны, пока Валама не вернулся с горящей свечой.

Они уже начали нагревать нож. Хорошо. Кэл взял его, приложил к ране, и ноздри защипало от запаха горелой плоти. Налетел прохладный ветерок и унес вонь с собой.

Руки Кэла перестали дрожать. Он знал, что следует делать. Мальчик действовал с проворством, которому сам удивлялся, и безупречно прижег рану — наставления отца сыграли свою роль. Ему по-прежнему нужно было как-то остановить артериальное кровотечение — прижигания для такой большой артерии, скорее всего, недостаточно, но жгута и прижигания должно хватить.

Когда он закончил, кровь остановилась. Он выпрямился, улыбаясь. А потом заметил, что из раны на голове Миасаль кровь тоже не течет. Ее грудь не двигалась.

— Нет! — Харл рухнул на колени. — Нет! Сделай что-нибудь!

— Я… — начал Кэл.

Он остановил кровотечение. Он…

Он ее потерял.

Кэл не знал, что сказать, как ответить. Нахлынула сильная, жуткая тошнота. Харл оттолкнул его прочь, рыдая, и Кэл упал. Мальчик снова начал трястись, когда Харл обнял бездыханное тело.

Толпа вокруг хранила молчание.

Через час Кэл сидел на крыльце перед хирургической комнатой и плакал. Его охватила тихая скорбь. Он все еще трясся. Слезы катились по щекам.

Мальчик сидел, прижав колени к груди и обхватив их руками, и пытался понять, что бы такое сделать, как прийти в себя. Может, есть лекарство от этой боли? Забинтовать глаза, чтобы не текли слезы? Он должен, должен был ее спасти…

Послышались шаги, и на него упала тень. Лирин присел на корточки напротив сына:

— Я осмотрел твою работу. Ты все сделал правильно. Я тобой горжусь.

— У меня ничего не вышло, — прошептал Кэл.

По одежде мальчика расползались красно-коричневые пятна.

Еще недавно они были алыми, но теперь кровь впиталась в ткань.

— Я знавал людей, которые часами упражнялись, но при виде настоящей раны столбенели. Когда такое происходит неожиданно, все куда сложнее. Ты не застыл как истукан, ты бросился к ней, ты пытался помочь. И все сделал хорошо.

— Не хочу быть лекарем, — сказал Кэл. — Я не справлюсь.

Лирин вздохнул, обошел ступени и сел рядом с сыном:

— Кэл, увы, но такое случается. Ты больше не мог ничего сделать. Ее маленькое тело слишком быстро истекло кровью.

Кэл не ответил.

— Тебе следует научиться тому, когда надо переживать, — мягко проговорил Лирин, — а когда — отпускать. Ты сам все поймешь. Я тоже в молодости через это прошел. У тебя появятся свои мозоли.

«Разве это хорошо? — подумал Кэл, и по его щеке скатилась еще одна слеза. — Научиться тому, когда надо переживать… а когда — отпускать…»

Где-то далеко Харл все еще оплакивал свою дочь.

21Почему люди лгут

Достаточно взглянуть на последствия его краткого визита в Сель, чтобы понять мою правоту.

Каладину не хотелось открывать глаза. Если откроет, то проснется. А если проснется, то боль — жжение в боку, ноющие ноги, тупая пульсация в руках и плечах — окажется не просто ночным кошмаром. Она станет настоящей. И вся будет его.

Он подавил стон и перевернулся на бок. Болело все тело. Каждая мышца, каждый дюйм кожи. Голова гудела. Казалось, страдали даже его кости. Хотелось лежать без движения, пока Газ не придет и не вытащит его из барака за ноги. Это было бы легко. Разве он не заслужил хоть однажды что-то получить легко?

Но он не мог этого себе позволить. Перестать двигаться, сдаться — это то же самое, что умереть, а это недопустимо. Каладин уже принял решение. Он поможет мостовикам.

«Хэв, будь ты проклят. Даже сейчас тебе ничего не стоит пинком выгнать меня из койки». Каладин отбросил одеяло и вынудил себя встать. Дверь в казарму была приоткрыта ради свежего воздуха.

Когда он поднялся, стало хуже, но для мостовика время на восстановление сил было непозволительной роскошью. Держись или сдохни. Каладин уперся рукой в неестественно гладкий духозаклятый камень казарменной стены, чтобы не упасть. Потом глубоко вздохнул и пересек помещение. Странное дело, многие уже проснулись и сидели. Молча наблюдали за Каладином.

«Ждали, — понял Каладин. — Хотели увидеть, встану ли я».

Он нашел троих раненых там, где оставил их вчера, — у входа в казарму. Проверил Лейтена. К его удивлению, тот был еще жив. Дыхание по-прежнему слабое, пульс еле слышен, раны ужасны — и все-таки мостовик боролся за жизнь.

Без антисептика это ненадолго. Ни одну из ран пока что не заразили спрены гниения, но в таком грязном помещении это лишь вопрос времени. Каладину нужно было достать какое-нибудь из аптекарских зелий. Но как?

Парень проверил двух других. Хоббер не мог сдержать улыбки. Он был круглолицый и тощий, с щелью между зубами и короткими черными волосами.

— Спасибо, — проговорил мостовик, — спасибо, что спас меня.

Каладин фыркнул, осматривая его ногу:

— Все будет в порядке, но ты не сможешь ходить несколько недель. Я принесу тебе еды из столовой.

— Спасибо, — прошептал Хоббер, хватая Каладина за руку и сжимая ее. Он, кажется, даже прослезился.

Эта улыбка прогнала уныние, вынудила боль и усталость отступить. Отец Каладина описывал ему такие улыбки. Не они заставили Лирина стать лекарем, но из-за них он не переставал им быть.

— Отдыхай и следи, чтобы рана была чистой. Нельзя привлечь спренов гниения. Скажи мне, если увидишь хоть одного. Они маленькие и красные, похожи на мелких насекомых.

Хоббер истово закивал, и Каладин перешел к Даббиду. Молодой мостовик выглядел в точности как вчера — смотрел перед собой пустыми глазами.

— Он так сидел перед тем, как я уснул, сэр, — сказал Хоббер. — Похоже, за всю ночь не пошевелился ни разу. Ой, прям мороз по коже.

Каладин щелкнул пальцами перед лицом Даббида. Мужчина дернулся на звук, его взгляд сфокусировался на пальцах и последовал за ними, когда парень подвигал рукой.

— Видать, по голове стукнули, — предположил Хоббер.

— Нет, — возразил Каладин. — Это шок от битвы. Он пройдет.

«Я надеюсь».

— Как скажете, господин. — Мостовик почесал голову.

Каладин встал и распахнул дверь, впуская свет в комнату. Солнце едва поднялось над горизонтом, день обещал быть ясным. Со стороны военного лагеря уже слышались звонкие удары молота по металлу — кузнец рано принялся за работу. В загонах трубили чуллы. В воздухе пока еще чувствовался ночной холод. Пахло чистотой и свежестью. Пахло весной.

«Ты встал, — сказал себе Каладин. — Так иди же вперед».

Он вынудил себя выйти и начать разминаться, хотя тело сопротивлялось каждому движению. Потом проверил собственную рану. Она была не так уж плоха, но инфекция могла все ухудшить.

«Буря побери этого аптекаря!» — подумал Каладин, набирая полный ковш воды из бочки мостовиков, чтобы промыть рану.

Он тотчас же пожалел о злости на старика. Что тот должен был сделать? Отдать антисептик бесплатно? Ругать следовало великого князя Садеаса. Именно он был виноват в этой ране, именно он запретил лекарям делиться припасами с мостовиками, рабами и слугами младших нанов.

К тому времени, когда Каладин закончил разминаться, довольно много мостовиков выбрались наружу, чтобы попить воды. Они стояли возле бочки и смотрели на него.

Оставалось сделать лишь одно. Стиснув зубы, Каладин пересек лесной склад и нашел брус, который носил накануне. Плотники еще не приделали его к какому-нибудь мосту, так что Каладин его забрал и вернулся к бараку. Потом начал упражняться тем же способом, что и днем раньше.

Он не мог двигаться быстро. Вообще-то, бо́льшую часть времени даже просто ходил с трудом. Но с каждым шагом в его усталое тело потихоньку возвращались силы. Голова болела все меньше. Ноги и плечи еще ныли, и где-то внутри притаилось скопившееся за все это время изнеможение. Но он не опозорился и не упал.

Разминаясь, прошел мимо другой казармы мостовиков. Люди у входа едва ли чем-то отличались от тех, что были в Четвертом мосту. Те же самые темные, в пятнах пота кожаные жилеты на голое тело или поверх мешковатых рубашек. Изредка встречались чужестранцы, обычно тайленцы или веденцы. Но всех объединял потрепанный вид, небритые физиономии и затравленные взгляды. Кое-кто наблюдал за Каладином с неприкрытой враждебностью. Может, боялись, что его тренировки вынудят их старшин устроить то же самое в остальных отрядах?

Он надеялся, что кто-нибудь из Четвертого моста к нему присоединится. Они ведь подчинились во время битвы, даже отважились помочь с поисками раненых. Его надежды не оправдались. В то время как некоторые мостовики за ним следили, другие не обращали никакого внимания. Никто не захотел поучаствовать.

В конце концов откуда-то явилась Сил и приземлилась на край бруса — вид у нее был точно у королевы в паланкине.

— Они говорят о тебе, — сообщила она, когда Каладин снова миновал казарму Четвертого моста.

— Ничего удивительного, — пропыхтел тот.

— Кое-кто думает, ты сошел с ума. Как тот человек, который просто сидит и смотрит в пол. Они говорят, шок от битвы повредил твой разум.

— Может, они правы. Я об этом как-то не подумал.

— А что такое безумие? — спросила она, подтянув одно колено к груди. Похожая на облачко юбка колыхалась вокруг ее голеней и растворялась, словно туман.

— Это когда у человека неправильные мысли, — объяснил Каладин, радуясь возможности отвлечься.

— По-моему, у людей всегда неправильные мысли.

— Безумие — это когда все хуже, чем обычно, — проговорил молодой мостовик с улыбкой. — Вообще-то, все зависит от того, кто тебя окружает. Как сильно ты на них не похож. Тот, чьи отличия слишком заметны, безумен… Ну, как-то так.

— Значит, вы это решаете… голосованием? — Она скорчила рожицу.

— Не в прямом смысле. Но идея верная.

Некоторое время она молча размышляла, а потом наконец спросила:

— Каладин, почему люди лгут? Я понимаю, что такое ложь, но не знаю, зачем она нужна людям.

— Причин множество. — Каладин свободной рукой вытер пот со лба, а потом схватился за брус, чтобы тот не упал.

— Безумие в их числе?

— Сомневаюсь. Все лгут.

— Может, вы все чуть-чуть безумны.

Он тихонько рассмеялся:

— Да, возможно.

— Но если все лгут, — сказала она, упираясь подбородком в колено, — тогда тот, кто говорит правду, прослывет безумцем, так? Я правильно поняла то, что ты сказал раньше?

— Получается, да. Но я не думаю, что существует человек, который всегда говорит правду.

— Далинар.

— Кто?

— Дядя короля, — пояснила Сил. — Все твердят, что он никогда не врет. Даже твои мостовики время от времени говорят о нем.

Точно. Черный Шип. Каладин слышал про него, когда был еще мальчишкой.

— Он светлоглазый. Значит, лжет.

— Но…

— Сил, они все одинаковые. Чем благороднее на вид, тем порочнее внутри. Это все лишь театр.

Каладин замолчал, удивленный тем, насколько горькой оказалась его обида.

«Амарам, забери тебя буря. Это все ты со мной сделал».

Он слишком часто обжигался, чтобы доверять огню.

— Не думаю, что люди всегда такие, — задумчиво проговорила Сил, и ее личико сделалось отрешенным. — Я…

Каладин ждал продолжения, но спрен замолчала. Он снова прошелся мимо Четвертого моста; многие отдыхали, прислонившись к стене барака, ожидая, пока полуденная тень их не прикроет. Они редко проводили время внутри. Возможно, сидеть там целый день было слишком унылым занятием даже для мостовиков.

— Сил? — наконец напомнил он. — Ты собиралась что-то сказать?

— Кажется, я слышала, как люди говорили о тех временах, когда не было лжи.

— Это байки об Эпохе Вестников, когда людьми правила честь. Но ты легко найдешь тех, кто рассказывает истории о лучших днях. Просто понаблюдай. Когда в отряде появляется новый солдат, он в первую очередь будет говорить о том, каким прекрасным был его старый отряд. Мы помним только хорошее и плохое, забывая, что большей частью наши дни не хорошие и не плохие. Они такие, какие есть.

Он пустился бежать трусцой. Солнце начало пригревать, но ему захотелось подвигаться.

— История, — продолжал он, пыхтя, — доказывает, что я прав. Что случилось с Вестниками? Они нас покинули. Что случилось с Сияющими рыцарями? Они пали и утратили блеск. Что случилось с Древними королевствами? Они рухнули, когда церковь попыталась захватить власть. Нельзя верить тем, кто наделен властью.

— А как же тогда быть? Обходиться без властителей?

— Нет. Отдавать власть светлоглазым, и пускай она их портит. Просто надо держаться от них как можно дальше.

Собственные слова показались ему пустым звуком. Разве сам он преуспел в том, чтобы держаться подальше от светлоглазых? Он вечно был ими окружен и тонул в грязном болоте их заговоров, интриг и жадности.

Сил примолкла, и Каладин, пробежавшись еще разок, решил прекратить тренировку. Нельзя снова доводить себя до изнеможения. Он отнес брус на место. Плотники чесали голову, но не жаловались. Парень вернулся к мостовикам, заметив, что несколько из них, включая Камня и Тефта, о чем-то разговаривают, поглядывая в его сторону.

— Сил, знаешь, — сказал Каладин, — наши беседы, видимо, не слишком-то помогают мне избавиться от репутации сумасшедшего.

— Я очень-очень постараюсь не быть такой интересной. — Сил приземлилась на его плечо. Она уткнула руки в боки, потом резко села, улыбаясь, явно довольная своей репликой.

Не успел Каладин вернуться к казарме, как на другом конце лесного склада показался Газ и заспешил к нему.

— Ты! — крикнул Газ, ткнув пальцем в Каладина. — Ну-ка стой.

Каладин остановился и скрестил руки на груди.

— У меня для тебя новости, — сказал сержант, прищурив единственный глаз. — Светлорд Ламарил узнал о раненых.

— Как?

— Забери тебя буря, мальчишка! — воскликнул Газ. — Думал, люди не будут болтать? Что ты собирался сделать? Спрятать трех человек у всех на виду?

Каладин набрал было полную грудь воздуха, но не стал нападать. Газ был прав.

— Ну хорошо. Какая разница? Мы не замедлили войско.

— Ага, но Ламарила не очень-то порадовала идея кормить мостовиков, которые не могут работать. Он сообщил о случившемся великому князю Садеасу и потребовал, чтобы тебя подвесили.

Каладин похолодел. «Подвесить» означало оставить снаружи на время Великой бури, бросить на милость Буреотца. Это был, в общем-то, смертный приговор.

— И?

— Светлорд Садеас ему отказал, — сообщил Газ.

Что?! Неужели он обманулся в Садеасе? Но нет. Это просто часть игры.

— Светлорд Садеас, — мрачно проговорил Газ, — велел Ламарилу позволить тебе оставить солдат, но запретил кормить их и платить жалованье, пока они не работают. Сказал, это докажет, что он прав, бросая раненых мостовиков на поле боя.

— Вот кремлец, — пробормотал Каладин.

Газ побледнел:

— Цыц! Ты говоришь о самом великом князе, мальчишка!

Он огляделся, убеждаясь, что никто не слышал:

— Великий князь желает сделать из моих людей пример. Он хочет, чтобы другие увидели, как раненые страдают и умирают от голода, и то, что раненых мостовиков бросают на поле боя, — это милость.

— Что ж, возможно, он прав.

— Это бессердечно. Раненые солдаты возвращаются в лагерь. Он бросает мостовиков, потому что дешевле найти новых рабов, чем заботиться о старых.

Газ не смог возразить.

— Спасибо, что сообщил мне эту новость.

— Новость? — рявкнул сержант. — Меня прислали, чтобы передать тебе приказ, лорденыш. Не пытайся выпросить еды в столовых для своих раненых — тебе откажут. — И на этом он убежал, что-то бормоча себе под нос.

Каладин направился обратно в казарму. Буреотец! Где же ему достать еды, чтобы хватило на троих мужчин? Он мог разделить с ними собственную, но порции мостовиков очень невелики. Даже одного человека, помимо самого себя, он бы едва ли смог накормить. Если делить порцию на четыре части, то раненым не хватит сил, чтобы выздороветь, а Каладин слишком ослабеет, чтобы бежать с мостом. И ему по-прежнему требовался антисептик! Спрены гниения и болезни убивали куда больше народу, чем паршенди.

Каладин подошел к мостовикам, отдыхавшим возле барака. Большинство предавались обычным занятиям — неподвижно застыв, отрешенно пялились вдаль. Сегодня Четвертый мост не нес дежурства, а о прочей работе их должны известить после третьего полуденного колокола.

— Газ говорит, раненым не будут давать ни еды, ни денег, пока они не поправятся, — сообщил Каладин собравшимся.

Некоторые — Сигзил, Пит, Кулф — закивали, как будто этого и ждали.

— Великий князь Садеас желает сделать из нас пример, — продолжал Каладин. — Он хочет доказать, что мостовики недостойны лечения, и ради этого позволит Хобберу, Лейтену и Даббиду умирать медленно и мучительно. — Он тяжело вздохнул. — Я хочу объединить наши ресурсы, чтобы купить лекарства и еду для раненых. Мы можем сохранить им жизнь, если некоторые из вас поделятся с ними едой. Нам понадобятся где-то два десятка светмарок, чтобы купить лекарства и все прочее. Кто-то может чем-то поделиться?

Люди уставились на него, потом Моаш начал смеяться. Остальные последовали его примеру. Они пренебрежительно замахали руками и разошлись, оставив Каладина с протянутой рукой.

— В следующий раз на их месте можете оказаться вы! — крикнул он. — Что тогда будет?

— Тогда я умру, — ответил Моаш, даже не обернувшись. — В поле, быстро, а не здесь, через неделю.

Каладин опустил руку. Он вздохнул, повернулся и чуть не налетел на Камня. Высокий, как башня, громила-рогоед стоял, скрестив руки, будто смуглокожее изваяние. Каладин взглянул на него с надеждой.

— Сфер нет, — сказал Камень. — Все потратить.

Каладин вздохнул:

— Это все равно ничего бы не изменило. Мы вдвоем не смогли бы купить лекарства. Наших денег на это не хватит.

— Я дам еды, — проворчал Камень.

Каладин изумленно уставился на рогоеда.

— Но только тому, кто со стрелой в ноге, — уточнил Камень, все еще держа руки скрещенными на груди.

— Хобберу?

— Не важно. Он может стать лучше. Другой умрет. Точно говорить. И я не жалеть того, который просто сидеть и ничего не делать. Но для первого можешь взять моей еды. Немножко.

Каладин улыбнулся и похлопал здоровяка по плечу:

— Спасибо.

Камень пожал плечами:

— Ты занял мое место. Если бы не ты, я бы умер.

Каладин не сдержал ухмылки, услышав такой вывод:

— Я же не умер. И с тобой было бы все в порядке.

Камень покачал головой:

— Я бы умер. В тебе что-то странное быть. Все это видеть, просто молчать. Я смотрел на мост, на твое место. Стрелы бить вокруг тебя — возле головы, рядом с руками. И все мимо.

— Повезло.

— Не бывать такого. — Камень посмотрел на плечо Каладина. — Кроме того, есть мафах’лики, которая всегда следовать за тобой. — Здоровяк-рогоед почтительно склонил голову перед Сил, а потом сделал странный жест, коснувшись рукой плеч и лба.

Каладин вздрогнул:

— Ты ее видишь?! — Он посмотрел на Сил. Она, как и все спрены ветра, могла являться тем, кого сама выбирала, — и до сего момента это означало только Каладина.

Сил выглядела потрясенной. Нет, она не являлась Камню по своей воле.

— Я алайи’ику, — пояснил рогоед, пожимая плечами.

— И это значит…

Камень нахмурился:

— Воздух вам в голову, низинники. Вы знать вообще хоть что-то правильно? Но ты все равно особенный. Четвертый мост потерять вчера восемь бегунов, считая троих раненых.

— Знаю, — согласился Каладин. — Я нарушил свое первое обещание. Я сказал, что мы не потеряем ни одного.

Камень фыркнул:

— Мы мостовики. Мы умираем. Так все устроено. Ты бы еще пообещать, что заставишь одну луну догнать другую! — Громила повернулся и ткнул пальцем в одну из других казарм. — Из мостов, в которые сильно стреляли, большинство потерять много людей. Пять мостов упасть. Они потерять каждый свыше двадцати человек и назад мосты принести вместе с солдатами. Второй мост потерять одиннадцать, а в него даже не целились нарочно.

Он опять повернулся к Каладину:

— Четвертый мост потерять восемь. Восемь человек — во время одной из самых тяжелых битв. И может быть, ты спасешь еще двоих. Четвертый мост потерять меньше всех людей из мостов, по которым паршенди стрелять. Четвертый мост никогда не терять меньше остальных! Все это знают.

— Нам повез…

Камень перебил его, ткнув толстым пальцем:

— Тебе воздух в голову ударить, низинник.

Это и в самом деле была простая удача. Но… что ж, Каладин готов был принять случившееся за маленькое благословение. Не стоит спорить, когда кто-то наконец-то решил к нему прислушаться.

Только вот одного человека недостаточно. Даже если они с Камнем уполовинят свои порции, все равно кто-то из раненых умрет голодной смертью. Он нуждался в сферах. Отчаянно нуждался. Но он раб; почти все способы заработка для него под запретом. Если бы только у него было что-нибудь на продажу. Но ему ничего не принадлежало. Он…

Ему в голову пришла идея.

— Пойдем-ка. — Каладин быстрым шагом направился прочь от казармы.

Заинтригованный Камень последовал за ним. Парень рыскал по складу, пока не нашел Газа, который разговаривал со старшиной Третьего моста перед их казармой. Как уже бывало не раз, Газ побледнел при виде молодого мостовика и чуть было не удрал.

— Газ, стой! — крикнул Каладин, вскинув руку. — У меня есть предложение.

Мостовой сержант замер. Стоявший за ним старшина Третьего моста наградил подошедших хмурым взглядом. То, как смотрели на Каладина другие мостовики, вдруг стало понятным. Они были сбиты с толку, когда его команда неожиданно вышла из битвы с минимальными потерями. Четвертый мост обязан быть самым неудачливым! Все нуждались в том, на кого можно было смотреть свысока. Все прочие мостовые расчеты утешались той малостью, что они — не Четвертый мост. Каладин взял и все испортил.

Темнобородый старшина мостовиков удалился, оставив Каладина и Камня наедине с Газом.

— Что на этот раз? — спросил Газ. — Опять тусклые сферы?

— Нет. — Парень лихорадочно соображал. Сейчас следовало действовать очень аккуратно. — У меня закончились сферы. Но так дальше продолжаться не может — ты меня избегаешь, другие мостовые расчеты меня ненавидят.

— Прям не знаю, что делать.

— Я тебе скажу что. — Каладин притворился, будто его только что осенило. — Сегодня кого-то отправили собирать камни?

— Ага. — Газ махнул рукой куда-то себе за спину. — Третий мост. Бассик вот только что пытался убедить меня, что его расчет для этого слишком слаб. Клянусь бурей, я ему верю. Они потеряли вчера две трети людей и меня же загрызут, когда отряд не соберет нужное количество камней.

Каладин сочувственно кивнул. Собирание камней было одной из наименее желаемых работ; нужно идти за пределы лагеря и набивать телеги большими булыжниками. Духозаклинатели кормили войско, обращая камни в зерно, и им было легче иметь дело — никто не знал почему — с отдельными валунами. Потому их и собирали. Это была грязная, потная, утомительная и тупая работа. В самый раз для мостовиков.

— А отчего ты не пошлешь другой расчет? — спросил Каладин.

— Еще чего, — ответил Газ. — Ты же знаешь, какой поднимется шум. Если решат, что у меня есть любимчики, жалобам не будет конца.

— Никто не станет жаловаться, если ты отправишь туда Четвертый мост.

Сержант вперил в него прищуренный глаз:

— Я не думал, что ты хорошо воспримешь такое.

— Стерплю, — пробормотал Каладин, скривившись. — Только один раз. Слушай, Газ, я не желаю провести остаток своих дней, сражаясь с тобой.

Газ колебался:

— Твои люди рассердятся. Не хочу, чтобы они думали, будто это моя идея.

— Я им скажу, что сам все придумал.

— Ну тогда ладно. Третий колокол, встречаемся у западного поста. Третий мост будет мыть посуду.

Он быстро ушел, словно желая исчезнуть до того, как Каладин передумает.

Камень подошел к парню, наблюдая за удаляющимся Газом:

— Знаешь, коротышка прав. Все тебя за это ненавидеть. Они думать, день будет легкий.

— Переживут.

— Но зачем менять работу на тяжелую? Ты что же… точно без ума?

— Возможно. Но мое безумие позволит нам выйти за пределы лагеря.

— И какой от этого толк?

— Очень большой, — сказал Каладин, переведя взгляд на барак. — Он включает жизнь и смерть. Но нам понадобится помощь.

— Еще один мостовой расчет?

— Нет, я хотел сказать, что нам — мне с тобой — понадобится помощь. По крайней мере еще один человек.

Он окинул взглядом склад и заметил мужчину, сидевшего в тени, что падала от казармы Четвертого моста. Тефт. Седого мостовика не было среди тех, кто высмеял Каладина чуть раньше, а вчера он отправился вместе с Камнем за Лейтеном.

Каладин глубоко вздохнул и быстро пошел через склад. Камень следовал за ним. Сил покинула его плечо и носилась в воздухе, оседлав внезапный порыв ветра. Тефт вскинул голову, когда Каладин и Камень приблизились. Пожилой мостовик взял свой завтрак и пришел сюда, чтобы в одиночестве поесть. Из-под его миски выглядывал кусок плоскохлеба, а борода была испачкана карри.

Он опасливо взглянул на Каладина и вытер рот рукавом.

— Сынок, мне по нраву моя еда, — сказал он. — Вряд ли можно считать эту порцию достаточной для одного мужчины. Не говоря уже о двух.

Каладин присел перед ним на корточки. Камень прислонился к стене и скрестил руки, молча наблюдая.

— Тефт, ты мне нужен.

— Я же сказал…

— Не твоя еда. Ты. Твоя верность. Твоя поддержка.

Пожилой мостовик продолжил есть. У него не было рабского клейма, как и у Камня. Парень не знал их историй. Знал он лишь одно: эти двое помогли ему, когда другие не захотели. Они еще не полностью сдались.

— Тефт… — начал Каладин.

— Я уже хранил верность кое-кому, — перебил мостовик. — Слишком много раз. И все всегда заканчивалось одинаково.

— Твое доверие предавали? — мягко спросил Каладин.

Тефт фыркнул:

— Нет, клянусь бурей. Это я всех предавал. На меня нельзя полагаться. Тут, среди мостовиков, мне самое место.

— Я положился на тебя вчера, и ты меня удивил.

— Пустяк.

— Это мне судить, — возразил Каладин. — Тефт, тут все сломлены, так или иначе. Мы бы не стали мостовиками, не случись с нами чего-то страшного. Я потерпел неудачу. Мой собственный брат умер из-за меня.

— Так что ж ты не угомонишься?

— Потому что сдаться означает умереть.

— Может, лучше смерть?

Все вернулось к тому, с чего началось. Вот где таилась причина, по которой мостовикам было наплевать, поможет он раненым или нет.

— Смерть не лучше. — Каладин посмотрел Тефту в глаза. — О, сейчас тебе легко так говорить. Но когда стоишь на краю и смотришь в темную бездонную яму, внезапно приходят совсем другие мысли. Как это случилось с Хоббером. И со мной. — Он помедлил, кое-что заметив в глазах пожилого мостовика. — И кажется, с тобой.

— Ну да, — негромко проговорил Тефт. — И со мной.

— Так что, ты с нами? — спросил Камень, присаживаясь рядом.

«С нами?» — мысленно повторил Каладин и еле заметно улыбнулся.

Тефт смерил их обоих оценивающим взглядом:

— Еду не тронете?

— Нет, — пообещал Каладин.

Седой мостовик пожал плечами:

— Что ж, ладно. Вряд ли это будет хуже, чем сидеть тут и играть в гляделки с собственной смертью.

Каладин протянул руку. Тефт помедлил, потом пожал ее.

Камень протянул руку:

— Камень.

Тефт посмотрел на нее, закончил трясти руку Каладина и сжал ладонь Камня:

— Я Тефт.

«Буреотец, — подумал парень, — я и забыл, что большинство из них даже имен друг друга не знают».

— Это что еще за имя такое — Камень? — поинтересовался Тефт, отпуская руку рогоеда.

— Глупое имя быть, — ответил тот с невозмутимым лицом. — Но со смыслом. А твое имя что-то значить?

Тефт почесал бороду:

— Кажется, нет.

— «Камень» — так меня на самом деле не звать, — признался рогоед. — Просто это низинники мочь произнести.

— Как же тебя зовут тогда? — спросил Тефт.

— Ты не повторить.

Тефт вскинул бровь.

— Нумухукумакиаки’айялунамор.

Седой мостовик помедлил, потом улыбнулся:

— Так и быть, пусть будет «Камень».

Рогоед рассмеялся и сел рядом с ним:

— Наш старшина придумать план. Что-то славное и дерзкое. Как-то связано с тем, что мы полдня ворочать камни на жаре.

Каладин улыбнулся и подался ближе к ним:

— Я хочу, чтобы мы собрали одно растение. Тростник, который растет маленькими кустиками за пределами лагеря…

22Лица, руки или сферы?

На тот случай, если ты решил закрыть глаза на эту катастрофу, сообщаю: Аона и Скай мертвы, а то, чем они владели, расщеплено. Вероятно, чтобы больше никто не осмелел до такой степени, чтобы бросить Рейзу вызов.

Спустя два дня после инцидента во время Великой бури Далинар вместе с сыновьями направлялся через каменистую площадку к водоему, где король устроил празднество.

Бурестражи князя обещали несколько недель весны, за которыми должно вновь последовать лето. Он надеялся, что не случится новой зимы.

— Я обошел еще троих кожевенников, — негромко сказал Адолин. — У всех разные мнения. Кажется, что перед тем, как ремень перерезали — если перерезали, — он износился, поэтому они не могут дать однозначный ответ. Все согласны лишь в том, что ремень и впрямь рассечен, но не обязательно ножом. Это мог быть естественный износ кожи.

Далинар кивнул:

— Это единственная улика, которая хотя бы намекает, что подпруга лопнула неспроста.

— Значит, мы должны признать, что все дело в одержимости короля.

— Я поговорю с Элокаром, — решил Далинар. — Сообщу, что мы уперлись в стену, и узнаю, пожелает ли он, чтобы расследование пошло иными путями.

— Так будет правильно. — Адолин поколебался, прежде чем продолжить: — Отец, ты не хочешь поговорить о том, что случилось во время бури?

— Ничего такого, чего не случалось раньше.

— Но…

— Адолин, наслаждайся вечером, — резко оборвал его Далинар. — Со мной все в порядке. Возможно, даже хорошо, что люди все увидели собственными глазами. Прячась от них, я лишь провоцировал слухи, из которых кое-какие много хуже правды.

Сын вздохнул и кивнул.

Королевские пиры всегда устраивали на открытом воздухе, у подножия холма, на котором располагался дворец Элокара. Если бурестражи сообщали о Великой буре или просто портилась погода, тогда пиршество отменялось. Далинар радовался тому, что все разворачивалось под открытым небом. Духозаклятые строения, даже будучи приукрашенными, слишком напоминали пещеры.

Пиршественный водоем представлял собой неглубокое искусственное озеро, заполненное до краев водой. По озеру разбросаны каменные островки-платформы для гостей. Замысловатый ландшафт создали королевские духозаклинатели, которые отвели воду из ближайшей реки. «Напоминает Села-Талес, — подумал Далинар, пересекая первый мост. Он часто бывал на западе Рошара, когда был молод. — И Чистозеро».

Пять островов соединяли между собой мосты, перила которых, выполненные в виде орнамента из свитков, были так изящны и нежны, что после каждого пира их прятали в хранилище, уберегая от Великих бурь. Этим вечером в воде медленно плавали цветы. Время от времени появлялись лодочки шириной в ладонь, нагруженные сияющими самосветами.

Далинар, Ренарин и Адолин вышли на первую гостевую платформу.

— Одна чаша синего, — сказал Далинар сыновьям. — А потом — только оранжевое.

Старший сын тяжело вздохнул:

— Нельзя ли хоть на этот раз…

— Адолин, пока ты принадлежишь к моему Дому, будешь следовать Заповедям. Моя воля нерушима.

— Отлично, — бросил юноша. — Идем, Ренарин.

Они отделились от Далинара и остались на первой платформе, где собрались молодые светлоглазые.

Великий князь прошел на следующий остров — средний, предназначенный для малой знати. По бокам от него располагались раздельные гостевые острова: мужской — справа, а женский — слева. На центральном, однако, мужчины и женщины пировали вместе.

Вокруг Далинара светлоглазые, удостоившиеся приглашения, от души пользовались гостеприимством короля. В духозаклятой еде нет ничего особенного или необычного, но за роскошными королевскими столами всегда подавали пряности из далеких краев и экзотическое мясо. Далинар чувствовал запах жареной свинины и даже курятины. Уже минуло много времени с той поры, как он пробовал мясо странных летающих созданий из Шиновара.

Мимо прошел темноглазый слуга в одеянии из тонкой красной ткани, с подносом крабовых клешней. Далинар пересек остров, огибая компании пирующих. В основном пили фиолетовое вино, самое опьяняющее и насыщенное из всех цветных вин. Форму почти никто не надел. Несколько человек надели узкие короткие сюртуки, но большинство, отбросив притворство, нарядились в просторные шелковые рубашки с оборками и соответствующие сандалии. Роскошные ткани блестели в свете ламп.

Эти модники бросали на Далинара оценивающие взгляды. Он помнил времена, когда вокруг него на пирах вроде этого собиралась толпа друзей и знакомых — и, разумеется, подхалимов. Теперь никто не приближался, хотя перед ним расступались. Элокар мог считать, что его дядя слабеет, но его репутация умеряла пыл большинства светлоглазых рангом пониже.

Вскоре он приблизился к мосту, ведущему на последний остров — тот, где находился король. Его окружали лампы на шестах, излучавшие синий буресвет, а в самом центре платформы располагалась жаровня. Внутри ее пламенели темно-красные угли. Рядом с жаровней за столом в окружении великих князей пировал Элокар. Столы по краю платформы занимали гости. Женщины и мужчины сидели строго раздельно.

У самого моста на высоком табурете пристроился Шут. Он-то был одет как подобает светлоглазому — в строгий черный мундир, с серебряным мечом на поясе. Далинар невольно покачал головой.

Шут одаривал оскорблениями всякого, кто ступал на остров.

— Светлость Маракаль! Какая чудовищная прическа; вы очень смелы, раз появляетесь на людях в таком виде. Светлорд Маракаль, жаль, что вы не предупредили о своем появлении, — я бы отказался от ужина. Ненавижу, когда меня тошнит после сытной трапезы. Светлорд Кадилар! Как я рад вас видеть. Гляжу на ваше лицо и вспоминаю о том, кто мне дорог.

— Неужели? — спросил иссохший старик Кадилар, замедляя шаг.

— Да, — отозвался Шут, взмахом руки веля ему не задерживаться, — о моей лошади. О светлорд Нетеб, сегодня от вас исходит неповторимый запах… Вы напали на мокрого белоспинника или он на вас просто чихнул? Леди Алами! Нет, прошу, ничего не говорите — так мне будет гораздо легче сохранить свои иллюзии по поводу вашего ума. И светлорд Далинар. — Шут кивком приветствовал князя, когда тот приблизился. — Ах, мой дорогой светлорд Таселин. Все еще заняты экспериментом по достижению глубин человеческой глупости? Удачного погружения. Это бесценный опыт.

Далинар приостановился возле табурета Шута, а сердитый Таселин вразвалочку прошел мимо.

— Шут, — заметил Далинар, — ты хватил лишку.

— И что же у меня лишнее? — лукаво поинтересовался мужчина. — Лица, руки или сферы? Я бы ссудил тебе лицо, но человеку по определению положено не больше одного, а случись у кого два — могут перепутать с Шутом. Руку бы тоже мог одолжить, но, боюсь, я ими обеими так часто копался в дерьме, что теперь они не подходят такому, как ты. А если отдам одну из сфер, то зачем же мне вторая? Я, видишь ли, к обеим очень сильно привязан. — Он помедлил. — Ах да, ты же не видишь. Хочешь посмотреть?

Он привстал со своего табурета и сделал вид, будто собирается расстегнуть ремень.

— Шут, — сухо одернул великий князь.

Острослов рассмеялся и похлопал Далинара по плечу:

— Прошу прощения. Это сборище провоцирует меня на самые грубые шутки. Возможно, все дело в дерьме, о котором я уже упомянул. Изо всех сил стараюсь, чтобы мое отвращение к ним было возвышенным, но они все время мешают.

— Шут, стоило бы проявить осторожность, — предупредил Далинар. — Это сборище не будет терпеть тебя вечно. Не хотелось бы узнать, что кто-то всадил в тебя нож; внутри тебя хороший человек.

— Да, — согласился Шут, окидывая платформу взглядом. — Он был очень вкусным. Далинар, боюсь, ты предупреждаешь не того, кого надо. Когда вернешься домой, расскажи о своих тревогах зеркалу, и несколько раз. Слухи вокруг так и прыгают.

— Кто прыгает?

— Слухи. Жуткие дряни. Впиваются в человека и пьют кровь.

— Может, блохи?

— Да какая разница. Погляди-ка, там болтают о тебе.

— Про меня всегда болтают.

— Сейчас все гораздо хуже. — Шут посмотрел ему прямо в глаза. — Ты действительно предложил забыть про Договор Отмщения?

Далинар глубоко вздохнул:

— Только королю.

— Что ж, а король об этом кое-кому рассказал. Эти люди трусливы и, без сомнения, хорошо разбираются в трусости, поскольку в последнее время очень часто позволяют себе называть трусом тебя.

— Буреотец!

— Нет, я Шут. Но понимаю, нас с ним очень легко перепутать.

— Потому что от тебя слишком много ветра, — проворчал Далинар, — или слишком много шума?

На лице королевского острослова появилась широкая улыбка.

— О-го-го, Далинар! Я впечатлен! Может, стоит назначить тебя Шутом? А я тогда стану великим князем. — Он помедлил. — Нет, это было бы плохо. Мне хватило бы секунды, чтобы сойти с ума, слушая их разговоры, а потом я бы всех перебил. И заменил кремлецами, наверное. Королевство бы от этого точно не пострадало.

Далинар собрался уходить:

— Спасибо за предупреждение.

— Всегда пожалуйста, — ответил Шут, снова усаживаясь на свой табурет. — А-а, светлорд Хабатаб! Как мудро с вашей стороны надеть красную рубашку в сочетании с таким солнечным ожогом! Если вы и дальше будете так облегчать мой труд, я сделаюсь таким же тупым, как светлорд Тамул! О светлорд Тамул! Как неожиданно вас тут видеть! Я не собирался оскорблять вашу глупость. Честное слово, она впечатляющая, просто выше всяческих похвал. Лорд Йонатан и леди Мерайв, на этот раз я вас не трону по причине вашей недавней свадьбы, хотя эта шляпа просто невероятна, Йонатан. Думаю, очень удобно носить на голове палатку, особенно ночью. А это за вами кто, леди Навани? Когда же вы успели вернуться на Равнины, что я не почуял запаха?

Далинар застыл. Что?!

— Шут, вне всяких сомнений, твоя собственная вонь перекрывает мою, — ответил раздраженный женский голос. — Неужели еще никто не оказал моему сыну услугу и не надрал тебе зад?

— Нет, пока никто, — весело отозвался Шут. — Вероятно, я недостаточно усердно кручу этим самым задом.

Ошеломленный Далинар повернулся и увидел Навани, мать короля, — статную женщину с черными волосами, уложенными в замысловатую прическу из кос. Ее здесь не должно было быть.

— Вот тебе раз! — изумилась вдовствующая королева. — Я считала, ты выше подобных шуток.

— Строго говоря, я еще и выше вас, — с улыбкой отозвался мужчина со своего насеста. Она закатила глаза. — К несчастью, светлость, — продолжил Шут, вздохнув, — я приноровился выражать свои оскорбления так, чтобы меня понимали все присутствующие. Если это вас порадует, я попытаюсь изъясняться более возвышенно. — Он помедлил. — А вы, случайно, не подскажете рифму к слову «обгадить»?

Навани просто отвернулась от него и устремила на Далинара взгляд светло-фиолетовых глаз. Она облачилась в элегантное платье из мерцающей красной ткани, не тронутой вышивкой. Самосветы в ее волосах, где встречались редкие серые пряди, также были красными. Мать короля являлась одной из признанных красавиц Алеткара, хотя Далинар всегда считал, что это не совсем правильно, ибо во всем Рошаре, несомненно, не нашлось бы женщины, которая могла бы с ней соперничать по красоте.

«Дурак, — сказал он себе и с трудом отвел взгляд. — Она вдова твоего брата».

После смерти Гавилара он должен был относиться к Навани как к сестре. Кроме того, как быть с его собственной женой? Она десять лет как мертва, и лишь его глупость привела к тому, что все воспоминания о ней потеряны. Даже если он не может ничего вспомнить, следует ее чтить.

Почему Навани вернулась? Пока дамы приветствовали ее, Далинар поспешно пробирался к королевскому столу. Он занял свое место, и через несколько секунд слуга принес ему блюдо — его предпочтения хорошо известны.

Дымящаяся куриная грудка, перченая и разложенная поверх круглых кусочков жареного тенема, мягкого овоща бледно-оранжевого цвета. Далинар схватил кусок плоскохлеба и вытащил из ножен на правом бедре обеденный нож. Пока он ест, Навани не станет нарушать правила приличия и не подойдет.

Еда была хорошая. Как обычно на пирах у Элокара — в этом сын не уступал отцу. Элокар кивнул Далинару со своего конца стола, потом продолжил беседу с Садеасом. Великий князь Ройон сидел через несколько мест от него. Далинар собирался вскоре встретиться с ним — Ройон первый из великих князей, с которым он планировал обсудить совместную вылазку на плато.

Остальные великие князья предпочли выбрать места подальше от Далинара. Помимо князей, за королевским столом могли также оказаться те, кто получил особое приглашение. Один такой счастливчик попался слева от Элокара, и он явно не знал, стоит ли присоединиться к беседе.

У Далинара за спиной журчала вода. Перед ним продолжалось пиршество. Время для расслабления, но алети всегда были скупым на эмоции народом — по крайней мере, сдержаннее рогоедов и реши. И все же по сравнению с тем, что он помнил с детства, алети сделались более склонными к роскоши и удовлетворению своих капризов. Вино текло рекой, и горячая пища источала ароматы. На первом острове несколько молодых людей вошли в состязательный круг, устроив дружескую дуэль. На пирах юноши часто находили повод, чтобы сбросить сюртуки и продемонстрировать свое искусство владения мечом.

Женщины вели себя скромнее, но не отказывались от развлечений. На острове Далинара несколько дам установили пюпитры для рисования, живописи и каллиграфии. Левую руку, как обычно, каждая из них прятала под длинным рукавом, аккуратно рисуя правой. Они сидели на таких же высоких табуретах, что и Шут. Некоторые дамы привлекли спренов творчества, и те катались по верхней части их пюпитров или столов.

Навани собрала за своим столом несколько важных светлоглазых дам. Перед Далинаром прошел слуга, неся женщинам еду. Тоже вроде бы экзотическая курица, но с тушеными фруктами мети и под красновато-коричневым соусом. Мальчишкой Далинар тайком попробовал женскую еду из любопытства. Она показалась ему до отвращения сладкой.

Навани положила перед собой вещицу из полированной латуни, размером примерно с кулак, с большим заряженным рубином в центре. Красный буресвет осветил весь стол, украсил белую скатерть тенями. Навани подняла вещицу и перевернула ее, демонстрируя сидевшим рядом дамам ножки-выступы, на которые та опиралась. В этом положении штуковина чем-то напоминала краба.

«Никогда не видел подобного фабриаля».

Князь смотрел на ее лицо, восхищаясь его чертами. Навани была известным духозаклинателем. Возможно, это устройство…

Вдова короля взглянула Далинару прямо в глаза, и он застыл. Она подарила ему мимолетную понимающую улыбку и отвела взгляд быстрей, чем он успел как-то ответить.

«Забери меня буря, что за женщина!» — подумал он и демонстративно сосредоточился на еде.

Он был голоден и так увлекся, что не сразу заметил, как приближается Адолин. Светловолосый юноша поприветствовал Элокара, а потом поспешил занять одно из свободных мест рядом с отцом.

— Папа, — прошептал Адолин, — ты слышал, что они говорят?

— О чем?

— О тебе! Я уже провел три дуэли с теми, кто называл тебя и весь наш Дом трусами. Они говорят, что ты просил короля отказаться от Договора Отмщения!

Далинар схватился за стол и чуть было не встал. Но сдержался.

— Пусть говорят что хотят. — Он вернулся к еде, насадил на нож кусочек перченой курицы и поднес к губам.

— Ты действительно это сделал? Ты об этом говорил с королем, когда вы встречались два дня назад?

— Да, — признал Далинар.

Это вызвало у Адолина приглушенный стон.

— Не зря я забеспокоился. Когда я…

— Адолин, — перебил Далинар, — ты мне доверяешь?

Сын взглянул на него — глаза юноши были большими, честными, но в них виднелась боль.

— Я хочу доверять. Клянусь бурей, отец. Я в самом деле этого хочу.

— То, что я делаю, — важно. Это необходимо сделать.

Адолин наклонился ближе к нему и тихо проговорил:

— А если это все галлюцинации? Если ты просто… стареешь?

Это был первый раз, когда кто-то заговорил с ним так открыто.

— Я бы соврал, если бы сказал, что не думал о подобном, но нет смысла в попытках обхитрить самого себя. Я верю, что они настоящие. Я чувствую, что они настоящие.

— Но…

— Сын, это неподходящее место для споров. Можем поговорить об этом позже, и я выслушаю и обдумаю твои возражения. Обещаю.

Адолин поджал губы:

— Ну ладно.

— Ты правильно волнуешься за нашу репутацию, — сказал Далинар, упираясь локтем в стол. — Я предположил, что Элокару хватит такта умолчать о нашем разговоре, но мне следовало напрямую его об этом попросить. Кстати, ты был прав по поводу того, как он отреагировал. Во время разговора я понял, что он ни за что не уступит, и сменил тактику.

— Как именно?

— Мы должны выиграть эту войну, — твердо произнес Далинар. — Довольно свар из-за светсердец. Надо покончить с терпеливой и бесконечной осадой. Нам необходимо отыскать способ выманить большое количество паршенди на Равнины, а потом напасть из засады. Если мы сумеем многих перебить, то они не смогут дальше вести войну. А если не получится, следует отыскать способ ударить прямо в центр и убить или захватить в плен их главарей. Даже ущельный демон прекращает сражаться, если его обезглавить. Договор Отмщения будет выполнен, и мы сможем отправиться домой.

Адолин, поразмыслив, резко кивнул:

— Очень хорошо.

— Никаких возражений? — уточнил Далинар. Обычно их у сына было множество.

— Ты только что попросил доверять тебе. Кроме того, нанести паршенди по-настоящему сильный удар — эта тактика мне понятна. Однако нам понадобится хороший план, чтобы разобраться с теми возражениями, которые ты сам выдвинул шесть лет назад.

Далинар кивнул, постукивая по столу пальцами:

— Тогда я и сам думал о нас как о независимых княжествах. Если бы мы атаковали центр по отдельности, каждая армия сама по себе, нас бы окружили и уничтожили. Но если все десять армий отправятся туда вместе? С духозаклинателями, которые будут обеспечивать нас едой, с солдатами, которые понесут передвижные убежища на время Великих бурь? Более ста пятидесяти тысяч человек? Пусть паршенди попробуют нас окружить. С духозаклинателями мы сумеем создать даже древесину для мостов, если понадобится.

— В такое поверить непросто, — нерешительно заметил Адолин и бросил взгляд на другой конец стола, где сидел Садеас. Лицо юноши помрачнело. — Мы все вместе застрянем там на много дней, отрезанные от мира. Если великие князья начнут свары во время похода, это будет катастрофа.

— Сначала мы заставим их работать вместе. Мы близки, ближе, чем когда бы то ни было. Шесть лет — и ни один великий князь не позволил своим солдатам схватиться с солдатами другого князя.

Только вот дома, в Алеткаре, все было иначе. Там продолжались бессмысленные стычки из-за земель или старых обид. Это было нелепо, но остановить войны среди алети не проще, чем остановить ветер.

Адолин кивнул:

— Отец, это хороший план. Куда лучше разговоров об отступлении. Хотя им не понравится идея об отказе от боев на плато. Они любят эту игру.

— Знаю. Но если я заставлю одного или двоих объединить войска и ресурсы для вылазки на плато, это может оказаться шагом к тому, что нам понадобится в будущем. Я по-прежнему считаю, что лучше отыскать способ выманить большой отряд паршенди на Равнины и встретиться с ним на одном из плато попросторнее, но пока что не знаю, как такое можно было бы устроить. В любом случае нашим разделенным армиям предстоит научиться действовать сообща.

— А как мы поступим с тем, что люди о тебе говорят?

— Я выпущу официальное опровержение, — сказал Далинар. — Придется как-то объяснить случившееся, чтобы это не выглядело обвинением короля в ошибке.

Юноша вздохнул:

— Опровержение, значит?

— Да.

— Но почему не дуэль? — нетерпеливо спросил Адолин, наклонившись к нему. — Какое-нибудь занудное объявление, возможно, прояснит твои идеи, но не заставит людей их прочувствовать. Выбери того, кто называет тебя трусом, брось ему вызов и напомни всем, что оскорблять Черного Шипа — большая ошибка!

— Я не могу, — возразил Далинар. — Заповеди запрещают это таким, как я.

Адолину, скорее всего, тоже не стоило бы участвовать в дуэлях, но Далинар не стал применять к нему полный запрет. Дуэли были его жизнью. Ну и еще ухаживания за дамами.

— Тогда позволь мне защитить честь Дома, — попросил Адолин. — Я вызову их на дуэль! В доспехе и с клинком в руках я покажу им, что такое настоящая честь.

— Сын, это было бы то же самое, как если бы я их вызвал.

Адолин покачал головой, не спуская глаз с Далинара. Он как будто подыскивал слова.

— Что? — спросил Далинар.

— Я пытаюсь понять, что изменило тебя сильней всего. Видения, Заповеди или та книга. Если между ними вообще есть какая-то разница.

— Заповеди стоят особняком, — пояснил Далинар. — Они — традиция старого Алеткара.

— Нет, отец, они связаны. Все три. И каким-то образом соединяются в тебе.

Далинар ненадолго поразмыслил об этом. Возможно, парень прав…

— Я тебе рассказывал историю о короле, который нес валун?

— Да.

— Точно?

— Дважды. И еще один раз заставил выслушать, как тебе читают этот отрывок.

— А-а. Ну так вот, в той же части есть отрывок, в котором принуждение следовать за тобой противопоставляется позволению следовать за тобой. Мы в Алеткаре слишком много принуждаем. Если ты вызовешь кого-то на дуэль, потому что он считает меня трусом, его убеждения от этого не изменятся. Я могу заставить их замолчать, но не изменю того, что у них в сердце. Я знаю, что прав. Тебе просто придется и в этом мне довериться.

Адолин вздохнул и поднялся:

— Что ж, официальное опровержение — лучше, чем ничего. По крайней мере, ты не прекратил защищать свою честь.

— Я и не собираюсь. Просто надо быть осторожнее. Я не могу позволить, чтобы мы еще сильнее отдалились друг от друга.

Он вернулся к еде, насадил на нож последний кусочек курицы и положил в рот.

— Я тогда отправлюсь на другой остров, — сказал Адолин. — Я… погоди-ка, это тетушка Навани?

Далинар вскинул голову и с удивлением увидел, что к ним идет Навани. Он посмотрел на свою тарелку. Та была пуста; он съел последний кусочек, не осознавая, что делает.

Князь вздохнул, собрал всю решимость и встал, чтобы поприветствовать ее:

— Матана. — Далинар поклонился.

Он использовал формальное обращение к сестре: Навани была старше его всего на три месяца, и это обращение вполне допустимо.

— Далинар, — ответила она с легкой улыбкой. — И милый Адолин.

Адолин широко улыбнулся ей; он обошел стол и обнял тетушку. Она положила укрытую тканью защищенную руку ему на плечо — такого жеста удостаивались лишь члены семьи.

— Когда ты вернулась? — спросил Адолин, отпуская ее.

— Сегодня днем.

— Но почему же ты вернулась? — сухо поинтересовался Далинар. — Я полагал, ты собиралась помочь королеве защищать интересы короля в Алеткаре.

— О Далинар, — ласково проговорила Навани, — ты такой же чопорный, как всегда. Адолин, дорогой, как успехи с девушками?

Князь хмыкнул.

— Он меняет подруг, словно танцует какой-нибудь особенно быстрый танец.

— Отец! — возмутился юноша.

— Ну что ж, тем лучше, — сказала Навани. — Ты еще слишком молод, чтобы жить на привязи. Цель молодости — познать разнообразие, пока оно еще представляет интерес. — Она бросила взгляд на Далинара. — Ведь когда мы взрослеем, нас принуждают быть скучными.

— Спасибо, тетушка. — Адолин усмехнулся. — Прошу меня простить. Я должен сообщить Ренарину, что ты вернулась.

Он поспешил прочь. Князь неуклюже переминался по другую сторону стола от Навани.

— Далинар, я такая грозная? — спросила вдовствующая королева, вскинув бровь.

Тот опустил взгляд и понял, что все еще сжимает свой обеденный нож. Широкое зазубренное лезвие вполне могло сойти за оружие, случись такая нужда. Он выронил нож и поморщился, когда тот упал на стол с громким звоном. Уверенность, которую Далинар ощущал во время разговора с Адолином, исчезла в одно мгновение.

«Соберись! Она ведь просто член семьи».

Разговаривая с Навани, он каждый раз чувствовал себя так, словно перед ним опаснейший хищник.

— Матана, — заговорил Далинар, сообразив, что они по-прежнему стоят по разные стороны узкого стола, — возможно, нам следует перейти к…

Он умолк, когда Навани взмахом руки подозвала юную служанку, которая едва начала носить платья с длинным рукавом. Дитя бросилось к ней, неся низкий табурет. Навани указала на место возле себя — всего лишь в нескольких футах от стола. Девочка замешкалась, но Навани повторила жест с большей настойчивостью, и служанка поставила табурет, куда приказывали.

Навани изысканно села — не за королевский стол, где полагалось трапезничать только мужчинам, но, без сомнений, достаточно близко, чтобы поставить под угрозу соблюдение протокола. Служанка удалилась. Элокар за другим концом стола заметил, что делает его мать, но ничего не сказал. Никто, включая самого короля, не посмел бы в чем-нибудь упрекнуть Навани Холин.

— Ох, Далинар, да сядь ты, наконец, — раздраженно прошипела она. — Нам есть о чем поговорить.

Князь вздохнул, но сел. Места́ возле него по-прежнему были пусты, а музыка и разговоры звучали достаточно громко, чтобы никто не мог их подслушать. Несколько дам заиграли на флейтах. Вокруг них закружились спрены музыки.

— Ты интересовался, почему я вернулась, — негромко сказала Навани. — У меня на это были три причины. Во-первых, я хотела сообщить, что веденцы усовершенствовали свои «полуосколки», как они их называют. По их словам, щиты способны выдержать удар осколочного клинка.

Далинар сложил руки на столе. До него доносились слухи, хотя он не принимал их во внимание. Все время находились люди, заявлявшие о том, что им вот-вот удастся создать новые осколки, но эти обещания никогда не оказывались правдой.

— Ты видела хоть один?

— Нет. Но я доверяю своему источнику. Она говорит, эти штуки могут принимать лишь форму щитов и не имеют никаких свойств осколочных доспехов. Но они действительно выдерживают удар осколочного клинка.

Это был шаг — очень маленький шаг — на пути к осколочному доспеху. Тревожная новость. Он не поверит в нее, пока не увидит собственными глазами, на что способны эти «полуосколки».

— Навани, эту новость можно было послать и по дальперу.

— Видишь ли, я поняла вскоре после того, как достигла Холинара, что было политической ошибкой уезжать отсюда. Эти военные лагеря все больше превращаются в настоящий центр нашего королевства.

— Да, — тихо согласился Далинар. — Наше отсутствие на родине опасно.

Разве не по этой причине вдовствующая королева отправилась домой?

Навани величаво отмахнулась от его слов:

— Жена Элокара в достаточной степени наделена умениями, необходимыми для управления Алеткаром. Есть козни и интриги — всегда будут козни и интриги, — но по-настоящему важные игроки неизбежно оказываются здесь.

— Твой сын по-прежнему видит убийц почти в каждом углу, — негромко заметил Далинар.

— А разве может быть иначе? После того, что случилось с его отцом…

— Это правда, но я боюсь, что он довел это до крайности. Элокар не доверяет даже союзникам.

Навани сложила руки на коленях — свободная рука поверх защищенной.

— Сын не справляется, да?

Далинар потрясенно моргнул:

— Что? Элокар — хороший человек! Он честнее любого светлоглазого в этой армии.

— Но как правитель сын слаб. Ты должен это признать.

— Навани, Элокар король, — твердо сказал Далинар, — и мой племянник. Ему принадлежит мой меч и мое сердце, и я не позволю, чтобы кто-то о нем дурно говорил, даже если этот «кто-то» — его собственная мать.

Она устремила на него пристальный взгляд. Было ли это испытание на верность? Навани, почти как Ясна, чувствовала себя в политике как рыба в воде. Интриги заставляли ее цвести, точно камнепочку в спокойном влажном воздухе. Однако, в отличие от Ясны, Навани было трудно довериться. Далинар вновь ощутил невольное сожаление по поводу того, что Ясна никак не могла бросить все свои изыскания и вернуться на Расколотые равнины.

— Я не говорю о своем сыне дурно. Мы оба знаем, что я ему так же верна, как и ты. Но мне важно знать, с чем работаю, а для этого требуется называть вещи своими именами. Его считают слабым, и я намереваюсь обеспечить ему защиту. Пусть даже придется пойти против его воли.

— Значит, у нас общие цели. Но если его защита — вторая причина, по которой ты вернулась, какова же третья?

Ее лицо с фиолетовыми глазами и красными губами озарилось улыбкой. Многозначительной улыбкой.

«Кровь отцов моих… — подумал Далинар. — Ветер и буря, она красавица. Смертоносная красавица».

Казалось злой иронией, что лицо жены полностью стерли из его памяти, и в то же самое время он мог припомнить каждую мелочь из тех месяцев, на протяжении которых эта женщина играла с ним и Гавиларом. Она вынуждала их соревноваться друг с другом, разжигала страсть и в конце концов выбрала старшего из двоих братьев.

Они трое все время знали, что она выберет Гавилара. И все равно Далинару было больно.

— Нам надо как-нибудь поговорить наедине, — сказала Навани. — Я хочу услышать твое мнение по поводу слухов, что ходят по лагерю.

Вероятно, имелись в виду слухи о нем.

— Я… я очень занят.

Она закатила глаза:

— Не сомневаюсь. Мы все равно встретимся, как только я обустроюсь и раскину сети. Может, через неделю? Я приду почитать тебе из той книги моего мужа, а потом мы поболтаем. Все будет на виду. Согласен?

Он вздохнул:

— Ну ладно. Однако…

— Великие князья и светлоглазые, — внезапно провозгласил Элокар.

Далинар и Навани повернулись к тому концу стола, где встал король, в мундире, парадном плаще и короне. Он поднял руку, привлекая внимание собравшихся на острове. Люди притихли, и вскоре единственным звуком сделалось журчание воды в озере.

— Уверен, многие из вас уже слышали о том, что три дня назад во время охоты произошло покушение на мою жизнь, — продолжил Элокар. — Мне перерезали подпругу.

Далинар посмотрел на Навани. Та пренебрежительно махнула рукой, показывая, что не тревожится из-за слухов. Она про них знала, разумеется. Навани достаточно было провести в городе пять минут, и она узнавала все заслуживающее внимания и известное жителям.

— Уверяю вас, мне не угрожала настоящая опасность, — сказал Элокар. — Отчасти благодаря защите королевской гвардии и доблести моего дяди. Однако я считаю, что мудрый человек ко всем угрозам относится с должным благоразумием и серьезностью. Потому я назначаю светлорда Тороля Садеаса великим князем осведомленности и поручаю ему докопаться до правды в том, что касается этой попытки покушения на мою жизнь.

Далинар потрясенно моргнул. Потом закрыл глаза и тихонько застонал.

— Докопаться до правды? — скептически повторила Навани. — Садеасу?

— Кровь отцов… Элокар решил, что я не верю, будто кто-то ему угрожает, и вместо меня обратился к Садеасу.

— По-моему, в этом нет ничего страшного, — сказала она. — Я в каком-то смысле доверяю этому человеку.

— Навани, — произнес Далинар, открывая глаза, — это случилось во время охоты, которую планировал я, под защитой моей гвардии и моих солдат. Королевского коня готовили мои конюхи. Он при всех попросил меня разобраться с этой подпругой, а теперь взял и отобрал у меня расследование.

— Ох…

Она поняла. Это было почти то же самое, как если бы Элокар объявил, что подозревает своего дядю. Любые сведения о «неудавшемся покушении», которые раскопает Садеас, способны принести Далинару лишь вред.

Когда ненависть к Далинару и любовь к Гавилару столкнутся, что выберет Садеас?

«Но видение… Я должен ему доверять».

Элокар снова уселся, и по всему острову вновь начались разговоры — теперь они были взволнованными. Король словно не понимал, что только что сделал. Садеас не скрывал широкой улыбки. Он поднялся со своего места, поклонился королю и погрузился в светскую суету.

— И ты опять станешь твердить, что он неплохой король? — прошептала Навани. — Мой бедный, рассеянный, забывчивый мальчик…

Далинар встал и прошел вдоль стола туда, где король продолжал есть.

Элокар посмотрел на него снизу вверх:

— А, Далинар. Я полагаю, ты захочешь помочь Садеасу.

Великий князь сел. На столе все еще стояло блюдо, которое не доел Садеас, — на медной тарелке лежали кусочки мяса и разорванного плоскохлеба.

— Элокар, — с трудом выдавил Далинар, — я говорил с тобой несколько дней назад. Я попросил, чтобы ты назначил меня великим князем войны, и ты ответил, что это слишком опасно!

— Так и есть. Я обсудил это с Садеасом, и он согласился. Великие князья не стерпят того, чтобы кто-то командовал ими в том, что касается войны. Садеас заметил, что если бы я начал с чего-то менее угрожающего, вроде назначения великого князя осведомленности, это может подготовить остальных к тому, чего хочешь ты.

— Так это идея Садеаса, — ровным голосом произнес Далинар.

— Разумеется. Пришло время назначить великого князя осведомленности, и он особо выделил проблему с подпругой как заслуживающую расследования. Он знает, что ты всегда утверждал, будто не приспособлен для подобных вещей.

«Кровь отцов моих, — подумал Далинар, глядя в центр острова, где вокруг Садеаса собралась группа светлоглазых. — Меня только что обыграли. Блестяще».

Великий князь осведомленности обладал властью в сфере расследований преступлений, особенно тех, что посягали на интересы Короны. В каком-то смысле он был почти таким же грозным, как великий князь войны, но Элокар этого не понимал. Король видел лишь того, кто наконец-то будет прислушиваться к его безумным страхам.

Садеас очень умен.

— Дядя, не будь таким мрачным, — продолжал Элокар. — Я понятия не имел, что ты захочешь этот пост, а Садеас так увлекся идеей. Возможно, он ничего не обнаружит, и ремень просто износился. Ты будешь оправдан за то, что постоянно твердил, будто мне вовсе не угрожает серьезная опасность.

— Оправдан? — негромко переспросил Далинар, по-прежнему наблюдая за Садеасом.

«Почему-то я в этом сомневаюсь».

23Много применений

Ты обвинил меня в самонадеянности, когда я пустился в путь. Ты обвинил меня в том, что я увековечиваю свою неприязнь к Рейзу и Бавадину. И то и другое справедливо.

Каладин стоял на телеге, окидывая взглядом ландшафт за пределами лагеря, в то время как Камень и Тефт приводили в действие его план. Плохой или хороший — время покажет.

В его родном крае воздух куда суше. За день до Великой бури местность кардинально менялась, будто превращаясь в пустыню. Перед бурей растения прятали листья в раковины, стволы и прочие убежища, чтобы сберечь воду. Но здесь, в более влажном климате, они не спешили. Многие камнепочки никогда полностью не прятались в раковины. Нередко встречались заросшие травой участки. К северу от военных лагерей был лес, где люди Садеаса добывали древесину. На равнине тоже кое-где росли деревья — огромные, с широкими стволами, которые клонились к западу; их толстые корни, похожие на пальцы, впивались в камень, который с годами покрывался сетью трещин.

Каладин спрыгнул с телеги. Его работа заключалась в том, чтобы затаскивать в нее камни, которые другие мостовики приносили и складывали в кучи поблизости.

Они трудились на широкой равнине, в окружении камнепочек, порослей травы и сорных кустиков, что выглядывали из-под валунов — чаще с западной стороны. Они всегда были готовы спрятаться в тени, едва начнется Великая буря. Выглядело это забавно: каждый валун казался головой старика, у которого из-за ушей росли пучки зелено-коричневых волос.

В этих пучках и скрывались тонкие тростинки шишкотравника. Их жесткие стебли венчали нежные листочки, которые растение могло втягивать в ствол. Сами стволы, конечно же, никуда не прятались, но тем не менее находились в относительной безопасности, поскольку росли за валунами. Во время урагана их могло выдрать с корнями — тогда, видимо, они цеплялись за камни где-нибудь в другом месте, когда ветер стихал.

Каладин положил камень в телегу и подкатил к остальным. Нижняя часть булыжника была влажной от лишайника и крема.

Шишкотравник — растение хоть и не редкое, но все же довольно необычное. Краткого описания хватило, чтобы поиски Камня и Тефта увенчались скромными успехами. Настоящий прорыв, однако, случился после того, как к охоте присоединилась Сил. Каладин поглядел в ее сторону, спустившись за новым камнем. Спрен, едва заметная, почти невидимая, носилась туда-сюда и вела Камня от одного побега к другому. Тефт не догадывался, каким образом здоровенному рогоеду удается все время находить больше, чем ему, но Каладин не собирался ничего объяснять. Он по-прежнему не понимал, почему Камень видит девушку-спрена. Рогоед утверждал, что это у него от рождения.

Подошли два мостовика, юный Данни и Безухий Джакс, волоча деревянные салазки, на которых лежал громадный валун. По их лицам текли струи пота. Когда они достигли телеги, Каладин отряхнул ладони и помог им поднять камень. Безухий Джакс одарил его мрачным взглядом и что-то неразборчиво пробормотал.

— Красавчик. — Каладин кивнул на скальный осколок. — Хорошая работа.

Джакс сердито посмотрел на него и зашагал прочь. Данни пожал плечами и поспешил следом за старшим товарищем. Как и предсказывал Камень, отправка отряда на сбор камней не добавила молодому мостовику популярности. Но ничего не поделаешь. Не было иного способа помочь Лейтену и другим раненым.

Как только Джакс и Данни ушли, Каладин невозмутимо забрался на телегу, опустился на колени и, откинув брезент, глянул на целую охапку стеблей шишкотравника. Они были длиной с предплечье. Каладин притворился, что двигает камни в фургоне, но на самом деле связал два больших пучка, используя тонкие лозы камнепочки.

Потом бросил связку за борт телеги. Возница отошел, чтобы поболтать со своим напарником из другой телеги. Каладин остался один, если не считать чулла, который притаился в каменной раковине и наблюдал за солнцем глазами-бусинами.

Парень спрыгнул с телеги и погрузил в нее еще один булыжник. Потом наклонился, словно для того, чтобы выкатить большой камень откуда-то снизу. На самом деле он ловко привязал тростник под днищем, рядом с двумя такими же узлами. Сбоку от тележной оси было много пустого места, и там имелся деревянный штифт, который отлично подходил для того, чтобы прикреплять к нему что-либо.

«Не дай Йезерезе, кому-то придет в голову проверить днище, когда мы поедем обратно в лагерь…»

Аптекарь сказал, из одного стебля получается одна капля. Сколько тростинок понадобится Каладину? Он знал ответ на этот вопрос.

Столько, сколько получится собрать.

Молодой мостовик выбрался наружу и загрузил в телегу еще один булыжник. Подошел Камень; смуглокожий рогоед нес огромный удлиненный валун — никто, кроме него, не смог бы притащить такой в одиночку. Камень медленно шаркал ногами, Сил летала вокруг его головы и временами присаживалась на груз, не переставая наблюдать.

Парень поспешил на помощь. Камень благодарно кивнул. Вдвоем они затащили валун в телегу. Камень вытер лоб и повернулся к Каладину. У того из кармана торчал пучок тростинок. Каладин схватил их и запихнул под брезент.

— Что мы делать, если кто-то заметить эти штуки?

— Объясним, что я плетельщик, — сказал Каладин, — и хочу сплести себе шляпу от солнца.

Камень фыркнул.

— Может, я ее и впрямь сделаю. — Каладин вытер лоб. — В самый раз при такой жаре. Но лучше, чтобы никто ничего не заметил. У нас этот пучок, скорее всего, отберут просто потому, что он нам нужен.

— Правда быть. — Камень потянулся и посмотрел вверх, вслед взлетевшей Сил. — Я скучать по Пикам.

Сил указала куда-то, и Камень почтительно склонил голову, прежде чем последовать за ней. Она, однако, направив его в нужную сторону, порхнула обратно к Каладину. Покружилась лентой и упала на бортик телеги, приняв облик женщины в развевающемся платье.

— Он, — провозгласила Сил, вскинув палец, — мне очень нравится.

— Кто? Рогоед?

— Да, — сказала она, скрестив руки на груди. — Он почтительный! В отличие от некоторых.

— Отлично. — Каладин закатил еще один камень на телегу. — Можешь теперь привязаться к нему, вместо того чтобы надоедать мне.

Он попытался сказать это так, чтобы не выдать беспокойства.

Каладин привык к обществу девушки-спрена.

Спрен фыркнула:

— Я не могу привязаться к нему. Он слишком почтительный.

— Ты же только что сказала, что тебе это нравится?

— Нравится. И совсем не нравится. — Сил проговорила это искренне, словно не замечая противоречия, потом вздохнула. — Я подшутила над ним и привела к чулловой навозной лепешке. Он на меня даже не прикрикнул! Просто глядел на навоз, словно пытался понять, нет ли в нем какого-то скрытого смысла. — Она скривилась. — Это неправильно.

— Наверное, рогоеды поклоняются спренам, — предположил Каладин, вытирая лоб.

— Глупости.

— Люди верят и в куда более необычные вещи. В каком-то смысле, думаю, поклоняться спренам правильно. Вы же и в самом деле странные и волшебные.

— Я не странная! — возразила Сил, вскакивая. — Я красивая и четко выражаю свои мысли.

Она уперла руки в боки, но он видел по лицу, что это не от гнева. Девушка-спрен менялась с каждым часом, становясь все более и более… какой? Она не делалась в большей степени похожей на человека. Она обретала индивидуальность. И умнела.

Сил замолчала, когда подошел еще один мостовик — длиннолицый Натам. Он нес камень поменьше, явно стараясь не перетрудиться.

— Эй, Натам, — сказал Каладин, наклоняясь, чтобы взять камень, — как работается?

Натам пожал плечами.

— Ты вроде говорил, что был когда-то фермером?

Натам прислонился к телеге, игнорируя Каладина.

Парень опустил булыжник, подвинул на нужное место.

— Извини, что пришлось заставить всех работать, но нам важно получить расположение Газа и других мостовых расчетов.

Натам не ответил.

— Это поможет нам остаться в живых, — добавил молодой мостовик. — Уж поверь.

Натам снова пожал плечами и побрел прочь.

Каладин вздохнул:

— Лучше бы я спихнул вину за смену дежурства на Газа.

— Это было бы нечестно, — возмутилась Сил.

— Ну почему тебя так заботит честность?

— Заботит, и все тут.

— Да? — Каладин, пыхтя, взялся за очередной валун. — А приводить людей к навозным кучам — это как, честно?

— Это другое. Я пошутила.

— Что-то я не понимаю, как…

Он замолчал — приблизился другой мостовик. Каладин сомневался, что кто-то еще обладал странным даром Камня, позволяющим видеть Сил, и не хотел, чтобы люди заметили, как он болтает сам с собой.

Низкорослый жилистый мостовик назвался Шрамом, хотя Каладин не видел на его лице ни одного заметного рубца. Парень попытался поболтать с темноволосым мостовиком с резкими чертами лица, но ничего не вышло. Этот человек даже наградил его грубым жестом, прежде чем потопать обратно.

— Я что-то делаю не так. — Каладин покачал головой и спрыгнул с телеги.

— Не так? — Сил не сводила с него глаз.

— Думал, что спасение тех троих могло бы дать остальным надежду. Но они по-прежнему ко всему безразличны.

— Некоторые сегодня наблюдали, как ты разминался с брусом на плечах.

— Наблюдали, — согласился Каладин. — Но им наплевать на раненых. Всем, кроме Камня… но он всего лишь хочет вернуть мне долг. Даже Тефт не собирался делиться едой.

— Они эгоистичны.

— Вряд ли это слово можно к ним применить. — Он поднял камень, не переставая подыскивать нужные слова, чтобы объяснить свои чувства. — Когда я был рабом… ну, я все еще раб. Но когда было хуже всего, когда хозяева пытались выбить из меня способность к сопротивлению, я стал таким же, как они. Я себе был безразличен. Совсем как зверь. Просто работал, ни о чем не задумываясь.

Сил нахмурилась. Ничего удивительного — Каладин сам себя не понимал. И все же, когда он произнес эти слова вслух, кое-что начало проясняться.

— Я показал им, что мы можем выжить, но это ничего не значит. Если их жизни не стоят того, чтобы жить, им и дальше на все будет наплевать. С таким же успехом я бы мог предложить им целые горы сфер, но не дал возможности потратить это богатство.

— Наверное, — согласилась Сил. — Но что же ты будешь делать?

Он бросил взгляд на военный лагерь, от которого их отделяла каменистая равнина. Над кратерами поднимался дымок от множества полевых кухонь.

— Я не знаю. Но по-моему, нам понадобится намного больше этого тростника.

Той ночью Каладин, Тефт и Камень вышли в лабиринт улиц военного лагеря Садеаса. Номон — средняя луна — излучала бледный, голубовато-белый свет. Перед домами висели масляные фонари, указывая на таверны или бордели. Сферы могли бы обеспечить более яркий и обновляемый свет, но на одну можно купить связку свечей или бурдюк масла. А потому такой вариант освещения представлялся явно дешевле, чем вывешивать сферы там, где их могут украсть.

Садеас не стал учреждать комендантский час, но Каладин знал, что мостовикам не следует ночью покидать лесной склад в одиночку. Вокруг прогуливались полупьяные солдаты в грязных мундирах, шептали что-то на ухо шлюхам или похвалялись перед друзьями. Они оскорбляли мостовиков и безудержно хохотали. На улицах было темно, несмотря на фонари и лунный свет. Поскольку лагерь строился без плана, он казался неорганизованным — тут каменные здания, там деревянные лачуги, а здесь палатки — и опасным.

Каладин и два его товарища отошли в сторону, пропуская большую компанию полупьяных солдат в расстегнутых мундирах. Один бросил взгляд на мостовиков, но их было трое, включая мускулистого рогоеда, — и этого хватило, чтобы умерить пыл солдата, который лишь рассмеялся и толкнул Каладина, проходя мимо.

От него несло потом и дешевым элем. Каладин едва сдержался. Дав сдачи, он за драку остался бы без жалованья.

— Мне это не нравится, — сказал Тефт, бросив взгляд через плечо на компанию солдат. — Я возвращаюсь в лагерь.

— Ты остаться, — проворчал Камень.

Тефт закатил глаза:

— Думаешь, неуклюжий чулл вроде тебя способен меня испугать? Я уйду, если захочу, и…

— Тефт, — негромко проговорил Каладин, — ты нам нужен.

«Нужен». Это слово странным образом действовало на людей.

Некоторые убегали, заслышав его. Другие начинали волноваться. Тефт же как будто только его и ждал. Он кивнул, что-то пробубнил себе под нос, но пошел дальше вместе с ними.

Вскоре они достигли места, где держали телеги. Огороженная каменистая площадка находилась вблизи от западного края лагеря. Ночью здесь никого не было, и лишь телеги стояли длинными рядами. Поблизости в загоне невысокими холмами дремали чуллы. Каладин осторожно крался вперед, опасаясь дозорных, но никто и не думал, что громоздкую штуку вроде телеги могут украсть из-под носа у солдат.

Камень легонько ткнул его локтем, потом указал куда-то в сторону погруженных в темноту загонов для чуллов. Там на заборе сидел одинокий мальчишка и глядел на луну. Чуллы достаточно ценны, потому их и сторожили. Вот бедолага. Как часто ему приходилось не спать всю ночь, оберегая неуклюжих чудовищ?

Каладин присел возле одной из телег, и два товарища последовали его примеру. Он указал на один из рядов, и Камень двинулся туда. Каладин махнул в другую сторону, и Тефт закатил глаза, но сделал, что просили.

Парень тихонько пробирался вдоль среднего ряда. Телег здесь стояло примерно тридцать, десять на ряд, но проверка происходила быстро. Нужно было провести пальцами по задней планке, разыскивая отметину, которую он там оставил. Через несколько минут возле ряда Каладина появилась тень. Камень. Рогоед махнул рукой и показал пять растопыренных пальцев. Пятая телега от начала. Каладин кивнул и двинулся туда.

Стоило ему достичь нужной телеги, как со стороны, куда ушел Тефт, послышался приглушенный вскрик. Каладин дернулся, потом осторожно приподнялся, высматривая дозорного. Мальчишка по-прежнему глядел на луну, рассеянно пиная ногами соседнюю штакетину.

Миг спустя к Каладину торопливо подбежали Камень и оробевший Тефт.

— Прости, — прошептал седой мостовик, — меня перепугала эта ходячая гора.

— Если я быть горой, — фыркнул Камень, — отчего ты не услышать, как я иду? А?

Каладин усмехнулся, ощупал заднюю часть указанной телеги — пальцы нашли на дереве знак Х. Он глубоко вздохнул, улегся на спину и пролез под телегу.

Тростник был там — связанный в двадцать охапок, таких толстых, что он не мог их обхватить одной рукой, даже растопырив пальцы.

— Слава тебе, Иши, Вестник Удачи, — прошептал он, отвязывая первую охапку.

— Все на месте, да? — спросил Тефт, наклоняясь в лунном свете и почесывая бороду. — Даже не верится, что мы столько нашли. Наверное, повыдергивали весь тростник, что рос на равнине.

Каладин вручил ему первый узел. Без Сил они бы не собрали и трети от этого количества. Она летала с быстротой насекомого и чуяла, где следует искать нужное. Парень отвязал следующую охапку, протянул Тефту. Тот связывал их друг с другом, превращая в большую вязанку.

Пока Каладин работал, под фургон залетел ворох белых листочков и превратился в Сил. Она резко остановилась возле его головы:

— Охранников нигде нет — я ни одного не увидела. Только мальчишка в загоне для чуллов.

Ее бело-голубое полупрозрачное тело было почти невидимым в темноте.

— Надеюсь, этот тростник сгодится, — прошептал Каладин. — Если он слишком пересох…

— Все будет хорошо. Хватит переживать, переживальщик. Я нашла тебе бутылочки.

— Правда? — Он так удивился, что чуть было не сел, ударившись головой о днище.

Сил кивнула:

— Я покажу. Принести не смогла. Слишком тяжелые.

Каладин быстро отвязал оставшиеся пучки и вручил их взволнованному Тефту. Выбрался из-под телеги, схватил две большие охапки, в каждой из которых было по три вязанки тростника. Тефт схватил две оставшиеся, а Камень умудрился взять три, засунув одну под мышку. Им нужно было место для работы, где никто бы не мешал. Хоть шишкотравник и казался бесполезным, Газ нашел бы способ все испортить, если бы увидел, чем они занимаются.

«Сначала бутылочки», — подумал Каладин. Он кивнул Сил, и она повела их от тележного двора к таверне. Та выглядела так, словно ее весьма поспешно соорудили из второсортных досок, но солдатам внутри это не мешало развлекаться. Они так шумели, что Каладин невольно испугался, не развалится ли все здание.

Позади таверны в щербатом деревянном ящике обнаружились бутылки из-под спиртного, предназначенные на выброс. Стекло стоило дорого, потому целые бутылки использовались повторно, однако эти были с трещинами или отбитыми горлышками. Каладин опустил свои вязанки и отобрал три почти неповрежденных сосуда. Вымыл их в ближайшей бочке с водой, прежде чем спрятать в мешок, прихваченный специально для этой цели.

Потом снова подобрал вязанки и кивнул товарищам.

— Постарайтесь вести себя так, словно делаете какую-нибудь нудную работу, — сказал он. — Опустите голову.

Все вместе они вышли на главную улицу, неся вязанки, словно те были частью их задания. Они привлекали теперь куда меньше внимания, чем раньше.

Мостовики обошли лесной склад, пересекли открытую каменистую площадку, которую использовали для построения войск, и спустились по склону к Расколотым равнинам. Там их заметил дозорный — Каладин затаил дыхание, — но ничего не сказал. Солдат, похоже, подметил их деловитость и решил, что кто-то дал мостовикам очередное задание. Попытайся они покинуть лагерь, дело приняло бы совсем иной оборот, но участок вблизи первых расщелин не был под запретом.

Вскоре друзья подошли к тому месту, где Каладин чуть было не покончил с собой. Как же все изменилось за несколько дней… Он чувствовал себя другим человеком — странной смесью того, кем был когда-то, раба, в которого превратился, и жалкого бедолаги, с которым еще предстояло разобраться. Он помнил, как стоял на краю пропасти и смотрел вниз. Темнота по-прежнему приводила его в ужас.

«Если я не спасу мостовиков, тот несчастный опять возьмет верх. И на этот раз у него все получится…»

Вздрогнув, Каладин опустил вязанки рядом с краем ущелья и сел. Два его товарища, поколебавшись, сделали то же самое.

— Мы их выкинем в пропасть? — спросил Тефт, почесывая бороду. — После стольких трудов?

— Конечно нет. — Каладин медлил; Номон светила ярко, но вокруг по-прежнему была ночь. — Сфера есть, а?

— Для чего? — насторожился мостовик.

— Для света, Тефт.

Тефт заворчал и вытащил горсть гранатовых грошей.

— Собирался потратить сегодня вечером… — пояснил он. Осколки мерцали в его ладони.

— Ну хорошо. — Каладин взял один тростник.

Что там говорил его отец об этом растении? Парень нерешительно отломал мохнатую верхушку, обнажив пустую сердцевину. Взял стебель за другой конец и провел вдоль нее плотно сжатыми пальцами. В бутылку упали две молочно-белые капли.

Каладин удовлетворенно улыбнулся и повторил всю операцию. На этот раз ничего не вышло, и он бросил ее в пропасть. Он не хотел оставлять улик.

— Ты же сказал, что мы не будем их выбрасывать! — укоризненно заметил Тефт.

Каладин показал ему бутылку:

— Только после того, как получим это.

— Что это есть? — Камень наклонился, прищурив глаза.

— Сок шишкотравника. Точнее, молочко шишкотравника — это, по-моему, не совсем сок. В любом случае это сильный антисептик.

— Анти… что? — не понял Тефт.

— Он отпугивает спренов гниения, — объяснил Каладин. — Они вызывают инфекцию. Это молочко — один из самых лучших антисептиков, какие есть. Даже если его нанести на уже зараженную рану, все равно поможет.

Это было хорошо, потому что раны Лейтена приобрели багровый оттенок и по ним ползали спрены гниения.

Тефт фыркнул и посмотрел на вязанки:

— Тут тростника полным-полно.

— Знаю. — Каладин протянул им две другие бутылки. — Потому я рад, что мне не придется все выдавливать в одиночку.

Тефт вздохнул, но сел и развязал одну из вязанок. Камень без всяких жалоб уселся, согнув колени, сжал ступнями бутылочку и принялся за работу.

Легкий ветерок зашуршал в тростнике.

— Почему ты о них заботишься? — наконец спросил Тефт.

— Они мои люди.

— Старшина расчета занимается другими вещами.

— Он занимается тем, что нужно всем, — сказал Каладин, заметив, что Сил подлетела ближе и слушает. — Тебе, мне, остальным.

— Думаешь, они такое допустят? — спросил Тефт. — Светлоглазые и капитаны?

— Думаешь, им есть до нас дело и они вообще что-нибудь заметят?

Тефт поколебался, потом фыркнул и выдавил очередной стебель.

— Могут и заметить. — Камень с удивительной аккуратностью выдавливал сок из тростинок. Каладин и не думал, что его большие пальцы способны быть такими осторожными, такими точными. — Светлоглазые часто замечать те вещи, которые лучше бы не замечать.

Тефт снова фыркнул, соглашаясь.

— Камень, как ты сюда попал? — поинтересовался Каладин. — Как же вышло, что рогоед покинул свои горы и спустился в низины?

— Сынок, не стоит задавать такие вопросы, — заметил Тефт, погрозив пальцем. — Мы не обсуждаем прошлое.

— Мы ничего не обсуждаем, — парировал Каладин. — Вы двое даже имен друг друга не знали.

— Имена — это одно, — проворчал Тефт. — Прошлое — совсем другое. Я…

— Хорошо быть, — начал Камень. — Я говорить об этом.

Тефт что-то пробурчал себе под нос, но подался ближе, чтобы послушать рассказ Камня.

— Мой народ не иметь осколочных клинков, — начал рогоед своим низким, гулким голосом.

— Ничего необычного, — сказал Каладин. — Кроме Алеткара и Йа-Кеведа, мало какие королевства обладают клинками.

В войске многие этим гордились.

— Неправда быть, — возразил Камень. — Тайлена иметь пять клинков и три полных доспеха, все у королевской гвардии. Селай тоже иметь и доспехи, и клинки. Есть такие королевства — например, Гердаз, — где один клинок и один доспех, их передавать по наследству в королевской семье. Но мы, ункалаки, не иметь ни единого осколка. Многие из наших нуатома — это как светлоглазые у вас, только у них не светлые глаза…

— Как можно быть светлоглазым, если у тебя не светлые глаза? — нахмурившись, удивился Тефт.

— Можно иметь темные глаза, — пояснил Камень, словно говоря о совершенно очевидной вещи. — Мы не так выбирать своих вожаков. Все сложно. Не прерывай историю. — Он выдавил еще одну тростинку и бросил пустой стебель в кучу, что росла рядом. — Нуатома, они видеть, что у нас нет осколков, и это большой позор. Они очень сильно хотеть это оружие. Есть легенда, что нуатома, который первым получить клинок, стать королем, а королей у нас не быть уже много лет. Ни один пик не пойти войной на другой пик, если там быть человек с благословенным оружием.

— Так вы решили его купить? — спросил Каладин. Ни один обладатель осколочного вооружения не продал бы свое оружие: это реликвия, которую отняли у одного из Сияющих отступников после их предательства.

Камень рассмеялся:

— Ха! Купить? Нет, мы не быть такими глупыми. Но мой нуатома, он знать о вашем обычае, да? О том, который говорить, что если человек убить воина-осколочника, то клинок и доспехи забрать себе. И вот мой нуатома и его Дом, мы спуститься с гор великим караваном, чтобы найти и убить одного из ваших рыцарей.

Каладин чуть не расхохотался:

— Думаю, на поверку все оказалось не так легко.

— Мой нуатома не быть дурак, — оправдывался Камень. — Он знать, что это трудно, просто ваш обычай, он ведь дать нам надежду, понимаешь? Время от времени храбрый нуатома спускаться с гор, чтобы сразиться с владельцем осколочных клинка или доспехов. Когда-нибудь один из них победить, и мы получить свои осколки.

— Возможно. — Каладин бросил пустую тростинку в пропасть. — Если только кто-нибудь согласится сразиться не на жизнь, а на смерть.

— О, они всегда соглашаются, — со смехом отозвался Камень. — Нуатома приносить много богатств и обещать все отдать победителю. Ваши светлоглазые, они не могут пройти мимо такого теплого пруда! Убить ункалаки без осколочного клинка, это им кажется совсем нетрудно. Многие нуатома погибли. Но все правильно. Когда-нибудь мы победить.

— И у вас будет один набор осколочного вооружения, — сказал Каладин. — В Алеткаре их дюжины.

— Один — это начало. — Камень пожал плечами. — Но мой нуатома проиграл, так что я быть мостовик.

— Погоди, — вмешался Тефт. — Ты проделал весь этот путь со своим светлордом и, когда он проиграл, просто взял и пошел в мостовики?

— Нет, ты не понять, — сказал Камень. — Мой нуатома, он вызвать великого князя Садеаса. Всем известно, что тут, на Расколотых равнинах, много осколочников. Мой нуатома думать, легче сражаться с тем, у кого только доспех, а клинок добыть потом.

— И? — продолжал недоумевать Тефт.

— Когда мой нуатома проиграл, все мы стали принадлежать лорду Садеасу.

— Так ты раб? — спросил Каладин, невольно потянувшись к собственным клеймам на лбу.

— Нет, у нас такого нету. Я не быть рабом моего нуатомы. Я быть его семья.

— Семья?! — ахнул Тефт. — Келек! Так ты светлоглазый!

Камень опять рассмеялся — расхохотался от души. Каладин против собственной воли улыбнулся. С той поры, как он слышал такой смех, прошло очень много времени.

— Нет-нет. Я быть просто умартиа… его кузен, по-вашему.

— Ты же все равно был его родственником.

— На Пиках, — объяснил Камень, — родственники светлорда прислуживать ему.

— Да что это за уклад такой? — рассердился Тефт. — Прислуживать собственной родне? Клянусь бурей! Я бы лучше умер, да-да, я бы умер.

— Все не так плохо.

— Ты не знаешь мою родню, — возразил Тефт и вздрогнул.

Камень опять рассмеялся:

— Ты бы охотнее служил тому, кого не знать? Вроде этого Садеаса? Человеку, который тебе чужой? — Он покачал головой. — Низинники. Тут слишком много воздуха. От него у вас больные головы.

— Слишком много воздуха? — переспросил Каладин.

— Да, — подтвердил Камень.

— Как может быть слишком много воздуха? Он ведь повсюду.

— Это трудно объяснить. — Камень хорошо владел языком алети, но иногда забывал простейшие слова. Порой же строил фразы как надо. Чем быстрее рогоед говорил, тем больше слов пропускал. — У вас слишком много воздуха, — продолжал Камень. — Приходи на Пики. Сам поймешь.

— Возможно. — Каладин бросил взгляд на Тефта, который только плечами пожал. — Но ты кое в чем ошибаешься. Ты сказал, мы служим тому, кого не знаем. Вообще-то, я знаю светлорда Садеаса. Я его хорошо знаю.

Камень вскинул бровь.

— Он надменный, — начал перечислять Каладин, — мстительный, жадный и порочный до мозга костей.

Рогоед улыбнулся:

— Да, думаю, ты прав. Не лучший из светлоглазых.

— «Лучших» среди них нет. Они все одинаковые.

— Натерпелся от них, да?

Каладин пожал плечами — вопрос разбередил рану, которая еще не зажила.

— В любом случае твоему хозяину повезло.

— Повезло, что его убили?

— Повезло, что он не победил, — пояснил Каладин, — и не обнаружил, как его обманули. Они бы не позволили ему уйти, забрав доспех Садеаса.

— Чушь, — вмешался Тефт. — Обычай…

— Обычай — слепой свидетель обвинения. Это милая коробочка, в которую они упаковывают свою ложь. Из-за него мы и служим им.

Тефт стиснул зубы:

— Сынок, я прожил на этом свете побольше твоего. Я многое знаю. Если простолюдин убьет вражеского воина в осколочном доспехе, он станет светлоглазым. Так заведено.

Каладин позволил спору увянуть. Если иллюзии Тефта помогали ему отыскать свое место в этой военной неразберихе, не Каладину его разубеждать.

— Итак, ты был слугой, — сказал он, обращаясь к Камню. — В свите светлорда? Каким именно слугой? — Он покопался в памяти в поисках нужного слова, вспоминая те дни, когда доводилось общаться с Уистиоу или Рошоном. — Лакеем? Дворецким?

Камень рассмеялся:

— Я поваром быть. Мой нуатома не спустился бы в низины без своего повара! Ваша еда, в ней так много пряностей, что ничего другого уже не почувствовать. Вы и камни съесть, если их перцем посыпать!

— И кто тут у нас заговорил о еде? — мрачно бросил Тефт. — Рогоед?

Каладин нахмурился:

— Кстати, а почему твой народ так называют?

— Потому что они едят рога и панцири животных, которых ловят, — сказал Тефт. — То, что снаружи.

Камень улыбнулся, и в его взгляде появилась тоска.

— Ах, до чего же вкусно…

— Так вы действительно едите панцири? — уточнил Каладин.

— У нас очень крепкие зубы, — с гордостью ответил рогоед. — Но погоди-ка. Ты теперь узнать мою историю. Светлорд Садеас, он не был уверен, что делать с большинством из нас. Кто-то стать солдатом, кто-то служить в главном доме. Я приготовить для него одно блюдо, и он отправить меня в мостовой расчет. — Камень поколебался. — Я вроде как, э-э-э, улучшил суп.

— Улучшил? — переспросил Каладин, приподняв бровь.

Рогоед вдруг смутился:

— Понимаешь, я быть сильно злой из-за смерти моего нуатомы. И я подумал — эти низинники, у них языки ошпарены и обожжены той едой, что они едят. Они не чуять вкуса, ну вот я и…

— И — что? — поторопил Каладин.

— Чуллий навоз, — пояснил Камень. — Кажется, у него вкус сильней, чем я думал.

— Постой, — уточнил Тефт, — ты добавил чуллий навоз в суп великого князя Садеаса?!

— Э-э-э, да. Вообще-то, и в хлеб тоже. И украсил им свиную отбивную. И сделал соус, чтобы мазать на гарамы. У чулльего навоза, я так решить, много применений.

Тефт так хохотал, что проснулось эхо. Он упал на бок, развеселившись, и Каладин испугался, как бы пожилой мостовик не свалился в пропасть.

— Рогоед, — наконец выдавил Тефт, — с меня выпивка.

Камень улыбнулся. Парень потрясенно покачал головой. Он внезапно все понял.

— Что такое? — спросил Камень, явно заметив выражение его лица.

— Это нам и нужно, — сказал Каладин. — Это! Вот что я пропустил.

Камень растерянно моргнул:

— Тебе нужен чуллий навоз?

Тефт опять расхохотался.

— Нет, — возразил Каладин. — Я… я лучше покажу. Но сначала надо разобраться с соком шишкотравника.

Они и одну вязанку не прикончили, а пальцы уже болели.

— Ну а ты, Каладин? — спросил Камень. — Я тебе рассказывать свою историю. Ты рассказать свою? Как ты докатиться до этих отметин на лбу?

— Ага, — сказал Тефт, вытирая слезы, — ты-то чью еду изгадил?

— Я думал, ты считаешь прошлое мостовиков запретным, — съехидничал Каладин.

— Ты разговорил Камня, — возразил Тефт. — Это будет справедливо.

— Значит, если я расскажу свою историю, ты поведаешь нам свою?

Тефт мгновенно помрачнел:

— Так, послушай, я не собираюсь…

— Я убил человека, — сказал Каладин.

Тефт примолк. Камень встрепенулся. Сил, как подметил парень, все еще наблюдала за ними с интересом. Это было странно — обычно ее внимание ни на чем не задерживалось надолго.

— Убил человека? — переспросил Камень. — И после этой вещи тебя сделать рабом? Разве обычно за убийство не наказывать смертью?

— Это было не убийство, — негромко проговорил Каладин, вспоминая раба с неряшливой бородой, который задавал ему те же самые вопросы в фургоне Твлаква. — Меня даже поблагодарил за это один важный человек.

Он замолчал.

— А потом? — наконец спросил Тефт.

— Потом… — Каладин посмотрел на тростинку. На западе садилась Номон, и на востоке восходил маленький зеленый диск Мишим, последней луны. — Потом оказалось, что светлоглазым не нравится, когда кто-то отказывается от их подарков.

Мостовики ждали продолжения, но Каладин принялся молча выдавливать сок из тростинок. Он был потрясен тем, до чего болезненными оставались воспоминания о приключившемся в войске Амарама.

Тефт и Камень ощутили его чувства или поняли, что он сказал достаточно, и оба занялись работой, не задавая больше вопросов.

24Галерея карт

Но эти утверждения не делают ложным письмо, которое ты читаешь.

Королевская Галерея карт являла собой образец гармонии между красотой и полезностью. Обширный купол из духозаклятого камня обладал гладкими стенами, которые сливались со скалами без единого шва. Здание имело форму длинного тайленского хлеба, и в его потолке были большие окна, сквозь которые солнечный свет падал на красиво разросшийся сланцекорник.

Далинар прошел мимо одного из кустов с розовыми, ярко-зелеными и синими отростками, что сплетались друг с другом, образуя узор, достигающий его плеча. У этих жестких, выносливых растений не было настоящих стеблей или листьев, просто извивающиеся щупальца, похожие на разноцветные волосы. Не считая их, сланцекорник больше походил на камень, чем на живое существо. И все же ученые твердили, что он растение, ибо ему свойственно расти и тянуться к свету.

«Когда-то давно, — мелькнуло у Далинара, — это было свойственно и людям».

Великий князь Ройон стоял перед одной из карт, сцепив руки за спиной, а по другую сторону Галереи толпились его многочисленные прислужники. Ройон был высоким светлокожим человеком с темной, аккуратно подстриженной бородой. На макушке он начал лысеть. Как и большинство придворных, он носил короткий, открытый спереди жакет поверх рубашки. Ее красная ткань выглядывала над воротником жакета.

«Так неряшливо», — подумал Далинар, хотя это было очень модно. Князю хотелось бы, чтобы эта самая мода не была столь распущенной.

— Светлорд Далинар, — заговорил Ройон, — я с трудом понимаю цель этой встречи.

— Давайте пройдемся, светлорд Ройон. — Далинар кивнул в сторону дорожки.

Ройон вздохнул, но присоединился к великому князю, и они вдвоем пошли по тропе между росшими в ряд растениями и стеной, увешанной картами. Прислужники Ройона следовали за ними; среди них был как носитель чаши, так и носитель щита.

Каждая карта подсвечивалась бриллиантовыми сферами в оправе из стали, отполированной до зеркального блеска. Карты были нарисованы чернилами, с любовно выписанными деталями, на неестественно больших, широких и бесшовных кусках пергамента — явно духозаклятых. Дойдя до центра помещения, князья оказались возле Главной карты — громадного, подробного изображения в раме на стене. Карта демонстрировала ту часть Расколотых равнин, что была разведана. Постоянные мосты нарисованы красным, а на плато, ближайших к алетийской стороне, имелись синие глифпары, указывающие, какой великий князь их контролирует. В восточной части карты деталей становилось все меньше, а потом линии исчезали.

В середине было спорное пространство — те плато, куда чаще всего приходили ущельные демоны, чтобы превратиться в куколки. Они редко добирались до тех мест, где установлены постоянные мосты. Если и случалось такое, то для охоты, а не для окукливания.

Контроль над ближайшими плато был по-прежнему важен, потому что великие князья договорились не пересекать чужие плато без разрешения. Это определяло, у кого имелись лучшие выходы к центральным плато, а также то, кому следовало поддерживать дозоры и постоянные мосты на тех плато. Такие плато великие князья покупали и продавали.

Второй лист пергамента рядом с Главной картой содержал перечень всех великих князей и количество светсердец, которые им удалось добыть. Это было очень по-алетийски — поддерживать соревновательный дух, объявляя во всеуслышание, кто побеждал, а кто тащился в хвосте.

Взгляд Ройона тотчас же метнулся к собственному имени в списке. Из всех великих князей он выиграл наименьшее количество светсердец.

Далинар протянул руку к Главной карте и коснулся пергамента. Центральные плато имели названия или цифровые обозначения для простоты описания. Главным среди них было большое, странной формы плато в опасной близости от территории паршенди. Оно называлось Башня. Именно сюда особенно часто приходили для окукливания ущельные демоны.

Далинар смотрел на него и размышлял. Размер спорного плато определял количество солдат, которых можно было туда отправить. Паршенди обычно приводили к Башне большое войско. Вот уже двадцать семь раз им удавалось отбивать атаки алети. Самому Далинару дважды пришлось вернуться ни с чем.

Башня просто-напросто располагалась слишком близко к паршенди, они легко могли добраться туда первыми и закрепиться, используя склон в качестве отменной боевой высоты. «Но если бы мы смогли загнать их там в ловушку, — подумал он, — если бы наше собственное войско было достаточно большим…» Тогда бы они поймали и перебили огромное количество солдат-паршенди. Вероятно, этого бы хватило, чтобы противник утратил возможность продолжать войну на Равнинах.

Над этим стоит подумать. Но для подобной операции Далинару понадобятся союзники. Он провел пальцами по западной части карты:

— В последнее время дела у великого князя Садеаса идут очень хорошо. — Далинар постучал пальцем по военному лагерю Садеаса. — Он выкупает плато у других великих князей, и, таким образом, ему становится все легче и легче первым попадать на поле боя.

— Да. — Ройон нахмурился. — Далинар, для того чтобы это понять, едва ли требуется карта.

— Подумайте о том, в чем цель. Шесть лет продолжается война, и никто даже не видел центр Расколотых равнин.

— Мы к такому и не стремились. И держим их здесь в осаде, пока они не начнут умирать от голода и не бросятся на нас. Разве не в этом заключался план, который предложили именно вы?

— Да, но я не предполагал, что это продлится так долго. Думаю, пора сменить тактику.

— Почему? Ведь эта работает. Не проходит и недели без стычек с паршенди. Хотя, вынужден отметить, вы сами в последнее время с трудом можете считаться образцом для поведения в том, что касается битвы.

Ройон кивком указал на имя Далинара в списке. Рядом с ним имелось достаточное количество царапин, отмечающих выигранные светсердца. Но мало какие из них были свежими.

— Кое-кто говорит, что Черный Шип затупился, — продолжил Ройон.

Он был достаточно осторожен, чтобы не нанести дяде короля прямого оскорбления, но осмелился на большее, чем позволял себе когда-то. Слухи о том, что случилось с Далинаром, пока он был заперт в казарме, распространились.

Далинар приказал себе сохранять спокойствие:

— Ройон, мы не можем и дальше относиться к этой войне как к игре.

— Все войны — игры. Величайшие из игр, где фигуры умирают, а победитель получает истинные сокровища! Ради этого и живут мужчины. Бороться, убивать, побеждать. — Он цитировал Солнце-творца, последнего короля алети, который объединил великих князей. Гавилар когда-то чтил его имя.

— Возможно, но в чем же смысл? Мы сражаемся, чтобы заполучить осколочные клинки, потом используем осколочные клинки, чтобы раздобыть новые осколочные клинки. Это круг, по которому мы носимся без остановки, совершенствуясь в погоне за хвостом ради самой погони за хвостом.

— Мы сражаемся, чтобы подготовиться отвоевать небеса и то, что принадлежит нам.

— Можно готовиться, сражаясь только в тех войнах, которые не бессмысленны. Ведь были времена, когда наши войны что-то значили.

Ройон приподнял бровь:

— Далинар, я вот-вот начну верить в слухи. Люди говорят, вы утратили интерес к битве и больше не желаете сражаться. — Он опять внимательно посмотрел на собеседника. — Кое-кто говорит, пришла пора вам отречься в пользу сына.

— Они ошибаются, — резко ответил Далинар.

— Это…

— Они ошибаются, — твердо повторил великий князь, — когда говорят, что мне все сделалось безразлично. — Он снова коснулся карты, провел кончиками пальцев по гладкому пергаменту. — Ройон, я переживаю. Очень сильно переживаю. Об этих людях. О моем племяннике. О том, к чему ведет эта война. И потому я предлагаю, чтобы мы прямо сейчас перешли к агрессивному образу действий.

— Ну что ж, по-моему, это радостная новость.

«Объедини их…»

— Предлагаю вам устроить совместную вылазку на плато, — сказал Далинар.

— Что?!

— Я хочу, чтобы мы попытались скоординировать свои усилия и атаковать одновременно.

— И зачем же нам это делать?

— Мы можем увеличить шансы на захват светсердец.

— Если бы захват светсердец зависел от количества солдат, — возразил Ройон, — я бы просто взял побольше людей. Плато слишком маленькие, чтобы на них разместить много воинов, а мобильность важнее, чем численность.

Аргумент весомый; на Равнинах «больше» не всегда означало «лучше». Ограниченное пространство и потребность в быстром преодолении расстояния до поля боя существенным образом изменили правила ведения войны. Точное количество солдат зависело от размера плато и военной стратегии, которой придерживался тот или иной великий князь.

— Совместные действия предполагают не только размещение на поле большего количества солдат, — сказал Далинар. — Войска каждого из великих князей обладают различными преимуществами. Мои славятся тяжелой пехотой; у вас лучшие лучники. Мосты Садеаса — самые быстрые. Действуя сообща, мы могли бы испробовать новую тактику. Мы тратим слишком много усилий на то, чтобы добраться до плато первыми. Если бы мы так не спешили, соревнуясь друг с другом, возможно, взяли бы плато штурмом. Дали бы паршенди прибыть первыми, а потом напали на них, захватив инициативу, а не подчиняясь.

Ройон колебался. Далинар провел несколько дней со своими военачальниками, обсуждая возможность совместного штурма. Похоже, такой вариант и впрямь обладал заметными преимуществами, однако что-то конкретное можно было сказать лишь после того, как кто-то пойдет на такое вместе с ним.

Ройон действительно обдумывал эту возможность.

— Кто получит светсердце?

— Поделим его на всех, — предложил Далинар.

— А если захватим осколочный клинок?

— Кто захватит, тот и заберет себе, разумеется.

— То есть, скорее всего, вы. — Ройон нахмурился. — А у вас и вашего сына уже есть осколочные комплекты.

Это была великая проблема осколочных клинков и осколочных доспехов — заполучить и то и другое было крайне маловероятно, если только ты и так не обладал каким-нибудь осколочным вооружением. С другой стороны, только доспехов или одного клинка для успешного захвата частенько оказывалось недостаточно. Садеас сражался с осколочниками-паршенди, но даже ему все время приходилось отступать, чтобы не погибнуть.

— Уверен, мы сможем придумать справедливый выход из положения, — наконец проговорил Далинар. Если осколочное вооружение достанется ему, он попытается не упустить шанс и отдать их Ренарину.

— Уверен, — скептически хмыкнул Ройон.

Далинар глубоко вздохнул. Надо быть решительней.

— Что, если я предложу их вам?

— Прошу прощения?

— Мы попробуем совместную атаку. Если я добуду клинок или доспех, вы получите первую пару. Но вторая достанется мне.

Ройон сузил глаза:

— Вы это сделаете?

— Клянусь честью.

— В некоторых вопросах следует порой проявлять даже излишнюю осторожность.

— Почему?

— Далинар, я великий князь. Да, у меня самое маленькое княжество, но я ни от кого не завишу. Я не хочу оказаться в подчинении у того, кто сильнее меня.

«Ты уже стал частью того, что превосходит тебя, — с досадой подумал Далинар. — Это произошло в тот момент, когда ты принес присягу Гавилару». Ройон и остальные не собирались исполнять свои клятвы.

— Ройон, наше королевство может стать куда более великим, чем сейчас.

— Возможно. Но возможно, меня устраивает то, что я имею сейчас. Как бы то ни было, вы сделали мне интересное предложение. Я должен его как следует обдумать.

— Очень хорошо.

Чутье подсказывало Далинару, что Ройон откажется. Этот человек был слишком подозрительным. Великие князья не доверяли друг другу настолько, чтобы действовать сообща, когда на кону не стояли осколочные клинки и светсердца.

— Увижу ли я вас на пиру этим вечером? — поинтересовался Ройон.

— Почему бы и нет? — со вздохом спросил Далинар.

— Ну, видите ли, бурестражи предупреждали, что этой ночью может случиться Великая буря, так что…

— Я там буду, — ровным голосом проговорил великий князь.

— Да, разумеется, — сказал Ройон с коротким смешком. — Почему бы и нет.

Он улыбнулся Далинару и удалился в сопровождении своих прислужников.

Далинар повернулся к Главной карте, прокручивая в голове весь разговор. Он стоял так довольно долго. Смотрел на Равнины сверху вниз, словно бог с небес. Плато выглядели островами, расположенными почти вплотную, или кривыми кусками огромного витражного окна. Не в первый раз ему показалось, что плато складываются в некий узор. Может, если бы он смог увидеть больше, чем линии на карте, то… А вдруг в расщелинах и правда кроется некая закономерность?

Все так озабочены демонстрацией силы, доказательством своей доблести. Неужели и впрямь он один видит, насколько это не важно? Сила ради самой силы? Зачем нужна сила, если ее не к чему применить?

«Алеткар когда-то был светом, — подумал он. — Так написано в книге Гавилара, об этом мне говорят видения. Нохадон был королем Алеткара давным-давно. В те времена, когда Вестники еще не покинули нас».

Далинару показалось, что он вот-вот все поймет. Разгадает секрет. Узнает, отчего Гавилар был таким взволнованным пару месяцев перед гибелью. Если бы Далинар смог еще хоть чуть-чуть напрячься, он бы все увидел. Разглядел бы узоры в человеческих жизнях. И наконец-то понял бы все.

Последние шесть лет он только и делал, что хватался, напрягался, пытался дотянуться до чего-то далекого. Чем дальше он тянулся, тем сильней от него отдалялись ответы на все вопросы.

Адолин вошел в Галерею карт. Его отец все еще был там, в одиночестве. Два солдата из Кобальтовой гвардии наблюдали за ним в некотором отдалении. Ройона нигде не было видно.

Адолин медленно подошел. На лице Далинара застыло теперь уже привычное отрешенное выражение. Даже между приступами князь не в полной мере возвращался в этот мир.

— Отец?

— Здравствуй, Адолин.

— Как прошла встреча с Ройоном? — Юноша попытался придать голосу веселость.

— Надежды не оправдались. В дипломатии я намного хуже, чем когда-то в искусстве ведения войны.

— От мира нет выгоды.

— Так все говорят. Но раньше у нас царил мир и все было прекрасно. Лучше, чем сейчас.

— Не было мира после Чертогов Спокойствия, — тотчас же ответил Адолин. — Жизнь на Рошаре есть борьба.

Это цитата из «Доводов».

Изумленный князь повернулся к сыну:

— Так-так, и кто это цитирует мне священные тексты? Ты?

Юноша пожал плечами, чувствуя себя глупо:

— Ну, видишь ли, Малаша довольно религиозна, и потому я сегодня с утра слушал…

— Погоди, — перебил Далинар. — Малаша? Это кто такая?

— Дочь светлорда Севекса.

— А та девушка, Йанала?

Адолин поморщился, вспомнив о катастрофической прогулке, на которую они отправились вдвоем. Ему еще предстоит сделать ей несколько милых подарков, чтобы загладить вину. Теперь, когда он ухаживал за другой, она не проявляла к нему и половины прежнего интереса.

— Все плохо. С Малашей перспективы, кажется, получше. — Он быстро сменил тему: — Я так понял, в ближайшее время Ройон с нами на плато не отправится.

Далинар покачал головой:

— Он слишком боится, что я попытаюсь его обхитрить. Возможно, было ошибкой обращаться сперва к слабейшему из великих князей. Он предпочитает притаиться и переждать ненастье, оберегая то, что имеет, чем принимать участие в рискованной игре ради чего-то более великого.

Далинар уставился на карту с отрешенным выражением лица:

— Гавилар мечтал об объединенном Алеткаре. Когда-то я думал, что брат добился своего, несмотря на все его заявления. Но чем дольше я работаю с этими людьми, тем больше понимаю, что Гавилар был прав. Мы потерпели неудачу. Покорили их, но так и не сумели объединить.

— Значит, ты все-таки собираешься обратиться к остальным?

— Да. Для начала мне хватит и одного союзника. По-твоему, кто бы это мог быть?

— Не знаю. Думаю, тебе стоит кое-что узнать. Пришло послание от Садеаса — он просит разрешения войти в наш военный лагерь. Он хочет расспросить конюхов, которые заботились о лошади его величества во время охоты.

— Его новый пост позволяет предъявлять такие требования.

— Отец, — проговорил Адолин, подходя ближе и понижая голос, — мне кажется, он что-то замышляет против нас.

Далинар перевел на него взгляд.

— Знаю, что ты доверяешь ему, — быстро добавил Адолин. — И я теперь понимаю почему. Но послушай меня! Сейчас он занял идеальное положение, чтобы нанести нам удар. Король достаточно одержим и способен подозревать даже тебя и меня… знаю, ты это заметил. Все, что требуется Садеасу, — отыскать воображаемые «улики», которые свяжут нас с попыткой убить короля, и он сможет сделать так, что Элокар обратится против нас.

— Возможно, придется рискнуть.

Адолин нахмурился:

— Но…

— Я верю Садеасу, — прервал его Далинар. — Но даже если бы не верил, мы не можем запретить ему войти или помешать его расследованию. Мы не только будем виноватыми, с точки зрения короля, но еще и поставим под сомнение его авторитет. — Он покачал головой. — Если я хочу, чтобы другие великие князья приняли меня как своего главного военачальника, мне придется позволить Садеасу играть свою роль великого князя осведомленности. Я не могу использовать старые традиции, чтобы возвыситься, отказывая Садеасу в том же самом.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Адолин. — Но мы могли бы хоть подготовиться. Не говори мне, что совсем не беспокоишься.

Далинар поколебался:

— Может быть. Садеас совершил агрессивный маневр. Но меня предупредили, что я должен делать. «Доверяй Садеасу. Будь сильным. Поступай с честью, и честь придет тебе на помощь». Вот что мне было сказано.

— Кем?

Далинар так посмотрел на сына, что тот все понял.

— Итак, теперь мы ставим на кон будущее нашего Дома из-за этих видений, — ровным голосом произнес Адолин.

— Я бы так не сказал. Даже если Садеас и впрямь замыслил что-то против нас, я не позволю ему просто так одержать победу. Но я также не буду наносить удар первым.

— Из-за того, что ты видел, — проворчал Адолин с растущей досадой. — Отец, ты говорил, что прислушаешься к тому, что я скажу об этих галлюцинациях. Ну так вот, выслушай меня сейчас.

— Это неподходящее место.

— У тебя всегда находятся оправдания. Я уже раз пять пытался с тобой поговорить, и ты вечно отсылаешь меня прочь!

— Возможно, я просто знаю, что ты скажешь. И понимаю, что это ничего не изменит.

— Или, может быть, потому, что ты не хочешь взглянуть правде в глаза.

— Адолин, хватит.

— Нет, не хватит! Над нами насмехаются в каждом из военных лагерей, наш авторитет и репутация убывают с каждым днем, а ты отказываешься предпринять что-нибудь существенное!

— Я не позволю своему сыну так со мной себя вести.

— Но позволяешь всем остальным? Отец, почему? Когда они что-то о тебе говорят, ты молчишь. Но стоит мне или Ренарину сделать хоть шажок в ту сторону, которую ты считаешь неприличной, нас ждет мгновенный выговор! Все могут лгать, а я не могу говорить правду? Неужели твои сыновья так мало для тебя значат?

Далинар застыл, словно получил пощечину.

— Отец, ты нездоров, — продолжил Адолин. Часть его понимала, что он зашел чересчур далеко и говорит слишком громко, но внутри у него все так и кипело. — Хватит ходить вокруг да около! Ты должен прекратить выдавать все более неразумные объяснения, чтобы обосновать свои промахи! Я знаю, это трудно принять, но иногда люди просто стареют. Иногда разум перестает нас слушаться. Я не знаю, что пошло не так. Возможно, все дело в том, что ты винишь себя в смерти Гавилара. Эта книга, Заповеди, видения… может, это все попытки отыскать выход, искупить вину, я не знаю. То, что ты видишь, не реально. Твоя жизнь превратилась в игры разума, в попытку притвориться, что все это и вовсе не происходит. Но я скорее отправлюсь прямо в Преисподнюю, прежде чем без единого возражения позволю тебе развалить весь наш Дом!

Последние слова он почти прокричал. Они разлетелись эхом по большой комнате, и Адолин понял, что его сотрясает дрожь. Никогда за всю свою жизнь он не говорил с отцом так.

— Думаешь, я сам об этом не догадываюсь? — спросил Далинар, и голос его был холоден, а взгляд суров. — Все, о чем ты только что кричал, я обдумал не меньше десяти раз.

— Тогда, наверное, стоит подумать еще пару раз.

— Я должен верить в себя. Видения пытаются донести до меня что-то важное. Я не могу объяснить, откуда берется моя уверенность. Но я знаю, что чувствую.

— Ну да, тебе так кажется, — раздраженно фыркнул Адолин. — Разве ты не понимаешь? Ты именно это и должен чувствовать. Люди с радостью готовы замечать лишь то, что хотят заметить! Только посмотри на короля. Он видит убийцу в каждом темном углу, а потертый ремень у него превращается в изощренное покушение на убийство.

Далинар молчал.

— Иногда простые ответы — самые правильные! — воскликнул Адолин. — Подпруга короля всего лишь износилась. А ты… ты видишь то, чего на самом деле нет. Извини.

Они посмотрели друг другу в глаза. Адолин не отвел взгляда. Не мог.

Далинар отвернулся от него:

— Оставь меня, пожалуйста.

— Хорошо. Отлично. Но я хочу, чтобы ты обо всем подумал. Я хочу, чтобы ты…

— Адолин, убирайся.

Юноша стиснул зубы, но повернулся и гордо ушел.

«Я не мог больше молчать», — думал он, покидая Галерею.

Но это ничуть не уменьшило боли от собственных слов.

25«Мясник»

Семь лет назад

— Все у них сикось-накось, — сказал женский голос. — Режут людей, чтобы пялиться на те штуки, которые Всемогущий скрыл не без причины… Нельзя так!

Кэл застыл в переулке между двумя домами. Небо у него над головой было тускло-серым; на некоторое время пришла зима. Приближался Плач, и Великие бури случались нечасто. Пока что для растений было слишком холодно, чтобы наслаждаться передышкой; камнепочки проводили зимы, свернувшись внутри своих панцирей. Большинство живых существ впали в спячку, ожидая возвращения тепла. К счастью, сезоны обычно длились всего лишь несколько недель. Непредсказуемость. Так устроен мир. Только после смерти все неизменно. По крайней мере, об этом твердили ревнители.

Кэл надел толстую стеганую куртку из дыродревесной ваты. Ткань, выкрашенная в темно-коричневый цвет, царапала кожу, но согревала. Он поднял капюшон и спрятал руки в карманы. Справа от него располагалось жилище пекаря — семья спала в треугольном чулане в задней части дома, за магазином. Слева от Кэла находилась одна из таверн Пода, где в зимние недели лависовый эль и пиво-грязючка текли рекой.

Поблизости болтали какие-то женщины.

— Ты же знаешь, он обокрал старого градоначальника, — сказала одна, стараясь говорить тихо. — Целый кубок сфер взял. Лекарь утверждает, это подарок, но он там был один, когда градоначальник умер.

— Я слышала, у него есть документ, — возразил первый голос.

— Несколько глифов. Это не настоящее завещание. И чья рука написала эти глифы? Да сам лекарь и написал. Спорим, там не было ни одной письмоводительницы, чтобы выполнить волю градоначальника. Ты послушай меня. Все у него сикось-накось.

Кэл стиснул зубы, борясь с желанием шагнуть вперед и показать женщинам, что он их слышит. Но отец бы этого не одобрил. Лирин всячески избегал споров и столкновений.

Но так бы поступил отец, а не сам Кэл. И потому он вышел из переулка, прошел мимо нанны Терит и нанны Релины, которые сплетничали у входа в пекарню. Терит, жена пекаря, полная женщина с курчавыми темными волосами, как раз излагала новый злобный слух. Кэл бросил на нее суровый взгляд и с удовольствием увидел в ее карих глазах замешательство.

Кэл пересек площадь, осторожно обходя покрытые льдом лужи. У него за спиной сплетницы поспешно удалились в пекарню и захлопнули дверь.

Удовлетворение быстро растаяло. Почему люди вечно болтают чушь о его отце? Они называли его ненормальным, однако сами бросались покупать охранные глифы и обереги у странствующих аптекарей или торговцев удачей. Да смилостивится Всемогущий над человеком, который делает что-то по-настоящему полезное!

Все еще разгоряченный, Кэл прошел несколько кварталов, направляясь туда, где его мать, в длинном коричневом пальто, забравшись на раскладную лестницу, аккуратно постукивала по карнизу дома, в котором располагался Городской совет. Хесина обычно собирала свои волосы в хвост, а потом повязывала на голову платок, но сегодня поверх платка надела вязаную шапку.

Предметом ее забот были похожие на сосульки каменные наросты, что образовались по краям крыши. Во время Великих бурь с неба лилась вода с высоким содержанием крема. Если крем не убирали, он постепенно затвердевал и превращался в камень. От буревой воды, что капала с карниза, на домах вырастали сталактиты. Их надо было регулярно сбивать, иначе крыша так тяжелела, что могла обрушиться.

Хесина заметила его и улыбнулась; ее щеки раскраснелись от холода. У матери Кэла было узкое лицо с изящным подбородком и пухлыми губами — она считалась красивой женщиной. По крайней мере, Кэл ее такой считал. Уж точно красивее жены пекаря.

— Отец уже отпустил тебя? — спросила она.

— Отца все ненавидят, — вырвалось у Кэла.

Мать вернулась к работе.

— Каладин, тебе тринадцать. Ты достаточно взрослый, чтобы не говорить таких глупостей.

— Это правда, — упрямо сказал он. — Я только что слышал, как две женщины сплетничали. Они болтали, что отец украл сферы у светлорда Уистиоу. А еще, что отцу нравится резать людей и поступать сикось-накось.

— Поступать неправильно.

— Почему я не могу говорить, как все?

— Потому что ты воспитанный.

— Нанна Терит, выходит, невоспитанная?

— Сам как думаешь?

Кэл поколебался:

— Она невежда. И ей нравится сплетничать о вещах, про которые она ничего не знает.

— Ну вот. Если ты хочешь ей подражать, я не в силах тебе препятствовать.

Кэл скривился. Надо было следить за собой, разговаривая с Хесиной; она любила выворачивать слова наизнанку. Он прислонился к стене Городского совета, наблюдая за тем, как дыхание превращается в облачка пара. Может, стоит сменить тактику?

— Матушка, почему люди ненавидят отца?

— Они его не ненавидят, — ответила Хесина. Однако то, что он задал вопрос спокойно, заставило ее продолжить. — Им от него делается неуютно.

— Почему?

— Потому что некоторые люди боятся знания. Твой отец — ученый, он знает вещи, которых другие не понимают. Так что эти вещи просто обязаны быть темными и загадочными.

— Они не боятся торговцев удачей и охранных глифов.

— И то и другое людям понятно, — спокойно ответила мать. — Выжги охранный глиф над входной дверью, и он отвратит зло. Это просто. Твой отец никому не даст обереги, чтобы исцелить. Он заставит лежать в постели, пить воду, принимать какое-нибудь гадкое лекарство и промывать рану каждый день. Это трудно. Они лучше положатся на судьбу.

Кэл призадумался:

— Мне кажется, они его ненавидят, потому что у него слишком часто ничего не получается.

— Отчасти. Если охранный глиф подводит, можно все списать на волю Всемогущего. Если твой отец подводит, тогда он сам виноват. Ну, так они считают. — Его мать продолжала работать, и вокруг нее на землю падали куски камня. — Люди никогда не будут по-настоящему ненавидеть твоего отца — он слишком полезен. Но он не сможет стать одним из них. Такова цена профессии лекаря. Власть над чужими жизнями — неприятная ответственность.

— А если мне не нужна такая ответственность? Если я хочу быть обычным человеком, пекарем, фермером или… — «Или солдатом», — добавил он мысленно. Мальчик несколько раз тайком брал посох, и, хотя ему так и не удалось воспроизвести тот момент во время драки с Джостом, все-таки что-то в нем ликовало, когда в руках оказывалось оружие. Что-то притягивало его и возбуждало.

— Я думаю, — сказала мать, — ты обнаружишь, что жизни пекарей и фермеров не стоят того, чтобы им завидовать.

— У них хоть есть друзья.

— Как и у тебя. Забыл про Тьена?

— Мама, Тьен мне не друг. Он мой брат.

— Ох, а быть и тем и другим он не может?

Кэл закатил глаза:

— Ты знаешь, о чем я.

Она спустилась с лестницы и похлопала его по плечу:

— Да, и прости, что я так несерьезно к этому отношусь. Но ты сам загнал себя в ловушку. Хочешь иметь друзей, но готов ли ты на самом деле вести себя так же, как другие мальчики? Поступиться учебой ради рабского труда на полях? Повзрослеть до срока? Готов ли ты к тому, что твое лицо огрубеет и покроется морщинами от ветра и солнца?

Кэл не ответил.

— То, чем обладают другие, всегда кажется лучше того, чем обладаешь ты, — сказала его мать. — Захвати лестницу.

Кэл послушно выполнил ее просьбу. Обойдя угол Городского совета, мальчик установил там лестницу, чтобы Хесина могла взобраться на нее и заняться карнизом с другой стороны здания.

— Остальные думают, отец украл те сферы. — Кэл сунул руки в карманы. — Они думают, что он написал приказ от имени светлорда Уистиоу и заставил старика подписать, когда тот уже не соображал, что делает.

Мать промолчала.

— Ненавижу их ложь и сплетни, — продолжал Кэл. — Ненавижу их за то, что они сочиняют про нас такое.

— Кэл, не надо их ненавидеть. Они хорошие люди. А сейчас просто повторяют то, что слышали.

Она бросила взгляд туда, где на некотором отдалении от города, на холме, стоял особняк градоначальника. Каждый раз, когда Кэл смотрел в ту сторону, он чувствовал, что должен пойти и поговорить с Лараль. Он попытался, но его не пустили. Теперь, когда ее отец умер, за ней постоянно следила дуэнья, и эта женщина считала, что Лараль не следует якшаться с городскими мальчишками.

Муж дуэньи, Милив, служил дворецким у светлорда Уистиоу. Если и впрямь дурная молва о семье Кэла исходила от кого-то, то, скорее всего, от него. Ему отец Кэла никогда не нравился. Что ж, вскоре Милив не будет иметь никакого значения. Со дня на день в городе ожидали прибытия нового градоначальника.

— Матушка, эти сферы просто лежат у нас без толку и светятся. Можем мы потратить хоть немного, чтобы тебе не нужно было приходить сюда и работать?

— Мне нравится работать, — возразила она, обдирая крем с карниза. — От этого в голове проясняется.

— Разве не ты только что сказала, что мне не понравится трудиться? Мое лицо покроется морщинами до срока, или что-то такое же поэтичное в этом духе?

Она помедлила, потом рассмеялась:

— Умный мальчик.

— Замерзший мальчик, — проворчал он, дрожа.

— Я работаю, поскольку так хочу. Мы не можем потратить те сферы — они для твоего обучения, — и потому лучше я буду работать, чем твоему отцу придется брать плату за свои услуги.

— Может, люди бы больше нас уважали, если бы им приходилось платить.

— О, нас уважают. Нет, я думаю, проблема не в этом. — Она сверху посмотрела на сына. — Ты ведь знаешь, что у нас второй нан.

— Ну да. — Кэл пожал плечами.

— Образованный молодой лекарь правильного ранга может привлечь внимание бедной знатной семьи, которой нужны деньги и признание. Такое бывает в больших городах.

Кэл опять посмотрел на особняк:

— Так вот почему ты все время поощряла меня играть с Лараль. Хотела, чтобы я на ней женился, верно?

— Была такая возможность, — проговорила мать и вновь принялась за работу.

Кэл не знал, что и думать. За последние несколько месяцев его жизнь стала совсем странной. Отец вынуждал его заниматься, но втайне он упражнялся с посохом. Два пути. Оба соблазняли. Кэлу и впрямь нравилось учиться, и он с нетерпением ждал, когда получит возможность помогать людям, перевязывать их раны, исцелять. Он видел истинное благородство в том, что делал отец.

Но Кэлу казалось, что если бы он мог сражаться, то совершил бы нечто еще более благородное. Он защищал бы их земли, как великие светлоглазые из легенд. И еще было то удивительное чувство, которое он испытывал, берясь за оружие.

Две противоположные дороги. Выбрать можно только одну.

Его мать продолжала оббивать карниз. Кэл вздохнул и принес вторую лестницу и инструменты из кладовой. Он был высоким для своих лет, но все равно пришлось забраться на верхние ступеньки. Работая, мальчик заметил краем глаза, что мать улыбается, — без сомнения, она радовалась, что вырастила себе помощника. На самом деле Кэлу просто хотелось что-нибудь разбить.

Что бы он испытал, женившись на девушке вроде Лараль? Они никогда не станут ровней. Их дети родятся светлоглазыми или темноглазыми, так что даже они могут оказаться выше его по положению. Кэл бы чувствовал себя совершенно не на своем месте. Вот и еще одна сторона жизни лекаря. Если он выберет этот путь, то выберет и жизнь своего отца. А тогда одиночество неизбежно.

Но вот если пойдет на войну, то отыщет свое место. Осилит немыслимое — добудет осколочный клинок и станет настоящим светлоглазым. Сможет взять Лараль в жены, не будучи при этом ниже по статусу. Может, потому она и подбадривала его стать солдатом? И уже давно все это обдумала? Раньше подобные вещи — женитьба, будущее — казались Кэлу чем-то немыслимо далеким.

Кэл чувствовал себя совсем юным. Неужели ему и впрямь нужно искать ответы на эти вопросы? Лекари Харбранта допустят его к испытаниям лишь через несколько лет. Но если он хочет стать солдатом, то в армию можно пойти намного раньше. Как поведет себя отец, если Кэл просто возьмет и отправится к вербовщикам? Сумеет ли Кэл выдержать разочарованный взгляд Лирина?

Словно в ответ на его мысли, поблизости раздался голос отца:

— Хесина!

Мать Кэла повернулась с улыбкой и заправила под платок выбившийся локон темных волос. Отец Кэла бежал по улице, и лицо у него было взволнованное. Кэл вдруг ощутил укол тревоги. Кого ранили? Почему Лирин не послал за ним?

— Что случилось? — Мать спустилась.

— Хесина, он здесь, — сказал отец Кэла.

— Давно пора.

— Кто? — Кэл спрыгнул со стремянки. — Кто здесь?

— Новый градоначальник. — Дыхание Лирина превращалось в облачка пара в холодном воздухе. — Его зовут светлорд Рошон. Боюсь, нет времени переодеваться. Иначе мы пропустим его первую речь. Пошли!

Втроем они поспешили прочь; мысли и заботы Кэла исчезли в преддверии встречи с новым светлоглазым.

— Он не прислал гонца, — заметил Лирин тихонько.

— Возможно, это хороший знак, — ответила Хесина, — и он не нуждается во всеобщем обожании.

— Или он ни с кем не считается. Буреотец, до чего же мне не нравится смена градоначальников. Такое чувство, что я бросаю горсть камней, играя в шеелом. Что у нас выпадет, королева или башня?

— Скоро увидим. — Хесина бросила взгляд на Кэла. — Не позволяй словам отца лишить тебя самообладания. Он всегда ждет худшего в подобные моменты.

— Неправда, — возразил Лирин. — Назови какой-нибудь другой такой случай.

Она одарила его пристальным взглядом:

— Встреча с моими родителями.

Отец резко остановился и заморгал.

— Буря и ветер, — проворчал он, — будем надеяться, в этот раз не станет и наполовину так плохо, как тогда.

Кэл слушал с любопытством. Он никогда не встречался с родителями матери; про них почти не говорили.

Вскоре добрались до южной части города. Там скопилась толпа, и их уже поджидал Тьен. Он взволнованно размахивал руками и подпрыгивал.

— Хотел бы я чувствовать хоть половину его воодушевления, — пробормотал Лирин.

— Я нашел нам место! — нетерпеливо заявил Тьен и указал рукой куда-то. — У бочек с дождевой водой! Быстрей! А то пропустим!

Тьен побежал к бочкам и забрался на самый верх. Несколько городских мальчишек заметили его, один пихнул другого локтем, и кто-то что-то сказал, но Кэл не расслышал. Остальные начали смеяться над Тьеном. Кэл мгновенно пришел в ярость. Брат не заслуживал насмешек лишь потому, что был маленьким для своего возраста.

Но сейчас был неподходящий момент, чтобы разбираться с другими мальчиками, и Кэл вместе с родителями подошел к бочкам.

Брат улыбался ему, стоя на одной из них. Он собрал возле себя несколько любимых камней разных цветов и формы. Камни валялись повсюду, но только Тьен умел им удивляться. После недолгих колебаний Кэл забрался на бочку — осторожно, чтобы не потревожить камни Тьена, — и ему открылся куда лучший вид на процессию градоначальника.

Она оказалась громадная: не меньше дюжины фургонов следовали за черной каретой, запряженной четверкой лоснящихся вороных лошадей. Кэл против воли разинул рот. У Уистиоу была всего одна лошадь — такая же старая, как он сам.

Неужели один человек, пусть и светлоглазый, мог владеть таким количеством мебели? Куда же ее ставить? И ведь были еще и люди. Десятки их ехали в фургонах или шли рядом большими группами. А еще десятки солдат в блестящих кирасах и кожаных юбках. У этого светлоглазого имелась собственная гвардия.

Наконец процессия достигла поворота на Под. Ехавший впереди кареты верховой направил ее и солдат к городу, в то время как большинство фургонов продолжили путь к особняку. Кэл совсем разволновался, когда карета неторопливо въехала на площадь. Неужели он и впрямь увидит настоящего светлоглазого героя? По городу ходили слухи, что новый градоначальник, скорее всего, будет кем-то из тех, кого король Гавилар или великий князь Садеас наградил за подвиги в войне за объединение Алеткара.

Карета развернулась так, что дверь оказалась обращена к толпе. Лошади фыркали и переступали ногами; возница, спрыгнув, быстро открыл дверцу. Из кареты вышел мужчина средних лет с короткой, тронутой сединой бородой. На нем был фиолетовый сюртук с кружевными манжетами — спереди до талии, а сзади длинный. Под сюртуком золотая такама — прямая рубаха до икр.

Такама. Их теперь мало кто носил, но старые солдаты, что жили в городе, рассказывали о тех днях, когда эти рубашки были популярным предметом одежды воинов. Кэл не ожидал, что такама до такой степени напоминает женскую юбку, но это хороший знак. Сам Рошон выглядел староватым и обрюзгшим для истинного солдата. Но он носил меч.

Светлоглазый окинул толпу взглядом. На его лице появилась гримаса, словно он проглотил что-то горькое. Позади него из кареты выглянули двое. Юноша с узким лицом и женщина постарше, с волосами, заплетенными в косы. Рошон изучил собравшихся, потом покачал головой и повернулся, чтобы забраться обратно в карету.

Мальчик нахмурился. Неужели он ничего не скажет? Толпа, похоже, была столь же потрясена, и люди начали возбужденно перешептываться.

— Светлорд Рошон! — позвал отец Кэла.

Толпа притихла. Светлоглазый обернулся. Люди подались назад, и сам Кэл съежился под его суровым взглядом.

— Кто говорит? — требовательно спросил Рошон низким баритоном.

Лирин шагнул вперед, подняв руку:

— Я, светлорд. Ваше путешествие было приятным? Возможно, мы могли бы показать вам город?

— Как твое имя?

— Лирин, светлорд. Я лекарь Пода.

— А-а, — протянул Рошон, — ты тот, кто позволил старику Уистиоу умереть. — Лицо светлорда помрачнело. — В каком-то смысле ты виноват, что я оказался в этой жалкой, отвратительной дыре.

Он фыркнул, забрался в карету и захлопнул дверцу. Возница за несколько секунд собрал ступеньки, прыгнул на козлы и начал разворачивать упряжку.

Отец Кэла медленно опустил руку. Горожане тотчас же принялись шушукаться, обсуждая солдат, карету и лошадей.

Кэл сел на бочку. «Что ж, — подумал он, — наверное, воин и должен быть резким, так?» Герои легенд могут и забыть о вежливости. Как однажды сказал ему старый Джарел, убийства и красивые речи не всегда идут рука об руку.

Лирин вернулся к ним; лицо у него было встревоженное.

— Ну что? — спросила Хесина, стараясь говорить весело. — Что ты думаешь? Мы выбросили королеву или башню?

— Ни то ни другое.

— Да? И что же мы выбросили?

— Точно не знаю, — сказал он и бросил взгляд через плечо. — Пару и тройку, наверное. Пойдем домой.

Тьен сконфуженно почесал голову, но Каладин ощутил всю тяжесть этих слов. «Башня» — это три пары в игре под названием шеелом. Королева — три тройки. Первая комбинация означала немедленный проигрыш, вторая — немедленную победу.

Но пара и тройка — это «мясник». Победа или проигрыш зависели от следующих бросков.

И, что важнее, от бросков остальных участников игры.

26Спокойствие

Меня преследуют. Видимо, это твои друзья из Семнадцатого осколка. Думаю, они все еще блуждают, обманутые фальшивым следом, который я им подсунул. Им же лучше. Сомневаюсь, что у них есть хоть малейшее представление о том, как поступить со мною, если вдруг удастся меня поймать.

«Я находился в темном монастырском зале, — читала высокая и пухленькая Литима, стоя у пюпитра, на котором лежала открытая книга, — его дальние углы, куда не доставал свет, были словно залиты темной краской. Я сидел на полу, думая об этой тьме, о Незримом. Я не мог со всей уверенностью утверждать, будто знаю, что таится в ночи. Я предполагал, что там стены, толстые и крепкие, но как я мог это знать, не видя? Когда все сокрыто, что может человек считать Истиной?»

Литима, облаченная в фиолетовое шелковое платье с желтой окантовкой, являлась одной из письмоводительниц Далинара. Она читала великому князю, а тот разглядывал карты на стене своей гостиной. Комната была обставлена резной деревянной мебелью и украшена отличными ткаными коврами, привезенными из самого Марата. Блики от бриллиантовых сфер люстр играли в гранях хрустального графина с послеполуденным вином — оранжевым, не способным опьянить.

— «Пламя свечей. — Литима читала отрывок из „Пути королей“, того самого экземпляра, что некогда принадлежал Гавилару. — С десяток свечей догорали на полке передо мною. Каждый мой вздох заставлял их трепетать. Для них я был уродливым чудовищем, способным лишь пугать и разрушать. И все-таки, если бы я случайно оказался слишком близко, они бы уничтожили меня. Мое невидимое дыхание — ритм всей моей жизни, мои вдохи и выдохи, — могло с легкостью их прикончить, но мои пальцы не в состоянии сделать то же самое, не расплатившись болью».

Далинар в задумчивости крутил в пальцах перстень-печатку — сапфир с вырезанной на нем глифпарой «Холин». Рядом стоял Ренарин, в синем сюртуке с серебряной отделкой, с золотыми узлами на плечах, которые отмечали его статус принца. Адолина не было. Они с Далинаром старательно избегали друг друга после ссоры в Галерее.

— «И в мгновение покоя я понял, — читала Литима, — эти огоньки свечей походили на людей. Такие хрупкие. Такие смертоносные. Если их не трогать, они дают свет и тепло. Впав в неистовство, уничтожат те самые вещи, которые должны освещать. Они — зародыши пожаров, и в каждом сокрыто семя столь мощной разрушительной силы, что она могла бы превращать в развалины города и вынуждать королей вставать на колени. Много лет спустя я мысленно возвращался к тому спокойному, тихому вечеру, когда мне довелось глядеть на ряды живых огней. И я понимал. Присягающий тебе на верность наполняет тебя сиянием, точно самосвет, и жутким образом позволяет уничтожить не только самого себя, но и все, что ему дорого».

Литима замолчала. Это был конец отрывка.

— Светлость Литима, благодарю вас, — произнес Далинар. — На сегодня хватит.

Женщина склонила голову в знак уважения. Оставив книгу на пюпитре, она взмахом руки велела юной ученице следовать за собой, и они удалились.

Этот отрывок особенно полюбился Далинару. Слушая его, великий князь успокаивался. Кто-то другой знал, кто-то другой в стародавние времена понял, что он чувствовал. Но сегодня обычное утешение не пришло. Он лишь вспомнил про доводы Адолина. Сын не сказал того, о чем Далинар уже не подумал бы, но, услышав то же самое из уст человека, которому верил, он почувствовал, как мир зашатался. Великий князь вдруг осознал, что смотрит на карты, скопированные с тех, что висели в Галерее. Их воссоздал королевский картограф Исасик Шулин.

Что, если видения и впрямь лишь результат душевной болезни? Он частенько тосковал по славным дням из прошлого Алеткара. Может, это просто его подсознательное желание стать героем, попытка оправдаться за упорное стремление к цели?

Тревожные мысли. Если присмотреться, эти фантомные приказы «объединить» весьма смахивали на то, что провозгласила Иерократия пять веков назад, попытавшись покорить весь мир.

Далинар отвернулся от карт и пересек комнату; его обутые в ботинки ноги тяжело ступали по мягкому ковру. Слишком красивому ковру. Князь провел значительную часть своей жизни в военных лагерях — спал в фургонах, каменных бараках и шатрах, установленных с подветренной стороны скал. По сравнению с теми временами его нынешнее жилище было почти особняком. Он чувствовал, что должен отказаться от всей этой роскоши. Но чего он этим добьется?

Князь остановился возле пюпитра и пробежал пальцами по плотным страницам, заполненным строчками фиолетовых чернил. Он не умел читать, но ощущал странную силу, что исходит от слов. Так сферы излучают буресвет. Может, все его проблемы от этих слов? Видения начались через несколько месяцев после того, как Далинар впервые послушал отрывки из книги.

Он положил ладонь на холодные, покрытые знаками страницы. Родина алети грозила вот-вот развалиться от напряжения, война зашла в тупик, а он вдруг увлекся теми самыми идеалами и мифами, что привели его брата к гибели. Сейчас алети нужен Черный Шип, а не старый, усталый солдат, вообразивший себя философом.

«Да пропади оно все пропадом! Я думал, что все понял!»

Далинар захлопнул книгу так, что хрустнул кожаный переплет, и вернул ее на положенное место на книжной полке.

— Отец, — заговорил Ренарин, — я могу что-нибудь для тебя сделать?

— Я был бы рад, окажись оно так. — Далинар легонько постучал по корешку книги. — Какая ирония. Эту книгу когда-то считали одним из величайших шедевров политической философии. Ты это знал? Ясна мне сказала, что короли по всему миру изучали ее каждый день. Теперь же это почти богохульство.

Ренарин не ответил.

— Как бы то ни было, — продолжил Далинар, возвращаясь к стене с картой, — великий князь Аладар отверг мое предложение об альянсе, как и Ройон. Есть идеи, к кому обратиться дальше?

— Адолин говорит, следует куда больше беспокоиться о том, что Садеас замышляет уничтожить нас.

В комнате воцарилась тишина. У Ренарина есть такая манера — убивать разговоры, как лучники врага убивают офицеров на поле боя.

— Твой брат тревожится не зря, — сказал Далинар. — Но если мы предпримем что-то против Садеаса, это поставит под угрозу судьбу Алеткара как королевства. По той же причине Садеас не посмеет действовать против нас. Он все поймет.

«Я надеюсь».

Снаружи внезапно зазвучали горны, их низкий гулкий зов прокатился по лагерю, точно эхо. Далинар и Ренарин замерли. На Равнинах засекли паршенди. Горны запели во второй раз. Тридцать третье плато из второго квадранта. Разведчики великого князя сочли спорное плато достаточно близким, чтобы его войско могло добраться туда первым.

Далинар метнулся через комнату, на миг позабыв обо всем, топча толстый ковер. Он распахнул дверь и бросился по залитому буресветом коридору.

Дверь в штабной кабинет оказалась открыта, и Телеб — старший офицер на дежурстве, с заплетенными в косу длинными волосами, — отдал честь Далинару. У Телеба была прямая спина и светло-зеленые глаза. Синяя татуировка на щеке отмечала его как ветерана. У стены на высоком табурете возле стола с длинными ножками расположилась его жена Калами. Две маленькие косы украшали ее чело, большая же часть прядей струилась по фиолетовому платью до самого табурета. Будучи известным историком, она получила разрешение записывать встречи вроде этой, поскольку планировала написать историю войны.

— Светлорд, — заговорил Телеб, — ущельный демон вскарабкался на плато менее четверти часа назад. — Он указал на боевую карту, где каждое плато было обозначено глифом.

Далинар и несколько офицеров подошли к ней.

— Как далеко от нас, по-вашему? — спросил князь, потирая подбородок.

— Возможно, в двух часах. — Телеб указал на маршрут, который один из его людей нарисовал на карте. — Светлорд, думаю, у нас хорошие шансы на победу. Светлорду Аладару понадобится пересечь шесть ничейных плато, чтобы добраться до спорной зоны, в то время как мы пойдем почти по прямой. У светлорда Садеаса будут проблемы, потому что ему придется обходить несколько очень больших ущелий, слишком широких, чтобы их можно было пересечь по мостам. Я держу пари, он не станет и пытаться.

И правда, Далинару достался самый прямой маршрут. И все же он колебался. Предыдущая вылазка на плато состоялась несколько месяцев назад. Он занимался иными делами, его войска защищали дороги и патрулировали большие рынки, что выросли за пределами военных лагерей. К тому же теперь вопросы Адолина давили на него тяжким грузом. Момент для битвы выдался ужасно неподходящий.

«Нет, — подумал он. — Нет, я должен это сделать».

Победа в схватке на плато серьезно повысит боевой дух его солдат и поможет покончить со слухами в лагере.

— Выступаем! — объявил Далинар.

У нескольких офицеров вырвались восторженные возгласы — для обычно сдержанных алети подобная демонстрация чувств была чем-то невероятным.

— Светлорд, а ваш сын? — Телеб, разумеется, слышал о ссоре между великим князем и принцем. Вряд ли во всех десяти военных лагерях остался хоть один человек, который о ней не слышал.

— Пошлите за ним, — твердо сказал Далинар. Адолину, по всей видимости, это требовалось так же сильно — если не сильнее, — как и самому Далинару.

Офицеры бросились врассыпную. Миг спустя вошли оружейники. Сигнальные горны пропели лишь несколько минут назад, однако после шести лет сражений машина войны в преддверии новой битвы работала гладко. Снаружи горны зазвучали в третий раз, призывая его солдат готовиться к сражению.

Оружейники проверили его ботинки — убедились, что шнурки затянуты достаточно крепко, — потом принесли длинный жилет на толстой подкладке, который он надел поверх мундира. Затем положили на пол перед ним сабатоны — латные башмаки. Они полностью охватывали его ботинки, и их грубая подошва как будто прилипала к каменному полу. Внутри сверкали сапфиры, помещенные в углубления с зубчатыми краями.

Это напомнило Далинару его последнее видение. Сияющий в доспехе, испещренном сверкающими глифами. Современные осколочные доспехи так не светились. Неужели его разум выдумал эту деталь? Могло ли такое случиться?

«Сейчас на это нет времени», — подумал он.

Далинар отбросил сомнения и тревоги, как привык делать перед битвой еще с юности. Воин должен быть сосредоточенным. Вопросы Адолина могут подождать. Пока что он не мог себе позволить неуверенности в собственных силах или в чем-то еще. Пришло время стать Черным Шипом.

Великий князь ступил в сабатоны, и ремни вокруг его ботинок затянулись сами собой. Следующими были наголенники, которые присоединялись к сабатонам и защищали ноги до колен. Осколочный доспех не был похож на обычные латы; в нем не было стальной кольчужной сетки и кожаных ремней, соединяющих детали. Сочленения осколочных доспехов сделаны из пластин меньшего размера, которые соединялись и наползали друг на друга неимоверно замысловатым образом, не оставляя уязвимых мест. Они не жали и не натирали; каждая часть смыкалась с соседними безупречно, как если бы доспех делали специально для Далинара.

Броню всегда надевают начиная с ног. Осколочный доспех был невероятно тяжелым; без дополнительной силы, которую он даровал, ни один человек не сумел бы в нем сражаться. Далинар стоял неподвижно, пока оружейники надевали набедренники, присоединяли их к кулету и той части кирасы, что защищала тело ниже пояса. Затем пришел черед юбки из маленьких, сцепленных друг с другом пластин, доходившей почти до колен.

— Светлорд, — заговорил Телеб, подходя ближе, — вы обдумали мое предложение по поводу мостов?

— Ты знаешь мои чувства по поводу мостов, которые носят люди, — ответил Далинар, в то время как оружейники закрепили на нем кирасу и взялись за защиту плеч и латные наручи. Он уже чувствовал, как прибывает дарованная доспехом сила.

— Нам не придется использовать малые мосты для этой атаки, — сказал Телеб, — чтобы добраться до спорного плато.

— Мосты, которые тянут чуллы, нам все равно понадобятся, чтобы пересечь последнее ущелье. Я не уверен, что мостовые расчеты доставят нас туда быстрее. Мы в любом случае будем вынуждены дожидаться животных.

Телеб вздохнул.

Далинар еще раз обдумал его слова. Хороший офицер принимал и выполнял приказы, даже если не был с ними согласен. Но признаком по-настоящему хорошего офицера была инициативность.

— Можешь нанять один мостовой расчет, — разрешил Далинар. — Поглядим. В этой гонке даже несколько минут могут оказаться решающими.

Телеб улыбнулся:

— Сударь, благодарю.

Князь махнул левой рукой, поскольку на правой оружейники как раз закрепляли латную перчатку. Он сжал кулак; маленькие пластины безупречно изогнулись. Левая латная перчатка последовала за правой. Затем он опустил голову, позволяя надеть закрывающий шею пластинчатый воротник, наплечники-полдроны и шлем. Наконец оружейники прикрепили к полдронам плащ.

Далинар глубоко вздохнул, чувствуя, как в преддверии битвы просыпается Азарт. Он вышел из штаба, ступая уверенно и тяжело.

Адъютанты и слуги спешили убраться с его дороги. Надевая осколочный доспех после столь долгого перерыва, великий князь словно просыпался после хмельной и сумбурной ночи. Пружинистый шаг и стремительность, дарованная доспехом, побуждали его припустить по коридору и…

А почему бы и нет?

Он побежал. Телеб и остальные удивленно вскрикнули и бросились следом. Далинар легко оторвался, достиг главного входа в здание и бросился наружу, перепрыгнув широкие ступени. Взлетел, ликуя и ухмыляясь, а потом приземлился на полусогнутых ногах. От удара камень под ним покрылся трещинами.

Ему открылся вид на центральную площадку и столовую в центре каждого батальона, от которых разбегались ровные ряды казарм. Офицеры глядели на своего военачальника с изумлением. С ними был Ренарин в мундире, не знавшем битвы; ладонь юноши заслоняла глаза от яркого солнечного света.

Далинар почувствовал себя глупо. Неужели он юнец, впервые надевший осколочный доспех?

«За работу. Хватит дурачиться».

Перетом, командующий пехотой, отдал честь, когда Далинар приблизился:

— Светлорд, Второй и Третий батальоны сегодня на дежурстве. Строятся для марша.

— Светлорд, первый мостовой расчет в сборе, — доложил подошедший Хавара, командующий мостами. Он был невысоким; темные хрустальные ногти выдавали примесь гердазийской крови. — Ашелем передает, что отряд лучников готов.

— Что кавалерия? — спросил Далинар. — И где мой сын?

— Я здесь, отец, — послышался знакомый голос.

Адолин, в осколочном доспехе, выкрашенном в темно-синий цвет Дома Холин, пробирался сквозь растущую толпу. Под поднятым забралом виднелось его воодушевленное лицо, хотя, встретившись взглядом с Далинаром, он тотчас же отвернулся.

Далинар вскинул руку, призывая к молчанию нескольких офицеров, что пытались отчитаться перед ним. Он прошагал к Адолину, и тот посмотрел ему в глаза.

— Ты сказал то, что должен был сказать, — проговорил Далинар.

— Об этом я не жалею. Но зато жалею о том, как и когда я это сделал. Такое больше не повторится.

Далинар кивнул, и Адолин расслабился, словно сбросил с плеч груз. Великий князь Холин вернулся к своим офицерам. Через несколько минут они повели группу солдат к площадке для построения. В последний момент Далинар заметил, что Адолин помахал стоявшей у обочины молодой женщине в красном платье и с красивой высокой прической.

— Это… э-э-э…

— Малаша? — подсказал Адолин. — Да.

— Миленькая.

— Бо́льшую часть времени, хотя сегодня она слегка разозлилась из-за того, что не смогла отправиться со мной.

— Отправиться на битву?!

Адолин пожал плечами:

— Говорит, ей интересно.

Далинар промолчал в ответ. Сражения — мужское искусство.

Женщина, которая желала отправиться на поле боя, была подобна… ну, это словно мужчина, возжелавший читать. Противоестественно. Впереди, на площадке для построения, батальоны выстраивались в шеренги, и приземистый светлоглазый офицер поспешил к Далинару. В его темных алетийских волосах встречались красные пряди, а еще у него были длинные красные усы. Иламар, командующий кавалерией.

— Светлорд, — сказал он, — прошу прощения за задержку. Кавалерия готова.

— Тогда выступаем, все ряды…

— Светлорд! — крикнул кто-то.

Далинар повернулся и увидел приближавшегося гонца. На темноглазом была кожаная одежда с синими лентами на руках. Он отдал честь и сообщил:

— Великий князь Садеас просит допустить его в военный лагерь!

Далинар бросил взгляд на сына. Лицо Адолина потемнело.

— Он заявляет, что королевское предписание дает ему, как главе расследования, право на это, — добавил гонец.

— Пропустите, — велел Далинар.

— Да, светлорд, — ответил гонец и собрался в обратный путь.

Один из младших офицеров, Моратель, отправился вместе с ним, чтобы Садеаса приветствовал и сопровождал светлоглазый, сообразно его положению. Моратель был младшим по званию из присутствовавших; все понимали, что именно его Далинар бы и послал.

— Чего, по-твоему, Садеас хочет на этот раз? — негромко спросил Далинар у сына.

— Нашей крови. Желательно теплой и, возможно, с толикой бренди из талью для сладости.

Великий князь скривился, и они заспешили мимо построившихся солдат. Люди испытывали нетерпение, высоко поднимали копья, темноглазые офицеры-граждане стояли по краям рядов, держа на плечах секиры. Впереди фыркали и ковыряли лапами камни несколько чуллов, запряженных в громадные передвижные мосты.

Конюхи держали в поводу Храбреца и белого жеребца Адолина по кличке Чистокровный. Ришадиумам едва ли требовались укротители. Однажды Храбрец, которому достался медлительный конюх, пинком открыл стойло и сам пришел на площадку для построения. Далинар потрепал черного боевого коня по холке и прыгнул в седло.

Он окинул взглядом площадку и поднял руку, чтобы отдать приказ к выходу. Однако в этот момент ему на глаза попалась группа всадников, приближавшихся к площадке, возглавляемая человеком в темно-красном доспехе. Садеас.

Далинар подавил вздох и отдал приказ выступать, хотя сам остался ждать великого князя осведомленности. Адолин на Чистокровном подъехал ближе и внимательно посмотрел на Далинара, словно говоря: «Не переживай, я буду паинькой».

Садеас, как обычно, являл собой образец моды — доспех разрисован, шлем украшен металлическим узором, совершенно непохожим на тот, что был на нем в прошлый раз. Узор напоминал стилизованную вспышку солнечных лучей, вырвавшихся из-за туч. Он был почти как корона.

— Светлорд Садеас, — заговорил Далинар, — вы выбрали неподходящий момент для расследования.

— К сожалению, — ответил тот, натягивая поводья, — его величество с нетерпением ждет результатов, и я не могу остановить расследование, даже для вылазки на плато. Мне нужно допросить нескольких ваших солдат. Я это сделаю на обратном пути.

— Хотите отправиться с нами?

— А почему бы и нет? Я вас не задержу. — Он посмотрел на чуллов, которые двинулись с места, волоча за собой массивные мосты. — Думаю, даже если бы я решил ползти, это бы все равно не сделало вас еще медленнее.

— Светлорд, наши солдаты должны сосредоточиться на предстоящей битве, — сказал Адолин. — Их не следует отвлекать.

— Волю короля необходимо исполнить. — Садеас пожал плечами и даже не глядя на юношу. — Следует ли мне показать его предписание? Вы ведь не собираетесь чинить мне препятствия.

Далинар изучал своего бывшего друга, смотрел ему в глаза, пытался увидеть, что происходит в его душе. На лице Садеаса отсутствовала привычная ухмылка. А ведь он всегда ухмылялся, когда был доволен очередной интригой. Понимал ли великий князь, что Далинар умеет читать по его лицу, и не пытался ли таким образом скрыть свои чувства?

— Садеас, не нужно ничего предъявлять. Мои люди в вашем распоряжении. Если что-то потребуется, просто скажите. Адолин, за мной.

Далинар развернул Храбреца и галопом помчался вдоль марширующего войска к авангарду. Адолин с неохотой последовал за ним, оставляя Садеаса вместе с адъютантами позади.

Начался долгий путь. Здешние постоянные мосты принадлежали Далинару, их ремонтировали и охраняли его солдаты и разведчики, и они соединяли плато, которые он контролировал. Садеас все путешествие проделал, держась в середине колонны из двух тысяч человек. Время от времени он посылал адъютанта, который приводил к нему того или иного солдата.

Далинар внутренне готовился к битве, что ждала впереди. Он обсуждал со своими офицерами расположение плато, получил отчет о том, где именно ущельный демон решил превратиться в куколку, и послал вперед разведчиков, чтобы те высматривали паршенди. Разведчики перепрыгивали с плато на плато при помощи длинных шестов и в мостах не нуждались.

Наконец войско Далинара пересекло последний постоянный мост, и им пришлось ждать, пока мосты, которые волокли чуллы, не опустят поперек расщелин. Большие машины были построены на манер осадных башен с громадными колесами и укрепленными щитами, прячась за которыми солдаты могли толкать мост. Возле ущелья они распрягали чуллов, собственными силами толкали машину вперед и приводили в движение храповое колесо в ее задней части, чтобы опустить мост. Как только тот вставал на нужное место, машину отцепляли и перевозили через пропасть. Мост был устроен так, что машину можно было подсоединить и с другой стороны, затем его поднимали, разворачивали и снова запрягали чуллов.

На это уходило много времени. Далинар барабанил пальцами по седлу из свиной кожи и наблюдал за тем, как войско преодолевало первую расщелину. Возможно, Телеб был прав. Могли ли они использовать легкие, более подвижные мосты, чтобы перебираться через эти расщелины, а к осадным прибегать лишь во время финального штурма?

Перестук копыт по камню возвестил о том, что вдоль колонны кто-то приближается. Далинар повернулся, ожидая увидеть Адолина, но вместо него обнаружил Садеаса.

Ну почему Садеас попросил, чтобы его сделали великим князем осведомленности, и почему так усердно копался в этом деле с лопнувшей подпругой? Если он и впрямь решил сфабриковать доказательства вины Далинара…

«Видения велели мне доверять ему», — твердо сказал себе Далинар. Однако на самом деле он уже не испытывал былой уверенности. Стоило ли так рисковать, прислушиваясь к сказанному?

— Твои солдаты весьма преданы тебе, — заметил Садеас, приблизившись.

— Верность — первый урок в жизни солдата. Я бы встревожился, узнав, что они не усвоили его.

Садеас вздохнул:

— Далинар, честное слово, ну как ты можешь быть таким самодовольным?

Великий князь не ответил.

— До чего же странно наблюдать за тем, как иной раз люди поддаются влиянию своего предводителя, — продолжил Садеас. — Среди них полным-полно твоих уменьшенных копий. Они прячут свои чувства так глубоко и стягивают в такие крепкие узлы, что под давлением те превращаются в камень. Глянешь с одной стороны — сама уверенность, а вот с другой — все совсем наоборот.

Далинар по-прежнему крепко сжимал челюсти.

«Садеас, во что ты играешь?»

Тот лишь улыбнулся, подался ближе и негромко проговорил:

— Тебя ведь сейчас раздирает от желания заорать на меня, верно? Когда-то давно ты ненавидел намеки на собственную неуверенность. В те времена твое недовольство частенько заканчивалось тем, что по камням катились одна-две головы.

— Многие из тех, кого я убил, не заслуживали смерти. Человек не должен бояться потерять голову, потому что выпил слишком много вина.

— Возможно, — пренебрежительно сказал Садеас. — Но разве тебе не хочется дать себе волю, как когда-то? Разве это не бьется внутри, словно живое существо, которое поймали и посадили в большой барабан? Бьется, стучит, пытается вырваться наружу?

— Да, — сказал Далинар.

Признание как будто удивило Садеаса.

— А ведь есть и Азарт. Ты все еще чувствуешь Азарт?

Мужчины нечасто говорили об Азарте, радостном предвкушении битвы. Это была личная вещь.

— Садеас, я чувствую все, что ты перечислил. — Далинар смотрел вперед. — Но не всегда позволяю этому прорываться наружу. Чувства — то, что определяет мужчину, и потому самоконтроль — признак истинной силы. Ничего не чувствуют только мертвецы, но поддаются каждому чувству лишь дети.

— Попахивает цитатой. Я так понимаю, это из Гавиларовой книжечки о добродетелях?

— Да.

— Тебя совсем не тревожит, что все Сияющие предали нас?

— Легенды. Отступничество — событие столь древнее, что с тем же успехом могло бы случиться в темные дни. Что на самом деле сделали Сияющие? Почему они это сделали? Мы не знаем.

— Мы знаем достаточно. Они применили хитроумные трюки, чтобы внушить всем, будто обладают великими силами, и притворились, что у них есть священный долг. Когда обман раскрылся, они сбежали.

— Их силы — не ложь. Все было по-настоящему.

— Да неужели? — изумился Садеас. — Уверен? Разве не ты только что сказал, будто сие событие произошло столь давно, что с тем же успехом могло случиться в темные дни? Если у Сияющих были такие сногсшибательные силы, отчего никто не в состоянии их воспроизвести? Куда подевались все эти невероятные способности?

— Я не знаю. Возможно, мы просто не заслуживаем их теперь.

Садеас фыркнул, и Далинар пожалел о своих словах. Он мог опираться лишь на свои видения. И все-таки, когда Садеас умалял что-нибудь, ему инстинктивно хотелось встать на защиту.

«Я не могу себе этого позволить. Я должен думать о предстоящей битве».

— Садеас, — он решил сменить тему, — нам следует прилагать больше усилий, чтобы объединить военные лагеря. Мне нужна твоя помощь, раз уж ты теперь великий князь осведомленности.

— И что ты хочешь сделать?

— То, что следует сделать. Ради блага Алеткара.

— Именно об этом я и забочусь, старый друг. Мы убиваем паршенди. Прославляем и обогащаем наше королевство. Вершим возмездие. Ради блага Алеткара тебе бы следовало перестать проводить так много времени впустую в лагере… и болтать о том, что мы должны сбежать, словно трусы. Ради блага Алеткара тебе бы стоило вспомнить, как ведут себя настоящие мужчины.

— Хватит! — сказал Далинар громче, чем намеревался. — Я позволил тебе идти с нами, чтобы ты мог заниматься своим расследованием, а не насмехаться надо мной!

Садеас презрительно фыркнул:

— Эта книга погубила Гавилара. Теперь она то же самое делает с тобой. Ты так часто слушал эти истории, что твоя голова наполнилась ложными идеями. Никто не жил по Заповедям.

— Чушь! — Далинар махнул рукой и развернул Храбреца. — Сегодня у меня нет времени на препирательства.

Он пустил коня рысью. Гнев на Садеаса перешел в гнев на самого себя за утраченное самообладание. Все еще разгоряченный, он пересек мост, не переставая думать о том, что сказал Садеас. Вдруг вспомнился тот день, когда они с братом стояли подле Невозможных водопадов Холинара.

«Все изменилось, — бросил Гавилар. — Теперь я понимаю то, чего не понимал раньше. Хотел бы я тебе все объяснить».

До его гибели оставалось три дня.

Десять ударов сердца.

Пока они готовились к атаке, держась позади осадного моста, Далинар закрыл глаза, дыша глубоко и размеренно. Забыть про Садеаса. Забыть про видения. Забыть про все тревоги и страхи. Просто сосредоточиться на сердцебиении.

Поблизости чуллы царапали камни лапами в жесткой броне. Ветер, несущий запах воды, обдувал его лицо. Здесь, во влажных буревых землях, все время пахло сыростью.

Раздавалось бряцание оружия, поскрипывание кожаных доспехов. Далинар обратил лицо к небу, ощущая биение сердца. Сияющее белое солнце сквозь веки казалось алым.

Солдаты переминались с ноги на ногу, перекликались, ругались, проверяли, свободно ли выходят мечи из ножен, пробовали натягивать тетивы. Он чувствовал их напряжение, их тревогу, смешанные с возбуждением. Вокруг них из земли начали выбираться спрены ожидания, похожие на колышущиеся на ветру длинные узкие ленты. Кое-где пузырились спрены страха.

— Ты готов? — негромко спросил Далинар, внутри его возрождался Азарт.

— Да, — напряженно ответил Адолин.

— Ты никогда не жалуешься на то, как мы атакуем. — Глаза Далинара по-прежнему оставались закрытыми. — Ты никогда не подвергал сомнению мою правоту.

— Это лучший способ. Они и мои люди тоже. Какой смысл владеть осколочным вооружением, если не можешь возглавить атаку?

В груди Далинара прозвучал десятый удар сердца; он всегда слышал удары, призывая клинок, даже если вокруг было очень шумно. Чем быстрее билось его сердце, тем быстрее появлялся меч. Значит, чем нужнее осколочный клинок, тем скорее он приходил. Было ли так задумано, или же это просто какая-то причудливая особенность его оружия?

Ладонь ощутила знакомую тяжесть Клятвенника.

— Вперед. — Далинар распахнул глаза.

Он резко опустил забрало, и Адолин сделал то же самое — шлемы плотно закрылись и стали изнутри прозрачными, а по бокам начали испускать буресвет. Они вдвоем вырвались из-за массивного моста, по осколочнику с каждой стороны, один в синих латах, другой — в сланцево-серых.

Далинар несся по каменистой земле, ощущая, как внутри пульсирует дарованная доспехом сила. Немедленно хлынула волна стрел, которую выпустили коленопреклоненные лучники-паршенди по другую сторону ущелья. Далинар вскинул руку, защищая смотровую щель, и стрелы ударили вокруг него, царапая металл, дротики ломались с треском. Он как будто бежал навстречу сильному граду.

Справа от него Адолин издал боевой клич, из-под шлема прозвучавший приглушенно. Приближаясь к краю ущелья, Далинар опустил руку, невзирая на стрелы. Нужно оценить ситуацию. Пропасть была всего в нескольких футах. Когда он достиг обрыва, доспех даровал ему новые силы.

И он прыгнул.

На миг завис над чернильно-темным провалом, плащ трепетал у него за спиной, в воздухе свистели стрелы. Он невольно вспомнил, как летел Сияющий в видении. Но в происходящем не было ничего мистического — обычный прыжок при помощи осколочного доспеха. Далинар одолел расщелину и, с грохотом приземлившись с другой стороны, махнул осколочным клинком и убил троих паршенди одним ударом.

Их глаза выгорели, над глазницами поднялся дымок, когда они упали. Он снова ударил. В воздух вместо стрел взлетели кусочки доспехов и оружия, расколотые его мечом. Как обычно, осколочный клинок рассекал все неодушевленное, но, встречаясь с плотью, расплывался и как будто превращался в туман.

Из-за того, как меч менялся, касаясь плоти, и с какой легкостью резал сталь, Далинару иногда казалось, что в его руках оружие из чистого дыма. Осколочный клинок не мог застрять в том, что резал.

Великий князь крутился, размахивая мечом, на линии смерти. Он рассекал сами души, и паршенди падали замертво вокруг него. Потом он пнул один из трупов, бросив его на ближайших противников. Еще несколько пинков, еще несколько взлетевших трупов — пинок в доспехе с легкостью отправлял тело в полет футов на тридцать, — и он расчистил вокруг себя пространство для маневра.

Адолин приземлился на плато неподалеку, развернулся и принял стойку ветра. Плечом врезался в группу лучников, повалил их и сбросил нескольких в пропасть. Схватив свой осколочный клинок обеими руками, нанес первый удар, как сделал и Далинар, и уложил шестерых противников.

Враги пели. У многих из них в бороде мерцали маленькие необработанные самосветы. Паршенди всегда пели во время битвы; песня изменилась, когда они побросали луки, вытащили топоры, мечи или палицы и кинулись на двух осколочников.

Далинар расположился на достаточном расстоянии от Адолина, позволяя тому прикрывать свою спину, не подбираясь слишком близко. Два осколочника сражались, все еще находясь у края пропасти, отражая натиск паршенди, которые пытались отбросить их, задавив числом. Только так и можно было победить двух рыцарей-осколочников. Падение с такой высоты, безусловно, убило бы даже человека в осколочном доспехе. Отец и сын сражались одни, без своих гвардейцев.

Князь ощутил упоительный Азарт. Пнул еще один труп, хотя в пространстве не нуждался. Алети давно заметили, что паршенди звереют, если кто-то трогает их мертвецов. Он пнул еще одного, дразня их, вынуждая атаковать парами, как они частенько делали.

Князь сразил еще одну группу нападавших, которые пели, разъяренные тем, как он поступил с их павшими. Неподалеку Адолин начал раздавать тумаки паршенди, что подошли слишком близко; он обожал подобную тактику и держал меч то двумя руками, то одной. Трупы так и летали, удары крошили кости и доспехи, лилась оранжевая кровь. Миг спустя Адолин вновь взялся за меч и пнул очередного мертвеца.

Азарт поглотил Далинара, дал ему силу, сосредоточенность и мощь. Битва становилась все более славной. Он слишком долго лишал себя этого. Теперь ему все стало ясно. Им действительно следовало прилагать больше усилий, захватывать больше плато и больше светсердец.

Далинар сделался Черным Шипом. Стихией, которую никто не посмел бы сдержать. Самой смертью. Он…

Внезапно на него накатило сильнейшее отвращение, приступ дурноты. Стало нечем дышать. Далинар поскользнулся — отчасти потому, что наступил в лужу крови, но еще и потому, что его колени вдруг подогнулись.

Лежавшие повсюду трупы теперь наводили ужас. Сгоревшие глаза точно мертвые угли. Безвольные сломанные тела, осколки костей там, где побывали кулаки Адолина. Треснувшие черепа, кровь, мозги и внутренности повсюду. Это бойня, это смерть. Азарт испарился.

Да как же человеку может такое нравиться?!

Паршенди хлынули к нему. Адолин явился спустя миг, атаковал с умением, подобного которому Далинару еще не приходилось видеть. Парень гениально владел клинком, он был художником, который пользовался краской одного-единственного цвета. Он наносил мастерские удары, вынуждая паршенди отступать. Далинар тряхнул головой и принял стойку.

Князь вынудил себя вступить в сражение и, поколебавшись, поддался Азарту, когда тот проснулся вновь. Странная дурнота исчезла, и его боевые привычки возобладали. Далинар бросился на атакующих паршенди, нанося широкие агрессивные удары осколочным клинком.

Ему во что бы то ни стало нужна победа. Для него самого, для Адолина, для его солдат. С чего вдруг он так ужаснулся? Паршенди убили Гавилара. Убивать их было правильно.

Он солдат. И должен сражаться. У него это хорошо получается.

Нападающий отряд паршенди дрогнул под его натиском, и они бросились назад, к своему войску. Далинар невольно окинул взглядом лежащие на земле тела с почерневшими глазами. У некоторых из глазниц еще поднимались струйки дыма.

Дурнота вернулась.

Отнять жизнь так легко. Осколочное вооружение — воплощенная смерть, самая мощная сила на поле битвы. «Когда-то это оружие предназначалось для защиты», — прошептал голос внутри его.

В нескольких футах от него на землю упал мост, за ним — еще два, и спустя миг в атаку бросилась кавалерия, которую вел коротышка Иламар. Мимо протанцевали несколько почти невидимых спренов ветра. Адолин позвал своего коня, но Далинар все стоял, глядя на мертвецов. У паршенди была оранжевая кровь, пахнущая плесенью. Но их лица — мраморные черно- или бело-красные — казались такими человеческими. Далинара растила нянюшка-паршунка.

«Жизнь прежде смерти».

Да что это за голос?!

Он бросил взгляд на другую сторону ущелья — туда, где вместе со своими адъютантами, далеко за пределами досягаемости стрел, расположился Садеас. Далинар видел неодобрение в осанке своего бывшего друга. Отец и сын рисковали собой, совершая опасный прыжок через пропасть. Та разновидность атаки, которую придумал Садеас, стоила больше жизней. Но скольких потеряет войско Далинара, если одного из обладателей осколочного вооружения столкнут в бездну?

Храбрец проскакал по мосту мимо группы солдат, которые приветствовали ришадиума радостными возгласами. Возле Далинара конь замедлил ход, давая схватить вожжи. Великий князь нужен прямо сейчас. Его люди сражались и умирали, и момент для сожалений и сомнений неподходящий.

Доспех позволил ему прыгнуть в седло. Потом, вскинув осколочный клинок, он бросился в атаку, убивая ради своих людей. Сияющие сражались не за это. Но, по крайней мере, он мог сделать хоть что-то.

Они победили в этой битве.

Далинар отступил, ощущая усталость, и Адолину досталась честь добыть светсердце. Куколка сама по себе напоминала огромную удлиненную камнепочку пятнадцати футов в высоту, прикрепленную к неровной каменистой почве чем-то вроде крема. Везде валялись трупы. Паршенди пытались быстренько вскрыть ее и сбежать, но после них на раковине осталось лишь несколько трещин.

Вокруг куколки битва шла яростнее всего. Далинар прислонился спиной к выступу скалы и снял шлем, подставив вспотевшую голову прохладному ветру. Солнце стояло высоко над горизонтом; битва продлилась около двух часов.

Адолин трудился усердно, при помощи осколочного клинка вскрывая бок куколки. Потом он мастерски вонзил туда меч, убив закуклившееся создание, но не повредив светсердце.

Существо умерло. Теперь осколочный клинок мог рассечь его, и Адолин принялся вырезать куски плоти. Он сунул руки внутрь в поисках светсердца; брызнул пурпурный ихор. Солдаты радостно закричали, когда он вытащил добычу, и над всем войском запорхали спрены славы, точно сотни сфер, излучающих свет.

Далинар вдруг повернулся и пошел прочь, держа шлем в левой руке. Он пересек поле битвы, пройдя мимо лекарей, которые занимались ранеными, и отрядов, что уносили павших обратно к мостам. Для перевозки трупов к телегам крепились салазки, и мертвых можно было надлежащим образом сжечь в лагере.

Трупов паршенди оказалось очень много. Глядя на них, он не чувствовал ни отвращения, ни возбуждения. Только сильную усталость.

Он бывал в битвах десятки, если не сотни раз. И никогда раньше не испытывал того, что ощутил в этот день. Из-за отвращения Далинар отвлекся и мог погибнуть. Во время сражения нельзя размышлять; разум должен был сосредоточиться на действии.

Азарт казался приглушенным, и он не испытал даже подобия прежней ясности мыслей. Это сражение должно было все расставить по местам. Взамен его тревоги как будто усилились. «Кровь отцов моих, — подумал он, взбираясь на вершину небольшого каменистого холма. — Что же со мной происходит?»

Сегодняшняя слабость выглядела последним и самым весомым аргументом в поддержку того, что Адолин и, безусловно, многие другие говорили о нем. Далинар стоял на холме и глядел на восток, в сторону Изначалья. Он так часто обращал туда свой взгляд. Почему? Что же там…

Великий князь застыл, заметив на ближайшем плато отряд паршенди. Это было то самое войско, которое людям Далинара удалось прогнать. Хотя они многих убили, большинство спаслось, отступив, когда они поняли, что проигрывают битву. Потому война и затянулась так надолго. Враг понимал, что такое стратегическое отступление.

Их войско построилось, воины держались парами. Во главе оказался массивный паршенди властного вида, в блестящих латах. Осколочный доспех. Даже с такого расстояния его нетрудно было распознать.

В самой битве владелец доспеха не участвовал. С чего вдруг он появился теперь? Может быть, опоздал?

Воин в латах и остальные паршенди развернулись и, перепрыгнув через пропасть, что оставалась позади них, ушли — сбежали в свое невидимое убежище в центре Расколотых равнин.

27Ущельное дежурство

Если благодаря моим словам ты начал хоть что-то понимать, надеюсь, ты отзовешь их. Или, возможно, поразишь меня до глубины души и прикажешь им хоть раз сделать что-нибудь полезное.

Каладин вошел в лавку аптекаря, и дверь с грохотом захлопнулась у него за спиной. Как и в первый раз, престарелый хозяин притворился хилым и шел, опираясь на трость. Но, узнав Каладина, слегка выпрямился:

— А-а, ты…

Прошло еще два долгих дня. Пока светило солнце, они работали и упражнялись — Тефт и Камень теперь присоединялись к нему, — а вечера проводили у первой расщелины, вытаскивали тростник из тайника и часами выдавливали молочный сок. Накануне Газ заметил, куда они уходят, и, безусловно, что-то заподозрил. С этим ничего нельзя было поделать.

День начался с того, что Четвертому мосту пришлось отправиться в вылазку на плато. К счастью, они прибыли раньше паршенди и в мостовых расчетах не случилось потерь. А вот рядовым солдатам не повезло: ряды алети в конце концов дрогнули под натиском паршенди и мостовикам пришлось вести обратно в лагерь усталую и злую армию побежденных.

Глаза у Каладина покраснели от недосыпа — выжимать тростник приходилось допоздна. Его желудок все время урчал, получив лишь часть от положенной порции, которую он делил с двумя ранеными.

Сегодня все должно закончиться. Аптекарь вернулся за прилавок, и Каладин подошел к нему. В комнату стремительно влетела Сил, из светящейся ленточки превратившись в женскую фигурку. Она кувыркнулась, точно акробатка, и легко приземлилась на стол.

— Чего тебе надо? — спросил аптекарь. — Еще бинтов? Ну, я бы мог просто…

Он замолчал, когда Каладин поставил на стол средних размеров бутылку из-под выпивки. Горлышко у нее было треснувшее, но его все равно удалось заткнуть пробкой. Каладин ее вытащил, открыв находившийся внутри молочно-белый сок шишкотравника. То, что они собрали в первый раз, он использовал для лечения Лейтена, Даббида и Хоббера.

— Это еще что? — спросил престарелый аптекарь, поправляя очки и склоняясь над бутылкой. — Предлагаешь мне выпить? Я уже не в том возрасте. Для желудка плохо, знаешь ли.

— Это не выпивка. Это сок шишкотравника. Ты сказал, он дорогой. Ну так что, сколько дашь за это?

Аптекарь моргнул, потом наклонился ближе и понюхал содержимое:

— Где ты его взял?

— Собрал тростник, который растет за пределами лагеря.

Лицо аптекаря потемнело. Он пожал плечами:

— Боюсь, он бесполезен.

— Что?!

— Дикие растения недостаточно сильные. — Аптекарь заткнул бутылку пробкой. На хижину налетел сильный порыв ветра, забрался под дверь, перемешал ароматы множества порошков и укрепляющих напитков. — Это практически бесполезно. Я дам тебе две светмарки, что очень щедро с моей стороны. Мне придется его дистиллировать, и, если повезет, я получу пару ложек.

«Две марки! — в отчаянии подумал Каладин. — После того, как мы втроем три дня работали из последних сил и спали всего лишь по несколько часов? И все это ради жалованья за пару дней?»

Но нет. Он обработал раны Лейтена соком, и спрены гниения исчезли, а инфекция отступила. Каладин сузил глаза, наблюдая за тем, как аптекарь вытаскивает из кошелька две светмарки и кладет на стол. Как и у большинства сфер, одна сторона у них была чуть приплющена, чтобы не укатывались.

— Вообще-то, — пробормотал аптекарь, потирая подбородок, — я дам три. — Он вытащил еще одну светмарку. — Обидно, что все твои усилия были напрасны.

— Каладин, — сказала Сил, изучая аптекаря, — старик взволнован. Мне кажется, он лжет!

— Знаю, — буркнул Каладин.

— Это как понимать? — спросил старик. — Если ты знал, что все бессмысленно, зачем так старался?

Аптекарь потянулся за бутылкой, но Каладин поймал его за руку:

— Знаешь, а ведь мы из каждого стебля получили две капли или больше.

Аптекарь нахмурился.

— В прошлый раз, — продолжил Каладин, — ты говорил, что мне повезет, если в каждом стебле окажется хотя бы по одной капле. И потому-то сок шишкотравника такой дорогой. Ты ничего не упомянул о том, что «дикие» растения слабее.

— Так ведь я не думал, что ты отправишься их собирать, и… — Встретив взгляд Каладина, аптекарь умолк.

— В армии об этом не знают, верно? — надавил Каладин. — Они понятия не имеют, насколько ценны эти растения за пределами лагеря. Ты их собираешь, продаешь сок, и дело идет как по маслу, поскольку военным нужно очень много антисептика.

Старик-аптекарь выругался и отдернул руку:

— Не понимаю, о чем ты болтаешь.

Каладин взял свою бутылку:

— А если я пойду в палатку лекарей и расскажу, откуда это у меня?

— Они его отнимут! — воскликнул старик. — Не будь глупцом. Парень, ты ведь клейменый раб. Они решат, ты это украл.

Каладин сделал вид, что уходит.

— Дам небомарку, — поспешно предложил аптекарь. — Это половина от того, что я взял бы с солдат за такое количество.

Каладин повернулся к нему:

— Ты берешь две небомарки за то, что можно собрать за пару дней?!

— Не я один, — хмуро ответил аптекарь. — Это общее решение. Мы посовещались и установили справедливую цену.

— И с чего вдруг такая цена справедлива?

— Нам надо как-то выживать в этой забытой Всемогущим земле! Построить лавку, содержать ее, нанимать охрану — все это денег стоит.

Аптекарь запустил руку в кошелек и вытащил сферу, которая излучала темно-синий свет. Сапфировая сфера стоила раз в двадцать пять дороже бриллиантовой. Поскольку Каладин зарабатывал одну бриллиантовую марку в день, небомарка стоила столько, сколько он получал за полмесяца. Конечно, обычный темноглазый солдат зарабатывал пять светмарок в день, и для него это заработок за неделю. Когда-то Каладин и сам не счел бы эту сумму значительной. Теперь же она была для него целым состоянием. И все-таки он колебался:

— Я должен тебя разоблачить. Люди умирают из-за этого.

— А вот и нет, — возразил аптекарь. — У великих князей достаточно средств, чтобы платить нам, принимая во внимание, сколько они зарабатывают на плато. Мы поставляем бутылочки с соком так часто, как им требуется. Все, чего ты добьешься, — позволишь монстрам вроде Садеаса положить в карман еще несколько сфер!

Аптекарь вспотел. Каладин угрожал разрушить прибыльное дело. Доходы от сока делали всю эту историю весьма непредсказуемой. Люди убивали, чтобы сохранить такие секреты.

— Набить свои карманы или карманы светлордов, — произнес Каладин. — Полагаю, выбор очевиден. — Он опять поставил бутылку на прилавок. — Я соглашусь на сделку, если ты добавишь еще немного бинтов.

— Вот и славно. — Аптекарь расслабился. — И держись подальше от этих тростников. Я удивлен, что ты вообще нашел поблизости заросли, которые еще не оборвали. У моих работников в последнее время с этим все больше проблем.

«Им не помогает спрен ветра», — подумал Каладин.

— Почему же ты тогда меня отговариваешь от этого занятия? Я бы мог тебе еще принести.

— Ну да, но…

— Дешевле заниматься этим самому, — договорил за него Каладин, наклонившись вперед. — Но то, что я предлагаю, позволит тебе сохранить репутацию. Я буду приносить сок и брать с тебя одну небомарку. Если светлоглазые узнают, что устроили аптекари, ты сможешь заявить, будто ничего не знал: ты всего лишь покупал у какого-то мостовика сок и перепродавал его армии с разумной надбавкой.

Старика это заинтересовало.

— Ну, возможно, я не стану задавать слишком много вопросов по поводу того, откуда ты это взял. Это твое личное дело, юноша. Действительно, твое личное дело…

Он поковылял в заднюю часть лавки и вернулся с коробкой бинтов. Каладин принял ее и молча вышел.

— Не переживаешь? — поинтересовалась Сил, подплывая к его голове, когда он вышел на дневной свет. — Если Газ узнает, чем ты занимаешься, у тебя будут неприятности.

— А что еще со мной можно сделать? — спросил Каладин. — Сомневаюсь, что они сочтут это достаточно серьезным преступлением для подвешивания.

Сил оглянулась и превратилась в расплывчатое облачко, в котором едва просматривались очертания молодой женщины.

— Не могу решить, был ли этот поступок бесчестным.

— Он не бесчестный, просто так устроена торговля. — Каладин скривился. — Семена лависа продают так же. Фермеры их выращивают и отдают торговцам за светосколки, а те везут их в город и продают другим торговцам, которые продают свой товар обычным людям в четыре или пять раз дороже, чем он стоил в самом начале.

— И почему же ты тогда расстроился? — Сил нахмурилась, когда они прошли мимо группы солдат, один из которых бросил в голову Каладина косточкой палафрукта.

Солдаты захохотали. Каладин потер висок.

— Из-за отца я до странности щепетилен в том, что касается платы за лечение.

— Похоже, он очень щедрый человек.

— И это не принесло ему никакой пользы.

Разумеется, в каком-то смысле Каладин был столь же плох. Став рабом, он поначалу был готов почти на все ради шанса свободно передвигаться. Периметр лагеря охранялся, но, раз уж ему удалось протащить шишкотравник мимо дозорных, он мог бы придумать способ, позволяющий выбраться наружу.

С сапфировой маркой он обладал нужными для этого средствами. Да, у него на лбу рабское клеймо, но несколько быстрых, хоть и болезненных взмахов ножа превратят его в «боевой шрам». Он мог говорить и сражаться как солдат, так что ему бы поверили. Его бы приняли за дезертира, но такое можно пережить.

Таков был план, который он вынашивал на протяжении нескольких месяцев рабства, однако благоприятной возможности все не подворачивалось. Требовались деньги, чтобы достаточно далеко уехать от тех мест, где известны его приметы. Деньги, чтобы снять комнату в каком-нибудь убогом квартале, где никто не задает вопросов, и там отсидеться, пока не заживет рана, нанесенная собственными руками.

Но всегда находился кто-то, кому нужна была помощь. Он оставался, пытался освободить всех, кого только мог. Каждый раз терпел неудачу. И теперь собирался все повторить.

— Каладин? — спросила Сил над его плечом. — Ты такой серьезный. О чем думаешь?

— О том, стоит ли мне сбежать. Удрать из этого проклятого бурей лагеря и отыскать для себя новую жизнь.

Сил помолчала.

— Здесь тяжело, — сказала она наконец. — Не знаю, сможет ли кто-нибудь тебя винить.

«Камень сможет, — подумал бывший солдат. — И Тефт». Они вместе выжимали сок шишкотравника. Мостовики не знали, сколько он стоит, и думали, это лишь для исцеления раненых. Если он сбежит, это будет предательством по отношению к ним.

«Уходи отсюда, дурень, — подумал Каладин, обращаясь к самому себе. — Ты этих мостовиков не спасешь. В точности как не спас Тьена. Тебе надо бежать».

— А что потом? — прошептал он.

Сил повернулась к нему:

— Что?

Что хорошего в побеге? Будет всю жизнь работать за мизерную плату в самых убогих кварталах какого-нибудь захудалого городишки? Нет.

Он не может их бросить, как никогда не мог бросить тех, кто, как ему казалось, в нем нуждался. Он должен был их защищать. Обязан.

Ради Тьена. И ради того, чтобы не сойти с ума.

— Ущельное дежурство, — сказал Газ и сплюнул. Слюна была черной из-за того, что он жевал листья яммы.

— Что?

Вернувшись после продажи шишкотравника, Каладин обнаружил, что Газ поменял рабочее расписание Четвертого моста. Мостовое дежурство им не грозило — они участвовали в вылазке на плато накануне. Взамен их собирались отправить в кузни Садеаса, чтобы помогать таскать болванки и прочие принадлежности.

Казалось, это тяжелая работа, но на самом деле она была одной из самых легких, какие только доставались мостовикам. Кузнецы считали, что лишние рабочие руки им не требуются. Или, может быть, просто не хотели, чтобы неуклюжие мостовики путались под ногами. Во время дежурства в кузнях работали обычно всего несколько часов от смены, а потом просто отдыхали.

Газ стоял перед Каладином на залитой солнцем площадке.

— Видишь ли, — сказал мостовой сержант, — на днях ты заставил меня кое о чем задуматься. Всем плевать, если Четвертому мосту назначить несправедливое расписание. Они ненавидят ущельное дежурство. Я решил, что тебе все равно.

— Сколько тебе заплатили? — прошипел Каладин, шагнув вперед.

— Иди в бурю. — Газ опять сплюнул. — Вас все презирают. Твоему расчету пойдет на пользу, если все увидят, как вы расплачиваетесь за то, что сделали.

— Выжили?

Газ пожал плечами:

— Все знают, что ты нарушил правила, когда приволок тех людей обратно. Если все начнут делать то же самое, казармы заполнятся умирающими еще до того, как закончится подветренная сторона месяца!

— Газ, они люди. Если мы не «заполняем казармы» ранеными, то лишь потому, что бросаем их умирать.

— Здесь они все равно умрут.

— Это мы еще посмотрим.

Сержант смотрел на него, прищурив единственный глаз. Он, похоже, подозревал, что Каладин как-то обхитрил его, напросившись на дежурство по сбору камней. Чуть раньше Газ, несомненно, побывал у ущелья, пытаясь, по всей видимости, вычислить, что именно Каладин и два его товарища там делали.

«Преисподняя», — подумал парень. Он-то решил, что достаточно запугал Газа, чтобы тот не высовывался.

— Мы пойдем! — рявкнул Каладин, поворачиваясь. — Но я не возьму на себя вину. Мои люди узнают, что это твоих рук дело.

— Отлично! — крикнул Газ ему вслед. Потом прибавил тихонько: — Может, мне повезет и ущельный демон сожрет всю вашу шайку.

Ущельное дежурство. Большинство мостовиков охотнее променяли бы его на целый день таскания камней.

Каладин, к спине которого был привязан незажженный факел, пропитанный маслом, спускался по ненадежной веревочной лестнице. Ущелье здесь было неглубоким, всего футов пятьдесят, но этого хватило, чтобы он попал в другой мир. Мир, куда естественный свет проникал лишь через разлом высоко в небе. Мир, который оставался сырым даже в самые жаркие дни; влажный ландшафт из мхов, грибов и выносливых растений, которым хватало и тусклого света.

У дна ущелья делались шире — вероятно, из-за Великих бурь. Из-за них по расщелинам неслись мощные потоки воды; оказаться в ущелье во время урагана означало верную смерть. Дно было гладким, покрытым затвердевшим кремовым осадком, хотя тут и там виднелись неровности, повторявшие очертания размытого каменного основания. Кое-где расстояние от дна до края плато наверху всего около сорока футов. В большинстве случаев, однако, оно составляло почти сто футов или больше.

Каладин спрыгнул с лестницы, пролетел несколько футов и с плеском приземлился в лужу дождевой воды. Зажег факел и высоко поднял его, окидывая взглядом темный и туманный разлом. Стены с обеих сторон были скользкими от темно-зеленого мха, и со скальных выступов где-то в вышине спускались тонкие лозы, названия которых он не знал. На дне и в трещинах на камне попадались кусочки костей, дерева и обрывки ткани.

Кто-то с плеском приземлился рядом с ним. Тефт выругался, оглядывая промокшие сандалии и штанины, и выбрался из большой лужи.

— Забери буря этого кремлеца Газа, — пробормотал пожилой мостовик. — Посылает нас сюда вне очереди. Я бы за это оставил его без бобов.

— Уверен, он очень бояться тебя, — сказал Камень, слезая с лестницы на сухое место. — Он в лагере сейчас плакать от страха.

— Иди в бурю, — огрызнулся Тефт, стряхивая воду с левой ноги.

Вдвоем они несли незажженные факелы. Каладин зажег свой при помощи огнива, но другие не стали этого делать. Факелов должно хватить на все время дежурства.

Мостовики собрались у основания лестницы, сбившись в кучу. Каждый четвертый зажигал факел, однако свет почти не разгонял тьму, он лишь позволял Каладину подмечать все новые и новые детали необычного пейзажа. В расщелинах росли странные тускло-желтые, как кожа ребенка, больного желтухой, грибы в форме трубок. Кремлецы, оказавшись на свету, поспешно удирали. Здешние рачки были красноватыми и полупрозрачными; когда один прополз мимо Каладина по стене, тот заметил, что сквозь панцирь кремлеца видны внутренние органы.

Свет также открыл скрюченное изломанное тело на дне неподалеку от них. Каладин поднял факел и приблизился. Труп уже начал вонять. Парень прикрыл ладонью нос и рот и присел рядом.

Это мостовик из какого-то другого расчета. Свежий. Если бы он пролежал здесь больше нескольких дней, буря унесла бы тело куда-нибудь далеко. Четвертый мост столпился позади Каладина, молчаливо глядя на того, кто принял решение броситься в пропасть.

— Да найдется для тебя достойное место в Чертогах Спокойствия, павший брат, — сказал Каладин, и его голос эхом отразился от стен ущелья. — И да найдется для нас лучший финал, чем твой.

Он встал, держа факел высоко, и прошел мимо трупа. Его взволнованный отряд двинулся следом.

Каладин быстро понял, в чем заключалась основная тактика сражения на Расколотых равнинах. Нужно бросить все силы на продвижение вперед, чтобы выдавить врага к краю плато. Поэтому битвы часто оборачивались большой кровью для алети, ведь они обычно прибывали после паршенди.

У алети были мосты, в то время как эти странные восточные паршенди могли разбежаться и перепрыгнуть почти любое ущелье. Но и тем и другим приходилось несладко, если их прижимали к обрыву. Обычно это заканчивалось тем, что солдаты теряли равновесие и падали в бездну. Число погибших оказывалось слишком велико, чтобы алети желали вернуть потерянное снаряжение. И потому мостовиков посылали на дежурство в ущелье. Все равно что грабить курганы, только без самих курганов.

Они несли мешки, и им предстояло много часов бродить в поисках трупов, с которых можно было бы снять что-то ценное. Сферы, кирасы, шлемы, оружие. Иногда, вскоре после вылазки на плато, у них появлялась возможность добраться до места битвы и обобрать тела, что лежали там. Всего через несколько дней Великие бури уносили трупы.

Кроме того, ущелья представляли собой запутанный лабиринт, и попасть на определенное спорное плато, а потом вернуться в разумный срок было почти невозможно. Алети по опыту знали, что лучше подождать, пока Великая буря не снесет трупы к их стороне Равнин — ведь ураганы всегда шли с востока на запад, — а потом послать мостовиков вниз, на поиски.

Направление ветра оставалось неизменным, и за годы войны в ущелья смело столько трупов, что места, где они чаще всего оказывались, найти было не так уж сложно. Отряд должен собрать определенное количество трофеев, иначе им на неделю урезали жалованье, но квота была необременительная. Достаточная, чтобы они трудились, но не такая, чтобы как следует их вымотать. Как и большинство занятий, это придумали в первую очередь для того, чтобы мостовики не сидели без дела.

Пока они шли по первому ущелью, несколько людей Каладина вытащили мешки и начали собирать подходящие трофеи, попадавшиеся на пути. То шлем, то щит. Они внимательно высматривали сферы. Такая ценная находка означала небольшую награду для всего отряда. Им не разрешали приносить в провалы собственные сферы или иное имущество, разумеется. А на выходе тщательно обыскивали. Унизительный обыск — одна из причин, по которым дежурство в ущелье считалось омерзительным.

Но имелись и другие причины. Пока они шли, ущелье постепенно расширилось футов до пятнадцати. На стенах появились отметины, похожие на шрамы, — кое-где был содран мох, а местами на камне виднелись царапины. Мостовики старались на них не смотреть. Время от времени сюда забредали ущельные демоны в поисках падали или подходящего для окукливания плато. Встреча с одним из них была маловероятной, но возможной.

— Келек, до чего же я ненавижу это место, — сказал Тефт. — Я слыхал, однажды ущельный демон загнал в тупик целый отряд и сожрал всех, одного за другим. Просто сидел там и хватал их, когда они пытались сбежать.

Камень тихонько рассмеялся:

— Если он всех съесть, кто же вернуться и рассказать эту историю?

Тефт потер бороду:

— А я почем знаю? Может, они просто все не вернулись.

— Значит, они бежать. Дезертиры.

— Нет, — возразил Тефт. — Из этих расщелин не выбраться без лестницы.

Он посмотрел вверх, на узкую синюю щель в семидесяти футах над ними.

Каладин тоже поднял голову. Синее небо казалось таким далеким. Недосягаемым. Точно свет самих Чертогов. И даже если кто-то влез бы по стене в одной из неглубоких частей, он либо оказался бы в ловушке на Равнинах, не имея возможности пересечь расщелины, либо очутился бы достаточно близко к алетийской стороне, чтобы разведчики заметили его на одном из постоянных мостов. Можно было попытаться отправиться на восток, где ветер обтесал плато до такой степени, что они превратились в тонкие шпили. Но это означало переход продолжительностью в несколько недель, на протяжении которых пришлось бы много раз пережить Великие бури.

— Камень, ты бывал когда-нибудь в щелевом каньоне во время дождя? — спросил Тефт, скорее всего размышлявший о том же, что и Каладин.

— Нет, на Пиках у нас такого не быть. Такие вещи быть только там, где живут глупцы.

— Ты тоже тут живешь, Камень, — заметил Каладин.

— И я глупый быть, — со смехом ответил громила-рогоед. — Разве не видно?

За последние два дня он очень сильно изменился. Сделался более приветливым и, как предположил Каладин, теперь в большей степени напоминал того человека, которым был когда-то.

— Ну так вот, — многозначительно сказал Тефт. — Я говорил о щелевых каньонах. Как по-твоему, что случится, если мы застрянем здесь во время Великой бури?

— Много воды, наверно, — предположил Камень.

— Много воды, которая будет везде, где только можно, — продолжил Тефт. — Высоченные волны станут катиться по этому узкому пространству с такой силой, что ни один валун не устоит. Вообще-то, и обычный дождик здесь, внизу, покажется Великой бурей. А настоящая Великая буря… что ж, когда она начинается, это место превращается в кошмар.

Камень нахмурился и посмотрел вверх:

— Значит, лучше здесь не быть во время бури.

— Ага, — согласился Тефт.

— Хотя, Тефт, — прибавил Камень, — ты бы тогда искупаться, ведь давно уже пора.

— Эй! — возмутился тот. — При чем тут мой запах?

— Притом, — сказал Камень, — что его нюхать я. Иногда я думать, что лучше уж стрела паршенди в глаз, чем нюхать отряд, который запереть в казарме на ночь!

Тефт тихонько рассмеялся:

— Я бы обиделся, не будь это правдой. — Он втянул носом влажный плесневелый воздух ущелья. — Тут не лучше. Воняет сильней, чем сапоги рогоеда зимой. — Он осекся. — Э-э-э, не обижайся. Это я не про тебя.

Парень улыбнулся и глянул назад. Тридцать с небольшим мостовиков следовали за ними, точно привидения. Кое-кто, похоже, старался держаться поближе к Каладину с товарищами, чтобы незаметно подслушать, о чем они болтают.

— Тефт, — вмешался Каладин, — «воняет сильней, чем сапоги рогоеда»? Как же, клянусь Чертогами, ему не обидеться на такие слова?!

— Но ведь все так говорят, — огрызнулся Тефт. — Я ляпнул, не подумав.

— Увы, — сказал Камень, внимательно разглядывая кусок мха, который он на ходу сорвал с каменной стены, — твое оскорбление меня обидеть. Если бы мы быть на Пиках, пришлось бы драться, как требовать обычай алил’тики’и.

— А это как? — уточнил Тефт. — На копьях?

Камень рассмеялся:

— Нет-нет. Мы на Пиках не такие варвары, как вы здесь внизу.

— Тогда как же? — спросил Каладин с неподдельным интересом.

— Ну, — Камень бросил мох и отряхнул руки, — надо много пива-грязючки и песен.

— И это вы зовете дуэлью?!

— Кто сможет петь после многих кружек пива — победить. И еще все быстро такие пьяные, что не всегда помнить, о чем спор.

Тефт захихикал:

— А утром все хватаются за ножи.

— Думаю, это кое от чего зависит, — сказал Каладин.

— От чего? — удивился Тефт.

— От того, есть ли среди них торговец ножами. Верно, Данни?

Приятели повернулись и увидели Данни, который шел за ними, навострив уши. Тощий юнец вздрогнул и залился краской:

— Ой… я…

Камень захохотал в ответ на слова Каладина.

— Данни, — сказал он юноше, — имя странным быть. Что оно значить?

— Значить? — переспросил тот. — Не знаю. Имена не всегда что-то значат.

Камень с недовольным видом покачал головой:

— Низинники. И как же вы знать себя, если ваши имена ничего не значить?

— То есть твое имя что-то значит? — спросил Тефт. — Ну… ма… ну…

— Нумухукумакиаки’айялунамор, — напомнил Камень. — Конечно. Это описание очень особенного камня, который мой отец обнаружить за день до моего рождения.

— Значит, твое имя — целая фраза? — неуверенно уточнил Данни, словно сомневаясь, что ему можно говорить.

— Поэма быть, — пояснил Камень. — На Пиках каждое имя поэма быть.

— В самом деле? — Тефт поскреб бороду. — Наверное, тому, кто семью обедать зовет, приходится попотеть.

Камень рассмеялся:

— Правда, правда. Еще получаться интересные споры. Обычно лучшие оскорбления на Пиках быть поэма, которая по составу и ритму походить на имя того, кого оскорбить.

— Келек, — пробормотал Тефт, — до чего же все сложно.

— Потому большинство споров и закончиться выпивкой, — объяснил рогоед.

Данни неуверенно улыбнулся:

— Эй, громила дурной, воняешь, что мокрый кабан, вали поскорей за луной да в болоте сгинь, как чурбан.

От неудержимого хохота Камня в провале проснулось эхо.

— Быть хорошо, хорошо, — выдавил он, вытирая слезы. — Просто, но хорошо.

— Данни, у тебя получилась почти что песня, — заметил Каладин.

— Ну, это было первое, что в голову пришло. Я взял мотив из «Двух дружочков Мэри», чтобы ритм был правильный.

— Ты мочь петь? — удивился Камень. — Я должен это слышать.

— Но… — начал Данни.

— Пой! — рявкнул рогоед, ткнув в него пальцем.

Данни взвизгнул от испуга, но повиновался и разразился песней, которая была Каладину незнакома. Это оказалась забавная история о женщине и братьях-близнецах, которых она принимала за одного человека. У Данни был чистый тенор, и, похоже, юноша увереннее чувствовал себя, когда пел, а не говорил.

Пел Данни хорошо. Когда он перешел ко второму куплету, Камень начал без слов подпевать своим низким голосом, и получилось очень гармонично. Рогоед явно знал толк в пении. Каладин обернулся, надеясь, что еще кто-то из мостовиков втянется в разговор или станет подпевать. Он улыбнулся Шраму, но тот лишь сердито зыркнул в ответ. Моаш и Сигзил — темнокожий азирец — на Каладина даже не посмотрели. Пит глядел себе под ноги.

Когда песня закончилась, Тефт благодарно похлопал в ладоши:

— Вы спели лучше тех, кого я слышал во множестве таверн.

— Рад встретить низинника, который уметь петь. — Камень подобрал шлем и сунул его в мешок. На этот раз в ущелье мало чем можно было поживиться. — Я уже начать думать, что вы тут все к музыке глухи, как старая рубигончая моего отца. Ха!

Данни покраснел, но шагал теперь увереннее.

Они шли и шли, временами натыкаясь на крутые повороты или разломы в камне, куда водой нанесло много всякой всячины. В таких местах их работа становилась омерзительной, и нередко приходилось вытаскивать трупы или разгребать груды костей, чтобы добыть искомое, борясь при этом с приступами тошноты от вони. Каладин велел им пока что не трогать самые жуткие или разложившиеся трупы. Вокруг мертвецов всегда собирались спрены гниения.

Если они не соберут достаточно трофеев, можно будет обобрать этих по пути назад.

На каждом перекрестке или ответвлении Каладин делал на стене белую отметку куском мела. Это была обязанность старшины, и он относился к ней серьезно. Он не хотел, чтобы его люди заблудились в этих ущельях.

Пока они шли и работали, Каладин поддерживал разговор. Он смеялся — вынуждал себя смеяться — вместе с ними. Даже если ему этот смех казался неестественным, никто ничего не заметил. Может, они понимали, как и он сам, что наигранный смех предпочтительнее скорбной тишины, что сопровождала большинство мостовиков.

Вскоре Данни позабыл о робости, начал смеяться и болтать с Тефтом и Камнем. Кое-кто подобрался совсем близко — Йейк, Мэпс, еще парочка мостовиков, — как дикие звери подбираются к свету и теплу костра. Каладин пытался втянуть их в разговор, но не вышло, и он позволил им делать что хотят.

В конце концов они достигли места, где валялось много свежих трупов. Каладин не знал наверняка, почему Великие бури и течения несли трупы в таком количестве именно сюда, — по виду эта часть ущелья не отличалась от других участков. Может, была чуть-чуть уже. Иногда они приходили в те же самые закоулки и отыскивали там хорошие трофеи; в другой раз знакомые места могли оказаться пустыми, а где-то тела громоздились десятками.

Судя по виду, эти трупы принесло сюда течением, когда из-за Великой бури случился потоп; после вода медленно ушла, а они остались. Ни одного паршенди. Множество переломов и рваных ран. У многих отсутствовали конечности.

Влажный воздух пропитался вонью разложения. Каладин держал свой факел над головой, а его спутники молчали. Темнота и прохлада могли бы предотвратить быстрое разложение, но все портила влажность. Кремлецы уже начали обгрызать кожу с ладоней и выедать глаза. Вскоре у трупов вздуются животы. По телам карабкались несколько спренов гниения, маленьких, красных и полупрозрачных.

Сил приземлилась ему на плечо, морщась от отвращения. Как обычно, она не объяснила, где летала до сих пор.

Мостовики знали, что делать. Невзирая на спренов гниения, это место казалось слишком богатым, чтобы его обойти. Они принялись за работу, укладывая тела в ряд, чтобы можно было осмотреть каждое. Каладин, собиравший трофеи вокруг кучи трупов, взмахом руки предложил Камню и Тефту присоединиться. Данни притащился вместе с ними.

— Они носить цвета нашего великого князя, — заметил Камень, когда Каладин подобрал помятый стальной шлем.

— Держу пари, они были в той вылазке несколько дней назад. Войскам Садеаса здорово досталось.

— Светлорда Садеаса, — поправил его Данни и тотчас же втянул голову в плечи от досады. — Извини. Я не хотел. Просто я все время забывал про его титул, и мой мастер каждый раз меня колотил.

— Мастер? — переспросил Тефт, подбирая упавшее копье и стряхивая с древка мох.

— Я был подмастерьем. Ну, до того, как… — Юноша замолчал и отвернулся.

Тефт был прав: мостовики не любили говорить о прошлом. В любом случае Данни поступил верно, исправив его. Каладина бы наказали, услышав, как он опускает почтительное обращение к светлоглазому.

Парень сунул шлем в свой мешок, потом затолкал факел в зазор между двумя поросшими мхом валунами и принялся помогать остальным разбирать тела. Он больше не пытался никого разговорить. Павшим нужно выказывать почтение — если это вообще возможно, когда их грабишь.

Потом мостовики сняли с трупов доспехи. Кожаные жилеты — с лучников, стальные нагрудники — с пехотинцев. Среди мертвых оказался светлоглазый офицер в хорошей одежде под еще более хорошими доспехами. Иногда трупы светлоглазых поднимали из ущелий особые отряды, чтобы мертвые тела превратить в статуи при помощи духозаклинателей. Темноглазых, если те не были богачами, сжигали. А о большинстве солдат, упавших в пропасть, забывали; люди в лагере говорили об ущельях как о священном месте покоя, но на самом деле доставать тела со дна было слишком трудно, и ни кто не хотел тратиться и рисковать.

Тем не менее, раз они обнаружили здесь светлоглазого, это означало, что его семья недостаточно богата или недостаточно о нем тревожится, чтобы послать кого-то за его трупом. Падение изуродовало лицо до неузнаваемости, но, судя по знакам отличия, он был седьмого дана. Безземельный член свиты какого-нибудь более влиятельного офицера.

Сняв доспехи, мостовики вытащили у каждого трупа кинжалы и стянули сапоги — сапог всегда не хватало. Они не стали раздевать мертвецов, хотя сняли ремни и срезали множество пуговиц. Пока все работали, Каладин послал Тефта и Камня осмотреть окрестности, где могли обнаружиться еще тела.

Когда они собрали доспехи, оружие и сапоги, началась самая неприятная часть задания: обыскивать карманы и кошельки в поисках сфер и драгоценностей. Эти трофеи были самыми немногочисленными, но ценными. Они не нашли ни одного броума — никакой жалкой награды для мостовиков.

Пока отряд занимался этой отвратительной работой, сам Каладин увидел, что из ближайшей глубокой лужи выглядывает кончик копья. Они его не заметили, когда прочесывали местность в первый раз.

Погруженный в глубокую задумчивость, Каладин вытащил копье, стряхнул воду и понес к сваленному грудой оружию. Там поколебался, держа мокрое копье одной рукой. Потер пальцем гладкую древесину. По весу, балансу и шлифовке он мог сказать, что это хорошее оружие. Крепкое, отлично сделанное и ухоженное.

Он закрыл глаза, вспоминая, как мальчишкой держал посох.

Слова, которые говорил Таккс, вернулись к нему — слова, сказанные в тот яркий летний день, когда он впервые взял в руки оружие в армии Амарама. «Перво-наперво нельзя быть безразличным. — Таккс как будто шептал. — Кое-кто твердит, что во время битвы следует избавляться от всех чувств. Что ж, я думаю, важно держать голову на плечах. Но я ненавижу, когда убивают спокойно и хладнокровно. Я видел, что те, кому не все равно, сражаются отчаяннее, дольше и лучше других. Такова разница между наемниками и настоящими солдатами. Такова разница между битвой за свой родной край и битвой на чужой земле.

Нельзя быть безразличным в битве, просто не позволяй себе увлекаться. Не пытайся лишить себя возможности чувствовать. Ты возненавидишь того, в кого превратишься».

Копье подрагивало в пальцах Каладина, словно умоляя взмахнуть, крутануть, станцевать.

— И что же ты собираешься делать, лорденыш? — спросил кто-то. — Врежешь сам себе под дых?

Каладин бросил взгляд на говорившего. Моаш — по-прежнему один из самых его ярых противников — стоял возле трупов, уложенных в ряд. С чего вдруг он окрестил Каладина «лорденышем»? Нахватался от Газа?

— Утверждает, что он дезертир, — бросил Моаш Нарму, который работал рядом. — Говорит, был каким-то важным солдатом, командиром отделения или что-то в этом духе. Но Газ сказал, это все глупая похвальба. Они бы не сослали на мосты того, кто умеет по-настоящему сражаться.

Каладин опустил копье.

Ухмыльнувшись, Моаш вновь принялся за дело. Другие же словно лишь теперь заметили Каладина.

— Только поглядите на него, — ерничал Сигзил. — Эй, старшой! Думаешь, ты у нас большая шишка? Лучше всех? По-твоему, если будешь притворяться, будто мы твой личный отряд солдатиков, что-нибудь изменится?

— Оставь его в покое, — одернул его проходивший мимо Дрехи. — Он хоть не сдается.

Безухий Джакс фыркнул, стаскивая сапог с ноги мертвеца:

— Он только и думает о том, как бы выглядеть важным. Даже если он и был в армии, готов поспорить, он там целыми днями чистил нужники.

Оказалось, кое-что все же могло вытащить мостовиков из молчаливого ступора: отвращение к Каладину. Остальные начали галдеть, соревнуясь в издевках:

— …это мы из-за него сюда угодили…

— …хочет измотать нас во время отдыха, лишь бы доказать свою важность…

— …послал нас собирать камни, чтобы покомандовать…

— …спорим, он ни разу в жизни не держал в руках копье…

Каладин, закрыв глаза, слушал их насмешки и потирал древко пальцами.

«Ни разу в жизни не держал в руках копье».

Может, если бы он не подобрал то первое копье, все было бы совсем по-другому.

Он ощупывал гладкую древесину, скользкую от дождевой воды, и в голове у него все смешалось от воспоминаний. Сколько раз он тренировался, чтобы забыть, тренировался, чтобы отомстить, тренировался, чтобы научиться и понять, как жить дальше…

Не думая, он развернул копье, принимая защитную стойку: древко под мышкой, острие указывает вниз. Спину оросило каплями воды с нижней части древка.

Моаш поперхнулся очередной издевкой. Мостовики забормотали что-то невнятное и замолчали. В провале стало тихо.

А Каладин очутился в другом месте.

Вот его распекает Таккс.

Вот смеется Тьен.

Вот мать дразнит его, как всегда искусно и остроумно.

Вот он на поле боя, бок о бок с товарищами, в окружении врагов.

Вот он слушает отца, который насмешливо говорит, будто копья предназначены только для убийств. Нельзя убивать, чтобы защищать.

Вот он один на самом дне глубокой пропасти, держит в руках копье павшего солдата, пальцы сжимают влажное дерево, и слышно, как где-то далеко капает вода.

Он вскинул копье, начиная сложное ката, и ощутил внезапный прилив сил. Тело двигалось само по себе, выполняя последовательность движений, которую он так часто повторял. Копье спокойно танцевало в руках, словно было их продолжением. Каладин кружился вместе с оружием, оно так и летало, то ложась поперек его шеи, то уходя за спину, удар следовал за ударом, один замах шел за другим. Хотя прошли месяцы с той поры, как он брал оружие в руки, мышцы сами знали, что делать. Само копье знало, что делать.

Напряжение исчезло, разочарование растаяло, и все его тело как будто вздохнуло с облегчением, хотя он себя не жалел. Такое знакомое и приятное чувство. Для этого он и был рожден.

Люди всегда говорили, что он сражается как никто другой. Юноша это ощутил в тот самый день, когда впервые взял в руки боевой посох, хотя советы Таккса помогли отточить его способности и направить их в нужное русло. Каладин сражался, потому что ему было не все равно. Он никогда не чувствовал пустоты или холода в бою. Сражался, чтобы сохранить жизнь своим людям.

Он обучился всему быстрее прочих рекрутов в когорте. Как держать копье, как держаться самому во время тренировочных боев. И почти не нуждался в чьих-то указаниях. Это потрясло Таккса. Но с чего вдруг? Не стоит удивляться, что ребенок от рождения умеет дышать. Не стоит удивляться, наблюдая за небесным угрем, который взлетает в первый раз. Не стоит удивляться, когда Каладин Благословенный берет в руки копье и обращается с ним со знанием дела.

Парень вихрем завершил ката — забыв о провале, забыв о мостовиках, забыв об усталости. В этот миг он был один на один с ветром. Они сражались, и ветер смеялся.

Каладин рывком вернул копье в начальное положение — взял наперевес наконечником вниз, зажав под мышкой так, что конец древка поднялся над головой. Он глубоко дышал, и его сотрясала дрожь.

«О, как же мне этого не хватало».

Каладин открыл глаза. Свет шипящих факелов озарял группу потрясенных мостовиков, которые стояли посреди влажного каменного коридора. Блики света играли на мокром камне. В оглушительной тишине Моаш выронил горсть сфер и уставился на Каладина с разинутым ртом. Сферы плюхнулись в лужу у его ног, и та начала светиться, но никто из мостовиков ничего не заметил. Они просто уставились на Каладина, который все еще стоял в боевой стойке, на полусогнутых ногах, и по его лицу струями тек пот.

Он моргнул, соображая, что натворил. Если Газу об этом доложат… Каладин выпрямился и бросил копье на груду оружия.

— Прости, — прошептал он копью, сам не зная почему. Потом, повысив голос, велел: — А ну не зевать! Не хочу, чтобы ночь застигла нас здесь, внизу.

Мостовики забегали. Чуть поодаль на дне провала стояли Камень и Тефт. Они видели все ката? Каладин, зардевшись, поспешил к ним. Молчаливая Сил опустилась на его плечо.

— Каладин, сынок, — почтительно пробормотал Тефт, — это было…

— Это было бессмысленно, — перебил Каладин. — Просто ката. Нужно, чтобы размять мышцы и отработать основные выпады, прямые и боковые удары. Больше показухи, чем пользы.

— Но…

— Нет, я серьезно. Ты можешь себе представить, чтобы кто-то в бою вот так вертел копье вокруг шеи? Да ему в момент кишки выпустят.

— Сынок, — сказал Тефт, — я отлично знаю, что такое ката. Но никогда раньше не видел подобного. Как ты двигался… Так быстро, так изящно… Здесь летал какой-то спрен, все вился и вился вокруг копья, и от него исходил слабый свет. Это было красиво.

Камень вздрогнул:

— Ты это видеть?

— Конечно. Не думал, что такие спрены существуют. Спроси остальных — кое-кто тыкал в него пальцем.

Каладин, нахмурившись, взглянул на Сил, сидевшую на его плече. Вид у девушки-спрена был чопорный — ножки скрещены, ручки лежат на коленях, — и она демонстративно отворачивалась от него.

— Это все ерунда, — упрямо сказал Каладин.

— Нет, — возразил Камень. — Точно неправда быть. Возможно, ты должен вызвать на бой осколочника. Сделаешься светлордом!

— Я не желаю делаться светлордом, — ответил Каладин чуть резче, чем хотелось. Камень и Тефт вздрогнули. — Кроме того, — продолжил он, отвернувшись, — я уже один раз попытался. Где Данни?

— Погоди-ка, — хотел уточнить Тефт. — Ты…

— Где Данни? — твердо повторил Каладин, выделяя каждое слово.

«Буреотец. Мне надо держать рот на замке».

Тефт и Камень переглянулись, потом Тефт махнул рукой в сторону:

— Мы тут за углом нашли мертвых паршенди. Я подумал, ты захочешь поглядеть.

— Паршенди, — повторил Каладин. — Пошли посмотрим. Может, у них есть что-то ценное.

Ему еще ни разу не доводилось грабить трупы паршенди; они гораздо реже алети срывались в пропасть.

— Правда быть, — подтвердил Камень, шедший впереди с зажженным факелом. — Оружие у них такое, да, очень интересное. И самосветы в бороде.

— Не говоря уже о доспехах, — заметил Каладин.

Рогоед покачал головой:

— Нет доспехов.

— Камень, ну я же сам видел. Они всегда в доспехах.

— Вроде того, но мы не мочь их использовать.

— Не понимаю, — сказал Каладин.

— Идем. — Камень поманил его за собой. — Это проще, чем объяснять.

Каладин пожал плечами, и они повернули за угол. Камень почесал заросший рыжей щетиной подбородок.

— Дурацкие волосы, — пробормотал он. — Ах, вот бы сделать все опять правильно. Мужчина не настоящий — мужчина без настоящей бороды.

Каладин поскреб собственную бороду. Однажды он накопит денег на бритву и избавится от этой дряни. Или не избавится. Его сферы, скорее всего, понадобятся для чего-то другого.

За углом обнаружился Данни, который стаскивал трупы паршенди в ряд. Их было четверо, и выглядели они так, словно буря волокла их сюда очень долго. Несколько мертвых алети здесь тоже нашлись.

Каладин пошел вперед, взмахом руки попросив Камня принести свет, и присел, изучая одного из мертвецов-паршенди. Они были похожи на паршунов, с мраморной кожей, покрытой черно-красными узорами. Трое были бородатыми — для паршуна такое было бы необычно. В бороды вплетены необработанные самосветы.

Как и ожидал Каладин, на них оказались бледно-красные доспехи. Нагрудники, шлемы, защитные пластины на руках и ногах. Усиленные доспехи пехотинцев. Кое-где они потрескались от падения или когда трупы волочил поток воды. Выходит, не металл. Крашеное дерево?

— Ты вроде сказал, что на них нет доспехов, — обратился Каладин к Камню. — Что ты имел в виду? Что не посмеешь снять эти штуки с мертвецов?

— Я не посметь? — переспросил Камень. — Господин светлорд, блистательный старшина, вращатель копья, попробуй-ка сам снять эти штуки с трупа.

Каладин пожал плечами. Отец близко познакомил его с мертвыми и умирающими, и, хотя грабить трупы было неприятно, он не испытывал брезгливости. Юноша ощупал первого паршенди, нашел нож. Забрал и принялся искать ремень, на котором держался наплечник.

Нет ремня. Каладин нахмурился и, заглянув под пластину, попытался ее отодрать. Она поднялась вместе с кожей.

— Буреотец! — воскликнул он и принялся изучать шлем. Тот прирос к голове или, точнее, вырос из головы. — Это еще что такое?

— Не знать. — Камень пожал плечами. — Похоже, они вырастить на себе доспехи, да?

— Глупость какая-то, — растерянно пробормотал Каладин. — Они же просто люди. Люди — даже паршуны — не выращивают доспехи на себе.

— А паршенди выращивают, — вмешался Тефт.

Все повернулись к нему.

— Не смотрите на меня так. — Пожилой мостовик нахмурился. — Я работал в лагере несколько лет, перед тем как попал в мостовой отряд… нет, я не расскажу, как это случилось, идите-ка вы в бурю. Ну так вот, солдаты об этом говорили. Панцири паршенди растут из их тел.

— Но ведь я встречал паршунов, — возразил Каладин. — В моем городе была парочка, они прислуживали градоначальнику. Ни на одном из них доспехи не росли.

— Так ведь это другие паршуны, — упирался Тефт, продолжая хмуриться. — Крупнее, сильнее. Келек свидетель, да они через пропасти прыгают! И на них растут доспехи. С этим ничего не поделаешь.

Спорить было не о чем, и они принялись собирать что могли. Многие паршенди использовали тяжелое оружие — секиры, молоты, — и его не унесло водой вместе с телами, как множество копий и луков, которыми были вооружены солдаты-алети. Но они нашли несколько ножей и один изукрашенный узорами меч, все еще в ножнах на боку мертвого паршенди.

В юбках — традиционной одежде паршенди — не было карманов, однако на трупах оказались кошельки, привязанные к поясам. В них нашлись только огнива, оселки и прочие полезные мелочи. Мостовики опустились на колени и начали выбирать из бород самосветы. В этих камнях были просверлены отверстия, чтобы можно было их вплетать, и они были заряжены буресветом, хотя и не светились так ярко, как могли бы, если бы их обработали как положено.

Когда Камень вытащил самосветы из бороды последнего паршенди, Каладин поднес один из ножей к факелу Данни, изучая резьбу на рукояти, полную мельчайших деталей.

— Похоже на глифы. — Он показал находку Тефту.

— Парень, я не умею читать глифы.

«Ох, точно», — подумал Каладин. Что ж, если это и были глифы, то незнакомые ему. Конечно, большинство глифов можно было нарисовать таким сложным образом, что они становились нечитаемыми для тех, кто не знал, как именно следует их читать. В центре рукояти была искусно вырезанная человеческая фигура. Воин в отличном доспехе. Безусловно, осколочник. Некий символ был вырезан рядом с ним, вокруг него — будто вырастал из спины, точно крылья.

Каладин показал нож Камню — тот заинтересовался резьбой.

— Здешние паршенди, предположительно, варвары, — заметил парень. — Некультурные. Откуда же у них такие ножи? Готов поспорить, это изображение одного из Вестников. Йезерезе или Налана.

Камень пожал плечами. Каладин вздохнул и вернул нож в ножны, а потом бросил в свой мешок. Затем они повернули за угол, к остальным. Мостовой расчет собрал полные мешки доспехов, поясов, сапог и сфер. Каждый взял себе по копью, держа его, словно трость для ходьбы. Они оставили одно для Каладина, но тот бросил его Камню. Он сам себе не доверял и боялся, что не устоит перед искушением погрузиться в очередное ката, если снова возьмет в руки оружие.

Обратный путь прошел без приключений, хотя, видя над собой темнеющее небо, люди дергались от каждого звука. Каладин опять втянул Камня, Тефта и Данни в беседу. Ему также удалось слегка разговорить Дрехи и Торфина.

Они без проблем достигли лестницы в первом ущелье, и мостовики расслабились. Каладин отправил их наверх, а сам задержался, чтобы подняться последним. Камень ждал вместе с ним; когда Данни наконец-то пополз вверх и они остались наедине, высоченный рогоед положил руку на плечо Каладина и негромко проговорил:

— Ты делать хорошее дело. Я думать, через несколько недель эти люди быть твои.

Каладин покачал головой:

— Камень, мы мостовики. У нас нет этих «нескольких недель». Если у меня уйдет так много времени, чтобы их завоевать, половина из нас успеет погибнуть.

Рогоед нахмурился:

— Это быть нехорошая мысль.

— Потому-то нам надо всех завоевать сейчас.

— Но как?

Каладин посмотрел на веревочную лестницу, которая болталась, пока мостовики продолжали по ней взбираться. Она выдерживала только четверых одновременно.

— Встретимся после того, как нас обыщут. Пойдем на лагерный рынок.

— Ну ладно. — Камень встал на первую ступеньку лестницы, в то время как Безухий Джакс добрался до самого верха. — И какую мы цель иметь в этом деле?

— Попробуем применить мое секретное оружие.

Рогоед рассмеялся, а Каладин придержал ему лестницу.

— Что это быть за оружие?

Парень улыбнулся:

— Вообще-то, мое оружие — ты.

Два часа спустя, при фиолетовом свете только что взошедшей Салас, Камень и Каладин прошли через лесной склад, направляясь к бараку. Солнце село недавно, и большинство мостовиков готовились ко сну.

«Времени маловато». Он жестом попросил Камня разместить свою ношу поближе ко входу в барак Четвертого моста. Верзила-рогоед последовал указаниям Каладина. Вместе с приятелями он выложил небольшой круг из камней и сложил куски древесины, подобранные из мусорной кучи. Их мог брать кто угодно. Даже мостовикам это разрешали; некоторым нравилось обстругивать кусочки.

Каладин вытащил сферу для света. Камень нес старый железный котел. Молодому мостовику пришлось отстегнуть за него немалую долю от полученной за сок шишкотравника суммы. Рогоед начал распаковывать то, что лежало в котле, а Каладин принялся складывать щепки внутри круга из камней.

— Данни, принеси воды, пожалуйста. — Он вытащил огниво.

Юноша рванулся к бочке с дождевой водой, где стояло ведро.

Камень опустошил котел и разложил маленькие пакеты, за которые Каладину также пришлось заплатить немало сфер. У него осталась лишь горсть светосколков.

Пока они работали, из казармы, ковыляя, выбрался Хоббер. Он постепенно выздоравливал, хотя двое других раненых, которых лечил Каладин, по-прежнему были плохи.

— Старшина, что ты задумал? — спросил Хоббер как раз в тот момент, когда Каладину удалось разжечь огонь.

Он встал, улыбаясь:

— Присядь-ка.

Хоббер подчинился. Та почти самозабвенная преданность, которую он выказывал Каладину после спасения своей жизни, никуда не делась. Даже наоборот, стала еще сильней.

Вернулся Данни с ведром воды и вылил его в котел. Потом они с Тефтом снова побежали за водой. Каладин развел огонь посильнее. Камень же занялся клубнями и приправами, при этом что-то напевал себе под нос. И получаса не прошло, как у них был полыхающий костер, на котором в котле булькала похлебка.

Тефт присел на валявшийся у костра пенек и протянул руки к огню:

— Это и есть твое секретное оружие?

Каладин сел рядом с пожилым мостовиком:

— Тефт, ты часто общался с солдатами?

— Случалось.

— Среди них бывали такие, кто отказался бы погреться у костра и отведать похлебки после целого дня тяжелой работы?

— Ну, нет. Но ведь мостовики — не солдаты.

В этом он был прав. Каладин повернулся к двери казармы. Камень и Данни начали петь, а Тефт принялся хлопать им в такт. Несколько мостовиков из других отрядов еще не легли спать, и от них Каладин и остальные получили только сердитые взгляды.

В казарме зашевелились какие-то тени. Дверь была открыта, и запах похлебки Камня делался все сильней. Он завлекал.

«Ну давайте же, — подумал Каладин. — Вспомните, зачем мы живем. Вспомните о тепле, вспомните о хорошей еде. Вспомните о друзьях, песнях и вечерах, проведенных у очага.

Вы еще не умерли. Забери вас буря! Если вы не выйдете…»

Происходящее вдруг показалось Каладину плохим спектаклем. Наигранное пение и эта похлебка… Акт отчаяния. Всего лишь попытка ненадолго отвлечься от жалкого существования, которое он вынужден был влачить.

Кто-то появился в дверном проеме. Шрам — низкорослый, с густой короткой бородой и проницательным взглядом — вышел на свет. Каладин ему улыбнулся. Хотя и через силу. «Пусть этого будет достаточно», — взмолился он, вставая, и окунул деревянную миску в похлебку, приготовленную Камнем, а потом протянул Шраму.

Над коричневатой жидкостью поднимались извилистые струйки пара.

— Присоединяйся, — предложил Каладин. — Прошу.

Шрам посмотрел на него, потом — на похлебку. И, рассмеявшись, взял миску:

— Да я бы и к костру Ночехранительницы подсел, если бы мне предложили похлебку!

— Осторожнее, — предупредил Тефт. — Это похлебка рогоеда. Там могут встретиться раковины улиток или клешни краба.

— Не быть такому! — рявкнул Камень. — Печально, что вы иметь грубые предпочтения низинников, но я готовить еду, как мне велеть наш дорогой старшина.

Каладин улыбнулся и тихонько выдохнул, когда Шрам сел рядом с ними. Следом потянулись и другие — брали миски, садились. Кто-то глядел в огонь и почти не говорил, но некоторые начали смеяться и петь. В какой-то момент мимо прошел Газ и вперил в них свой единственный глаз, словно размышляя, не нарушает ли Четвертый мост какое-нибудь из лагерных правил. Они не нарушали. Каладин проверил.

Парень зачерпнул миску похлебки и протянул Газу. Мостовой сержант насмешливо фыркнул и гордо ушел прочь.

«Не стоило ждать еще одного чуда этой ночью», — подумал Каладин со вздохом, снова сел и попробовал похлебку. Получилось неплохо. Он улыбнулся и, когда Данни перешел к следующему куплету, принялся подпевать.

На следующее утро, когда Каладин разбудил мостовиков, две трети из них выбрались из казармы, и в ней остались только самые громкие нытики — Моаш, Сигзил и еще парочка. Те, кто ответил на его призыв, выглядели на удивление бодрыми, хотя целый вечер провели, распевая песни и поедая похлебку. Когда он велел им присоединиться к тренировке по ношению моста, подчинилось большинство из тех, кто встал.

Не все.

У него было предчувствие, что Моаш и прочие вскорости сдадутся. Они ели его похлебку. Никто от нее не отказался. И раз уж на его стороне так много народа, остальные почувствуют себя глупо, если не присоединятся. Каладин завоевал Четвертый мост.

Теперь нужно сохранить команду в живых достаточно долго, чтобы в этом был смысл.

28Решение

Ибо я никогда еще не посвящал себя более важной цели, и сами столпы небес содрогнутся от того, чем закончится здешняя война. Прошу еще раз. Поддержи меня. Не стой столбом, наблюдая, как вновь и вновь кто-то погибает из-за этого бедствия. Я раньше никогда тебя ни о чем не умолял, старый друг. Но теперь — умоляю.

Адолин испугался.

Он стоял рядом с отцом на площадке для построения. Далинар выглядел измученным. Сеть морщин у глаз, глубокие борозды на коже. На висках еще недавно черные волосы побелели, словно источенные ветром скалы. Как мог мужчина в осколочном доспехе — мужчина, сохранивший осанку воина, несмотря на возраст, — выглядеть хрупким?

Перед ними два чулла забирались на мост. Деревянная конструкция соединяла две каменные глыбы, горе-ущелье глубиной всего в несколько футов. Похожие на хлысты усики чуллов подергивались, мандибулы щелкали, черные глаза размером с кулак смотрели вперед. Они тянули массивный осадный мост, что катился на скрипучих деревянных колесах.

— Он намного шире, чем мосты Садеаса. — Далинар обратился к Телебу, который стоял рядом с ними.

— Это необходимо, чтобы поместились осадные мосты, светлорд.

Далинар рассеянно кивнул. Адолин заподозрил, что лишь он один замечает состояние отца. Великий князь напустил на себя обычный уверенный вид, держал голову высоко, и голос его был тверд, как всегда.

Но глаза… Они были слишком красные и напряженные. Это внутреннее напряжение делало отца холодным и собранным. Говоря с Телебом, он тщательно обдумывал каждое слово.

Далинар Холин выглядел как человек, несущий тяжкий груз. И Адолин помог ему взвалить этот груз на свои плечи.

Чуллы продвигались вперед. Панцири, похожие на валуны, были разрисованы синей и желтой краской; цвета и узоры указывали, с какого острова их погонщики-реши. Сооружение под ними грозно заскрипело, когда на него вкатился большой осадный мост. Солдаты на площадке для построения оборачивались на звук. Даже рабочие, высекавшие уборную в каменистой почве с восточной стороны, замерли, чтобы поглядеть.

Мост скрипел все громче. Потом скрип перешел в резкий треск. Погонщики остановили чуллов и посмотрели на Телеба.

— Не выдержит? — спросил Адолин. Телеб вздохнул:

— Вот буря, а я так надеялся… Мост стал слишком тонким после расширения. Но если сделаем его потолще, он станет чересчур тяжелым. — Телеб посмотрел на Далинара. — Светлорд, прошу прощения, я зря потратил ваше время. Вы правы — это занятие для десяти дурней.

— Адолин, а ты что думаешь? — спросил Далинар.

Юноша нахмурился:

— Ну… я думаю, стоит продолжать работу. Это ведь лишь первая попытка. Возможно, способ все-таки есть. Что, если сделать осадные мосты более узкими?

— Светлорд, это может оказаться очень дорого, — предупредил Телеб.

— Если это поможет нам добыть хоть одно светсердце сверх обычного, усилия окупятся сторицей.

— Да. — Телеб кивнул. — Я поговорю с леди Катаной. Возможно, она сумеет создать новый чертеж.

— Хорошо. — Далинар на некоторое время замолчал, не отводя взгляда от моста. Потом вдруг повернулся к той части площадки, где рабочие высекали яму для уборной.

— Отец?

— Как по-твоему, — проговорил Далинар, — почему не существует осколочных доспехов, которые могли бы носить рабочие?

— Что?

— Осколочный доспех дарует неимоверную силу, но мы редко используем ее для чего-то иного, нежели война и смертоубийство. Почему Сияющие изготавливали только оружие? Почему они не делали орудия труда, которые могли бы использовать обычные люди?

— Не знаю. Может, потому, что в те времена не было ничего важнее войны.

— Возможно, — сказал Далинар, понизив голос. — И возможно, это завершающий довод против них и их идеалов. Невзирая на все возвышенные лозунги, они так и не поделились доспехами или их секретом с простолюдинами.

— Я… я не понимаю, что в этом такого.

Великий князь встряхнулся:

— Нам следует продолжить инспекцию. Где Ладент?

— Я здесь, светлорд.

К Далинару подошел невысокий человек — лысый и бородатый ревнитель, в плотном сине-сером многослойном одеянии, из-под которого едва виднелись его руки. Он был словно краб, слишком маленький для своей раковины. Казалось, что ему должно быть ужасно жарко, но он, похоже, не испытывал неудобств.

— Отправьте гонца в Пятый батальон, — велел ему князь. — После мы направимся к ним.

— Да, светлорд.

Адолин и Далинар пошли вперед. Они надели осколочные доспехи для этой инспекции. Это было в порядке вещей; многие осколочники хватались за любой повод облачиться в доспехи. Кроме того, люди должны видеть своего великого князя и его наследника сильными.

Покинув площадку для построения и войдя в сам военный лагерь, они привлекли к себе внимание. Как и Адолин, Далинар не надел шлем, хотя латный воротник его доспеха был высоким и толстым и поднимался до самого подбородка. Он кивал солдатам, которые отдавали ему честь.

— Адолин, — сказал отец, — ты чувствуешь Азарт во время битвы?

Юноша вздрогнул. Он сразу понял, что имеет в виду отец, но был потрясен вопросом. Об этом нечасто говорили вслух.

— Я… ну да, конечно. А разве бывает иначе?

Далинар не ответил. В последнее время он был очень сдержанным. Неужели это чувство в его взгляде — боль? «Еще недавно он был другим, — подумал Адолин. — Он обманывал себя, но ощущал уверенность. Раньше было лучше».

Великий князь больше ничего не говорил, и они просто шли через лагерь. За шесть лет солдаты успели как следует обустроиться. На казармах нарисовали символы батальонов и отрядов, а пространство между казармами заполняли очаги, табуреты и столовые под холщовыми навесами. Отец Адолина ничего из этого не запрещал, но установил правила во избежание хаоса.

Далинар также в большинстве случаев давал согласие на то, чтобы на Расколотые равнины привозили семьи. Конечно, офицеры и так брали с собой жен — истинный светлоглазый офицер был немыслим без пары, в которой мужчина командовал и сражался, а женщина читала, писала, изобретала и руководила лагерем. Адолин улыбнулся, подумав про Малашу. Неужели она подходит ему? В последнее время в ней ощущалась некоторая холодность. Конечно, ведь есть еще Данлан. Они только что познакомились, но девушка его заинтриговала.

Как бы то ни было, Далинар разрешал темноглазым солдатам также привозить семьи. Он даже оплачивал половину затрат на это. Когда Адолин спросил почему, отец ответил, что запрещать не правильно. Военные лагеря больше не подвергались атакам, так что опасности нет. Адолин подозревал, что отец считал, коли он живет в роскошном почти дворце, то и его люди должны иметь шанс насладиться семейным уютом.

И потому на улицах лагеря было множество играющих детей. Женщины развешивали белье и рисовали охранные глифы, мужчины точили копья и полировали нагрудники. Казармы изнутри разделили перегородками, чтобы сделать комнаты.

— Я думаю, это было правильное решение, — заметил Адолин, пока они шли, стараясь отвлечь отца от тяжелых раздумий. — Я о том, что ты позволил многим привезти сюда семьи.

— Да, но сколько из них уйдет, когда все закончится?

— А это важно?

— Я не уверен. Расколотые равнины фактически превратились еще в одну алетийскую провинцию. Каким будет это место через сто лет? Станут ли казармы городскими кварталами? Скопления лавок, что снаружи, — рынками? Холмы на западе — полями? — Он покачал головой. — Похоже, светсердца отсюда никуда не денутся. А пока они здесь, люди не уйдут.

— Так ведь это хорошо, верно? Пока эти люди — алети, — сказал Адолин со смехом.

— Возможно. А что случится с ценностью самосветов, если мы будем добывать светсердца с той же быстротой, что сейчас?

— Я…

Это был хороший вопрос.

— Я все время думаю о том, что случится, когда вещи редкие, но весьма желанные вдруг превратятся в привычные? Здесь многое происходит. И мы о чем-то даже не задумываемся. Светсердца, паршенди, смерть Гавилара. Тебе придется со всем этим справиться.

— Мне? — удивился Адолин. — В каком смысле?

Вместо ответа, Далинар кивнул командиру Пятого батальона, поспешно приблизившемуся и отдавшему честь. Адолин вздохнул и тоже отдал честь. Двадцать первая и Двадцать вторая роты отрабатывали сомкнутый строй — важность этого упражнения едва ли могли понять те, кто не имел отношения к армии. Двадцать третья и Двадцать четвертая роты отрабатывали разомкнутый строй и бой в таком строю, упражняясь в боевом порядке и передвижениях на поле боя.

Сражения на Расколотых равнинах очень сильно отличались от обычных, и на первых порах алети пришлось учиться на собственных досадных ошибках. Паршенди — крепкие, мускулистые, и на них растут странные доспехи. Они хоть и не покрывают все тело, но куда надежнее тех, что носило большинство солдат. В целом каждый паршенди был неимоверно подвижным тяжелым пехотинцем.

Враги всегда атаковали парами и строй не держали. Казалось бы, тем проще дисциплинированной шеренге с ними расправиться. Но каждая пара паршенди неслась с такой скоростью и была так хорошо вооружена, что ей ничего не стоило рассечь щитовой заслон. А еще бывало так, что благодаря своей непревзойденной прыгучести целые ряды паршенди внезапно оказывались далеко за первыми шеренгами алети.

Помимо всего прочего, существовало еще нечто особенное в том, как враги передвигались группой во время боя. Они маневрировали, необъяснимым образом зная, куда следует направляться. Под слоем заурядной варварской дикости пряталось нечто более изощренное и опасное.

Существовало всего два надежных способа справиться с паршенди. Первый предполагал использование осколочного клинка. Эффективно, но лишь в ограниченном масштабе. В войске Холина было только два клинка, и, хотя осколки обладали неимоверной силой, им требовалась соответствующая поддержка. Если осколочник оказывался в окружении врага, его могли задавить числом и сбить с ног — тут ему и приходил конец. В общем-то, в тот единственный раз, когда на глазах у Адолина полный осколочник пал жертвой обычного воина, все случилось потому, что копейщики налетели на него целым роем и разбили кирасу. Потом светлоглазый лучник уложил его с пятидесяти шагов, заполучив таким образом доспех и клинок. Не очень-то геройская смерть.

Другой надежный способ битвы с паршенди зависел от скорости, с которой отряды меняли боевое построение. Гибкость и дисциплина: первая — чтобы откликаться на странное поведение паршенди в бою, вторая — чтобы держать строй и не сдаваться под натиском отдельных противников.

Хавром, командующий Пятым батальоном, поджидал Адолина и Далинара вместе со своими ротными командирами, которые построились в ряд. Все они отдали честь — правый кулак к правому плечу.

Далинар кивнул им:

— Светлорд Хавром, мои приказы выполнены?

— Да, великий князь. — Хавром телосложением напоминал башню, по моде рогоедов он гладко выбривал подбородок, оставляя длинные бакенбарды. У него была родня среди народа Пиков. — Люди, которые вам нужны, ждут в шатре для аудиенций.

— О чем это он? — спросил Адолин.

— Скоро увидишь, — ответил Далинар. — Но сначала осмотрим войска.

Юноша нахмурился, но солдаты ждали. Хавром отдал приказ, и роты начали строиться одна за другой. Адолин шел мимо них, проверяя строй и мундиры. Они были чистыми и опрятными, хотя сын Далинара знал, что кое-кто из солдат ворчал по поводу завышенных требований к внешнему виду. Тут он был с ними согласен.

В конце инспекции он задал несколько вопросов случайно выбранным солдатам, узнал их ранг и поинтересовался, нет ли каких-нибудь особенных проблем. Таковых не нашлось. Они и впрямь были всем довольны или просто боялись?

Когда все закончилось, Адолин вернулся к отцу.

— Ты все сделал правильно, — похвалил Далинар.

— Я прошел вдоль строя, только и всего.

— Да, но выглядело это хорошо. Люди знают, что ты о них беспокоишься, и уважают тебя. — Он одобрительно улыбнулся. — Ты хороший ученик.

— По-моему, отец, ты ищешь глубокий смысл в обычной инспекции.

Далинар кивнул Хаврому, и командующий батальоном отвел их в шатер для аудиенций, расположенный в стороне от тренировочного поля. Заинтригованный Адолин поглядывал на отца.

— Я велел Хаврому собрать солдат, с которыми на днях говорил Садеас, — сказал Далинар. — Тех, кого он допросил во время вылазки на плато.

— А-а, — протянул Адолин. — Надо узнать, о чем он их спрашивал.

— Да. — Далинар жестом велел сыну войти первым, после чего вошел сам, а следом за ним появились несколько молчаливых ревнителей.

Внутри на скамьях сидела группа солдат. Они вскочили и отдали честь.

— Вольно. — Далинар сцепил за спиной руки в латных перчатках. — Адолин? — Великий князь кивнул на солдат, подразумевая, что сыну следует приступать к расспросам.

Юноша подавил вздох. Опять?

— Парни, нам надо знать, что спрашивал у вас Садеас и что вы ему сказали.

— Не извольте волноваться, светлорд, — успокоил один из солдат, судя по выговору — крестьянин откуда-то из северных алетийских краев. — Мы ни словечка ему не сказали.

Остальные рьяно закивали.

— Он сущий угорь, и мы это знаем, — прибавил другой солдат.

— Садеас великий князь, — резко бросил Далинар. — И вы будете относиться к нему уважительно.

Воин побледнел и кивнул.

— А конкретнее, о чем он вас спрашивал? — продолжил Адолин.

— Хотел узнать, чем мы занимаемся в лагере, светлорд, — пояснил солдат. — Мы, стало быть, конюхи.

Каждый солдат обладал одним-двумя навыками, помимо умения сражаться. От тех, кто умел заботиться о лошадях, был толк — это позволяло не брать в вылазки на плато гражданских.

— Он все расспрашивал и расспрашивал. Ну, точнее, не он сам, а его люди. Разузнали, что мы заботились о королевском коне во время охоты на ущельного демона.

— Но мы ничегошеньки ему не сказали, — повторил первый солдат. — Мы не хотели, чтобы из-за нас у вас были неприятности, сэр. Мы и не собирались вручать этому угр… э-э-э… великому князю, светлорд, сэр, веревку, чтобы он вас на ней повесил, сэр.

Адолин зажмурился. Если они с Садеасом вели себя так же, это куда хуже подрезанной подпруги самой по себе. Он не ставил под сомнение их верность, но солдаты как будто намекали, что пытаются защитить Далинара, поскольку уверены, что он и впрямь сделал что-то нехорошее.

Он открыл глаза:

— Я припоминаю, что уже спрашивал некоторых из вас. Но спрошу еще раз. Кто-нибудь видел, чтобы подпруга на седле короля была подрезана?

Солдаты переглянулись, покачали головой.

— Нет, светлорд, — ответил один из них. — Да если бы мы такое увидели, сразу бы заменили, точно вам говорю.

— Но, светлорд, — прибавил другой, — в тот день была такая кутерьма и так много народу вокруг. И близко не похоже на обычную вылазку. И… ну вот честное слово, сэр, — кто мог вообще подумать, что из всех вещей, пребывающих под Чертогами, нам следует защищать королевское седло?

Далинар кивнул Адолину, и они вышли из шатра.

— Ну что?

— Они, судя по всему, ничем нам не помогли. — Адолин скривился. — Невзирая на свой пыл. Или, скорее, из-за него.

— К несчастью, согласен.

Великий князь тихонько вздохнул. Он махнул Тадету; коротышка-ревнитель стоял возле шатра.

— Допроси их по отдельности, — негромко приказал Далинар. — Попытайся выведать все детали. Определи, как именно выразился Садеас, и в точности узнай, что они ему ответили.

— Да, светлорд.

— Пойдем, Адолин. Надо еще кое-что проинспектировать.

— Отец, — окликнул Адолин, беря Далинара за руку. Доспехи, соприкоснувшись, тихонько звякнули.

Князь повернулся к нему, хмурясь, и Адолин резко махнул рукой Кобальтовой гвардии. Этот жест означал просьбу оставить их наедине. Стражи быстро удалились на достаточное расстояние.

— Что происходит? — спросил Адолин тихо, но твердо.

— О чем ты? Мы инспектируем лагерь, чтобы узнать, как идут дела.

— И каждый раз ты выпихиваешь меня вперед. Смею добавить, временами это было неуклюже. Что-то не так? Что за мысли бродят в твоей голове?

— Я считал, ты уже определился по поводу того, что бродит в моей голове.

Адолин поморщился:

— Отец, я…

— Нет, все в порядке. Я просто пытаюсь принять трудное решение. На ходу это чуть легче. — Далинар скривился. — Другой человек нашел бы место, чтобы хорошенько все обдумать, но со мной такое не работает. У меня слишком много дел.

— И что же ты пытаешься решить? — поинтересовался Адолин. — Может, я бы помог.

— Ты уже помог. Я… — Далинар осекся и нахмурился.

К тренировочным дворам Пятого батальона приближалась небольшая группа солдат. Они сопровождали человека в красно-коричневом наряде. Это были цвета Танадаля.

— Разве ты не вечером должен с ним встретиться? — спросил Адолин.

— Должен.

Нитер, капитан Кобальтовой гвардии, побежал наперерез новоприбывшим. Иной раз он делался чрезмерно подозрительным, но для телохранителя это совсем неплохая черта характера. Вскоре он вернулся к Далинару и Адолину. Он был загорелый, с короткой черной бородой. Светлоглазый очень низкого ранга и в гвардии уже много лет.

— Посланец сообщает, что великий князь Танадаль не сможет встретиться с вами сегодня, как было запланировано.

Лицо Далинара омрачилось.

— Я сам с ним поговорю.

Нитер с неохотой махнул тощему юноше, чтобы тот приблизился. Гонец подошел и упал на одно колено перед Далинаром:

— Светлорд.

На этот раз князь не приказал сыну занять свое место.

— Докладывай.

— Светлорд Танадаль сожалеет, что не сможет посетить вас сегодня.

— Он предложил встретиться в другой день?

— Князь сожалеет по поводу того, что у него сейчас слишком много дел. Но он с радостью побеседует с вами в один из вечеров на королевском пиру.

«На людях, — подумал Адолин, — где одна половина гостей будет подслушивать, а другая — вероятно, включая самого Танадаля — окажется мертвецки пьяной».

— Понимаю, — сказал Далинар. — А он не высказывал предположений по поводу того, когда перестанет быть таким занятым?

— Светлорд, — проговорил посланец с растущим беспокойством, — он сказал, что, если вы будете настаивать, я должен объяснить, что он говорил с несколькими другими великими князьями и догадывается о сути вашей просьбы. И еще велел сообщить вам, что не желает создавать альянс и не намерен отправляться в совместную вылазку на плато.

Далинар помрачнел еще сильней. Он взмахом руки отпустил посланца, потом повернулся к Адолину. Кобальтовые гвардейцы по-прежнему держались на почтительном расстоянии, чтобы они могли разговаривать, не боясь чужих ушей.

— Танадаль был последним, — сообщил Далинар. Каждый великий князь в свой черед отверг его. Хатам был бесконечно вежлив, Бетаб позволил жене все объяснить, а Танадаль не очень-то старался спрятать враждебность под внешним лоском. — Последним, не считая Садеаса.

— Сомневаюсь, что обращаться к нему с такой просьбой будет мудро, отец.

— Ты, вероятно, прав, — проговорил Далинар голосом, лишенным интонаций. Он был зол. Даже в ярости. — Они передали мне послание. Им никогда не нравилось то влияние, которое я имею на короля, и князья с нетерпением ждут моего падения. Светлорды не хотят идти на встречу, поскольку опасаются, что это позволит мне восстановить нарушенное равновесие.

— Отец, мне жаль.

— Возможно, это к лучшему. Важнее всего то, что я потерпел неудачу. Я не могу заставить их сотрудничать друг с другом. Элокар был прав. — Он посмотрел на Адолина. — Продолжи инспекцию без меня. Я хочу кое-что сделать.

— Что?

— Просто одну работу, которую, как мне кажется, надо завершить.

Юноша хотел возразить, но не смог подыскать нужных слов. Наконец он со вздохом кивнул:

— Ты ведь мне все потом объяснишь?

— Скоро, — пообещал отец. — Очень скоро.

Далинар следил за тем, как его сын уходит, деловитый и целеустремленный. Из Адолина получится хороший великий князь. Решение, которое он собирался принять, было простым.

Пришло время отойти в сторону, уступить дорогу сыну.

Вот только если Далинар так поступит, все будут ждать, что он перестанет принимать участие в политике, удалится в свои земли и предоставит Адолину возможность править. Думать об этом было мучительно, и он знал, что не должен спешить. Но если он действительно сходит с ума — в чем, похоже, не сомневается никто в лагере, — тогда ему необходимо уйти. И побыстрее, до того как болезнь зайдет так далеко, что он уже не сможет проявить нужную для такого решения волю.

«Монарх — это власть, — всплыла в его памяти цитата из „Пути королей“. — Он обеспечивает стабильность. В этом его служение и его ремесло. Если он не управляет самим собой, разве может управлять другими? Разве торговец, который знает цену буресвету, не вкушает плоды своих трудов?»

Странное дело, цитаты по-прежнему приходили на ум, хотя великий князь не переставал думать о том, что именно они — пусть даже отчасти — и свели его с ума.

— Нитер, пусть мой боевой молот принесут на площадку для построения.

Далинару нужно было двигаться и работать, иначе он не мог думать. Его телохранителям пришлось поспешить, когда он быстрым шагом миновал переулок между казармами Шестого и Седьмого батальона. Нитер послал нескольких человек за оружием. Его голос звучал до странности возбужденно, словно он считал, что Далинар намеревается совершить нечто поразительное.

Великий князь подозревал, что вскоре разочарует Нитера. Далинар наконец-то добрался до площадки для построения — плащ развевался за спиной, латные ботинки клацали по камням. Долго ждать молота не пришлось; два солдата привезли его на тележке и вытащили, обливаясь потом. Рукоять молота толщиной с запястье мужчины, а ударная часть — больше раскрытой ладони. Двое с трудом могли его поднять.

Далинар схватил молот рукой в латной перчатке и забросил на плечо. Не обращая внимания на солдат, что тренировались на поле, он прошел туда, где группа грязных рабочих вытесывала канаву для уборной. Когда сам великий князь в осколочном доспехе навис над ними, бедолаги в ужасе вытаращили глаза.

— Кто тут главный? — спросил Далинар.

Чумазый рабочий в коричневых штанах робко поднял руку:

— Светлорд, как мы можем вам услужить?

— Отдохнув немного. Марш отсюда.

Рабочие выкарабкались из ямы. Поодаль собрались светлоглазые офицеры, сбитые с толку действиями командира.

Далинар обхватил металлическую рукоять молота, туго оплетенную кожаными ремнями. Сделав глубокий вздох, спрыгнул на дно ямы, поднял молот, размахнулся как следует и ударил по камню.

Над тренировочным полем раскатился громкий треск, и ударная волна пробежала по рукам Далинара. Осколочный доспех большей частью поглотил отдачу, а на камне осталась глубокая трещина. Он снова замахнулся — со второго раза удалось отколоть кусок скалы. Хотя два или три человека с трудом бы подняли эту глыбу, Далинар схватил ее одной рукой и отбросил в сторону. Она с грохотом упала на камни.

Чем же были осколки для обычных людей? Почему древние, при всей их мудрости, ничего не создали им в помощь? Пока Далинар продолжал работать — и от ударов его молота поднимались облака каменной крошки и пыли, — он с легкостью заменил двадцать человек. Осколочные доспехи можно было использовать множеством способов, чтобы облегчить жизнь простых рабочих и темноглазых по всему Рошару.

Ему нравилось работать. Делать что-то полезное. В последнее время он чувствовал себя так, словно все силы тратил на бег по кругу. Труд помогал ему думать.

Он действительно терял жажду битвы. Это его беспокоило, поскольку Азарт — восторг и страстное желание сражаться — это основа культуры алети. Величайшее из мужских искусств — воинское дело, а самое важное Призвание — воевать. Сам Всемогущий зависел от того, насколько хорошо алети сражались в честном бою, ведь после смерти они могут присоединиться к армии Вестников и отбить Чертоги Спокойствия.

И все-таки мысли об убийствах начали вызывать у него дурноту. С последней вылазки на плато стало только хуже. Что случится в следующий раз, когда он отправится в бой? Так управлять нельзя. Вот почему нужно отречься в пользу Адолина.

Он продолжал наносить удары. Снова и снова колотил молотом по камням. Наверху собрались солдаты, а рабочие, несмотря на его приказ, не отправились отдыхать. Они потрясенно глядели на то, как правитель в осколочных доспехах выполнял их работу. То и дело он призывал клинок и использовал его, чтобы разрезать камень, высечь несколько кусков, которые потом разбивал молотом.

Вероятно, он выглядел нелепо. Невозможно заменить всех рабочих в лагере, и у него имелись куда более важные дела. А вот повода спуститься в траншею и размахивать тяжелым молотом не было. И все-таки великий князь Холин чувствовал себя очень хорошо. Так чудесно, что он может помочь лагерю. Результаты того, что Далинар делал ради безопасности Элокара, трудно измерить; создавая же то, в чем прогресс был очевиден, он испытывал удовлетворение.

Но даже в этом Далинар действовал сообразно идеалам, что проникли в его душу, как болезнь. В книге говорилось о короле, который несет груз своего народа. Говорилось о том, что правители по своему положению располагаются ниже всех, потому что должны служить всем и каждому. Все это вертелось вокруг него. Заповеди, наставления из книги и то, что показывали видения… или галлюцинации.

Никогда ни с кем не сражайся, если ты не на войне.

Бабах!

Пусть тебя защищают действия, а не слова.

Бабах!

Ожидай, что те, кого ты встречаешь, честны, и дай им шанс вести себя честно.

Бабах!

Правь так, как хотел бы, чтобы правили тобой.

Бабах!

Он стоял по пояс в будущей уборной, и его уши заполнял треск ломающегося камня. Князь начинал верить в эти идеалы. Нет, уже в них поверил. Теперь он будет по ним жить. Каким сделался бы мир, если бы все люди жили так, как написано в этой книге?

Кто-то должен начать. Кто-то должен стать образцом для подражания. А вот это — причина не отрекаться. Сумасшедший или нет, то, что он делает сейчас, лучше того, что делал Садеас или остальные. Хватало одного взгляда на то, как живут его солдаты, его народ, чтобы понять — в этом он прав.

Бабах!

Чтобы изменить камень, по нему надо ударить кувалдой. А вдруг с человеком вроде него все обстоит так же? Может, потому все и сделалось внезапно таким трудным? Но чем он это заслужил? Далинар не философ или идеалист. Он солдат. И — стоило признать — в молодые годы был тираном, жадным до войн. Неужели жизнь, полную кровопролития, можно оправдать несколькими закатными годами, посвященными следованию заветам лучших людей?

Далинар вспотел. Ров, который он выкопал в земле, был шириной в человеческий рост, глубиной ему по грудь и длиной ярдов тридцать. Чем дольше он работал, тем больше людей собиралось вокруг, чтобы поглядеть и пошептаться.

Осколочный доспех — вещь священная. Неужели князь и впрямь копал с его помощью… уборную?! Напряжение так глубоко на него повлияло? Боится Великих бурь. Делается все трусливее. Отказывается от дуэлей и не защищает себя от нападок. Боится сражаться, хочет, чтобы война закончилась.

И возможно, пытался убить короля.

В конце концов Телеб решил, что так глазеть на князя недопустимо, и отправил людей по местам. Рабочих он тоже прогнал, в соответствии с приказом Далинара велел им посидеть в тенечке, предаваясь «беззаботной беседе». Кто-то другой отдал бы такое указание с улыбкой, но Телеб был серьезен, как камень.

И Далинар продолжал работать. Он сам одобрил план работ и знал, где должна закончиться траншея для уборной — длинная, с уклоном. Потом ее накроют промасленными и просмоленными досками во избежание распространения запаха. Саму уборную построят в той части, что повыше, а содержимое будут при помощи духозаклинателя обращать в дым раз в несколько месяцев.

Работать в одиночестве было еще лучше, чем просто работать. Он сам разбивал камни, нанося удар за ударом. Словно ожили барабаны паршенди, что звучали в тот давно минувший день. Князь все еще слышал ту музыку, и его трясло.

«Прости меня, брат».

Он говорил с ревнителями о своих видениях. Они предположили, что причина, скорее всего, в переизбытке дел, которыми великий князь Холин нагрузил свой разум.

У него не было причин верить в правдивость видений. Следуя им, он не просто проигнорировал маневры Садеаса, но опасно истощил собственные ресурсы. Его репутация находилась на грани краха. Великий князь мог увлечь за собой весь Дом.

И это самый важный повод для отречения. Если он продолжит, его действия вполне могут привести к гибели Адолина, Ренарина и Элокара. Собственной жизнью ради идеалов можно рискнуть, но как быть с жизнями сыновей?

Осколки камня летели во все стороны, рикошетили от доспеха. Далинар начал уставать. Доспех не делал работу за него — он увеличивал силу, но каждый удар молота приходилось выполнять самому. Его пальцы онемели от неустанной вибрации в рукояти. Князь почти принял решение. Его разум был чист и спокоен.

Он снова замахнулся молотом.

— Разве клинком было бы не сподручнее? — сухо поинтересовался женский голос.

Далинар застыл, боек молота уперся в битый камень. Он повернулся и увидел, что на краю траншеи стоит Навани, в платье синего и тускло-красного цвета. На ее волосах с легкой сединой играют блики от солнца, которое почему-то зависло над самым горизонтом. Рядом с ней застыли две молодые женщины — не ее ученицы, но «одолженные» у других светлоглазых дам из лагеря.

Навани скрестила руки на груди; солнечный свет сиял нимбом над ее головой. Далинар нерешительно поднял руку в латной перчатке, чтобы защитить глаза от солнца:

— Матана?

— Я про камень. — Навани кивнула на траншею. — Не стану утверждать, будто хорошо в этом разбираюсь; лупить по всяким штукам — мужское искусство. Но разве в твоем распоряжении нет меча, которому камень, как говорится, что гердазийцу — Великая буря?

Далинар перевел взгляд на камни и снова ударил по ним молотом, вызвав радостный треск.

— Клинки-осколки режут слишком хорошо.

— Любопытно. Изо всех сил постараюсь притвориться, что в этой фразе был смысл. Кстати, ты когда-нибудь задумывался о том, что большинство мужских искусств связаны с разрушением, в то время как женские — с созиданием?

Далинар снова замахнулся. Бабах! Просто потрясающе, до чего легко было разговаривать с Навани, не глядя на нее.

— Я действительно использую клинок, чтобы вырезать боковины и среднюю часть. Но мне все равно приходится дробить камни. Ты когда-нибудь пробовала поднять кусок скалы, которую рассекли осколочным клинком?

— Нет, не доводилось.

— Это нелегко. — Бабах! — Клинок оставляет очень тонкий разрез. Камни тесно прижимаются друг к другу. Ни схватить, ни сдвинуть. — Бабах! — Это гораздо сложнее, чем кажется. — Бабах! — Так куда лучше.

Навани стряхнула с платья кусочки камня:

— И грязи гораздо больше, как я погляжу.

Бабах!

— Ну, так ты собираешься извиниться? — спросила она.

— За что?

— За то, что пропустил нашу встречу.

Далинар замер с занесенным молотом. Он совсем забыл, что на пиру сразу же после ее возвращения согласился, чтобы Навани сегодня ему почитала. Князь не сказал своим письмоводительницам о встрече. Он страшно расстроился — ведь еще сам недавно гневался на Танадаля за отмену встречи, но тот хотя бы послал гонца.

Навани стояла, скрестив руки, спрятав защищенную руку, и ее облегающее платье словно полыхало в лучах солнца. На губах играла тень улыбки. Он ее подвел и теперь, будучи человеком чести, оказался в ее власти.

— Искренне сожалею, — сказал князь. — Мне пришлось обдумывать кое-какие сложные вопросы, но это не извиняет то, что я забыл о встрече.

— Знаю. Я поразмыслю над тем, как тебе расплатиться за этот промах. А сейчас должна сообщить, что одно из твоих дальперьев мигает.

— Что? Которое?

— Твои письмоводительницы говорят — то, что связано с моей дочерью.

Ясна! В последний раз они переговаривались несколько недель назад; на его сообщения племянница отвечала очень сжато. Погрузившись в один из своих проектов, Ясна часто забывала обо всем. Если она хочет связаться с ним сейчас, то либо совершила открытие, либо в качестве отдыха обновляет связи с корреспондентами.

Далинар посмотрел на траншею. Она была почти готова; князь вдруг понял, что собирался принять окончательное решение, как только завершит работу. Он изнывал от желания продолжить.

Но если Ясна хотела поговорить…

Он нуждался в этой беседе. Возможно, даже сумеет убедить ее вернуться на Расколотые равнины. Он куда спокойнее думал бы об отречении, зная, что Ясна будет присматривать за Элокаром и Адолином.

Далинар отбросил молот — после всех его трудов рукоять согнулась под углом градусов в тридцать, а боек превратился в бесформенный кусок металла — и выпрыгнул из траншеи. Ему изготовят новое оружие; с владельцами осколочных доспехов это в порядке вещей.

— Боюсь, мне придется вновь умолять тебя о прощении, на сей раз за то, что вынужден покинуть тебя так быстро. Я должен получить это сообщение, — сказал Далинар.

Он поклонился ей и повернулся, чтобы поскорей уйти.

— Вообще-то, — бросила за его спиной Навани, — думаю, это мне нужно тебя кое о чем умолять. Я не говорила с дочерью уже много месяцев и хотела бы присоединиться к вам, если ты не возражаешь.

Далинар поколебался, но отказывать ей так быстро после нанесенного оскорбления было нельзя.

— Разумеется.

Он подождал, пока Навани не забралась в паланкин. Князь снова двинулся вперед, а носильщики и заемные ученицы Навани последовали за ним.

— Далинар Холин, ты добрый человек, — сказала сидевшая в мягком кресле Навани со все той же лукавой улыбкой на устах. — Боюсь, я не могу удержаться от того, чтобы считать тебя обворожительным.

— Мое понимание чести приводит к тому, что мною легко управлять. — Далинар глядел перед собой. Прямо сейчас ему не хотелось ходить вокруг да около. — Я знаю, это правда. Навани, не надо со мной играть.

Она тихонько рассмеялась:

— Я не пытаюсь тобой воспользоваться, я… — Вдовствующая королева помедлила. — Ну, возможно, пытаюсь — совсем немного. Но я не играю. Особенно последний год, на протяжении которого ты постепенно становился тем человеком, какими все остальные только притворяются. Разве ты не видишь, до чего интригующим это тебя делает?

— Я так поступаю не ради интриги.

— В том-то все и дело! — Она наклонилась к нему. — Ты знаешь, почему я тогда выбрала Гавилара, а не тебя?

Вот проклятье. Ее слова, ее присутствие были подобны кубку темного вина, что вылили прямиком в его кристально чистые мысли. Ясность, которой он добивался посредством тяжелого труда, быстро исчезала. Ну зачем же она так прямолинейна? Он не ответил на вопрос. Вместо этого ускорил шаг и понадеялся, что она поймет: на эту тему ему говорить не хочется.

Напрасно.

— Я выбрала его не потому, что он должен был стать королем. Хотя все так считают. Я выбрала его потому, что ты меня пугал. Скрытая в тебе сила… чтоб ты знал — твоего брата она тоже пугала.

Он промолчал.

— Эта сила никуда не делась. Я вижу ее в твоих глазах. Но ты заковал ее в броню, соорудил что-то вроде еще одного блестящего осколочного доспеха. Отчасти поэтому я и нахожу тебя обворожительным.

Он остановился и посмотрел на нее. Носильщики замерли.

— Навани, ничего не получится, — тихо проговорил он.

— Почему?

Далинар покачал головой:

— Я не обесчещу память брата. — Он устремил на нее суровый взгляд, и через некоторое время Навани кивнула.

Когда они двинулись дальше, женщина молчала, хотя по-прежнему то и дело бросала на Далинара лукавые взгляды. В конце концов они достигли его жилища, над которым развевались синие знамена с глифпарой «хох» и «линил»: первый глиф — в виде короны, второй — в виде башни. Мать Далинара придумала этот рисунок, и он же был на перстне-печатке. Элокар использовал корону и меч.

Часовые у входа отдали честь, и Далинар задержался, чтобы Навани могла войти вместе с ним. Помещение, похожее на пещеру, освещали заряженные сапфиры. Когда они вошли в гостиную, князь вновь подумал о том, до чего же здесь стало роскошно за последние месяцы.

Три его секретарши ждали вместе со своими прислужницами. Все дамы поднялись, когда он только появился на пороге. С ними был и Адолин.

Далинар нахмурился, увидев сына:

— Ты разве не должен заниматься инспекцией?

Адолин вздрогнул:

— Отец, я уже несколько часов как все закончил.

— В самом деле!

«Буреотец! Сколько же я дробил те камни?»

— Отец, — обратился Адолин, приближаясь, — можно тебя на два слова?

Как обычно, русые с черным волосы юноши торчали непокорной копной. Он уже искупался и переоделся в модный, но весьма практичный длинный синий китель с двумя рядами пуговиц и прямые коричневые брюки.

— Я не готов это с тобой обсуждать, — негромко ответил Далинар. — Мне нужно еще немного времени.

Адолин обеспокоенно изучал отца. «Из него получится отличный великий князь, — подумал тот. — Его для этого растили, в отличие от меня».

— Ну что ж, хорошо. Но я кое о чем тебя все же спрошу.

Он указал на одну из секретарш — стройную женщину с золотисто-рыжими волосами, в которых попадались черные пряди. Дама облачилась в зеленое платье, а ее высокую прическу из множества кос удерживали четыре традиционные стальные шпильки.

— Это Данлан Моракота, — тихо пояснил юноша Далинару. — Прибыла в лагерь вчера, чтобы провести несколько месяцев со своим отцом, светлордом Моракотой. Она ко мне обратилась, и я взял на себя смелость предложить ей место одной из твоих секретарш, пока она здесь.

Далинар моргнул:

— А как же…

— Малаша? — Адолин вздохнул. — Не сложилось.

— А эта? — спросил Далинар приглушенным голосом, не веря своим ушам. — Когда, ты сказал, она прибыла в лагерь? Вчера? И уже успела попросить тебя?

Адолин пожал плечами:

— Ты пойми, у меня репутация…

Далинар вздохнул и посмотрел на Навани, которая стояла достаточно близко. Из приличия она притворялась, будто ничего не слышит.

— Знаешь, вообще-то, обычай требует ухаживать за одной женщиной.

«Сын, тебе понадобится хорошая жена. Возможно, очень скоро».

— Вот когда я стану дряхлым и скучным, поглядим. — Адолин улыбнулся девушке.

Она действительно оказалась симпатичная. Но — всего день в лагере? «Кровь отцов моих», — подумал Далинар. Он три года ухаживал за женщиной, которая стала потом его женой. Даже не помня ее лица, все равно сохранил воспоминания о том, как настойчив был в своих стремлениях.

Конечно, он ее любил. Все чувства к ней исчезли, стертые из его разума силами, к которым не следовало обращаться. К несчастью, князь хорошо помнил, как страстно желал Навани задолго до того, как повстречал женщину, на которой потом женился.

«Прекрати», — приказал он себе. Мгновение назад он был готов отказаться от своего титула великого князя. Не время позволять отвлекаться из-за Навани.

— Светлость Данлан Моракота, — сказал он молодой женщине, — рад видеть вас среди моих помощниц. Я так понял, мне пришло послание?

— Совершенно верно, светлорд. — Девушка почтительно присела.

Она кивком указала на пять дальперьев, что стояли на его книжной полке в специальных держателях. Дальперья выглядели в точности как обычные перья для письма, только в каждом сиял маленький заряженный рубин. Крайнее справа перо мигало с большими паузами.

Литима, хоть и была старшей, кивнула Данлан, разрешая ей принести дальперо. Молодая женщина поспешила к книжной полке и перенесла все еще моргающее перо на маленький письменный столик возле пюпитра. Она аккуратно прикрепила к доске для письма лист бумаги, крепко вкрутила чернильницу в положенное отверстие и установила стопор. Светлоглазые дамы весьма умело действовали одной рукой.

Данлан села и посмотрела на него, слегка волнуясь. Далинар, разумеется, не доверял ей — она легко могла оказаться шпионкой, подосланной одним из великих князей. К несчастью, в лагере не было ни одной женщины, которой он бы полностью доверял, а Ясна находилась далеко.

— Я готова, светлорд. — У Данлан оказался хрипловатый, низкий голос, как нравилось Адолину.

Далинар понадеялся, что она не такая пустая, как те, кого обычно выбирал его сын.

— Начинайте. — Князь взмахом руки предложил Навани занять бархатное кресло поблизости.

Другие секретарши снова уселись на скамью.

Данлан повернула самосвет на дальпере на одно деление, указывая, что запрос принят. Потом проверила уровнемеры по сторонам доски для письма — небольшие сосуды с маслом, в центре которых были пузырьки воздуха, — предназначенные для того, чтобы доска располагалась строго горизонтально. Наконец заправила перо чернилами и поместила в верхний левый угол листа. Держа перо прямо, большим пальцем повернула самосвет еще на одно деление и убрала руку.

Перо осталось на месте — зависло, касаясь бумаги кончиком, как если бы его держала рука призрака. Потом начало писать, в точности повторяя движения, которые совершало перо Ясны, составлявшее с ним пару.

Далинар стоял рядом с письменным столом, скрестив на груди руки. Он видел, что его близость заставляет Данлан нервничать, но волнение не давало ему сидеть на месте.

У Ясны, разумеется, был красивый почерк — если уж она чем-то занималась, то, как правило, доводила это до совершенства. Далинар подался вперед, когда знакомые, но не поддающиеся расшифровке ярко-фиолетовые строчки появились на странице. Над самосветом поднялись тонкие струйки красноватого дыма.

Перо перестало писать и замерло.

— «Дядя, — прочитала Данлан, — надеюсь, у тебя все в порядке».

— Несомненно, — ответил Далинар. — Те, кто вокруг меня, хорошо обо мне заботятся.

Эта кодовая фраза указывала на то, что он не доверяет присутствующим или, по меньшей мере, недостаточно с ними знаком. Ясна теперь будет осторожна и не сообщит ничего слишком уж деликатного.

Данлан взяла перо и повернула самосвет, потом написала его слова, и они полетели через океан, к Ясне. Была ли она еще в Тукаре? Закончив писать, Данлан установила перо в левом верхнем углу — там должны размещаться оба пера, чтобы Ясна смогла продолжить разговор, — и повернула самосвет в прежнее положение.

— «Как и следовало ожидать, я попала в Харбрант. Загадки, которые я пытаюсь разгадать, слишком таинственны даже для Паланеума, но я нахожу намеки. Дразнящие фрагменты. Все ли в порядке у Элокара?»

«Намеки? Фрагменты? О чем она?»

У Ясны и впрямь была склонность все драматизировать, хотя она в этом смысле и не усердствовала, как король.

— Несколько недель назад твой брат приложил все усилия, чтобы его убил ущельный демон, — ответил Далинар. Адолин, прислонившийся плечом к книжному шкафу, улыбнулся. — Но Вестники, несомненно, берегут нашего короля. Элокар в порядке, хотя тебя здесь, увы, не хватает. Я уверен, твои советы ему бы не помешали. Он во всем полагается на светлость Лалай, которая теперь стала его секретарем.

Может, это заставит Ясну вернуться. Она никогда не испытывала особой любви к кузине Садеаса, ставшей главной письмоводительницей короля в отсутствие королевы, и Лалай отвечала Ясне взаимностью.

Перо в руке Данлан поскрипывало, пока она писала. Навани кашлянула.

— О-о-о, — спохватился Далинар. — Добавьте еще вот что: твоя мать снова здесь, в военных лагерях.

Через некоторое время перо написало само по себе:

— «Мое почтение матушке. Но, дядя, держись от нее подальше. Она кусается».

Сидевшая в кресле Навани фыркнула, и Далинар сообразил: он не дал Ясне знать, что ее мать слушает разговор. Он покраснел, а Данлан тем временем продолжила читать:

— «Я не могу говорить о своей работе по дальперу, но все сильнее волнуюсь. Здесь и впрямь что-то кроется, спрятанное под грудой исторических хроник».

Ясна была вериститалианкой. Племянница как-то объяснила ему, что это значит: так назывался орден мудрецов, который хотел разыскать истину в прошлом. Они хотели создать непредвзятые, основанные на фактах хроники былых событий, а опираясь на них — решать, что делать в будущем. Князь не совсем понял, отчего они считали себя не такими, как обычные историки.

— Ты вернешься? — спросил Далинар.

— «Не знаю, — прочитала Данлан. — Я не смею остановить изыскания. Но вскоре, возможно, наступит момент, когда я не смогу оставаться в стороне».

«Что?» — подумал Далинар.

— «Как бы то ни было, — продолжила Данлан, — у меня к тебе несколько вопросов. Я хочу, чтобы ты снова описал мне, что произошло, когда вы повстречали тот первый патруль паршенди семь лет назад».

Далинар нахмурился. Несмотря на доспех, он чувствовал усталость после труда в траншее. Но не смел присесть ни на один из стульев все из-за того же доспеха. Он снял одну из рукавиц и провел рукой по волосам. Тема ему не нравилась, но в глубине души князь был рад отвлечься. Можно оттянуть момент принятия решения, которое должно изменить всю его жизнь.

Данлан посмотрела на него, готовая продолжить. Зачем Ясне снова понадобилась эта история? Разве она сама не описала случившееся, когда работала над биографией отца?

Что ж, в конце концов племянница все ему расскажет, и — если можно было судить по ее прошлым озарениям — этот проект окажется очень ценным. Он бы хотел, чтобы Элокару досталась хоть толика ума сестры.

— Ясна, мне больно об этом вспоминать. Я так жалею, что убедил твоего отца отправиться в ту экспедицию. Если бы мы не обнаружили паршенди, они бы не убили его. Первая встреча случилась, когда мы изучали лес, которого не было ни на одной карте. Он находится к югу от Расколотых равнин, в долине, что примерно в двух неделях хода от Пересыхающего моря.

В юности Гавилара могли увлечь только две вещи — завоевания и охота. Когда он не занимался одним, то искал возможность устроить другое. В тот период предложение поехать на охоту казалось разумным. Гавилар вел себя странно, утратил жажду битвы. Люди поговаривали, что он слабеет. Далинар хотел напомнить брату о славных днях юности. Потому и устроил охоту на легендарного ущельного демона.

— Я на них напоролся, когда твоего отца рядом не было, — продолжал Далинар, погруженный в воспоминания. Лагерь на склоне сырого холма, поросшего лесом. Опрос натанатанских жителей через переводчиков. Поиски навоза или сломанных деревьев. — Я вел разведчиков вдоль притока реки Смертоносной, двигаясь вверх по течению, в то время как Гавилар шел вниз. Мы увидели лагерь паршенди на другом берегу. Я поначалу не поверил своим глазам. Паршуны. Свободные, целый отряд, разбивший лагерь. И они были вооружены. Не дубинами какими-нибудь. Мечами и копьями с узорами на древках…

Далинар замолчал. Гавилар поначалу ему не поверил. Такой вещи, как свободное племя паршунов, просто не могло существовать. Паршуны — слуги, и всегда ими были.

— «Они владели осколочными клинками?» — прочитала Данлан.

Далинар и не понял, что Ясна уже ответила.

— Нет.

Следующий ответ пришел быстро:

— «Зато теперь есть. Когда ты впервые увидел паршенди, владеющего осколочным вооружением?»

— После смерти Гавилара, — сказал Далинар.

Князь сопоставил факты. Они всегда удивлялись, зачем брату понадобился договор с паршенди. Чтобы охотиться на большепанцирников на Расколотых равнинах? Но паршенди тогда еще не жили здесь, и не было нужды в договоре.

Далинара пробрал озноб. А вдруг король как-то узнал, что паршенди могут заполучить осколочные клинки? Не устроил ли он этот договор в надежде, что когда-нибудь сможет все у них разузнать?

«Его смерть? — подумал великий князь с изумлением. — Ясна расследует его смерть?» Она никогда не была столь преданной идее отмщения, как Элокар, но у нее и мысли шли иным ходом. Месть ее не интересовала. А вот вопросы без ответов — совсем другое дело.

— «Дядя, еще кое-что, — прочитала Данлан, — и я снова начну копаться в этом библиотечном лабиринте. Временами я чувствую себя грабителем гробниц, который перебирает кости давно умерших. Ну так вот. Ты однажды упомянул о том, что паршенди с неимоверной скоростью выучили наш язык».

— Да, — подтвердил Далинар. — Через несколько дней мы уже могли свободно с ними общаться. Это было потрясающе.

Кто бы мог подумать, что паршуны, а не какой-то другой народ способны на такое чудо? Большинство паршунов, которых он знал, почти не разговаривали.

— «О чем они заговорили в первую очередь? Какими были их самые первые вопросы? Можешь ли ты вспомнить?»

Далинар закрыл глаза, вспоминая те дни, когда паршенди жили в лагере на другом берегу реки. Гавилара этот народ просто очаровал.

— Они хотели посмотреть на наши карты.

— «Они упоминали о Приносящих пустоту?»

Приносящих пустоту?!

— Не помню. А в чем дело?

— «Я еще не могу ничего утверждать. Тем не менее хочу кое-что показать. Пусть твоя письмоводительница прикрепит к доске чистый лист бумаги».

Данлан так и сделала. Девушка поставила перо в угол и отпустила. Оно поднялось и начало летать над доской, нанося быстрые, резкие штрихи. Это был рисунок. Далинар подошел ближе, и следом подтянулся Адолин. Дальперо и чернила были не лучшим средством для рисования, и штрихи, переданные на такое большое расстояние, не отличались точностью. Капли падали с кончика пера, оставляя кляксы, которых не существовало в оригинальном рисунке. Ясна могла восполнять чернила одновременно в двух перьях, но иногда они заканчивались в одном пере быстрее, чем в другом.

И все же рисунок оказался восхитительным.

«Это не Ясна», — сообразил Далинар. Тот, кто сейчас держал в руках дальперо, был куда более талантлив в рисовании, чем его племянница.

Набросок превратился в изображение высокой фигуры, нависавшей над какими-то домами. Тонкие чернильные линии обозначили намеки на панцирь и клешни, а тени представляли собой густое переплетение штрихов.

Данлан снова заменила бумагу на доске для письма. Далинар поднял рисунок. Кошмарное существо из линий и теней было смутно знакомым. Похожим на…

— Это ущельный демон. — Адолин ткнул в рисунок пальцем. — Он странный… морда слишком уж грозная и плечи шире, и еще я не вижу вторую пару передних клешней… но кто-то точно пытался нарисовать одну из этих тварей.

— Да, — согласился Далинар, потирая подбородок.

— «Это рисунок из одной книги, что я нашла здесь. Моя новая ученица — весьма умелая рисовальщица, и я попросила ее воспроизвести картинку для вас. Скажи-ка, тебе это что-то напоминает?»

«Новая ученица?» — подумал Далинар. После предыдущей прошло несколько лет. Ясна всегда твердила, что у нее нет времени на учениц.

— Это рисунок ущельного демона, — сказал князь.

Данлан записала его слова. Через несколько секунд пришел ответ.

— «Если верить книге, это изображение Приносящего пустоту, — прочитала Данлан и, нахмурившись, склонила голову набок. — Книга — копия текста, который изначально был написан в годы, предшествовавшие Отступничеству. Но иллюстрации скопированы из другого трактата, еще более древнего. Кое-кто считает, что этот рисунок был сделан лишь через два или три поколения после того, как нас покинули Вестники».

Адолин тихонько присвистнул. Картинка и впрямь древняя. Насколько Далинару было известно, сохранилось очень мало предметов искусства или литературных памятников, созданных в темные дни, и «Путь королей» — самый старый и единственный полный текст. И даже он сохранился только в переводе; ни одной копии, написанной на изначальном языке, не осталось.

— «Не надо поспешных выводов. Я вовсе не намекаю, что Приносящие пустоту и ущельные демоны — одно и то же. Я считаю, что древняя художница не знала, как выглядят Приносящие пустоту, и потому нарисовала самое страшное существо из всех, о которых ей было известно».

«Но откуда же она знала, как выглядят ущельные демоны? — подумал Далинар. — Мы ведь лишь недавно открыли Расколотые равнины…»

Ну да, разумеется. Хотя Ничейные холмы сейчас обезлюдели, но когда-то здесь процветали густонаселенные королевства. Кто-то в прошлом знал об ущельных демонах достаточно, чтобы нарисовать одного и окрестить Приносящим пустоту.

— «Мне пора, — сказала Ясна устами Данлан. — Дядя, позаботься о моем брате, пока меня нет рядом».

— Ясна, — начал Далинар, стараясь осторожно подбирать слова, — дела приняли сложный оборот. Ветры бури выходят из повиновения, дома шатаются и скрипят. Возможно, ты вскоре услышишь новость, которая тебя потрясет. Было бы хорошо, если бы ты смогла вернуться и оказать посильную помощь.

Он терпеливо ждал ответа, пока дальперо шуршало по бумаге.

— «Я понимаю, что должна назвать дату своего возможного возвращения. — Далинар почти слышал спокойный, холодный голос Ясны. — Но я не могу оценить, как надолго затянутся мои изыскания».

— Ясна, это очень важно. Прошу, подумай еще раз.

— «Будь уверен, дядя, я точно вернусь. В конце концов. Просто не знаю когда».

Далинар вздохнул.

— «Заметь, я изнываю от желания увидеть ущельного демона собственными глазами».

— Дохлого. Я не собираюсь повторять то, что устроил твой брат несколько недель назад.

— «Ох, дорогой мой Далинар, который всех и всегда готов защитить, — пришло в ответ. — Когда-нибудь тебе придется признать, что твои любимые племянник и племянница уже выросли».

— Я буду обращаться с вами как со взрослыми, в той степени, в какой вы этого заслуживаете. Приезжай поскорее, и мы добудем тебе мертвого ущельного демона. Береги себя.

Они ждали ответ, но самосвет перестал мигать — сеанс связи с Ясной закончился. Данлан вернула на место дальперо и доску, и Далинар поблагодарил секретарш за помощь. Дамы удалились. Адолин явно желал задержаться, но отец жестом велел ему уходить.

Князь снова посмотрел на набросок ущельного демона, ощущая неудовлетворенность. Что ему дал этот разговор? Еще больше расплывчатых намеков? Что же такого важного было в изысканиях Ясны, что она игнорировала угрозы королевству?

Придется написать ей более прямое письмо, когда он сделает официальное объявление, и разъяснить, почему он решил отойти от дел. Возможно, это заставит ее вернуться.

И вдруг потрясенный Далинар осознал: он принял решение. Где-то между тем, как он выбрался из траншеи, и текущим моментом в его мыслях об отречении «если» сменилось на «когда». Это правильно. Ему было больно, но он ощущал уверенность. Мужчина иной раз должен делать неприятные вещи.

«Все дело в разговоре с Ясной, — подумал великий князь. — В том, что я вспомнил о ее отце». Он и впрямь вел себя так же, как Гавилар ближе к концу. Это едва не уничтожило королевство. Что ж, он должен остановить самого себя до того, как все зайдет так далеко. Возможно, то, что с ним происходит, — какая-то душевная болезнь, доставшаяся от родителей. Она…

— Ты так любишь Ясну, — заговорила Навани.

Далинар вздрогнул и отвлекся от наброска ущельного демона.

Он думал, что она вышла следом за Адолином. Но та все еще была в гостиной и смотрела на него.

— Почему же, — продолжила Навани, — ты так усердно просил ее вернуться?

Он повернулся к вдовствующей королеве и понял, что она отослала обеих своих учениц вместе с секретаршами. Теперь они были наедине.

— Навани, это неприлично.

— Чушь. Мы семья, и я задала тебе вопрос.

Далинар поколебался, потом прошел в центр комнаты. Навани стояла у двери. К счастью, ее ученицы оставили открытой дверь в конце приемной, а в холле стояли двое часовых. Не идеальная ситуация, но, пока князь мог видеть часовых, а они — его, разговор с Навани все же кое-как балансировал на грани приличий.

— Далинар, ты собираешься мне все объяснить? Почему ты так доверяешь моей дочери, в то время как остальные чуть ли не единогласно ее осуждают?

— Их пренебрежение служит для меня рекомендацией.

— Дочь — еретичка.

— Она не присоединилась ни к одному из орденов, потому что не верит в их учения. Вместо компромисса из приличия она проявила честность и отказалась заниматься тем, во что не верит. Я считаю это хорошим признаком.

Навани фыркнула:

— Вы двое словно пара гвоздей в одной дверной раме. Суровые, твердые и такие до бури упрямые, что не вытащить.

— Тебе следует уйти. — Далинар кивнул в сторону коридора. Он внезапно ощутил страшную усталость. — Люди будут говорить.

— Ну и пусть. Нам нужен план. Ты самый важный великий князь в…

— Навани, — перебил он, — я собираюсь отречься в пользу Адолина.

Она удивленно моргнула.

— Я отойду от дел, как только разберусь со всеми приготовлениями. Это случится самое большее через несколько дней.

Произнеся это вслух, он почувствовал себя странно — как будто слова, прозвучав, сделали его решение более осязаемым.

На лице Навани отразилась боль.

— Ох, Далинар, — прошептала она, — это чудовищная ошибка.

— У меня есть на нее право. И я вынужден повторить свою просьбу. Навани, мне сейчас о многом надо подумать, и на тебя времени нет.

Князь указал на дверь.

Она закатила глаза, но удалилась.

«Вот и все, — подумал Далинар, выдыхая. — Я принял решение».

Слишком уставший, чтобы снять доспех без посторонней помощи, он медленно опустился на пол и уперся головой в стену. Утром он расскажет Адолину о своем решении, а в течение недели объявит о нем на пиру. И после пира отправится домой, в Алеткар, в родные края.

Все кончено.

Интерлюдии